рекнул меня за то горе, которое я принесла тебе!..
     Он закрыл ей рот своими губами, и несколько мгновений они  пристально
смотрели друг на друга, а потом оба перевели  взгляд  на  Софи.  К  миссис
Уэндер вернулась ее обычная ласковая улыбка. Она быстро накрыла на стол.
     - Скоренько умойтесь оба и садитесь есть, -  сказала  она  нам.  -  И
поешьте как следует, ничего не оставляйте.
     Умыв лицо и кое-как приведя себя в  порядок,  я  взглянул  на  миссис
Уэндер и неожиданно для себя задал вопрос, который уже  давно  вертелся  у
меня на языке:
     - Миссис Уэндер, - спросил я, - если все  дело  только  в  пальцах...
Почему вы не могли отрезать по одному у нее на каждой  ступне?  Когда  она
была еще совсем маленькой? Ведь тогда ей было не так уж больно, и никто не
догадался бы, что... что их больше? А?
     - Нет, Дэви, - вздохнула миссис Уэндер. -  Остались  бы  следы,  люди
заметили бы их и рано или поздно докопались бы до правды...  Ешьте,  ешьте
скорее! - заторопилась она и быстро вышла из комнаты.
     - Мы уезжаем, - шепнула мне Софи, когда мы доедали пирог.
     - Уезжаете? - растерянно переспросил я.
     Она кивнула.
     - Мама давно говорила, что мы должны будем  уехать,  если  кто-нибудь
увидит это. Мы хотели уехать еще тогда... Ну, когда ты увидел...
     - Как это?.. - до меня только сейчас дошел  смысл  сказанного.  -  Вы
уезжаете насовсем? Чтобы никогда уже сюда не вернуться?
     - Да. Наверно, так, - грустно подтвердила Софи.
     Я был очень голоден, но после этих слов мне расхотелось есть. Я сидел
и тупо разламывал на тарелке пирог, вслушиваясь в  звуки,  доносящиеся  из
соседней комнаты. Теперь я знал, что там  происходит.  Я  посмотрел  через
стол на Софи. В горле у меня застрял какой-то ком, который я никак не  мог
проглотить, и мне с трудом удалось выдавить из себя лишь одно слово.
     - Куда?.. - хрипло спросил я.
     - Не знаю. Наверно, далеко, - тихо сказала Софи.
     Мы сидели друг против друга,  Софи  тихонько  всхлипывала,  дожевывая
пирог, а я все никак не мог проглотить комок, застрявший у меня  в  горле.
Все вокруг казалось мне каким-то пустым, бессмысленным, я чувствовал,  что
теперь все уже никогда не будет таким,  как  раньше.  Все...  Чувство  это
охватило меня с такой силой, что я с трудом удерживал слезы.
     Миссис Уэндер внесла в комнату несколько узлов и корзин.  Как  сквозь
пелену я видел, что она сложила их возле двери и вышла.  Потом  она  вновь
появилась и увела с собой Софи. Вошел Джон Уэндер с  узлами  и  свертками.
Когда он сложил их у двери и повернулся, чтобы уйти, я вскочил  и  побежал
вслед за ним. Во дворе стояла пара лошадей с поклажей, и я  удивился,  что
их не впрягли в повозку. Когда я  спросил  об  этом  мистера  Уэндера,  он
покачал головой.
     - С повозкой, Дэви, можно ехать только по дороге, а на лошадях скачи,
куда хочешь.
     Глядя, как он привязывает  тюки  к  седлам,  я  неожиданно  для  себя
набрался храбрости и выпалил:
     - Мистер Уэндер! А вы... Вы не могли бы взять с собой меня?!
     Он на мгновение замер, потом обернулся, несколько секунд мы  смотрели
друг на друга, и он медленно, с горечью  покачал  головой.  Видя,  что  на
глаза мои навернулись слезы, он положил мне руку на плечо и сказал:
     - Зайдем в дом, Дэви.
