под кровати ящик с ромом: оставалось всего несколько бутылок.
Он распечатал одну, выпил из горлышка, включил телевизор.
- Только что мы получили репортаж из полицейского управления, - заверещал
испуганно диктор. - Включаем запись!
На экране появилась заполненная народом площадь перед зданием управления. Из
окон здания летели в толпу секретные бумаги, черные мундиры и кульки с
наручниками. Толпа бесновалась.
- Вандалы захватили и разрушили полицейскую тюрьму. Остановлена работа
аэропортов и вокзалов, транспортное сообщение нарушено. Над Вавилоном потерпели
аварию уже несколько авиалайнеров дружественных стран. Из разрозненных
сообщений, поступающих из разных концов города, можно приблизительно составить
следующую картину. В городе действует не один, а несколько Промокашкиных,
похожих друг на друга, как две капли воды. Местонахождение правительства
неизвестно. Бесчинствующей толпой захвачены правительственные здания, банки,
какие-то вооруженные личности стерегут мосты! -захлебывался комментатор.
Внезапно трансляция прервалась. Потом вспыхнул свет и появилось сосредоточенное,
изможденное лицо Промокашкина в очках, криво сидящих на длинном носу.
- Кончилась ихняя власть, - глухо проговорил он. - Объявляется технический
перерыв.
На экране появилась заставка с написанным от руки текстом, озаглавленным "Гимн
Вавилонской коммуны". Потом телевизор отключился: погас свет.
Дебош сделал еще глоток и вдруг увидел, как Глория поднимается с постели. Он
ошарашенно вгляделся в мертвое лицо с закрытыми глазами.
- Слышу тебя, о Великий Доктор! - голосом механизма проревела она. - Иду-у!..
Она двинулась к дверям.
- Глория! - воззвал Дебош, роняя бутылку на ковер.
Глория прошла сквозь дверь, оставив на краях клочья пеньюара.
И тут же за окном грохнуло. С ревом пронеслись несколько самолетов. Из самолетов
белыми хлопьями посыпались листовки. Где-то вдалеке грянул духовой оркестр.
Глава 59
В ПОДПОЛЬЕ
Дюк Уинсборо возвратился домой с прогулки, страшно чихая. С него ручьями стекала
вода.
- Безобразие! - загнусил он. - У меня сперли галоши! Столько лет я оставлял
галоши возле дверей и никто их не брал!.. Правда, рядом стоял швейцар... Я буду
жаловаться!
- Кому, мой друг? - меланхолично спросил Алан Персиваль.
Он курил самокрутку, греясь возле натопленной "буржуйки". В руке он держал
потрепанный томик Ричардсона.
- Как это - кому? Есть же у этого сброда начальство!
- Есть, - согласился Алан Персиваль. - Но кто знает - может быть, именно
начальство и приказало спереть ваши галоши. Экспроприировать, так сказать...
- Чепуха! Зачем им понадобились мои галоши?
- Бросьте, господа! - в комнату вошел бывший бард Саймон Прайт. Он нес чайник с
кипятком. - Мир рушится, а вы - о галошах...
- Хорошо, - дюк зверски высморкался. - По причине крушения мира я буду ходить
без галош!
За окном громыхнуло: анархисты подняли в воздух очередной готический собор.
- А у меня в усадьбе, господа, - с грустию сказал Саймон Прайт, - крестьяне
сожгли библиотеку.
- А зачем им библиотеки? - дюк разоблачился, водрузил на голову замызганный
ночной колпак и протянул озябшие руки к раскаленной печке. - Библиотеки им не
нужны. Им нужны мои галоши.
Из спальни доносился хруст - там акула Фрамерье крушил на дрова оставшуюся
мебель.
- Конечно, бунт начался из-за ваших дурацких галош! - донесся его язвительный
голос. - Вот из-за таких как вы и происходят перевороты.
- Ах, оставьте! - отозвался Саймон Прайт. - Все мы виновны в том, что произошло.

- Нет, не все! - дюк оттянул занавеску и выглянул на улицу. -Я ни в чем не
виноват. Я стрелял в этого негодяя каждую ночь из дробовика!
Помолчали.
- Поразительно, что никто не смог помешать этим мерзавцам, -продолжал дюк. - Уму
непостижимо! Третий день не убирают улиц. Трамваи стоят неисправные, а
единственный исправный эти молодчики превратили в агитвагон и раскатывают на нем
по городу с песнями и плясками!
- А вы слышали? Говорят, их главный - Механизм!
- А еще говорят, он питается человечиной!
