, - не есть  человек.  Это  не
мужчина и  не  женщина.  Это  богохульство,  издевательство  над  истинным
подобием Господа, и оно ненавистно взору Господню".
     Я был растерян. Богохульство! Всю мою короткую жизнь мне  вдалбливали
в голову, что нет ничего на свете страшнее  этого...  Но  что  могло  быть
страшного в Софи? Она была самая обыкновенная девчонка,  если  не  считать
того,  что  она  была  лучше  и  храбрее  других.  Однако,   если   верить
Определению...
     Нет, наверняка здесь какая-то ошибка! Ведь не может  же  быть,  чтобы
из-за одного маленького пальца, пусть даже двух (наверное, на другой  ноге
у нее их тоже шесть), она стала "ненавистна взору Господню"...
     Странные вещи творились в окружавшем меня мире.



2

     Я  шел  домой  обычной  своей  дорогой.  Когда  на  моем  пути  стали
попадаться деревья, я сполз с насыпи вниз  на  узкую  тропку,  по  которой
редко кто ходил. Я  беспокойно  оглядывался  по  сторонам,  крепко  сжимая
рукоятку ножа. Мне очень хотелось поскорее выбраться из  зарослей,  потому
что иногда даже крупные звери забредали в наши места и здесь вполне  можно
было встретить дикую кошку или собаку. Но  на  этот  раз  мне  встречались
только мелкие зверушки, испуганно шарахавшиеся при моем приближении.
     Пройдя около мили, я вышел на возделанную землю: отсюда уже был виден
наш дом. Я огляделся, прошел вдоль опушки леса ближе  к  поселку,  пересек
все  поля,  кроме  последнего,  прячась  за  изгородями,  и   вновь   стал
оглядываться вокруг: не заметил ли кто-нибудь, откуда я пришел. Поблизости
не было никого, кроме старого Джейкоба: он разгребал во дворе навоз. Когда
он повернулся ко мне спиной, я неслышно преодолел  открытое  пространство,
отделявшее меня от дома, влез в окно и торопливо прошел в свою комнату.
     Не так-то легко представить себе наш дом, не видя его ни разу. С  тех
пор как пятьдесят лет тому назад мой прадед Элиас  Строрм  выстроил  самую
старую его половину, к нему множество раз  пристраивались  новые  комнаты,
веранды и разные подсобные  помещения.  Теперь  одно  его  крыло  занимали
сараи, амбары и стойла, а в другом находились столовые, гостиные и комнаты
работников. Оба крыла сильно выдавались вперед и  почти  смыкались  вокруг
большого возделанного сада перед главным строением.
     Как и все дома в поселке, наш дом  был  сложен  из  грубо  обтесанных
бревен. Но поскольку он был самый старый, в стенах его было полно щелей  и
трещин, заложенных кирпичами и  осколками  камней,  взятыми  из  развалин,
оставшихся от жилищ Древних. Внутри дом был разделен на комнаты плетенными
перегородками, покрытыми штукатуркой.
     Дед  мой,  как  я  представлял  себе  со  слов  отца,  был   человек,
исполненный фанатичной  веры  в  святость  и  непогрешимость  божественных
заповедей. Лишь много позже мне удалось "по кусочкам"  составить  истинный
его  портрет,  менее  расплывчатый,  чем  в  детстве,  но  гораздо   более
отталкивающий.
     Элиас Строрм пришел в здешние места с западного  побережья.  Причина,
побудившая его переменить место жительства, по его словам,  заключалась  в
том, что образ  жизни  там,  на  побережье,  не  отвечал  его  богоугодным
устремлениям. Однако краем уха я слышал, что его родные не могли ужиться с
ним и попросту заставили его покинуть родные  места.  Так  или  иначе,  он
приехал сюда, в Вакнук, со всеми своими  пожитками.  Было  ему  тогда  лет
сорок пять.
     Это был сильный, рослый человек с властной осанкой и горящими глазами
фанатика. Все его существо было пронизано  истовым  почитанием  Господа  и
постоянным страхом перед кознями сатаны.
     Вскоре после того, как выстроил дом, он ненадолго покинул наши края и
вернулся с невестой - прелестной застенчивой  девушкой.  Она  была  младше
Элиаса на двадцать пять лет. У нее  была  огромная  копна  золотисто-рыжих
волос и нежные розовые щеки. Когда  ей  казалось,  что  никто  на  нее  не
смотрит, ее движения напоминали игру молодого жеребенка. Но  под  взглядом
мужа она съеживалась, и кровь отливала от ее розовых щек.