     Миссис Уэндер стояла в пустой гостиной, видимо  стараясь  сообразить,
не оставила ли она чего-нибудь впопыхах.
     - Мэри! - окликнул ее Уэндер. - Слушай, Мэри, он... Он хочет ехать  с
нами!..
     Не говоря ни слова, она присела на краешек стула и протянула  ко  мне
руки. Я подошел к ней, не в силах произнести ни звука. Она посмотрела мимо
меня на мужа, и слова со стоном сорвались с ее губ:
     - Джонни! Ох, Джонни! Его ужасный отец... Я боюсь его!..
     Стоя рядом с ней, я отчетливо видел все ее мысли. Они были  для  меня
гораздо понятнее, чем любые слова. Я знал, что она  чувствует,  знал,  как
страстно хочет она, чтобы я уехал  с  ними,  и  как  хорошо  она  знает  и
понимает, что я не могу, не должен ехать. Я знал, каков будет  ответ,  еще
задолго до того, как Джон Уэндер произнес первое слово.
     - Я все понимаю, Мэри! - сказал он. - Пойми, больше всего на свете  я
боюсь за Софи... И за тебя. Если  нас  все-таки  поймают,  то  обвинят  не
только в сокрытии отклонения, но еще и в похищении ребенка, понимаешь?
     - Джонни! Если они отберут у нас Софи, мне уже  нечего  будет  больше
терять! Какая разница?!
     - Есть разница, родная, - мягко возразил жене  Уэндер.  -  Когда  они
убедятся, что мы убрались из их района,  они  успокоятся:  пускай  за  нас
теперь отвечают другие. Но если исчезнет сын Строрма,  поднимется  вой  на
всю округу, и у нас не останется ни единого шанса. Они  нас  из-под  земли
достанут! Это не просто риск! Это - конец!
     Несколько секунд она молчала. Я знал,  о  чем  она  думает.  Ее  руки
обвились вокруг моей шеи, и она медленно проговорила:
     - Ведь ты понимаешь это, Дэви? Если ты уйдешь с нами, твой отец будет
так зол, что нам вряд ли удастся убежать. Я... Я бы очень хотела, чтобы ты
был с нами, но... Ради Софи, ради нее, Дэви, ты не  должен  этого  делать!
Будь умницей, пожалуйста! Ведь кроме тебя, у нее  нет  друзей.  Ты  должен
остаться ради нее. Ты... Ты сделаешь это, Дэви? Сделаешь, как я говорю?
     Ее слова лишь подтвердили то, что я и так уже знал по ее мыслям, знал
гораздо лучше, чем с ее слов. У меня не было выбора,  но  и  не  было  сил
сказать хоть слово в ответ, и  я  лишь  молча  кивнул...  И  долго  стоял,
прижавшись лицом к ее рукам, а она обнимала меня так, как ни разу в  жизни
меня не обнимал никто. Как ни разу в жизни меня  не  обнимала  моя  родная
мать...


     Они закончили собираться еще до наступления сумерек. Когда  все  было
готово, мистер Уэндер отвел меня в сторону.
     - Дэви, - помолчав, сказал он. - Я знаю, что ты любишь Софи.  Ты  вел
себя, как настоящий мужчина, и сделал для нее все, что мог.  Но  есть  еще
одна вещь, которую ты можешь  сделать  и  которая  поможет  ей.  Ты...  Ты
сделаешь это, Дэви?
     - Да, - твердо сказал я. - Я сделаю все, что вы мне  скажете,  мистер
Уэндер.
     - Когда мы уедем, - сказал он, - не возвращайся домой  сразу.  Ты  бы
мог побыть здесь... ну, скажем, до  утра?  У  нас  тогда  было  бы  больше
времени, понимаешь? Ты... побудешь?
     - Да, - ответил я, и он пожал мне  руку,  как  мужчина  мужчине.  Мне
стало чуть легче от этого рукопожатия.  Я  почувствовал  себя  сильнее,  а
главное, всей душой ощутил, что кто-то во мне нуждается. Во мне и  в  моей
помощи. Нечто похожее я почувствовал еще в нашу  самую  первую  встречу  с
Софи, когда она подвернула ногу.