- Нет, господа, все это враки. А вот мне давеча рассказал дворник. Промокашкин
явился в казармы митинговать, а офицеры взяли его и вздернули! Потом оказалось -
повесили двойника.
В окно стукнули. Дюк Уинсборо изменился в лице. Алан Персиваль прикрылся томиком
Ричардсона. Саймон Прайт полез под кровать. Только акула Фрамерье невозмутимо
продолжал крушить мебель.
- Кто там? - Дюк на цыпочках подошел к дверям.
- Откройте! Я - бывший комиссар полиции О'Брайен!
- Открыть? - шепотом спросил дюк.
- Ах, от этих военных так неприятно пахнет портупеей, -поморщился сэр Персиваль.

- Откройте, - сказал Фрамерье, появляясь из спальни с топором в руке. - Может
быть, этому олуху удалось наконец арестовать кого-нибудь из Промокашкиных.
Дюк открыл, в комнату ввалился мокрый с ног до головы Джефф О'Брайен.
- Товарищи! - обратился он к присутствующим. - Я уполномочен предложить вам в
двадцать четыре часа очистить помещение. Здесь будет открыта школа-коммуна для
беспризорных детей.
- Кем уполномочен? - вытаращился дюк.
- Товарищем Йодом... Я...
- Подите вон, голубчик! - вмешался Фрамерье, направляясь к Джеффу с угрожающим
видом. - Как говорят ваши "товарищи", мне уже нечего терять! Все потеряно!..
Джефф ретировался к дверям:
- Имейте в виду!.. Товарищи Бром, Фтор и Йод...
- Иуда! - зарычал Фрамерье. Топор вонзился в филенку дверей, но Джефф был уже в
безопасности. Он огляделся по сторонам, достал из кармана плаща банку с краской
и быстро нарисовал на дверях черный крест.
* * *
Лино Труффино, натянув на уши картонный картуз, шел под проливным дождем по
неосвещенной улице. Впереди показался вооруженный патруль. Лино метнулся во
тьму, тесно прижался спиной к садовой решетке. Патруль протопал мимо.
"Врете! - с ненавистью думал бывший главарь мафии. - Не будет по-вашему... Игра
еще не кончена!"
Он погрозил кулаком удалявшимся фигурам и снова зашлепал по лужам. Впереди
забрезжил огонек. На перекрестке, при свете аккумуляторного фонаря, двое рабочих
отдирали от стен указатели с названиями улиц и приколачивали новые. Лино
подкрался поближе. С трудом разобрал: "Проспект имени мая", "Улица имени марта".
Лино вздрогнул, плотнее нахлобучил слегка размокший картуз на глаза и зашагал
дальше.
Из переулка на проспект имени мая выкатились люди в нелепых одеяниях. Они пели и
играли на народных инструментах. Это был фольклорный ансамбль.
Лино свернул в первую попавшуюся улицу и вскоре оказался на набережной. Здесь
стоял народ. Мимо народа на лодках катался другой фольклорный ансамбль, и тоже
пел и наигрывал.
Лино бросился прочь. "Ужас, что творится! - мелькало в его опустевшей голове. -
Никто не собирает урожай, аристократов вешают на фонарях, интеллигентов высылают
за границу, капиталистов уничтожают, как класс, а тут еще эти фольклорные
ансамбли наигрывают всякую дрянь!!. Промокашкин грозит какой-то
"коллективизацией"... Надо бы уехать, сбежать, - да куда? На чем?.."
Внезапно перед ним выросли три мрачных фигуры.
- А ну, стой!
- Э! Братва! У него картуз-то липовый!
- Покажь мандат, гнида!
Лино нащупал в кармане рукоять револьвера. "Живым не дамся!"
- Нету у него мандата!
- Шлепнуть его!
- А может, он это... Матерый враг... Ну, как это?.. Всего прогрессивного
человечества, а?
- Сымай картуз! Не глумись над святыми символами!
Галогены набросились на Лино, сорвали с головы остатки картуза, заломили руки за
спину и повели куда-то во тьму.
Воспользоваться револьвером он не успел: ловкие руки выдернули оружие из
кармана.
- Расстреляли бы вы меня, товарищи, - с тоской сказал Лино. - А то, ей-Богу, сам
убью кого-нибудь. Злейший враг я ваш!
- Ничего! В профкоме разберутся!
В профкоме была Франсуаз. Она заседала третьи сутки подряд. Глаза ее ввалились
от нервного напряжения и горели огнем непримиримой классовой ненависти.
- Кто такой? - спросила она, оторвавшись от бумаг.
- Шут его знает! Говорит, что злейший враг. Интеллигент, наверно!.. - загалдели
галогены.
