то стань водой. Тонкий  поток
всегда найдет себе дорогу сквозь любую запруду. Это вовсе не философия
безмолвия, это одно из состояний души: движение  по  избранному  пути,
когда над тобой, по сути, властны только боги. Впрочем, мне  это  тебе
все равно не объяснить, ты даже рун не знаешь.
    В этот момент в дверь постучали,  и  разговор  прервался.  Сэферт,
оруженосец Лайонела, несмотря на разрешение, входить не спешил и делал
от двери капитану Ральфу какие-то знаки. Ральф извинился и вышел с ним
в коридор. Вышел один человек,  а  вернулся  другой.  На  лице  прежде
невозмутимого воина застыла маска боли. Он подошел к Рейвену и сказал,
стараясь не глядеть тому в глаза:
    - Она не пережила этой ночи.
    Рейвен встал. Губы его шевелились, будто он хотел что-то  сказать,
но не мог. Потом повернулся к Дэниелу и вымолвил:
    - Власть, корона, справедливость...  Безмолвие...  Пыль  все  это,
Дэн! Мы трепемся, а эти гады продолжают убивать. - И  вышел.  Вид  при
этом у него был такой, как будто он постарел на десять  лет  сразу.  В
комнате воцарилась похоронная тишина.


    С самого утра Дэниел неприкаянно бродил по коридорам цитадели. Его
одолевали неспокойные мысли, роились в голове и жужжали, как рой диких
пчел. И так же больно жалили. Нет, дело  было  вовсе  не  в  том,  что
сказал Рейвен. Ничего он не открыл нового. Представление  об  истинной
ценности чувств и деяний в королевстве Дэниел имел  с  самого  начала,
просто внимания на это не обращал, считал,  что  несправедливость  его
никогда не коснется. Нет, это сам он пребывал в безмолвии, потому  что
косвенно помогал эту самую несправедливость творить. Рейвен-то как раз
занимался своим делом, найдя способ минимально соприкасаться с  такими
атрибутами внешнего мира, как богатство  и  власть.  И  теперь,  когда
королевству угрожали враги настоящие, а не придуманные, от него одного
было больше толку, чем могло бы получиться  от  десятка  сколь  угодно
безупречных рыцарей. Таких, каким был маршал Дэниел.
    Да, именно был. Теперь Дэниел, наблюдавший мир под  другим  углом,
просто не мог представить себя  на  старом  месте.  В  прошлой,  такой
далекой нынче жизни, он не привык забегать  вперед,  строить  какие-то
планы на будущее. Теперь же эти самые планы просто  не  из  чего  было
строить.  Мечты  вернуть  себе  прежнее  положение,  доверие,   звание
рассеялись как дым, смылись кровью болезненных открытий.  А  полностью
сменить лицо и начать жизнь в новой роли... Да нет, в  сорок  лет  это
было уже поздно. Что же оставалось? А оставалась пустота, болезненная,
никакая пустота.  И  где-то  на  дне  этой  пустоты  теплилась  мысль,
непонятно, то ли оставшаяся от Дэниела-рыцаря,  то  ли  принадлежавшая
уже Свободному воину.
    Враг еще не был добит. Белая крылатая дрянь  по-прежнему  змеилась
над Сарголом. Где-то там  лежал  таинственный  камень,  который  помог
врагу обрести силу. И поднималась в груди ненависть, ненависть и гнев.
    Праведный гнев...  Слово-то  какое,  высокое  и  красивое,  словно
взятое из романа о благородных несгибаемых  героях,  готовых  на  все,
лишь бы спасти собственную страдающую страну. А ведь,  читая  подобные
книги, он сам верил в эту чушь. Когда-то верил.
    Так что, не было никакого праведного гнева. И "священного  желания
мести". Просто враг был подлым, злым, могущественным, но в то же время
не был ни бесчисленным, ни непобедимым. Прав оказался  Рейвен,  что-бы
победить этого врага, требовалось его в первую  очередь  разгадать.  И
можно было попытаться сделать это в одиночку, положившись на  воинскую
удачу. Во всяком случае, попробовать. И, если погибнуть,  то  принести
наибольший ущерб.