     Мы подошли к лошадям, и Софи протянула мне руку. В кулачке у нее было
что-то зажато.
     - Это тебе, Дэви, - сказала она.
     Я протянул свою  руку,  и  она  вложила  мне  в  ладонь  прядь  своих
каштановых волос, перевязанных желтой ленточкой. Потом она обвила мою  шею
своими ручонками и поцеловала меня прямо в губы, а я стоял  и  смотрел  на
эту тоненькую прядь...
     Отец взял ее на руки и усадил на  лошадь.  Миссис  Уэндер  поцеловала
меня так же нежно, как до этого сделала ее дочь, и прошептала:
     - Прощай, Дэви... Прощай, мой милый. - И, потрогав  ссадины  на  моем
лице, одними губами шепнула: - Мы... Мы не забудем этого, Дэви! Никогда не
забудем...
     Они тронулись в путь. Джон Уэндер одной рукой правил лошадьми, другой
обнимал жену. На опушке леса они остановились и помахали мне на  прощание.
Я махнул рукой в ответ, и они тронулись дальше. Последнее,  что  я  видел,
была ручонка Софи, махнувшая мне перед  тем,  как  окончательно  исчезнуть
среди деревьев, на которые уже тем временем спускались сумерки.


     Домой я вернулся засветло, когда все уже были в поле. Двор был  пуст,
но возле коновязи стояла лошадь инспектора, и я понял, что  отец  дома.  Я
честно выполнил просьбу мистера Уэндера и надеялся, что они успели  уехать
уже далеко. Хоть я и твердо решил не возвращаться  домой  до  утра,  когда
наступила ночь, мне стало не по себе: никогда я еще  не  ночевал  в  чужом
доме. В доме Уэндеров все было мне знакомо, но в опустевших  комнатах  все
время чудились  какие-то  шорохи  и  скрипы.  Я  нашел  несколько  свечных
огарков, зажег  их,  растопил  печку,  и  потрескивающие  поленья  немного
развеяли мои страхи. Но и внутри дома, и снаружи мне долго еще  мерещились
странные шорохи и непонятные звуки...
     Я сел у стены так, чтобы вся  комната  была  у  меня  перед  глазами.
Временами страх подступал к горлу, становился невыносимым, и только  мысли
о Софи приковывали меня к скамейке. Но я ни на секунду не мог забыть,  что
снаружи - кромешная тьма, а я здесь один-одинешенек.
     Так прошла вся длинная ночь, и ничего страшного со мной не случилось.
Где-то среди ночи я набрался храбрости, поднялся со скамейки и  прилег  на
кровать. Долго я смотрел на пламя свечей, с ужасом думая, что будет, когда
они погаснут. В  конце  концов  они  действительно  погасли  и...  В  окна
брызнули лучи солнца. Должно быть, я все-таки уснул.
     У Уэндеров я нашел кусок черствого хлеба, но вернувшись домой,  снова
ощутил  сильный  голод.  Впрочем,  с  едой   можно   было   и   подождать.
Единственное, чего мне сейчас по-настоящему  хотелось,  это  проскользнуть
незамеченным в  свою  комнату  и  притвориться,  будто  я  просто-напросто
проспал рассвет. Но мне не повезло.
     Когда я крался по двору, из кухни меня увидела Мэри и крикнула:
     - Скорей иди сюда! Тебя все давно ищут, где ты был?! - и не дожидаясь
моего ответа, добавила: - Отец в бешенстве. Немедленно иди к  нему,  а  то
будет еще хуже!
     Отец сидел с инспектором в комнате, которой мы редко пользовались.  Я
вошел в самый неподходящий момент: инспектор внешне казался спокойным,  но
отец был просто вне себя.
     Я подошел к нему.
     - Где ты был? - спросил он тоном, не сулящим ничего хорошего. -  Тебя
не было дома всю ночь! Ну? Где ты был, я спрашиваю?!