     Не было любви в этом браке. Молодое, юное  создание  может  иной  раз
вдохнуть жизнь в зрелого,  увядающего  мужчину,  поделиться  с  ним  своей
свежестью. Но у них вышло иначе. Постоянными молитвами и назиданиями Элиас
стер краску с ее лица, золото с ее волос.  Через  несколько  лет  по  дому
ходило серое, забитое существо, преисполненное отвращения к своей жизни, к
своему дому и к людям, которые ее окружали. После  рождения  второго  сына
она умерла, не испытывая сожаления от того, что расстается с жизнью.
     У Элиаса Строрма не было сомнений насчет того, каким должен быть  его
наследник. Убеждения деда были крепко вбиты в голову  моего  отца.  Оба  в
жизни руководствовались прописями из Библии и никольсоновских "Раскаяний".
В делах веры отец и дед были заодно. Разве только сын - мой отец - был  не
таким яростным, но таким же суровым и строгим ревнителем Твердости Веры  и
Чистоты Расы.
     Мой отец, Джозеф Строрм, женился уже после смерти деда и не  повторил
его ошибки. Взгляды моей матери полностью совпадали с его взглядами.
     Нашу местность, как и  наш  дом,  звали  Вакнуком,  ибо  существовало
поверье, будто это место так звалось еще во времена Древних. Поверье  это,
как часто бывает, не имело под собой никакой реальной почвы,  хотя  тут  и
вправду были остатки каких-то древних строений. Вскоре они были растасканы
людьми для их собственных жилищ.
     Как я уже говорил, была здесь  еще  огромная  насыпь,  тянувшаяся  до
самых гор.  И  громадный  утес,  который,  быть  может,  тоже  был  сделан
Древними, когда они  своими  чудодейственными,  неведомыми  нам  способами
кроили и резали горы для каких-то своих, неведомых нам, целей.
     Селение наше было невелико -  несколько  сотен  хозяйств,  больших  и
маленьких,   процветающих   и   пришедших   в   упадок.    Послушание    и
богобоязненность были неотъемлемыми чертами всех поселенцев.
     Мой отец - влиятельное лицо в Вакнуке. Когда шестнадцатилетним  юнцом
он впервые публично выступил с воскресной проповедью в  дедовской  церкви,
весь наш округ едва ли насчитывал  более  шестидесяти  семей.  Чем  больше
земли расчищали под пахоту, тем больше людей приходило и  селилось  здесь.
Однако наше хозяйство ничуть не страдало от этого.  Отец  по-прежнему  был
самым крупным землевладельцем, по-прежнему в воскресные дни часто выступал
с проповедями в церкви, разъясняя ближним Божьи  заветы.  По  определенным
дням в будни он также авторитетно толковал им светские законы  в  качестве
судьи. А в остальное время следил за тем, чтобы его домашние и все  соседи
неукоснительно выполняли эти законы и  показывали  всем  остальным  пример
высшей добропорядочности и нравственности.
     Главной комнатой внутри по заведенному обычаю была  гостиная.  Как  и
весь дом, наша гостиная была самая просторная в Вакнуке.  Огромный  камин,
выложенный из каменных глыб, с  кирпичной  трубой,  был  предметом  особой
гордости. Черепичная крыша вокруг трубы была единственной во всей округе.
     Моя мать была помешана на чистоте и порядке. Пол большой комнаты  был
сделан из обтесанных камней, плотно подогнанных  друг  к  другу  и  всегда
надраенных до блеска. Стены тоже сверкали чистотой, как и вся наша  мебель
- стол, стулья, несколько кресел. Три-четыре блестящих  кастрюли,  которые
были слишком велики для буфета, висели на стенах.  Но  главным  украшением
гостиной были деревянные  панели  с  искусно  вырезанными  изречениями  (в
основном из "Раскаяний"). Слева от камина  можно  было  прочесть:  "ТОЛЬКО
ОБРАЗ БОЖИЙ И ЕГО ПОДОБИЕ ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК".  Справа:  "НЕ  ОСКВЕРНИ  НЕЧИСТЬЮ
РОД, УГОДНЫЙ БОГУ". На противоположной стене было еще два изречения: "ОДИН
ЕСТЬ ПУТЬ - СВЯТОСТЬ" и "В ОЧИЩЕНИИ - НАШЕ СПАСЕНИЕ". И наконец, громадная
панель напротив двери, ведущей во двор, властно призывала  всех  входящих:
"ИЩИ И НАЙДИ МУТАНТА!!!"