    Дэниел не знал, какое из чувств диктовало  такое  решение.  Скорее
всего, это была новорожденная мстительность, не успевшая пока покинуть
люльку и стать всесокрушающей силой. А может, хотя Дэниел и  не  хотел
себе в этом признаваться, его вело то самое чувство долга,  ссылки  на
которое часто встречались в тех же романах. Только вот его,  наверное,
переводить в красивости и списывать со счетов не следовало. Ведь  долг
бывает не только перед абстрактным понятием государства.  Нет,  Дэниел
считал, что очень многое  задолжал  простым  каринтийцам,  вставшим  в
ополчение, пограничным воинам, погибшему  при  штурме  Валдону  и  той
девчонке, дочери Ральфа, имени которой он  так  и  не  узнал.  И  если
лучшие из  них  станут  смотреть  на  мир  молочно-синими  глазами,  а
остальные  в  собственном  городе  превратятся   в   рабов,   боязливо
вздрагивающих при одном виде всадника в черном...
    Чтобы убить змею, ей отрывают голову, даже если эта змея крылатая.
А  головой  змеи,  прибежищем  непонятной  силы,  судя  по   невнятным
объяснениям  Рейвена,  был  саргольский  камень.  Дэниел  очень  жалел
теперь,  что  тогда,  после  совета,  вытряс  из  Рейвена  всего  лишь
несколько фраз. Сейчас же идти расспрашивать  его  было  бессмысленно.
Рейвен и в хорошем-о  настроении  не  любил  объяснять  вещи,  которые
считал для себя очевидными, а уж в  таком...  И  Дэниел  отправился  в
замковую библиотеку.
    Если бы  дело  происходило  в  сказке  или  рыцарском  романе,  он
немедленно обнаружил бы среди кипы ненужных бумаг какую-нибудь  книгу,
содержащую все ответы сразу: был  бы  там  и  подробнейший  рассказ  о
саргольском камне, и описание волшебного меча или заклинания,  которым
черных рыцарей можно было бы уничтожать без счета... Только вот  беда,
жизнь уже перестала быть прекрасной рыцарской сказкой и таких радостей
преподносить не спешила. Просидев в библиотеке  целых  полдня,  Дэниел
обнаружил только многочисленные родословные,  приказы  от  высочайшего
имени и  различные  расписки  и  счета.  Даже  в  трижды  и  четырежды
прочитанных им хрониках Саргол упоминался редко, а  уж  про  камень  и
вовсе речи не шло. Дэниел  уже  с  отчаяния  начал  перебирать  старые
гербовники и планы крепостей. Но, взяв в руки план Саргола, он чуть не
подскочил на месте. Одно из внутренних  зданий  цитадели  имело  форму
креста. А ведь последние слова Гельмунда  можно  было  понять  и  так:
"...это  крестообразное  здание  в   Сарголе.   Там   можно   получить
бессмертие..."
    Получить бессмертие - значило стать таким, как трандальцы,  пройти
тот самый, упомянутый Рейвеном, ритуал. А для проведения  ритуала  они
вполне могли использовать камень,  раз  уж  он  обладал  такой  силой.
Значит, не исключено, что  камень  находился  там,  притом,  с  самого
начала, иначе зачем внутри  крепости  строить  здание  такой  странной
формы? Сам Дэниел во время своих визитов  в  Саргол  принимал  его  за
несколько пристроенных друг к другу складов. Но здесь, на  плане,  оно
было отмечено цельным. А план, судя по пометке писца, составлялся  еще
при Германе Завоевателе. Ну, что ж, был  только  один  путь  проверить
догадку: пойти и посмотреть. А почему бы и нет?
    Дэниел задумался. Сейчас, в общей сутолоке,  проникнуть  в  Саргол
было наверняка легко, прикинувшись одним  из  воинов  разбитой  армии.
Конечно, для трандальцев эти самые Свободные воины враги, но разве мог
об этом знать каждый мелкий барон, нанимавший  людей?  Наемник,  он  и
есть наемник, главное, чтоб дрался. А прикинуться своим среди  простых
воинов Дэниел, пожалуй, смог бы. Теперь - смог бы.  Правда  попасть  в
цитадель, наверное, будет труднее, и как это сделать, придется  решать
на месте, по обстановке. Дэниел подумал, что теперь оставалось  только
найти Рейвена и поделиться с ним своим планом.
    Рейвена, однако, не было ни в одном из верхних  покоев  башни.  Не
было, и все тут. И сказать, куда он пошел, тоже никто не  мог.  Дэниел
облазил всю цитадель, побывав даже на Стражнице, и,  наверное,  плюнул
бы на поиски приятеля вовсе, если бы  на  обратном  пути  случайно  не
услыхал его голос за одной из дверей первого этажа.  Казалось,  Рейвен
читал стихи, но стихи какие-то странные, и произносил их так, словно с
кем-то спорил и пытался что-то доказать. Притом, говорил он на каком-о
странном языке, судя по произношению, одном из самых древних диалектов
Нордмаара.
