а, и он протянул руку, и положил
ее мне на спину, чуть пониже поясницы.
     Мне показалось, будто проклятая джинния Азиза взяла меня в объятия  и
молниеносно взлетела, и разомкнула руки, и кинула меня  вниз,  и  я  лечу,
переворачиваясь! И когда я ощутила под ногами землю,  то  удивилась  тому,
что цела и невредима.
     А рука тем временем протянулась и коснулась моего бедра, и я  поняла,
что мое тело уже принадлежит этой руке, и что сейчас  она  крепко  прижмет
меня. Но даже будь со мной сабля, подаренная мне братом, я не  ударила  бы
по этой руке, потому что мной овладело поразительное бессилие, и даже хуже
того - глаза мои едва не закрылись сами собой.
     И было в этом нечто странное, но неизбежное, как будто  я  уже  целую
вечность ждала прикосновения именно этой руки, и потому оно не вызвало  во
мне возмущения, тем более, что обладатель  сильных  и  вкрадчивых  пальцев
принес с собой и облако мускуса, совсем меня одурманившее.
     И тут я словно с небес рухнула на камни, ибо притягивавший  меня  все
ближе и ближе незнакомец прошептал мне прямо в ухо:
     - Меж бедер твоих - престол халифата!
     Мне показалось, будто меня преследует мой безумный попугай!
     И две мысли столкнулись в моей бедной голове, словно  два  гиссарских
барана лбами. Первая из них была - о том, что в этот миг  меж  бедер  моих
действительно престол халифата. А вторая - Аллах всемогущий,  только  один
человек в мире мог научиться от попугая этим дерзким  словам,  и  это  его
голос!
     Я резко повернулась к ученику попугая - и точно,  передо  мной  стоял
безумный поэт и лев пустыни, возлюбленный джиннии Марджаны!
     - О нечестивый,  о  предатель,  мало  тебе  Марджаны,  ты  еще  готов
преследовать всех женщин багдадского базара  и  донимать  их  попугайскими
нежностями! - воскликнула я в великом возмущении. - Да не  облегчит  Аллах
твою ношу, о развратник, о сластолюбец, о  похотливая  обезьяна,  о  ишак,
готовый вскочить на любую ослицу!
     Лев пустыни попятился, раскрыв рот. А  затем,  поскольку  переулок  в
этот миг был пуст, без размышлений сорвал с моего лица изар.
     - Ах, это ты, маленький Хасан, возлюбленный джиннии Азизы! - и тут он
расхохотался. - Как же это я опозорился, приняв тебя за женщину? И что  ты
делаешь на багдадском базаре в женской одежде и в изаре?
     Ответ мой был уже готов, я собиралась сказать  этому  несостоявшемуся
прелюбодею, что лишь женское платье могло спасти меня  от  опасности.  Но,
видно, лев пустыни лучше разбирался в женщинах, чем я - в мужчинах.
     - Во имя Аллаха могучего  справедливого!  -  воскликнул  Ильдерим.  -
Когда же ты был переодет, о Хасан? Теперь на базаре, или все-таки тогда на
ристалище? Ведь там я видел под твоим плащом лишь  сверкание  кольчуги,  и
ничего более? Да и потом я тебя, помнится, без плаща и не видел!
     - А что же ты видишь теперь, о неразумный, что мешает тебе узнать  во
мне прежнего Хасана? - сердито осведомилась я.
     - Твои бедра, - ответил этот распутник.
     - Сократи свои речи, о Ильдерим! - сурово сказала я.  -  Превратности
времен заставили меня надеть женское платье.
     - А до этого превратности времен заставили тебя облачиться в  мужской
наряд? - спросил он.
     - Ты ошибаешься, но теперь не время спорить, - ответила я. -  Пойдем,
и я расскажу тебе, что со мной случилось и каково мое положение. И если ты
не найдешь пути к желаемому, то этого пути вовсе нет на свете!
     - Пойдем, - согласился Ильдерим и огляделся. В переулке  все  еще  не
было ни души. И он опять положил руку мне на бедро.
     Я хотела сказать ему, что он - бесноватый, не отличающий дня от ночи,
сладкого от горького  и  женщины  от  мужчины.  Но  вместо  этого  я  лишь
взмолилась:
     - Не здесь, ради Аллаха!
     - Хорошо, - сказал он, положил свою ладонь мне на затылок,  приблизил
мое лицо, словно чашу, к своим губам, и я поняла, о чем думал поэт,  когда
сотворил такие бейты:

              Вот юноша, чья слюна походит на сладкий мед,
              А взоры его острей, чем Индии острый меч.