     Все эти изречения я знал задолго до того, как научился читать. Вполне
возможно, что эти надписи и  служили  первым  моим  букварем.  Я  знал  их
наизусть, как и все прочие, украшавшие стены других  комнат  нашего  дома:
"НОРМА - ЖЕЛАНИЕ  ГОСПОДА",  "ЛИШЬ  ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ  НОРМЫ  ЕСТЬ  ТВОРЕНИЕ
ГОСПОДА", "ЛЮБОЕ ОТКЛОНЕНИЕ - ОТ ДЬЯВОЛА".
     Некоторые из этих заповедей были для меня пустым звуком, но о  других
я имел кое-какое понятие. Например, обо всем, что  касалось  ПРЕСТУПЛЕНИЙ.
Тут  у  меня  была  возможность  своими  глазами   увидеть,   что   именно
подразумевалось под этим словом.
     Обычно, когда случалось что-нибудь подобное, отец возвращался домой в
отвратительном  настроении.  Вечером  он  созывал  всех  в  гостиную  (это
касалось не только членов семьи,  но  и  работников),  мы  становились  на
колени, твердили слова раскаяния, а  он  громко  молился  о  прощении.  На
следующее утро мы все собирались во дворе. С  восходом  солнца  мы  дружно
затягивали гимн, и отец торжественно казнил двухголового теленка, цыпленка
с четырьмя ногами или еще какую-нибудь живность, оказавшуюся ПРЕСТУПЛЕНИЕМ
против Господа.
     ПРЕСТУПЛЕНИЯ могли повстречаться где угодно. Иногда отец с  гневом  и
стыдом крошил на кухонном столе всходы злаков или  овощей.  Если  их  было
немного, они просто выдирались из земли и уничтожались. Если же  все  поле
было покрыто ими, мы дожидались солнечной погоды и поджигали его, распевая
гимны и молясь, пока преступные растения не выгорали дотла. Эти зрелища  в
ту пору казались мне очень забавными.
     Поскольку отец мой был  особенно  ревностен  во  всем,  что  касалось
ПРЕСТУПЛЕНИЙ, такие ритуальные уничтожения происходили у нас чаще,  чем  у
соседей. Однако малейшее замечание на этот счет невероятно злило отца.  Он
не так глуп, - раздраженно доказывал он в таких случаях, -  чтобы  швырять
деньги на ветер! И если бы его соседи были так же тверды в вере,  как  он,
то и у них казней было бы не меньше. Но, к  сожалению,  некоторые  люди  в
нашей округе слишком мягкотелы, и твердость их убеждений оставляет  желать
лучшего.
     Таким образом,  я  довольно  в  раннем  возрасте  уяснил,  что  такое
ПРЕСТУПЛЕНИЕ. ПРЕСТУПЛЕНИЕ - это отклонение от  нормы.  Иногда  отклонение
было совсем незначительным, но суть дела от этого не менялась.  В  большом
ли, в малом ли было расхождение с нормой, все равно это было ПРЕСТУПЛЕНИЕ.
А если дело касалось людей, оно именовалось еще более  страшным  словом  -
БОГОХУЛЬСТВО. Впрочем, разница была  лишь  в  словах.  Как  у  животных  и
растений, так и у человека суть состояла в ОТКЛОНЕНИИ ОТ НОРМЫ.
     Однако проблема эта была не так проста, как может показаться.  Немало
было случаев, которые вызывали споры и даже стычки.  Тогда  для  выяснения
истины приезжал государственный инспектор.
     Отец мой редко посылал за  инспектором:  он  предпочитал  всегда  сам
обезопасить себя, уничтожая все, что вызывало хотя бы тень сомнения.
     Тяжким трудом наши поселенцы добились  хороших  урожаев,  и  в  конце
концов Вакнук перестал считаться пограничной зоной. Теперь надо было  идти
по крайней мере тридцать миль к югу или к юго-западу, чтобы выйти к  Дикой
Земле - местам, где ОТКЛОНЕНИЙ было почти столько же, сколько НОРМЫ. А еще
через десять-двадцать миль простирались таинственные  окраины  -  Джунгли,
где, если верить моему отцу,  "находится  земля  дьявола".  А  еще  дальше
находилась земля, которую называли проклятой  и  о  которой  никто  толком
ничего не знал. Люди,  уходившие  туда,  обычно  там  и  пропадали,  а  те
немногие, кто возвращался назад, тоже недолго задерживались на этом свете.
     Джунгли причиняли нам немало хлопот. У тамошних людей - я называю  их
людьми, потому что, хотя они и были ОТКЛОНЕНИЕМ ОТ НОРМЫ, некоторые из них
ничем не отличались от нас, - так  вот,  у  них  было  очень  мало  всякой
утвари, орудий, одежды, еды. Поэтому они часто вторгались  в  наши  земли,
воровали зерно, пищу, а если удавалось, то и оружие. Иногда они уводили  с
собою детей.