    Дэниел прислушался. Смысл сказанного все  время  ускользал,  то  и
дело в стихах появлялись какие-то труднопроизносимые имена и названия.
Вдруг тон Рейвена изменился. Теперь слова его  звучали  величаво,  как
древнее предсказание.
    - Спрячется Лив
    И Ливтрасир с нею
    В рощах Ходдмимир;
    Будут питаться
    Росой по утрам
    И людей породят.
    Дэниел даже помотал головой. Где-то он  уже  слышал  этот  древний
ритуальный текст, а, может, как-то и  читал,  скорее,  пробегал  краем
глаза, но не мог никак  вспомнить  даже  к  служению  каким  богам  он
относился. Вдруг он  догадался,  что  происходит  сейчас  за  закрытой
дверью. Рейвен прощался с той, которая помогла ему и  всем  обитателям
замка и поплатилась за это жизнью.
    Дэниелу стало неловко, как будто он подглядывал в  дырочку  замка.
Тогда он отошел и сел на первый  попавшийся  сундук,  почему-то  не  в
силах уйти. А голос за дверью вновь  изменился.  Таким  голосом  можно
было проклинать своих врагов, давать страшные клятвы  над  гробом,  он
просто рвал каменные стены.
    И  вдруг  все  кончилось,  и  повисла  тишина.  Чуть  позже  дверь
скрипнула, повеяло ароматом каких-то болотных трав,  и  вышел  Рейвен,
держащий в одной руке подсвечник с полудогоревшими черными свечами, на
каждой из которых было зачем-то надето золотое кольцо, а  в  другой  -
золотой же кубок. Несмотря на полутьму, Дэниел впервые увидел, сколько
у него седых волос. Не замечая товарища, Рейвен прошел к оконной нише,
поставил свою ношу на пол и, прислонившись  к  стене,  стал  созерцать
начинающийся мелкий дождь, что-то повторяя шепотом.
    Сначала Дэниел подумал,  что  Рейвен  молится,  но  прислушавшись,
разобрал слова. Это были просто стихи Латена.
    Вдруг Рейвен резко обернулся и заметил, наконец,  что  не  один  в
коридоре.
    - А, это ты... - произнес он равнодушно, как будто ожидал  увидеть
именно Дэниела, именно сейчас и именно в этом месте. дорогой мой  Дэн.
Сейчас я уезжаю.
    - Постой, но как же...
    Рейвен поднял руку в предупреждающем жесте.
    - Не задавай мне вопросов, потому что на большую их  часть  я  все
равно тебе не отвечу. Главное то, что я Сказал, и Высшие это услышали.
Поэтому я не хочу никого вмешивать в это дело. Если нам будет суждено,
то мы встретимся.
    - Хотел бы я знать, где, - сказал Дэниел отстраненно.
    - Где? - Рейвен рассмеялся. - Ну, хотя бы у меня дома,  в  том  же
самом  кабинете.  Все  равно  тебе  придется  съездить  в  столицу  на
официальную аудиенцию.
    - Зачем? - непонимающе спросил Дэниел.
    - Ну как, зачем, господин маршал,  я  думаю,  за  эти  события  вы
получите достойную награду и все вернется на  круги  своя.  Теперь  ты
едва ли нуждаешься в моей помощи.
    "Ничего ты не понимаешь!" - хотел было закричать Дэниел,  но  язык
не повиновался ему. Тогда он просто шагнул к товарищу и обнял  его  за
плечи. Рейвен слегка толкнул его в плечо, улыбнулся печально и,  легко
освободившись от объятий, зашагал по коридору.
    И еще долго стоявшему у окна Дэниелу  казалось,  что  он  видит  в
темноте мелькающий темный плащ Рейвена и его дурацкую,  непойми  зачем
напяленную черную шляпу.


    С самого утра все сыпалось у меня из рук, как всегда бывает  перед
неприятными событиями. Рейвеновская наука даром не прошла: я  отправил
таки в Илвит покаянное письмо  и  мне  немедленно  пришел  ответ.  Его
Высочество был готов простить  меня  за  дерзость,  "поскольку  теперь
доказано, что смелости в словах сопутствует отвага в  деле".  Изгнание
Андольфа вовсе не упоминалось; похоже, мне действительно  списали  все
грехи. Но принц желал видеть меня  как  можно  скорее.  Как  известно,
желания царствующих особ надлежит либо удовлетворять  сразу,  либо  не
удовлетворять вообще. Придумал этот чеканный афоризм не я, а  какой-то
менестрель, но сказано все  равно  здорово.  Поэтому  мне  приходилось
срочно собираться. Самым неприятным оказалось то, что  из  официальных
лиц в крепости оставался я один.  Среди  войск,  стоявших  в  Кариссе,
засилья рыцарей сроду не было, а уж  после  штурма  и  подавно.  Ральф
отговорился от поездки сразу и я даже просить его не стал. Еще  бы,  у
человека такое горе. Рейвена, как  известно,  официально  здесь  вовсе
даже и не было, а маршал Дэн... Я даже подумал, не имеет ли смысла ему
явится в Илвит вместе со мной. Но власти принца на прощение ему  могло
и не хватить, а раньше времени подставляться явно не стоило.