- А на голове у него вот чего было... - Йод с сугубой осторожностью развернул
тряпицу, показал останки картонного картуза.
Франсуаз глянула. Тонкие ноздри затрепетали. Глаза вспыхнули еще ярче.
- Та-ак... - зловеще протянула она. - Ясно. С такими не разговаривают.
Расстрелять!
Злейший враг всего прогрессивного человечества ушел из жизни на рассвете, в
Центральном парке города Вавилона, в котором день и ночь гремели выстрелы и в
коммунальные ямы укладывались тысячи злейших врагов человечества и Промокашкина
лично.
Шел проливной дождь.
* * *
Вавилон затих. Ветер носил по улицам листовки и постепенно заносил ими развалины
соборов. Звуки затихли. Свет померк.
"С отсталостью масс нужно бороться еще более решительно, чем это было прежде!" -
провозгласил Промокашкин в очередном воззвании. С самолетов тут же полетели
листовки: "С целью борьбы с отсталостью масс предлагается всем покинуть город,
переселиться в образцово-показательные исправительно-трудовые коммуны - ячейки
будущего счастливого общества! Исключений не предусмотрено. За неисполнение -
расстрел".
На окраине Вавилона уже возводили Первую образцовую коммуну имени товарища
Гектора Самовайрова-Блейка. Вторая образцовая коммуна носила звучное имя "Сержа
по прозвищу Непримиримый".
Радио и телевидение не работали. Газеты не выходили. По улицам на велосипедах
разъезжали стражи революции и выявляли переодетых эксплуататоров и прочих чуждых
элементов. На субботниках коммунары организованно и планомерно разрушали
Вавилонскую Башню - символ ушедшей кровавой эпохи империализма. Башня
поддавалась плохо.
* * *
- Говорят, в Халдей-сити всех курортников утопили в фонтанах, - старый дюк с
чавканьем пожирал кусок колбасы и читал какую-то листовку: нынче днем, участвуя
в экспроприации продуктовой лавки, ему удалось поживиться. Листовку он подобрал
на улице - она могла сохранить ему жизнь в случае непредвиденной встречи с
революционно настроенными гражданами.
Аристократы, глотая слюни, с жадностью внимали дюку.
- Дяденька! - не выдержал сэр Персиваль. - Оставьте кусочек!
Дюк Уинсборо заглотил непрожеванный кус, вытер жирные пальцы о фалды фрака и
нравоучительно заметил:
- В ваши годы, молодой человек, я никогда...
Но никто так и не узнал, чего никогда дюк в молодые годы... В подвал особняка,
где прятались от уплотнений аристократы, ворвалась троица галогенов.
- Встать, контра недобитая! К стене! Руки за голову!
- По какому праву?.. - возмутился было дюк, которому колбаса придала сил. Но в
ответ получил оплеуху.
- Все, кончились ваши райские деньки! Дармоеды! Ксплотаторы! Кровососы!.. Выходь
по одному!
Аристократы потянулись к выходу. На улице их построили в колонну и повели в
центр города.
* * *
Дебош проснулся. Разлепил заплывшие глаза. Было темно и скверно пахло блевотой.
Он глянул в окно. Что-то изменилось на площади перед отелем, но что именно, ему
некоторое время не удавалось понять. "А-а!.. Исчезла Вавилонская Башня!".
Бывший граф ощупал голову. Голова была на месте. Он снова глянул за окно - башни
не было. Множество людей в синих спецовках что-то делали на месте башни - то ли
разбирали развалины, то ли возводили что-то новое. Одна за другой подъезжали
машины с бетоном, разгружались, и мчались за новой порцией. Над строительством
реял транспарант: "Даешь 1000 замесов в день!".
Дебош вздохнул, открыл последнюю бутылку, глотнул и рухнул на кровать.
Прошла еще одна ночь, и Дебош выплыл из мрака. Весь день он не мог подняться с
постели, то засыпал, то вновь пробуждался, разбуженный шумом за окном. К вечеру
он нашел в себе силы сползти с кровати. Голова гудела, руки ходили ходуном. В
комнате было темно. Встав на четвереньки, бывший граф пополз к окну, натыкаясь
на пустые бутылки и поскальзываясь на селедочных головах. По пути он достал со
стола графин с водой и вылил его себе на голову.
Окно было открыто, с площади неслись странные, ни на что не похожие звуки. Дебош
схватился за подоконник, привстал... И едва не упал. Подсвеченный прожекторами,
за окном возвышался огромный - под облака - железобетонный Промокашкин. В правой
руке, вытянутой вперед и вверх, он держал смятый картуз Гектора Блейка. В
контрастном свете прожекторов фигура выглядела живой и зловещей. А странные
звуки, напоминающие скрежет, доносились снизу, от подножия монумента:
Промокашкин медленно вращался вокруг своей оси.
