столы  выглядели  так,  словно  долго  провалялись  на
помойке, прежде чем их принесли в дом. Счастье еще, что Роберту ни с кем  не
приходилось делить квартиру,  кроме  противного  лысого  кота  своей  бывшей
подруги.  Роберт  ненавидел  мерзкое   животное,   большую   часть   времени
проводившее под раковиной, потому что оно постоянно и болезненно  напоминало
ему о прошлом, о девушке, которую он искренне любил и по-дурацки потерял.
   Три года они прожили с Анной, а потом он  узнал,  естественно  по  глупой
случайности, что она встречается с парнем по имени Даррен в то время,  когда
должна бы сидеть на занятиях вечерних  Женских  курсов.  Это  случилось  год
назад. Он был потрясен ее лживостью и искренне убедил себя,  что  совершенно
невиновен в немедленно последовавшем разрыве. Роберт  вполне  сознавал,  что
горький опыт не прошел бесследно, что он ожесточился, но  ничего  не  мог  с
собой поделать. Короче говоря, он стал  человеком,  о  котором  лучше  всего
говорить,  употребляя  частицу   ?не?   -   недоверчивым,   недружественным,
непрактичным, неорганизованным.
   - Если ты оттуда не выйдешь, я тебя убью и выброшу в мусорный бак.
   Роберт встал на колени перед  раковиной  и  целых  пять  минут  выманивал
шипевшего кота банкой с  консервами,  пока  не  бросил  это  занятие,  чтобы
сварить для себя  спагетти.  Он  подошел  к  окну,  отодвинул  занавеску  и,
негодующе фыркнув, запустил тонкие пальцы в густую черную шевелюру. Улица  в
неясном свете фонарей была похожа на разбушевавшуюся реку. У  него  возникло
неясное ощущение, что где-то вдалеке за темной завесой ночи вовсю  веселятся
люди, но он не знал, как к ним приблизиться.