    Собираться было делом хлопотным. К принцу не явишься в потрепанном
плаще и драных сапогах, будь ты хоть полдня назад из боя. К  тому  же,
требовалось  выбрать   состав   экскорта   и   подготовить   для   них
соответствующие  случаю  одеяния.  Вот  тут  я  споткнулся.   Если   с
одеждой-то все было просто, то как я мог  решить,  кто  из  гвардейцев
дрался лучше, кто хуже, если сражались на совесть все? В конце концов,
я объявил гвардии и пограничникам, что  они  могут  сами  решать,  кто
достоин ехать, а если не решат миром, пускай  кидают  жребий.  Правда,
командира я подобрал сам. Эргис, на мой взгляд, своими лихими  штуками
вполне заслужил эту сомнительную честь. И  рисковать  ему  приходилось
побольше многих.
    Я был очень рад, что мое решение не было воспринято солдатами  как
слабодушие или,  того  хуже,  предательство.  К  сложившейся  ситуации
относились, скорее, с юмором. Эргис с ходу отколол  несколько  смачных
шуточек относительно гвардии принца  и  его  свиты  и  остановить  его
смогла только моя оплеуха. Хотя наш славный разведчик и прикусил язык,
я не сомневался, что над  оставшимися  в  Илвите  смеяться  все  равно
будут, хотя и не так  едко.  Да  и  пускай,  в  общем,  смеются.  Если
пытаться предусмотреть все  последствия  от  любой  солдатской  хохмы,
недолго и придворным стать. А теперь слово "придворный"  казалось  мне
теперь просто ругательством.
    Пока я корпел над описью трофеев, решая,  что  надлежит  отправить
принцу, а что раздать победителям, в комнату вошел  Дэниел.  Поскольку
мысли мои были заняты фразами типа: "меч для одной  руки,  с  рукоятью
золоченой" или "плащ двухцветный шелковый, затканый двенадцатью мерами
серебра", я не сразу обратил внимание, что Дэниел  одет  по-походному.
Но взглянув внимательнее, я понял, что он собрался куда-то уезжать.  И
вовсе диву дался, когда понял, что через руку его перекинут не ставший
уже привычным серый дорожный плащ,  а  белый,  трофейный,  со  следами
споротого орла.
    Дэн слегка улыбнулся и спросил:
    - Ну как, готовишься к визиту?
    Я не удержался и высказал все свое к этому визиту  отношение.  Дэн
только усмехнулся.
    - Таково бремя власти.  Ладно,  не  волнуйся,  все  устроится.  И,
главное, не лезь на рожон. Помни, что принц вовсе не твой злобный враг
или непоправимый идиот, он просто еще молодой. А  когда  в  семнадцать
лет больше умеешь приказывать, чем делать сам...
    Я посмотрел на  Дэниела  выпученными  глазами.  Так  со  мной  мог
разговаривать  тот,  кого  я  привык  называть  словами   "маршал"   и
"учитель", а  не  нынешний  Дэн,  уставший  и  потерянный,  казавшийся
бледной тенью прежнего.  Ну  не  могло  в  одночасье  все  просто  так
измениться.
    А Дэниел продолжал:
    - Рейвен вчера ночью уехал...
    Вот уж и вправду сюрприз за сюрпризом. А я-то был уверен, что  мне
бы об этом всяко доложили, и потому сказал по-детски огорченным тоном:
    - А я с ним посоветоваться хотел... Он когда вернется?
    Дэниел пожал плечами. Я встревожился.
    - А куда он поехал?
    - Может, в Саргол, может, в Трандаль, может,  домой.  А  может,  и
вовсе каких-нибудь троллей  искать.  Это  же  Рейвен,  не  человек,  а
ходячий северный ветер. Мы, когда  совсем  молодые  были,  его  так  и
звали: Ветерок. Вороном он стал называться много позже.
