ение. А когда я стал Свободным воином, то перестал быть фигурой  в
игре без правил и слава больше никогда не тревожила меня. Герои должны
быть безымянны, Дэниел. Тогда им легче выполнять свое предназначение.
    Сказав это, он удалился в палатку с достойным  короля  величием  и
оставил гостя осмысливать все услышанное.


    Да, путь вверх по железным костылям оказался и вправду доступен не
каждому. Неизвестно, кто и когда  их  вбил,  но  были  они  ржавые  от
постоянной сырости и  какие-то  осклизлые.  Все  время  казалось,  что
очередная подпорка сломается или вырвется из рук. Как же екало сердце,
когда  Дэниел  висел,  распластавшись  на  крепостной  стене,   словно
древесная лягушка, заслышав наверху стук подкованных  сапог.  И  самым
большим его желанием было, чтобы никакому идиоту не взбрело в  голову,
высунувшись между зубцами, посмотреть вниз. Но  идиоты  в  саргольской
цитадели в правление Ордена не иначе как вывелись. Видимо, никто  и  в
мыслях не держал,  что  кто-то  мрачной  дождливой  ночью  полезет  по
крепостной стене, в одиночку рискнув проникнуть в замок. Не пришло это
в  голову  и  патлатому,  видимо,  изображавшему   древнего   морского
разбойника-викинга, красавцу, с которым Дэниел столкнулся,  поднявшись
на стену. И нет бы хоть для  порядку  заорал,  поднял  тревогу,  а  то
просто схватился  за  оружие.  Наверное,  решил  этот  самый  "викинг"
показать на незваном госте свою лихость и еще раз отточить мастерство.
Но вытащить он свой длинный клинок  так  и  не  успел:  Дэниел  ударил
коротким мечом снизу  вверх,  целясь  ровно  под  подбородок.  Широкое
острие разорвало, не разрезало даже, горло, и красные  капли  звездами
упали на черный плащ с белой эмблемой,  совсем,  как  в  том  полусне,
навеянном песней слепого Эрика. Только и дел осталось, оттащить труп в
какой-то глухой закуток на стене.
    Спуститься со стены было уже сложнее.  Не  через  башню  же  идти,
право слово! Да только там, где  стена  изгибалась,  рос  старый  дуб,
такой старый, что у прежнего хозяина Саргола просто на  него  рука  не
поднималась, а у орденских руки, видать,  просто  не  дошли.  Конечно,
пролезть по суку на ствол и спуститься на землю так, чтобы кольчуга не
гремела, это номер прямо-таки для балаганного канатоходца. Но Дэниел с
детства был приучен, спасибо графу де Брасу, тренировать  для  боя  не
только силу, но и ловкость с гибкостью, и потому  номер  этот  у  него
удался. Хотя потом,  спрятавшись  в  бурьяне  под  стеной,  он  добрых
четверть часа пытался отдышаться.
    Полдела было уже сделано, и теперь Дэниелу  только  и  оставалось,
что пересечь двор и найти вход в странное здание.  Был  он,  вроде,  с
противоположной от донжона стороны, в  одном  из  углов,  образованных
крестом. Но Саргол, в отличие от  карисской  цитадели,  Дэниел  помнил
нетвердо, и предпочел  лишний  раз  осмотреться,  вместо  того,  чтобы
рисковать.
    Да, изменился теперь саргольский замок.  При  толстом  добродушном
сэре Отфриде, прежнем  хозяине,  в  донжоне  допоздна  горел  свет,  и
слышалось аж в городе эхо веселой  гульбы.  Да,  хороший  человек  был
Отфрид, хоть и невеликого ума, но добрый, щедрый  и  начисто  лишенный
злобы. Пировал он и так каждый день, а уж по  случаю  приезда  знатных
гостей закатывал такие празднества, что потом долго  вспоминались.  И,
притом, хотя пил и гулял на  славу,  не  пропил  свой  лен,  как  граф
Герман, исправно платил все налоги в казну и крестьян  своих  податями
не мордовал. И в городе  и  в  окрестностях  его  любили.  У  кого  бы
спросить, куда делся сейчас толстый веселый рыцарь, и почему в донжоне
не видно ни одного огонька в окнах, даже маленькой свечи.  В  темноте,
что-ли, эти гады видят, как совы? Да нет, челядь их ходит с  факелами.
Вон и сейчас мимо донжона проследовала целая процессия и  скрылась  за
углом того самого дома-реста. Пора, значит.
    Быстро и бесшумно, словно тень, Дэниел пересек двор и  прижался  к
холодному камню стены. Ну, вот, теперь цель еще ближе, остались только
две короткие перебежки.