Вот памятник повернулся к Дебошу. Каменные глаза глянули на него сквозь пустые
колеса очков. Дебош задрожал всем телом. Промокашкин был как две капли воды
похож на доктора Заххерса.
Граф втянул голову в плечи и попытался уползти от страшного зрелища. Но тут в
дверь забухали сапоги.
- Открывай, пережиток прошлого!
Дебош не успел доползти до дверей - петли не выдержали и в номер ввалились
галогены. В руках у них были аккумуляторные фонари и обрезки водопроводных труб.

Град ударов посыпался на бедную голову графа. Закрывая лицо руками, Дебош все
пытался понять, чего же от него хотят.
- Почему не платишь профсоюзные взносы? Где твой членский билет?.. А может быть,
тебе народная власть не нравится??
Потерявшего чувствительность Дебоша выволокли в коридор, потащили вниз по
лестнице (лифт не работал), выбросили на темную пустынную улицу. Заставили
подняться на ноги. Охая и припадая на ушибленную ногу, Дебош потащился в
указанном направлении. Выйдя на одну из центральных улиц, он увидел огромную,
плотно сбитую толпу. Безмолвно двигалась толпа, подгоняемая вооруженными трубами
охранниками.
Прощальный удар по затылку. Дебош молча полетел в толпу. Толпа приняла его,
поставила на ноги и понесла...
На многие километры растянулась по улицам и площадям живая людская змея. В
тишине слышались лишь тяжкое дыхание и шарканье многих тысяч ног. Никто ничего
не спрашивал, хотя никто не знал, куда их ведут. Дебош плыл в потоке людей и
глядел вверх. Там, в небе, сверкали очки Промокашкина, высившегося над всем
миром.
Глава 60
ЗАРЯ НОВОГО МИРА
Ровные, чистые поля. Светлые, просторные бараки. Тянутся к небу робкие зеленые
ростки нового. Это рис.
Бой барабанов.
Алан Персиваль рывком сбрасывает с себя грубошерстное одеяло и вскакивает. Вся
бригада уже построилась, все ждут. Капо считает головы.
- Сорок четвертый! - выкликает он.
Алан Персиваль пытается втиснуться в строй.
- Сорок четвертый... - повторяет капо голосом, не предвещающим ничего хорошего.
Он замечает Алана, приближается, одним пальцем приподнимает за подбородок
повинно опущенную голову. У Алана Персиваля бегают глаза, он пытается спрятать
свой взгляд от всевидящего капо -и не может. Капо проходит к нарам, к тому
месту, где спит Алан, стеком сбрасывает на пол набитую рисовой соломой подушку.
Бригада ахает: из-под подушки летит на пол засаленный томик Ричардсона. Капо
стеком ворошит страницы крамольной книги. И отворачивается...
Все ясно.
Натруженные руки товарищей по бригаде валят Алана на пол. Поднимаются и
опускаются мотыги. Глухо стучат о голову. Голова аристократа раскалывается, как
кокос.
Труженики строем выходят из барака. Дежурный по бараку торопливо убирает остатки
того, что еще несколько минут назад было сэром Аланом Персивалем.
Бьют, рокочут барабаны. Шеренгой по двое, получив горсть риса и кружку воды,
коммунары идут на сельхозработы, прямо в сторону восходящего солнца.
* * *
Пот заливает лицо, выедает глаза. Нет сил. Но мотыга снова и снова взлетает и
опускается, разрыхляя почву. Дебош вытирает пот локтем, поднимает глаза к небу.
"Эх, солнце еще высоко... Нескоро еще до жратвы-то... Да и дают тут всякую
гадость. Суп-ритатуй, хочешь - ешь, хочешь - плюй. Крупинка за крупинкой
гоняется с дубинкой. Суп кушаешь с треской - брюхо щупаешь с тоской. А уж щи -
хоть портянки полощи...".
Это - из коммунарского фольклора.
Солнце припекает, в голове туманится, и видения начинают одолевать Дебоша.
Является ему в облаках лик светлый. Лезет Дебош вверх на облако, видит добрые
глаза Вседержителя и говорит, смущаясь: "Еда у нас, значит, недостаточная.
Провиянт, натурально, плохой...". Кивает добрый Господь и ставит перед Дебошем
чугунок с картошкой. А от картошки дух!..
Тяжелая рука опускается на плечо Дебоша:
- Ты, обезьянье отродье! Как работаешь, дикобраз?