Глава 5

РОЗА

Еще двести лет назад, когда Пэлл-Мэлл и Хэймаркет утопали в грязи и были местом особой привязанности грабителей и проституток, было решено провести дорогу, которая бы соединила центр с Мэрилебоун-парком, то есть с пятьюдесятью акрами настоящего леса, известного теперь как Риджент-парк. Несмотря на то, что первоначальный проект был сильно изменен во время строительства из-за хаоса и неразберихи, Джону Нэшу каким-то чудом все-таки удалось создать нечто единое и величественное, за что и теперь не приходится краснеть перед всей Европой. Проходили десятилетия, а Риджент-стрит не теряла себя, оставаясь символом своей касты и совершенно пустея не в сезон. Вот и сейчас, в самом конце восьмидесятых годов двадцатого столетия, в одиннадцать тридцать ночи декабрьского понедельника, улица была пуста. Нашествие автобусов и такси, компьютеров и модных вывесок не в силах было изменить элегантную простоту стосемидесятилетнего района, куда не сумела проникнуть ни одна новомодная постройка.
   Это было одной  из  причин,  почему  Роза  сейчас  скреблась  в  запасную
решетчатую дверь здания,  которое  называлось  Фордхэм-Хауз  и  представляло
собой пятиэтажное строение в том конце улицы, что выходил на Пиккадилли. Она
никак не ожидала, что эта дверь будет намертво перекрыта внизу.  Дверь  вела
на пожарную лестницу, по которой Роза собиралась подняться на  крышу,  чтобы
сфотографировать городской пейзаж в лунном свете.  Но,  во-первых,  никакого
лунного света не было и  в  помине,  а  во-вторых,  противная  восьмифутовая
железяка никак не желала поддаваться. Роза положила  камеру  на  тротуар,  а
сама принялась ходить взад-вперед, изыскивая путь наверх.
   Она некоторое  время  назад  работала  секретаршей  в  одной  из  контор,
расположенных в этом доме, и во время ленча  принимала  на  крыше  солнечные
ванны, с изумлением вглядываясь в открывавшуюся перед ней панораму  Лондона.
Именно здесь Роза хотела  положить  начало  своему  новому  хобби.  Она  уже
видела: ?Городской пейзаж?, фотографии Розы Леонард. Закинув камеру себе  на
спину, она поставила одну ногу на решетку, решив перелезть через нее.
   Роза не сомневалась, что у Рене Бари никогда не было подобных трудностей.
Никто не мешал ему делать его великолепные снимки, и у него  всегда  хватало
денег на аппаратуру. Но она была уверена и в том, что тоже достигнет успеха,
если, конечно, не потеряет интереса к фотографии, как это  уже  случилось  с
культуризмом и кинетической скульптурой.
   Верх решетки был покрыт черной смазкой, чтобы ее легче было  открывать  и
закрывать, поэтому рука у Розы соскользнула и под  тяжестью  аппаратуры  она
опять оказалась на тротуаре.  Однако  препятствия  никогда  не  мешали  Розе
добиваться своего, и останавливало ее только опасение, как бы ее не  приняли
за грабительницу. К тому же она  знала,  что  полицейские,  заметив  цветную
женщину одну, всегда готовы приписать ей что угодно. Наверное,  они  смотрят
слишком много детективов.
   Дождь наконец кончился.  Отряхивая  джинсы,  Роза  обратила  внимание  на
парочку пьяных солдат, шедших прямо к ней.
   - Подержать тебе ножку, малышка? - спросил тот, что  был  повыше,  широко
улыбаясь и не отрывая глаз от ее бедер.
   - Забыла ключ, - рассмеялась она в ответ.
   Хорошо бы они были достаточно пьяны, чтобы поверить ей. И они поверили. В
результате  мучительных  переговоров,  продолжавшихся  несколько   минут   и
переперченных  всякими  намеками,  Розе  удалось  убедить  солдат,  что   им
совершенно необходимо помочь ей перелезть через решетку,  чтобы  попасть  на
лестницу.
   Большая часть крыши, как ей  и  запомнилось,  была  плоской,  крашеной  и
посыпанной гравием, с грязными стеклянными куполами спереди и  сзади.  Пятью
этажами ниже ехали машины, послушно следуя  извилистому  уличному  руслу,  а
наверху, если  не  считать  перекрестков,  крыши  примыкали  одна  к  другой
примерно на полмили, точно так же как это было в дни застройки.
   Установив штатив, Роза вдруг заметила, что к северу улица идет на  подъем
до пересечения с Оксфорд-стрит. Сверху хорошо  смотрелась  Пиккадилли,  зато
могучие здания Пэлл-Мэлл закрывали собой фонтаны парка Святого Иакова.  Роза
повернулась кругом, чтобы вставить пленку  в  аппарат,  и  налетевший  ветер
растрепал  ей  волосы.  За  Риджент-стрит  начинался  Сохо  с  бесчисленными
трубами, башенками и навесами, с покатыми и плоскими крышами, двускатными  и
односкатными, развернутыми в разные стороны и покрытыми Бог знает чем.  Зато