    Выждав немного, он так же  бесшумно  перебрался  от  сложенной  из
крупных каменных блоков стены донжона к одному из концов  креста.  Это
хорошо, что в донжоне не горят окна. Барон любил  пировать  во  втором
этаже, и пламя факелов сейчас бы его, Дэна,  хорошо  освещало,  прямо,
как днем. Только слепой не заметил бы.
    Снова застучали шаги, и Дэниел вжался в стену.  Никак,  караульный
офицер пошел, крепостные посты проверять. Вот невезение! Сейчас  будет
хай на всю цитадель. А если и его  тоже...  Дэниел  плавно  шагнул  за
угол,  извлекая  из  ножен  меч,  и  узнал  в  офицере   того   самого
рыжебородого сотника, остановившего отряд на дороге. Жалко,  лучше  бы
был  кто-то  незнакомый.  На  секунду  в  груди  поднялось   знакомое,
рыцарское: подло ударить врага в спину... Ну, что ж, каков враг, таков
и удар. Нет, не свистят мечи в  воздухе,  падая  на  добычу.  Это  все
выдумки поэтов. Только стрелы свистят, и то, скорее, свистяще шипят. А
меч тихо шелестит, как падающий с дерева железный листок. Хорошо упал,
точно, ровно промеж  лопаток,  даже  крикнуть  рыжебородый  сотник  не
успел. Ну, что ж, родной, посиди вот здесь, у стеночки, в темноте и  в
тишине, утром тебя всяко найдут, а вот раньше не надо.
    Впервые  в  жизни  убийство  воспринималось  как  работа.   Именно
убийство, а не бой. И если рыцарская  гордость  пыталась  брыкаться  и
шевелиться, вставали  в  памяти  бледное  лицо  Гельмунда  с  голубыми
бликами вместо глаз, и серьезная мордашка  Альты,  ральфовой  приемной
дочери, которую старый капитан любил, как родную, а  от  беды  уберечь
так и не сумел.
    Ну, вот и дверь. И кольцо стальное висит.  Подергай  за  кольцо  -
дверь и откроется. Только дергать, вот, не  надо,  лучше  толкнуть.  А
дверь даже не заперта. Интересно, что там, внутри?
    А внутри были плетеные циновки из  тростника,  покрывавшие  пол  в
узком  коридоре.  Хитро,  оказывается,  строилась  изнутри  загадочная
часовня: дверь выходила в коридор,  окаймляющий  внутренний  крест,  а
вход в это внутреннее здание  наверняка  находился  с  противоположной
стороны, или в одном из торцов.  Неплохо  придумано.  Да  только  один
дельный мечник в проходе удержит целую сотню.  Ну,  может,  не  сотню,
может, полсотни. Значит, надо заложить дверь тяжелым стальным засовом,
чтобы никто не зашел в спину. Придет время, сам и открою.
    Хоть шуршал под ногами сухой тростник, но шаги, все же, скрадывал.
И уж слишком легко все получалось: добрался, зашел... Значит, в  конце
судьба готовила редкостный по своей мерзости подарок. А может, они все
там? Оставил же кто-то в подсвечниках на  стенах  горящие  свечи.  Вот
смешно будет, если явится хренов бесстрашный герой, а в часовне -  все
орденские рыцари! Тут-то герою и  предстояло  закончить  свое  бренное
существование.
    Вход действительно находился в торце внутреннего креста, и здешний
коридор, такой  же  узкий,  преграждала  гигантская,  повыше  Дэниела,
железная фигура. То-ли какого-то великана-бойца заковали в латы, то-ли
латы удерживал какой-то колдовской костяк. Но самым страшным было  его
оружие: огромная двулезвийная секира с короткой, всего в пару  локтей,
рукоятью.
    Дэниел сразу оценил невыгодность положения. С длинным мечом он мог
бы держать противника на расстоянии укола, подобно тому, как делал это
Рейвен и, уже не  опасаясь  попасть  под  страшный  удар,  искать  его
уязвимые места. А здесь должен был развернуться ближний бой, по самому
страшному сценарию, причем, и уклониться было особо некуда.  И  думать
некогда, противник на приветствие время тратить не стал, а сразу нанес
первый удар. И спасла  Дэниела  собственная  его  постыдная  трусость.
Шарахнувшись от тяжелого лезвия в сторону и назад,  он  споткнулся,  и
десятифунтовая обоюдоострая смерть  пронеслась  мимо.  Дэниел  тут  же
рубанул противника по рукам, но из-за  неудобного  положения  хорошего
удара не вышло, только меч по наручам лязгнул.