     Я молчал. Он выпалил еще несколько вопросов, но я не  ответил  ни  на
один из них, хотя ноги мои дрожали от страха: никогда еще до сих пор я  не
видел его в такой ярости.
     - Ну ладно, - скрипнул он зубами, - никакое запирательство  тебе  все
равно не поможет. Кто была эта...  эта  нечисть,  с  которой  тебя  видели
вчера?!
     Я молчал по-прежнему. Отец  стал  приподниматься  со  стула,  но  тут
вмешался инспектор.
     - Дэвид, - сказал он вполне миролюбиво, -  сокрытие  богохульства,  в
особенности, когда речь идет о подобии человека, вещь очень серьезная, и я
хочу, чтобы ты понял  это.  За  подобное  укрывательство  людей  сажают  в
тюрьму. Долг и обязанность каждого  -  немедленно  сообщить  мне  о  любом
о_т_к_л_о_н_е_н_и_и_, даже о любом _с_о_м_н_и_т_е_л_ь_н_о_м_ случае. Здесь
же, если только Эрвинов мальчишка не ошибся, речь идет о явном  отклонении
от НОРМЫ,  о  самом  настоящем  кощунстве.  Он  сказал,  что  эта...  этот
ребенок... Словом, что у нее на  ноге  _ш_е_с_т_ь_  пальцев.  Это  правда,
Дэвид?
     - Нет, - с трудом выдавил я.
     - Он лжет! - крикнул отец.
     - Ну что ж, - протянул инспектор, -  если  это  неправда,  то  ничего
страшного не случится, и ты можешь нам честно сказать, кто она  и  откуда.
Ведь так, Дэвид?
     Я ничего не ответил ему, да и что мне было сказать? Мы молча смотрели
друг на друга.
     - Ты  не  можешь  не  согласиться  со  мной,  Дэвид,  -  терпеливо  и
настойчиво  добивался  от  меня  ответа  инспектор.   -   Если   все   это
н_е_п_р_а_в_д_а_...
     - Хватит! - резко перебил его отец. - В конце концов это мой  сын,  и
справиться с ним - мое дело. Ступай к себе!  -  бросил  он  мне,  даже  не
взглянув при этом в мою сторону.
     Одну секунду я колебался. Я хорошо знал,  что  означало  его  "иди  к
себе", но я знал и то, что в том состоянии, в каком был  сейчас  отец,  он
изобьет меня независимо от того, скажу я правду или нет.  Я  повернулся  и
пошел к двери. Отец двинулся за мной, прихватив со стола хлыст.
     - Это мой хлыст, - ледяным тоном произнес инспектор.
     Отец, казалось, не расслышал его. Тогда инспектор  встал  с  места  и
повторил фразу так, что отец поневоле остановился. Секунду или  две  он  с
яростью смотрел на инспектора, потом швырнул хлыст на стол и вышел  следом
за мной.


     Не знаю, где была в это время мать. Может быть,  она  просто  боялась
отцовского гнева. Ко мне зашла Мэри, помогла раздеться и лечь  в  кровать.
Она не могла удержать слез. Я же изо всех сил старался  держаться  стойко,
пока она была рядом. Но когда она, дав мне выпить горячего бульона,  вышла
из комнаты, слезы хлынули у меня из глаз. Я ревел не от боли, вернее не от
физической боли, а от стыда и беспомощности: с отчаянием я сжимал  в  руке
прядь каштановых волос,  перевязанных  желтой  лентой,  и  захлебываясь  в
рыданиях, бормотал:
     - Я ничего не смог сделать... Софи... Я ничего... ничего не смог!