там, где  стояла  Роза,  крыши  были  добротные,  просторные  и  однотипные.
Многоплановая перспектива словно ждала быть запечатленной на пленку.
   Около получаса Роза ходила по крыше из  конца  в  конец,  примериваясь  и
приглядываясь, пока не заметила на соседнем доме небольшой каменный  выступ,
который  изображал,  как  ей  показалось,  трех  граций  или  трех   нереид,
выплывающих из каменного моря.  Ей  было  непонятно,  зачем  эта  прелестная
троица помещена там, где ее никто не видит, и она подумала, что, может быть,
на других крышах тоже есть что-нибудь похожее.
   Между следующими двумя зданиями было расстояние фута в три с единственным
назначением - разделить  два  владения.  Когда  Роза  глянула  вниз,  у  нее
закружилась голова, но она верила  в  то,  что  страхам  надо  противостоять
действием, и теперь ей  подвернулся  очень  удобный  случай  испытать  себя.
Сначала она перебросила на другую крышу сумку, потом прыгнула сама.
   Радость, которую она почувствовала,  убедившись  в  том,  что  все  сошло
благополучно,  была  сильнее  всего  того,   что   ей   пришлось   испытать,
фотографируя. Отряхнувшись, Роза стала осматриваться кругом. По-видимому, на
эту крышу никто не поднимался уже несколько лет, так  она  была  замусорена,
завалена  строительными  материалами.  Похоже,  здесь  собирались  проводить
какие-то работы, но потом раздумали.  Тут  было  даже  напоминающее  палатку
сооружение из проржавевшего железа, на котором висел замок.
   Роза посмотрела вниз и увидела  толстый  слой  грязи  на  окнах  верхнего
этажа. Потом она принялась снимать. Часы показывали начало первого.
   Ночь была ясной и холодной, на крышах Лондона она не  увидела  ни  одного
человека, отчего ей сразу стало  уютно  и  спокойно  и  захотелось  навсегда
остаться тут. Аккуратно передвинув  штатив  поближе  к  краю,  она  еще  раз
заглянула в видоискатель и на  сей  раз  увидала  в  него  нечто  совершенно
неожиданное.  Бегущие  люди.  Одни  передвигались  стремительными  прыжками,
другие, словно раскачиваясь на невидимых веревках, плавно  перелетали  через
широкую улицу. Их было человек пятнадцать, но старые  или  молодые,  мужчины
или женщины - издалека определить оказалось невозможно.  Зато  хорошо  видна
была собака, молча крутившаяся у них под ногами.
   Роза, не теряя времени, поменяла линзы, но с трудом удерживала бегунов  в
поле зрения. Добираясь до края крыши,  они  тут  же  оказывались  на  другой
стороне улицы, хотя там расстояния между домами стали шире и перепрыгивать с
одной  крыши  на  другую  было  не  так-то  легко.  В  течение  минуты  Роза
использовала всю пленку, но  времени  зарядить  другую  у  нее  не  хватило.
Поначалу ей показалось, что люди бегут к ней, но потом она  сообразила,  что
они, являя чудеса обезьяньей ловкости, направляются к Оксфорд-стрит.
   Всего на одно мгновение Розе пришло в голову, что  они  совсем  близко  и
могут ее увидеть, и она, испугавшись, спряталась за стену. Ветер доносил  до
нее странные звуки, что-то вроде каденции полузвуков, которые можно  извлечь
из деревянных духовых инструментов, и  они  слагались  в  павану  , сопровождавшую ночной полет людей  над  притихшим
городом. Когда павана стихла, Роза вышла из  своего  укрытия.  Люди  исчезли
также неожиданно, как появились, и вновь больше не было ничего, кроме машин,
тревожащих ночной покой, и ветра, гоняющего по крышам намокшие газеты.
   Сложив свои вещи в сумку, Роза опять посмотрела вдаль. Проклиная потухшие
фонари, она молилась о том, чтобы пленка  не  оказалась  слишком  старой,  и
снимки получились такими, какими ей хотелось их видеть. Отойдя на безопасное
расстояние от края, она взглянула  на  свои  свитер  и  джинсы,  испачканные
чем-то черным, похожим на сажу. Роза достала  зеркальце.  Хотя  кожа  у  нее
напоминала полированное красное дерево, все же она разглядела  черные  пятна
на лице и на шее. Пора было на автобус. Неожиданно  она  почувствовала  себя
совершенно вымотанной и стала мечтать о горячей ванне.
   Усевшись  на  верхней  площадке  автобуса,  Роза   вдруг   подумала,   не
привиделось ли ей все. Это испугало и заинтересовало ее больше, чем она сама
себе признавалась. Раньше ей даже в  голову  не  приходило,  что  она  может
встретить кого-нибудь в таком малогостеприимном месте, как крыша. Она совсем
забыла, что хотела еще поснимать, осторожно вытащила пленку  и  засунула  ее
поглубже в  карман,  размышляя  о  том,  насколько  больше  деталей  уловила
электронная камера, чем обыкновенный человеческий глаз. Однако сравнение она
решила отложить до утра.