Дебош жалко улыбается, просительно глядя в непреклонное лицо капо Ний-Ли. Но
Ний-Ли суров:
- Десять ударов бамбуковой палкой! Два дня без обеда!
...Свистят бамбуковые палки. Равномерно поднимаются и опускаются натруженные
руки коммунаров. Молчит Дебош. Думает. А что думать? Кабы сила...
* * *
Воскресенье. Плац. Ровные ряды тружеников. Серж Непримиримый принимает парад.
Звучит команда. С грохотом двинулись бригады.
Над праздничными колоннами плывут портреты Промокашкина, Гектора Самовайрова,
Сержа Непримиримого, Пламенной Франсуаз.
Хором скандируются здравицы в честь любимых вождей.
Впереди всех марширует бывший комиссар полиции Джефф О'Брайен. Непримиримый,
стоя на трибуне, замечает его и кивком благодарит за выправку.
- На месте - стой!
Все останавливаются. И только Джефф, потерявший бдительность от похвалы
начальства, продолжает маршировать. Его восторженное лицо обращено к трибуне.
Шея выворачивается.
Ничего, это ничего. За чрезмерное усердие награждают, а не наказывают.
Уже закат, плац давно опустел. Но неутомимый Джефф продолжает маршировать,
отдавая охрипшим голосом команды:
- Носок тя-нуть! Напра-ву! Нале-ву! Кру-гом!
Опускается ночь. Звезды смотрят сверху на одинокую нелепую фигуру, топочущую по
бетонке.
Из дежурной части выходит Йод. Подзывает Джеффа, треплет грязной ладошкой по
щеке.
- Ты молодец, Дже-Фо!
* * *
Утро. Бьют барабаны. Грубошерстное одеяло с надписью "НОГИ" летит в сторону.
Джефф вскакивает и бодро делает приседания.
За секунду до того, как в барак входит капо, Джефф вытягивается у дверей. Капо
ухмыляется:
- Молодец, молодец, Дже-Фо! Тебя заметил сам Непримиримый! Скоро назначу тебя
своим заместителем!
Джефф счастлив. Он первым хватает мотыгу и бешено рыхлит землю. Натренированные
мышцы не ведают усталости.
Полдень. Джефф с аппетитом съедает сухарь, горсть вареного риса, запивает водой.
Свисток - все приступают к работе. Джефф снова впереди. Пашня уходит к
горизонту. Капо хвалит Джеффа. Джефф скрывается за горизонтом. Капо растирает
комок земли ладонью: качество вспашки отличное.
- Молодец, молодец, Дже-Фо!
Он смотрит на отставшую бригаду.
- Живей!
Мотыги судорожно скребут землю.
- Я же сказал - живей! - повторяет капо. Затем поднимает автомат. И
пристреливает каждого десятого.
Бьют барабаны. Вечер. Работа закончена. Труженики возвращаются в барак,
укладываются на нарах. Скрипит входная дверь -появляется Джефф.
И тут же падает от подставленной подножки.
Он вскакивает и возмущенно озирается. Но повсюду тьма и тишина.
- Негодяи! Я научу вас работать! - цедит он сквозь зубы.
Подходит к окну. Здесь - лучшее место в бараке. Хватает за волосы спящего,
стаскивает на пол. Это доходяга Уинсборо. Джефф пинает его и укладывается, но
перед этим срывает одеяла с соседей, закутывается поплотней: по ночам в бараке
зябко.
Ночь. Труженики не смыкают глаз. Со всех сторон к нарам ударника производства
постепенно сползаются серые тени.
Джефф приоткрывает один глаз. Зорко смотрит во тьму. Все спокойно. Стенают во
сне коммунары. Джефф удовлетворенно чмокает губами и закрывает глаз.
Коммунары поднимаются из-за нар, становятся в круг. Тихо переговариваются. Круг
размыкается. Ответственный товарищ несет подушку. Миг - и подушка плотно ложится
на лицо спящего. Множество рук удерживают бьющееся в судорогах тело. Джефф
хрипит, из последних сил возит по нарам ногами и руками. Напрасно. Еще несколько
конвульсий - и передовик затихает навсегда.
Утром капо расстреливает каждого второго.
* * *
И вновь воскресный парад. На этот раз парад принимает Гектор Самовайров. Под
палящим солнцем маршируют коммунары. Плывут над колоннами портреты любимых
вождей. Портрет Непримиримого перечеркнут жирным крестом. Надпись на портрете:
"Смерть бешеной собаке оппортунизма!".
После парада - торжественное сожжение портретов Неп