6

     Вечером, когда мне стало  лучше,  я  _у_с_л_ы_ш_а_л_,  что  Розалинда
пытается _п_о_г_о_в_о_р_и_т_ь_ со мной. Чувствовал я тревогу  и  остальных
наших. Я рассказал им про Софи, теперь это уже не было тайной. Мой рассказ
напугал их, и я постарался растолковать  им,  что  отклонение,  во  всяком
случае, такое маленькое и несущественное, не может считаться кощунством. И
все же для них это явилось своего рода шоком. Ведь то, что я говорил,  шло
вразрез со всеми  общепринятыми  понятиями  о  НОРМЕ.  Они  верили  в  мою
искренность, да и как  могло  быть  иначе?  Разговаривая  _м_ы_с_л_я_м_и_,
невозможно лгать. Но их поразила сама идея, что кощунство  может  не  быть
омерзительным... Переступить через это они еще не могли. Во всяком  случае
сейчас они не могли ничем мне помочь, и я не очень жалел,  когда  один  за
другим они замолкли.
     Я был очень измучен, но долго не мог заснуть. Я лежал  и  представлял
себе,  что  Софи  с  родителями   успели   добраться   до   Джунглей,   их
преследователи, несолоно хлебавши, повернули обратно, и мое  предательство
ничем не повредило Софи.
     Когда я, наконец, заснул, мой сон был полон  кошмаров.  В  беспорядке
мелькали передо мной страшные видения. Вновь мы все собрались во дворе,  и
мой отец держал за руку Софи, готовясь свершить Очищение... Проснулся я от
своего крика, умоляющего отца  остановиться...  Я  боялся  заснуть  вновь,
чтобы не увидеть опять этот кошмарный сон, но  все-таки  вскоре  заснул...
Теперь я увидел другое: вновь, как  в  детстве,  передо  мной  простирался
Город, его дома, улицы и странные блестящие предметы, летевшие по воздуху.
Уже много лет я не видел этого во сне, но Город был в точности такой,  как
раньше, и почему-то этот давно забытый сон успокоил меня...
     Мать зашла ко мне на следующий день, но в глазах ее я  не  увидел  ни
сочувствия, ни даже сожаления, разве только легкую брезгливость. Ухаживала
за мной Мэри. Она запрещала мне вставать с постели весь день,  и  я  молча
лежал на животе, чтобы не тревожить израненную спину,  соображая,  что  бы
предпринять для побега. Я  решил,  что  лучше  всего  попробовать  достать
лошадь, и все утро придумывал, как украсть одну из наших рабочих  лошадей,
чтобы ускакать на ней в Джунгли.
     Днем ко мне заглянул инспектор. Он принес  с  собой  кучу  сладостей.
Поначалу я хотел было потихоньку расспросить его о  Джунглях,  разумеется,
так, чтобы он не догадался  о  моих  намерениях;  будучи  специалистом  по
отклонениям, он наверняка должен был знать о Джунглях больше, чем  кто  бы
то ни было. Но я  сразу  выкинул  эту  мысль  из  головы:  он  моментально
раскусил бы меня.
     Говорил он со мной участливо и даже  с  жалостью,  но  пришел  он  не
просто меня проведать. Я понял это с первого же его вопроса.
     - Скажи, Дэвид, - спросил он, жуя конфеты, - ты  давно  знаешь  дочку
этих Уэндеров?
     Теперь уже не было смысла скрывать что-либо, и я сказал ему правду.
     - А ты давно заметил отклонение у этой самой... Софи? - был следующий
его вопрос.
     - Давно, - прошептал я.
     - Ну, примерно, сколько времени ты знал об этом?
     - Месяцев шесть.
     Брови  его  приподнялись,  и  выражение  лица   стало   серьезным   и
озабоченным.
     - Это плохо, Дэвид, - сказал он. - Это очень  плохо.  Это  называется
сокрытием преступления, и ты не мог не знать об этом, так ведь?
     Я отвел глаза  и  невольно  заерзал  под  его  пристальным  взглядом.
Ерзанье это причинило мне боль. Превозмогая ее, я постарался объяснить:
     - Это... Это было совсем не  так,  как  нас  учат  в  церкви.  Эти...
пальцы... Они были такие маленькие...