Глава 6

ЖАБА

Лондон и в наши дни остается городом, который изменяет свой ритм в зависимости от времени суток и дней недели. Даже парламент Англии находится под башней с часами, словно чтобы напоминать тем, кто внутри, о вечно движущихся стрелках. Что бы вам ни говорили, а Лондон не бодрствует двадцать четыре часа в сутки. Он встает в семь и засыпает после полуночи. По субботам он ложится позже, зато спит все воскресенье. И в декабре в час ночи с воскресенья на понедельник на улицах остаются одни приезжие.
   Беззвездная ночная  мгла,  густо  висящая  над  мокрыми  парками  города,
теснила  голубовато-серый  туман.  Желтые  пятна  уличных  фонарей   красиво
смотрелись на черном фоне за набережной  Виктории.  С  крыши  Драматического
театра хорошо было наблюдать за машинами последних бражников, катящих  домой
с Блэкфрайерз-Бридж мимо Парламента в Челси или в  Бэттерси.  Однако  земные
дела не интересовали никого из собравшихся наверху и занятых  гораздо  более
важными проблемами. В эту ночь,  вторую  по  счету,  провозглашавшую  начало
новой, ужасной эры, тот, кого они называли Жабой, ждал приговора.
   - Вы, присяжные, признали его виновным, и теперь  я  буду  решать,  какое
наказание назначить брату Жабе, чтобы он искупил свою вину.
   Эти произнесенные монотонно слова достигли всех четырех углов театральной
крыши. Жаба, скрестив ноги, сидел у подножия огромной квадратной  трубы.  Он
был толстый и весь в саже, к тому же туго связан проволокой. С самого начала
судилища он ни разу не поднял головы. Даже когда присяжные объявили вердикт,
он остался сидеть, как сидел, лишь один раз всхлипнул, да  пот  лил  с  него
ручьями, несмотря на холодную ночь.
   Вокруг  него  стояли  хорошо  знакомые  ему  люди,  скрывшие   лица   под
бесформенными черными масками, символом судебного действа. Голос,  последним
коснувшийся замерзших ушей Жабы, принадлежал  самому  высокому  человеку  из
собравшихся на крыше - единственному, одетому в широкую  черную  мантию.  Он
стоял в стороне от остальных, среди труб Драматического  театра.  Неожиданно
из  складок  мантии  появилась  сверкающая  железная  рука  и   указала   на
испуганного парня.
   К Жабе сразу потянулось множество рук, подхвативших его и поставивших  на
ноги. Парень не сопротивлялся, лишь прислонился спиной к  кирпичной  кладке,
когда его перестали поддерживать. Ему было трудно сохранять равновесие из-за
связанных проволокой рук и ног. В конце концов, он безразлично  взглянул  на
судью.
   -  Жаба,  ты  должен  понять,  что  признан  виновным  в  самом  страшном
преступлении. Ты стал предателем. Информация, которую  ты  передавал,  могла
поставить под угрозу наши планы и даже само наше существование...
   Голос был холодный. Неожиданно налетевший ветер приподнял мантию и тут же
со вздохом опустил ее.
   - Сейчас нам приходится жить здесь, а не на нашей собственной территории,
словно мы изгои. Что это, как не результат твоего преступления?
   Жаба дернулся, заслышав далекий гудок баржи.
   - Однако ты должен знать, брат, - произнес судья  несколько  смягчившимся
голосом, - что даже я могу прощать.
   Все повернулись к нему, и Жаба постарался, хотя ему это плохо  удавалось,
сосредоточиться.
   - Конечно, ты поступил плохо. Однако я верю, что ты раскаиваешься. Именно
поэтому я хочу быть снисходительным. Ты был с нами с  самого  начала  нашего
дела, у истоков которого стояли когда-то враждовавшие Аполлон и Диана.
   Лицо Жабы исказилось в отчаянной нестерпимой  благодарности.  По  толстым
грязным щекам потекли слезы. Он еще выше поднял голову, когда помогавшие ему
руки ослабили проволоку на кистях и лодыжках.
   - Из-за своего преступления ты не  можешь,  однако,  рассчитывать  занять
прежнее положение в нашей команде. Но я разрешаю тебе этой ночью вернуться к
Насекомым.
   На лице Жабы появилось  недоверчивое  выражение,  когда  к  нему  подошел
широкоплечий юноша и поддержал его за локоть.
   - Брат Самуил сопроводит тебя обратно к людям, к  которым  ты  так  хотел
вернуться. Удалите обидчика, и тогда воцарится мир,  прекратятся  раздоры  и
обиды. Мы желаем тебе счастья в твоей новой жизни, брат Жаба. Иди с миром.
   Жаба  не  смог  сдержать  рыданий.  После  всего,  что  он  сделал,   его
освобождают! Он повернулся к своим  бывшим  товарищам,  но  невозможно  было
что-нибудь прочитать по их лицам.
   - Однако...
   Это одно слово было  словно  удар  бича,  но  Жаба  не  обратил  на  него
внимания.
   - Ты должен унести с собой символ второй ночи. Именем Господина Вселенной