    Я  даже  немного  обиделся.  После  сказанного  Рейвеном  о   моих
способностях, можно было надеяться, что  он  и  вправду  возьмется  за
обучение, и я  стану  первым  в  королевстве  рыцарем-магом.  Потом  я
сообразил, как несерьезна моя обида и даже  устыдился.  И  пока  я  не
знал, что сказать, Дэниел добил меня окончательно:
    - Да, я ведь тоже уезжаю.
    У меня вырвалось только одно слово:
    - Как?!
    Дэниел улыбнулся.
    - Понимаешь, надо. Действительно надо. Слушай, у тебя в  казне  не
уцелело десятка золотых? А то, когда началась вся эта сутолока, я свой
кошель куда-то засунул и до сих пор найти не могу.
    Конечно, я готов был отдать ему не только казну, но и  все  личные
сбережения, но, увы, не  прошел  мой  благородный  жест,  еле  удалось
уговорить Дэна взять вместо десятка полтора,  и  выбирал  он,  притом,
самые  обрезанные  и  легковесные  монеты.  На  все  мои   просьбы   и
предложения он только отшучивался:
    - Ну откуда у простого наемника деньги?
    Не взял он ничего из  предложенного  мной  снаряжения:  ни  второй
лошади, ни копья, ни щита. Я даже задумался, куда это он так  поспешно
отбывает. Спрашивать об этом было бессмысленно, ответа я бы все  равно
не получил.
    А Дэн продолжал меня удивлять.  Даже  в  хорошие  дни  он  нечасто
позволял себе выпить крепкого вина, а сейчас не только сам  приложился
к фляжке с какой-то бормотухой, но и меня угостил, что бывало уж вовсе
редко. Я и оглянуться не успел, как приговорили мы эту флягу до самого
дна. Разлил Дэн остатки по глиняным кружкам и поднял последний тост за
мою удачу. Я ему, естественно, пожелал того же. Он поблагодарил  очень
всерьез и сказал, что удача ему немало пригодится. А я  уже  чуть-чуть
заплетающимся языком начал  объяснять,  что  все  самое  плохое-о  уже
позади, что теперь Его Величество разберется, кто настоящий  изменник,
и, в общем,  жду  я  его  обратно  с  маршальским  жезлом  и  грамотой
сенешаля.
    А Дэниел посмотрел на меня, улыбнулся и  просто  махнул  рукой.  И
добавил, что все это ерунда, и речь вовсе не о том. Потом хлопнул меня
по плечу, так, как будто на охоту выезжал, пожелал удачи и вышел. А  я
остался сидеть, приводя хмельную башку в порядок, и в сумятице  пьяных
мыслей  вдруг  понял,  чем  отличается  Дэниел  нынешний  от  Дэниела,
которого я привык считать настоящим. Тот, который маршал,  всегда  был
чуть согнут. Внутри себя согнут, как будто ответственность и долг  его
слегка тяготили. А сбросить  он  их  не  мог,  совесть  не  позволяла.
Нынешний же Дэн как-будто выпрямился, и  часть  его  ноши  исчезла,  а
оставшаяся доля и тяжестью быть перестала.  А  еще  он  напоминал  мне
человека, который  после  долгой  болезни  проснулся  солнечным  утром
совершенно здоровый, и радовался и этому солнцу, и  зеленой  траве,  и
легкости в ногах - того и гляди, оттолкнется от земли и  полетит,  как
птица.
    Возможно, я и вовсе до какой-нибудь поэзии дошел,  но  тут  явился
Сэферт и  сообщил,  что  господин  Рейвен  куда-то  отбыл,  никого  не
предупредив, и оставил в своих  покоях  письмо,  адресованное  мне.  Я
сразу вскрыл его, сломав печать с вороном, сидящим на копье, и  увидел
неровные, какие-о убегающие строки:
    "Спасибо  тебе  за  все,  мой  юный  друг.  Желаю  тебе  и  дальше
оставаться  таким  же,  сочетающим  лоск  с  простотой,  наивность   с
цинизмом, а горячность с трезвым разумом. Мне жаль, что мы даже толком
не познакомились, но клятвенно обещаю, что,  если  вернусь,  дам  тебе
несколько уроков Мастерства,  чтобы  твои  способности  не  пропадали.
Если, конечно, вернусь. А если не  вернусь,  помяни  меня  в  среду  у
перекрестка дорог и пролей на землю вино в  честь  моего  покровителя.
Удачи тебе. Рей, виконт Корвилль, посвященный Альфедра."
    Я чуть не прослезился. Наверное, крепкое вино было тому  причиной.
Но долго умиляться мне не удалось. В дверях появился Эргис и  сообщил,
что экскорт мой уже готов, и  ожидают  только  меня  одного.  А  потом