     -  "И  каждая  нога  должна  иметь   по   _п_я_т_ь_   пальцев..."   -
продекламировал инспектор, пододвигая ко  мне  кулек  с  конфетами.  -  Ты
хорошо помнишь это место из Определений?
     - Д-да, - выдавил я с трудом.
     - Пойми, Дэвид, каждая часть Определений очень важна, и если кто-либо
не соответствует хоть самой малой их части, значит, он не человек. Значит,
у  него  нет  души.  Значит,  он   не   образ   и   подобие   Господа,   а
и_м_и_т_а_ц_и_я_,  подделка.  А  во  всякой  подделке   обязательно   есть
неточность. Только Богу дано создать истинное свое  подобие,  а  подделки,
пусть многие из них выглядят почти во всем похожими на нас,  не  от  Бога.
Став старше, - продолжал он,  -  ты  многое  будешь  понимать  лучше,  чем
теперь, я же хочу знать одно: ты _з_н_а_л_ про  отклонение  у  Софи,  знал
д_а_в_н_о_ и не сообщил об этом ни мне, ни отцу. Почему?
     Поколебавшись, я рассказал ему о том кошмарном сне, который приснился
мне давно и повторился нынешней ночью. Инспектор  задумчиво  посмотрел  на
меня и кивнул.
     - Теперь я понимаю, - протянул он. - Но ведь с кощунствами  обходятся
совсем иначе, чем с преступлениями...
     - А что делают с ними? - быстро спросил я.
     Не ответив на мой вопрос, он продолжал:
     - Так или иначе, я был обязан упомянуть тебя в рапорте. Но твой  отец
уже достаточно наказал тебя, так что оставим это... И  все  же,  Дэвид,  я
хочу, чтобы ты хорошо понял: дьявол плодит отклонения  и  кощунства  среди
нас, дабы подорвать нашу веру и сбить с  пути  истинного.  Иногда  он  так
хитер и коварен, что умудряется создавать почти  точные  копии  образов  и
подобий Господа, и мы всегда должны быть на  страже.  Долг  и  обязанность
каждого - неустанно искать _о_т_к_л_о_н_е_н_и_я_, как бы малы  и  ничтожны
они не были, и тут же доносить об  этом  властям.  Запомни  это,  мальчик,
хорошо запомни! Ты понял меня?
     Я отвел глаза. Инспектор - это инспектор, лицо, облаченное властью  и
доверием... И все же я не _м_о_г_, не мог поверить в то, что  Софи  создал
дьявол. Не могу я поверить и в то, что один малюсенький пальчик  мог  быть
тому причиной.
     Инспектор ждал моего ответа, и я сказал:
     - Софи... Она - мой друг... Самый лучший...
     Он вздохнул и покачал головой.
     - Верность -  хорошее  качество.  Верность,  честь,  -  он  задумчиво
потрогал  подбородок.  -  Но  бывает  _л_о_ж_н_а_я_   верность,   гордыня.
Когда-нибудь ты поймешь значение _в_ы_с_ш_е_й_ верности - Верности Чистоте
Расы, и тогда...
     Он не успел договорить. Внезапно  дверь  распахнулась,  и  в  комнату
ворвался мой отец.
     - Они поймали их! Всех троих! - с торжеством объявил  он  инспектору.
Меня он удостоил лишь мимолетным взглядом, исполненным отвращения.
     Инспектор  встал,  и  они  оба  вышли,  а   я   тупо   уставился   на
захлопнувшуюся дверь. Отчаяние и боль вновь охватили меня с  такой  силой,
что  я  буквально  захлебнулся  в  рыданиях.  Все  мое  тело  конвульсивно
содрогалось, что причиняло нестерпимую боль спине, но  не  эта  боль  была
страшна. Весть, принесенная отцом, была куда страшнее. Грудь сдавила такая
тоска, что я перестал дышать, и в  голове  у  меня  помутилось.  Не  знаю,
сколько прошло времени, пока дверь не отворилась и не  послышались  чьи-то
шаги. Лежа