и братьев ордена Изиды, иди, ибо разложившаяся материя дает выход душе.
   Вперед выступили двое мужчин с бритыми головами, на одном из которых была
черная  кожаная  рукавица  мотоциклиста.  Они  принесли   латунную   клетку,
поставили ее на  крышу  и  замерли  в  ожидании.  Внутри  клетки  прыгало  и
крутилось черное переливчатое существо. Высокий судья повернулся на каблуках
и скрылся в тени труб.
   - Все в порядке. Ради Бога, Жаба, успокойся. Мне приказано проводить тебя
до Трафальгарской площади.
   Слова брата Самуила так же мало успокоили Жабу, как его цепкие пальцы  на
руке жертвы. Круг распался, и все жители крыши разбрелись в разные  стороны.
Позади Самуила и Жабы двое мужчин с бритыми головами подняли клетку и  пошли
следом на некотором расстоянии. Сначала Жаба ступал тяжело,  вперевалку,  но
потом пустился в торопливый галоп следом за братом Самуилом, твердо шагавшим
к краю крыши. Они двигались в полной тишине, если не считать стука их  шагов
и плеска воды внизу.
   - Разве нам сюда, Сэмми? - спросил Жаба. - Почему бы  тебе  не  отпустить
меня на станции?
   - Нет, Жаба. Слишком много Насекомых возле Чаринг-Кросс-Бридж. Они увидят
тебя. Ты же сам знаешь.
   Да, это Жаба знал. По ночам под мостом собиралось чуть ли не все  отребье
города, но они не обратили бы внимания и на  духовой  оркестр,  вздумай  ему
прошагать мимо. Но он также знал, что настаивать бесполезно.
   - Вот, Жаба, я тебя привел.
   Они стояли рядом  у  высокого  края  крыши,  представляя  собой  довольно
занятное зрелище.
   - Я думал, что ты отведешь меня на Трафальгарскую площадь, Сэмми...
   Он с трудом сдерживал истерику.
   - К сожалению, не могу, брат Жаба. Сам понимаешь,  приказ.  Если  бы  моя
воля, все было бы не так...
   Бритые мужчины остановились в нескольких ярдах от них. Тот, который был в
перчатке, наклонился, открыл дверцу клетки и осторожно просунул внутрь руку.
Ворон истошно орал, пока его вытаскивали наружу. Потом ему посильнее стянули
веревкой лапки, и огромная птица, захлопав мощными крыльями, стала бросаться
на своего мучителя, но тому  удавалось  удерживать  ее  на  вытянутой  руке.
Бритоголовые с вороном направились к Жабе.
   - Нет!
   Жаба отчаянно закрутился в руках брата Самуила.
   - Он следит за нами с соседней крыши, - прошипел Самуил. -  Неужели  тебе
непонятно? Это он так решил. Стоит ему мигнуть, и нас всех убьют.
   Бритоголовые подскочили к Жабе и  быстро  завязали  веревку,  стягивавшую
ноги птицы, у него на шее. Жаба не отрывал  от  птицы  выпученных  от  ужаса
глаз. Ворон с криком вцепился когтями в щеки юноши, оставляя на  его  пухлом
лице глубокие кровавые борозды. Жаба поднял руки, чтобы оттолкнуть птицу, но
она уже накрыла крыльями его голову и  стала  бить  клювом  ему  по  глазам.
Покончив с ними, ворон накинулся на белую жирную шею парня. Упав на  колени,
Жаба крутился изо всех сил, стараясь освободиться от своего убийцы, который,
придерживаясь определенного чудовищного ритма,  то  впивался  клювом  ему  в
горло, то издавал истошный крик. В конце концов, Самуил не выдержал. В  одну
секунду он оказался за спиной юноши и поднял его вместе с вороном высоко над
головой.
   - Прощай, Жаба! - громко крикнул брат Самуил,  в  основном  стараясь  для
ушей человека, прятавшегося в темноте. - Нам всем жаль, что так закончилось.
   С этими словами он ослабил хватку, не опуская рук, разжал их  и  отступил
назад.
   В полной тишине юноша и ворон промчались четыре этажа, пока не  упали  на
ограждение, установленное  благоразумными  чиновниками  страховой  компании.
Наверху появилась голова брата Самуила, который, увидев,  словно  насаженное
на иголку странное насекомое, проткнутое насквозь тело, вновь исчез.

***

   Взволнованный человек на соседней  крыше  внимательно  следил  за  концом
разыгравшейся у него на глазах драмы. Когда тело юноши перестало вздрагивать
под когтями еще изредка взмахивавшей крыльями  птицы,  он  довольно  опустил
голову и, подождав немного, проговорил тихим, бесцветным голосом:

   Я - Меркурий, могучий цветок,
   Только я достоин почестей,
   Я - Мать Зеркала, и я - творец света,
   Я - огненный лев, и я убиваю небесное солнце,
   Я свидетельствую начало нового мира.

   Удовлетворенный событиями минувшей ночи, Чаймз улыбнулся и ушел во тьму.

Шестнадцатое декабря

Вторник

Глава 7

ВСТРЕЧА

Квартира Шарлотты Эндсли находилась в полумиле от Хэмпстедской станции метро. В то утро в семь часов дождь начался снова и спустя три часа все еще лил с шиферных крыш на сверкающий зеленый вереск. Когда Роберт на