     Такие набеги случались два-три раза в год, и,  вообще-то  говоря,  на
них смотрели сквозь пальцы  (разумеется,  кроме  тех,  кто  сам  подвергся
грабежу). Люди, как правило, успевали вовремя скрыться, так  что  страдало
только их имущество. Тогда  все  остальные  собирали  деньги  и  кое-какой
скарб, чтобы помочь потерпевшим снова встать на ноги.
     Но чем дальше  на  юг  отодвигалась  граница,  тем  злее  становились
обитатели Джунглей. Набеги участились, и теперь это  были  уже  не  просто
мелкие кражи и грабежи. В наши  владения  вторгались  хорошо  вооруженные,
организованные банды, причинявшие нам немало вреда.
     Когда мой отец был ребенком, матери стращали своих непослушных детей,
грозя им "чудовищами" из Джунглей. Теперь же "чудовища" эти вызывали  ужас
не только у детей.
     Все  обращения   к   правительству   с   просьбой   о   помощи   были
безрезультатны. Да и на какую помощь можно было рассчитывать, если  нельзя
было предугадать, когда  и  откуда  произойдет  следующее  нападение.  Вся
помощь  правительства  заключалась  в  ободряющих  фразах  и  предложениях
создать нечто вроде местной милиции. Такие отряды в Вакнуке  были  созданы
задолго до указания властей, и чем чаще совершались  набеги  из  Джунглей,
тем чаще мужскому населению приходилось отрываться от  работы  на  фермах,
чтобы защитить свои земли и имущество от бандитов.
     И тем не менее, жизнь наша протекала относительно спокойно.  Семья  у
нас была довольно большая: кроме отца и матери, у меня было две  сестры  и
дядя Аксель. С нами еще жили служанки со своими мужьями, работниками нашей
фермы. У них, само собой, тоже были дети. Так что за стол у  нас  садилось
никак не меньше двадцати человек.  Когда  же  мы  собирались  на  молитву,
народу становилось еще больше, потому что в  этих  случаях  к  нам  обычно
присоединялись и соседи.
     Дядя Аксель приходился мне не родным дядей: он был мужем моей  тетки,
материной сестры Элизабет. Она умерла в Риго, когда дядя был  в  плавании.
Возвратился он из плавания  хромым,  и  отец  позволил  ему  жить  у  нас.
Несмотря на свою хромоту, он был хорошим работником, и его все любили. А я
считал его своим лучшим другом.
     Моя мать родилась в семье, где было двое сыновей  и  пятеро  дочерей.
Старшую, Анну, муж выгнал вскоре после свадьбы, и никто не знал, куда  она
делась. Дальше по старшинству шла Эмили, моя мать.  Затем  Харриет  -  она
вышла замуж за  владельца  огромной  фермы  милях  в  пятнадцати  от  нас.
Следующая, Элизабет, была женой дяди Акселя, о  ней  я  уже  говорил.  Про
других моих родственников с материнской стороны я мало что  знал.  Вернее,
знал только дядю Ангуса Мортона, маминого сводного брата. Ему принадлежала
соседняя с нами ферма, что крайне раздражало моего отца: не  было  случая,
чтобы он хоть в чем-нибудь согласился  с  Ангусом.  Дочь  Ангуса  Мортона,
Розалинда, была моей двоюродной сестрой.
     С каждым годом наш поселок разрастался.  Теперь  говорили,  что  даже
жители Риго могут, не глядя на карту, сказать, где находится Вакнук.
     Итак, я жил в процветающем крае, на одной из самых богатых ферм. Но в
десятилетнем возрасте я мало про это думал. Для меня это было место, очень
неудобное для игр,  где  всегда  полно  работы,  если  не  успеть  вовремя
скрыться от бдительного взора  взрослых,  всегда  норовящих  поручить  мне
какое-нибудь скучное дело.
     Поэтому в тот вечер я, как обычно,  старался  не  привлекать  к  себе
внимания, пока не услышал знакомые звуки тарелок и не догадался, что время
близится к ужину. Некоторое  время  я  послонялся  по  двору,  глядя,  как
распрягают лошадей, пока наконец не раздался звук  гонга:  двери  гостиной
открылись, и все гурьбой повалили в дом. Панель с надписью: "ИЩИ  И  НАЙДИ
МУТАНТА" торчала у меня перед глазами,  как  и  у  всех  входящих,  но  не
вызвала в моем сознании никаких ассоциаций - привычная  часть  обстановки,
не больше. Что меня в данный момент занимало  больше  всего  -  это  запах
вкусной еды.