    И тут началось. Сколько длился этот жуткий бой,  Дэниел  не  знал.
Противник, казалось,  не  ведал  усталости.  Впрочем,  и  техника  его
разнообразием не отличалась. Просто рубил  смаху,  сплеча,  и  секира,
пролетая мимо, нередко зубрилась, откалывая каменные крошки  из  стен.
Однако, и все опасные удары этот неведомый боец парировал,  слабые  же
спокойно пропускал, будучи уверенным в прочности  доспеха.  У  Дэниела
такого преимущества не было, он  понимал,  что  тяжелое  лезвие  может
изуродовать даже ударом плашмя, потому ему приходилось употреблять все
возможное искусство,  чтобы  каждый  раз  уводить  секиру  в  сторону,
заставлять падать под собственной тяжестью, его вовсе не задевая.
    Но долго такая игра продолжаться не могла, и отточеный угол лезвия
пропорол перчатку, окрасив правую руку кровью. Рука  сразу  же  начала
неметь, как будто опущенная в прорубь с  ледяной  водой.  увидел  свой
последний шанс. Когда тяжелое, уже окровавленное, лезвие секиры  пошло
вниз, он перехватил меч левой рукой и ударил колющим, повернув  клинок
плашмя и при этом сблизившись с противником так, будто  готовился  его
обнять. Острие вышло из-под шлема с другой  стороны,  разрывая  ремни,
скрепляющие его с доспехом, и шлем просто упал назад. Не  было  в  нем
никакой головы, да и вообще ничего в латах не было, иначе как бы тогда
они с грохотом осыпались. Да, именно осыпались, а не осели.
    Дэниел перешагнул через них и пошел дальше по коридору. Он уже  не
надеялся ни на какую победу, надеялся только на один удар, и то  удар,
нанесенный не человеку, а камню. И совершенно не мог понять, почему из
глубин часовни дует ледяной ветер, увеличивая давление, и  чьи  голоса
звучат внутри.
    Ему открылась восьмиугольная комната с алтарем  в  центре.  Может,
конечно, не алтарем,  но  как  еще  назвать  глыбу  серого  гранита  с
наполненным водой углублением в  центре,  в  котором  покоится  черный
каменный  шар  размером  с  детскую  голову,  освещенный   тринадцатью
свечами.
    Но не шар и не свечи  ошеломили  Дэниела,  когда  он  увидел,  что
происходит в часовне, то лишился дара речи. По  одну  сторону  алтаря,
или как он там назывался, стояли трое  рыцарей  без  шлемов,  и  в  их
голубых глазах играло пламя свечей, по плечам  рассыпались  скомканные
седые волосы. Седые... А может,  и  просто  кажущиеся  седыми  в  этом
неверном свете - кто его поймет. Двое из  них  опирались  на  мечи,  а
третий держал в руке какое-то подобие жезла из  окрашенного  в  черный
цвет дерева  с  золоченым  копейным  наконечником.  При  этом  средний
говорил по-нордмарски, на самом древнем из диалектов, и обычные  слова
становились в его устах заклинательными ритмами.
    А их противник, один против трех, стоял по другую  сторону  камня,
скрестив руки на груди, и неведомо  откуда  берущийся  ветер  развевал
темно-синий, почти фиолетовый плащ. У него не было никаких  атрибутов,
но это, пожалуй, не мешало. Только поза и осанка Рейвена  стоили  всех
этих магических побрякушек, вместе взятых. И гордость,  с  которой  он
отвечал носителю жезла, легко рифмуя древние слова.
    Но самым страшным во всем этом была тень ворона. Нет, не  Рейвена,
а  самого  настоящего  ворона,  которая,  ничем  не  отбрасываемая,  в
дрожании свечей металась вверх-вниз по стене, и периодически  издавала
громкое карканье, то злобное, то одобрительное.
    По залу взад-вперед  гулял  холодный  ветер,  в  воздухе  метались
зыбкие тени, а четыре черных коридора, казалось, вели просто в ледяную
пустоту. И  незыблемым  центром  всего  этого  гигантского  беспорядка
являлся камень, тот пресловутый черный шар. Да шар  ли?  Нет,  он  был
неровный и напоминал сейчас Дэниелу  скорее  обросшую  каменной  корой
мертвую голову, этакий вечный череп. И нарастало желание расколоть эту
нетленную пакость раз и навсегда.
    Он стоял, и будто боролся с собой.  Боролся  с  тяжестью,  которой
наливалась рука, с каким-то мелким, подлым страхом.  Так  и  виделось,
как он рванется к алтарю, и  эти  трое  ударят  его  невидимой  силой,
которая  даже  зеленую  траву  может  заставить  запахнуть   могильным
склепом.
    И словно толчком прозвучали слова Рейвена:
               Бессмертие суть небытие.
               Вечность суть безличие.
               Гибнут стада, родня умирает,
               Все смертно и смертен ты сам.
               Одна только слава смерти не знает,
               Нет смерти достойным делам!

    Дэниел, в  три  неимоверно  длинных  и  медленных  шага  преодолел
расстояние от арки коридора до алтаря и обрушил левой рукой  свой  меч
на черный камень.
    И ничего не произошло. То-есть, почти ничего. Камень,  как  всякий
хрусталь, от такого невежливого обращения  покрылся  трещинами,  а  от
меча полетели искры.  Но,  когда  клинок  отзвенел  свое,  как  тонкая
струна, ответом ему послужил далекий, но очень явственный гром, и тень
ворона, будто слегка став объемной, одобрительно каркнула.
    А потом три фигуры начали растворяться  в  воздухе,  становясь  из
живых или почти живых людей просто плоскими черными тенями.
    Рейвен схватил  Дэниела  за  локоть  и  буквально  поволок  его  в
коридор, крича прямо в ухо:
    - Сматываем! Здесь сейчас такое начнется!..
    И, словно в подтверждение, из зала донесся и вовсе немыслимый  там
цокот многих копыт, звуки рогов и жуткий волчий вой.
    Когда  они  выбежали  во  двор,  над  замком  бушевала   страшная,
необъяснимая сухая  гроза,  в  это  время  годаа  едва  ли  возможная.
Ярко-желтые молнии с грохотом разрывали  небо  на  части,  разбрасывая
ошметки туч. От ветра гудел даже старый дуб у стены. И немудрено,  что
замковые воины и слуги бестолково метались по двору.
    Рейвен подлил масла в огонь, заорав истошным, не своим голосом:
    - Боги снизошли, боги!!! Сам господин Тор на огненной колеснице! -
и завершил эту мифологическую тираду весьма прозаичным призывом:
    - Спасайся, кто может!
    Как будто в подтверждение его слов, над замком  расцвела  особенно
яркая   Т-образная   молния.   Этого    аргумента    хватило,    чтобы
дисциплинированные орденские воины, приподняв воротную  решетку  замка
на высоту чуть меньше человеческого  роста,  первыми  же  и  бросились
бежать из крепости, вовсе  не  разбирая  дороги.  Рейвена  с  Дэниелом
просто вынесла толпа визжащих от ужаса слуг.
    В самом городе творился не меньший бедлам.  Где-то  ярко  полыхали
дома, отовсюду слышались вопли ужаса и проклятия. Но Дэниел не обратил
на происходящее внимания вовсе. Он смотрел только на друга.
    - Слушай, Рей, а что там происходило? И как ты,  паршивец,  вообще
смог меня опередить?
    На что Рейвен ответствовал:
    - Болваном ты был, болваном и остался. Нашел  место  и  время  для
излияний. Лично я собираюсь убраться отсюда раньше, чем это безобразие
примет уж совсем бедственные масштабы.
    И после этой гневной отповеди спросил совершенно серьезно:
    - Слушай, а ты не знаешь, где здесь можно украсть лошадь?


                        /вместо эпилога/

    Когда Дэн вошел в нижние покои Альстока, Герберт был единственным,
кто узнал его сразу. Кроме меня, разумеется.  Барон  просто  замолчал,
забыв про беседу, и двинулся Дэну  навстречу.  И  обнял  его  со  всей
медвежьей силушки. Дэн даже охнул, а потом смущенно сказал:
    - Вы бы поосторожнее, рука...
    Я только тут заметил, какой  он  бледный.  А  его  милость  первый
королевский советник взглянул Дэниелу через плечо и подавился, а потом
долго мотал головой. Мне стоило большого труда удержать смех: еще  бы,
не каждый  день  увидишь,  как  аристократическое,  хотя  и  несколько
испачканное  лицо  Рейвена  превращается   в   простецкую   физиономию
любопытного лучника.
    Всю офицальную встречу с  городской  верхушкой  это,  естественно,
испортило. Барон извинился перед всеми присутствующими и увлек меня  и
Дэниела наверх,  в  мои,  разумеется,  покои.  Вот  уж,  воистину,  не
спальня, а зал советов.