3

     С тех пор я стал время от времени наведываться к Софи - примерно  раз
или два в неделю. Школьные занятия у нас обычно бывали по утрам.  Впрочем,
занятия - слишком громко  сказано,  просто  какая-нибудь  пожилая  женщина
собирала несколько ребятишек  и  учила  их  писать,  читать,  а  тех,  кто
постарше, - простым арифметическим действиям. Так что  мне  несложно  было
ускользнуть в середине дня, встав из-за обеденного стола чуть раньше, пока
никто не нашел для меня какого-нибудь дела.
     Когда  лодыжка  Софи  зажила,  мы  с  ней  стали  часто  бродить   по
окрестностям.
     Однажды я привел ее на нашу сторону карьера, чтобы  показать  паровой
двигатель - другого такого не было на сотни миль вокруг, и мы все им очень
гордились. Корки, который  присматривал  за  ним,  по  обыкновению  где-то
шлялся, но двери сарая были открыты, и мы хорошо  слышали  ритмичный  звук
работающей машины. Однако только слушать  -  показалось  нам  мало,  и  мы
забрались внутрь. Поначалу было страшно  интересно  наблюдать  за  работой
"чудовища", но минут  через  десять  нам  стало  скучно  просто  стоять  и
глазеть. Зрелище было хотя и впечатляющее, но  довольно  однообразное.  Мы
вышли из сарая и забрались на самую верхушку поленницы.  Там  мы  уселись,
свесив ноги, и стали болтать, прислушиваясь к пыхтению машины.
     - Дядя Аксель говорит, что у Древних были машины во  сто  раз  лучше,
чем эта, - сказал я.
     - А мой папа говорит, что если бы четверть того, что рассказывают про
Древних, было правдой, они были бы не людьми, а волшебниками, -  возразила
Софи.
     - Что же, твой отец, - спросил я,  -  не  верит,  что  Древние  могли
летать по воздуху, как птицы?
     - Нет, - покачала она головой, - это  просто  глупо.  Ведь  если  они
могли летать, то и мы научились бы.
     - Но... но ведь мы теперь уже многое умеем, - попытался возразить я.
     - Только не летать, - она опять упрямо покачала головой,  -  это  все
сказки.
     Я уже хотел было рассказать ей про свои сны, в которых я видел  Город
и  блестящие  летающие  предметы  в  небе,  но   подумал,   что   сон   не
доказательство, и промолчал. Мы еще немножко посидели на поленнице,  потом
спустились вниз и пошли к ее дому.
     Джон Уэндер, ее отец, был дома. Звуки молотка  доносились  из  сарая,
где он что-то мастерил. Софи подбежала к нему и повисла у него на шее.
     - Привет, цыпленок! - ласково сказал он. Потом повернулся  ко  мне  и
хмуро кивнул головой. Он всегда так  здоровался  со  мной,  еще  с  самого
первого раза - хмурый кивок и все, но я чувствовал, что  он  относится  ко
мне уже получше. В тот самый первый раз он смотрел на меня так,  что  я  и
вздохнуть боялся. Теперь я уже не  чувствовал  страха  -  мы  стали  почти
друзьями. Он подолгу разговаривал со мной,  иногда  рассказывал  об  очень
интересных вещах, и все же я часто ловил на себе его взгляд, внимательный,
изучающий...
     Только несколько лет спустя я понял, что для него  значило  -  прийти
домой и узнать, что ножку его Софи увидел не кто-нибудь, а  Дэвид  Строрм,
сын Джозефа Строрма. Думаю, не раз ему приходило  в  голову,  что  мертвый
мальчишка никогда не нарушит своего обещания молчать, даже если захочет...
Может быть, я обязан жизнью его жене, миссис Уэндер? Может быть...
     И еще я думаю, он раз  и  навсегда  поверил  бы  мне  и  выкинул  все
сомнения из головы, доведись ему увидеть то, что произошло  в  нашем  доме
спустя месяц после того дня, как я познакомился с Софи.
     Я тогда слегка поранил руку, вытаскивая занозу, и ранка  кровоточила.
Я зашел  на  кухню  и,  видя,  что  все  домашние  заняты,  попытался  сам
перевязать себе ранку чистой тряпкой. Тут меня  увидела  мать.  Она  сразу
запричитала,  заохала,  велела  тщательно  промыть  ранку  и  сама   стала
перевязывать мне руку, бормоча, что я, как всегда, заставляю ее заниматься
моей персоной  в  са