    Впрочем, от смеха я тогда чуть не умер. Стоит  представить,  какое
выражение было на лице у барона, когда протиснулся за нами  в  комнату
давешний лучник  и  нагло  плюхнулся  в  кресло,  единственное,  между
прочим. Герберт аж покраснел от такого нарушения субординации,  только
все слова у него застряли на языке, когда  он  натолкнулся  на  взгляд
Рейвена. Барон не сел, а просто стек на стул и сказал:
    - Знаешь, племянник, ты своими шуточками меня когда-нибудь в  гроб
вгонишь.
    Рейвен потянулся, как сытый кот, и сочувственно кивнул:
    - Да, это, наверное, нечто большее, чем улитки.
    Я так и не понял, почему они с Дэном чуть  глотки  не  сорвали  от
смеха. Но Герберт, похоже, вытерпел бы и более грубые их  шуточки,  он
уже взял быка за рога и тянуть был не намерен.
    - С тобой, племянничек, у нас отдельный разговор будет, - пообещал
он.
    Рейвен даже закатил глаза и сказал:
    - Какой ужас!
    Но Герберт уже извлек две бумаги.
    - А ты, Дэн, самоубийца неудавшийся! Если бы не умница  Мартин,  я
бы сам  тебя  поехал  хоронить.  А  всего-то  надо  было  еще  немного
подождать. Вот, держи. - И сунул одну из бумаг Дэниелу.
    Я этот документ уже видел и знал чуть ли не наизусть.  просьба  не
держать обид - это от короля-то -  и  заверение,  что  Его  Величество
помнит своих верных слуг и не спешит лишать их заслуженных должностей.
    Дэниел, читая это, даже не улыбнулся. А барон уже  протягивал  ему
вторую бумагу.
    - А это, Дэн, так сказать, открытый  лист.  Подлинный  королевский
приказ, со всеми  печатями,  о  назначении  на  пожизненную  должность
лорда-ранителя Каринтии. Это про тебя. Правда, имя тут не вписано,  мы
же не были уверены до конца, что ты жив, сам понимаешь. И, если что...
    Дэниел с расстановкой сказал:
    - Ну, имя-то вписать недолго.
    Барон заулыбался.
    - Конечно, недолго, прямо сейчас и сделаем.
    И уже потянулся к бумаге. Дэниел улыбнулся.
    - У нас с вами руки корявые, сэр,  к  мечу  привыкли,  примут  еще
бумагу за фальшивку. Пускай  уж  Рейвен  постарается,  у  него  почерк
получше, чем у королевского писца.
    Барон был  настроен  благодушно  -  ну  еще  бы,  все  так  хорошо
разрешилось! А я заметил, что, когда Дэниел передавал Рейвену  бумагу,
они  переглянулись.  И  то,  как  они  переглянулись,  мне  очень   не
понравилось. А барон благодушно спросил:
    - Что вы там с Сарголом натворили, герои? Зарево было такое, что с
донжона видно.
    Рейвен, не отрываясь от пергамента, буркнул:
    - Гроза была. - И оба  почему-то  засмеялись.  Рейвен  закончил  с
бумагой, присыпал ее  песочком,  чтобы  чернила  быстрей  просохли,  и
вручил барону. Тот прочитал и просто начал менять цвета, как маленький
спрут. Я такого один раз в детстве видел, у рыбаков. Да нет,  конечно,
не такого пунцового. А потом первый королевский советник и  прочая,  и
прочая, заорал благим матом:
    - Что ж вы наделали, засранцы!
    Дальнейшее  воспроизводить  не  возьмусь.  Скажу  только,  что   у
господина барона,  первого  рыцаря  и  героя  турниров,  поучились  бы
ругаться даже таальские возчики. Мне стало любопытно, в чем тут  дело,
и я рискнул заглянуть барону через плечо.
    И увидел, что данная королевская грамота выписана на имя Лайонела,
виконта Освика, третьего ненаследного сына графа  Альреда  Приморского
из дома Валинов. Тут у меня отказали ноги. Но  подлый  Рейвен  вовремя
подставил стул и сказал елейным голосом:
    - Да вы не волнуйтесь, дядюшка, я тут  немножко  поживу,  молодого
человека подучу, будет у вас такой хороший лорд, что прямо удивитесь.
    Но Герберт уже ревел медведем:
    - Вы мне объясните, мерзавцы,  зачем  вы  это  сделали?!  Мне  что
теперь, королевский приказ на свечке жечь?!
    Дэниел равнодушно спросил:
    - А зачем? Понимаете, тот я, который был маршалом, уже умер.  Есть
другой я, а этот другой я через недельку  уезжает