              Когда по земле пройдет, летит аромат его,
              Как ветер, что средь долин и гор овевает нас.

     - Пусти меня, о Ильдерим! - прошептала я. - Пусти, или  нас  застанут
здесь правоверные!
     - Идем, - приказал он. - Я не знаю, как тебя зовут, но  красота  твоя
совершенна, и в любви не будет тебе равных!
     - Нет! - я даже отшатнулась от него. -  Ради  Аллаха,  не  веди  меня
никуда! У меня есть еще дело на этом базаре! Ты не знаешь, о Ильдерим, что
мерзкий аш-Шаббан прибыл в Багдад, и  он  расставил  своих  соглядатаев  у
лавок ювелиров, и он  выследил  старуху,  которая  принесла  мою  половину
запястья, которую я велела показать невольницам Харуна ар-Рашида, а она из
корыстолюбия решила ее продать, и он взял у нее эту половину  запястья,  и
теперь для него открыт путь к Зумруд, а она  доверится  только  тому,  кто
покажет ей эту половину, и тогда...
     - Я ничего не понял, - ответил Ильдерим, и тут я заметила, что иду за
ним, а он ведет меня за руку. - Какое запястье? Почему у тебя  только  его
половина? Откуда взялась старуха? Можешь ли ты рассказать об этом связно и
подробно? Или  вместе  с  женским  платьем  к  тебе  вернулась  и  женская
бестолковость?
     - Как только я верну себе саблю,  о  Ильдерим,  -  сказала  я,  -  мы
побеседуем о  женской  и  мужской  бестолковости!  А  теперь  слушай  меня
внимательно, если только ты на это способен. При расставании  я  разломила
свое запястье на две половины и  одну  дала  Зумруд.  Я  думала,  что  это
поможет нам найти друг друга, но моя половина оказалась в руках у гнусного
аш-Шаббана, и теперь  он  может  в  любую  минуту  послать  ее  во  дворец
повелителя правоверных, и Зумруд увидит ее, и приложит к своей половине, и
они сойдутся, и она сделает то, о чем ее попросит посланец -  а  ведь  она
будет считать его моим посланцем! И она погибнет, о Ильдерим! И  все  наши
труды окажутся напрасны!
     - Нигде не сказано, что именно сегодня аш-Шаббан  пошлет  кого-нибудь
во дворец, - уверенно заявил Ильдерим.
     - Я знаю это точно, как то, что сейчас - день, а после него  наступит
ночь! - воскликнула я.  -  Видишь  ли,  я  побывала  сегодня  в  гостях  у
аш-Шаббана.
     - Как ты попала туда? - изумился Ильдерим.
     - Он купил меня на невольничьем рынке за двадцать  тысяч  динаров!  -
гордо сказала я,  потому  что  за  такие  деньги  можно  купить  несколько
красивых и образованных невольниц.
     - Я  бы  не  дал  и  сотни...  -  проворчал  Ильдерим.  -  Надо  быть
бесноватым, чтобы за свои деньги покупать гремучую змею  и  землетрясение!
Такая жена  или  невольница,  как  ты,  для  правоверного  -  бедствие  из
бедствий. Тебе место не в гареме, а в страже  халифа,  в  отряде  удальцов
левой или правой стороны.
     - Он не глупее тебя, о Ильдерим, и покупал меня не для своего гарема,
- как можно спокойнее отвечала я. - И думается мне, что гарем ему уже ни к
чему. Он купил меня для того, чтобы с  моей  помощью  найти  и  уничтожить
талисман. А что до отряда удальцов,  то,  клянусь  Аллахом,  это  неплохая
мысль! Если мне удастся благополучно выпутаться из этой истории, и  спасти
Зумруд с ребенком, и позаботиться об их  будущем,  я  пойду  к  халифу,  и
поцелую землю между его рук, и открою перед ним лицо,  и  расскажу  ему  о
своих похождениях, и он прикажет взять  меня  в  свою  охрану.  И  я  буду
выезжать вместе с удальцами правой или  левой  стороны  перед  халифом,  и
разгонять прохожих, и бить древком копья по спинам зазевавшихся купцов!
     - Сократи свои речи, о женщина! - приказал Ильдерим.
     -  Это  -  все,  что  ты   можешь   мне   возразить,   о   купец?   -
полюбопытствовала я. - Немного, клянусь Аллахом! Прибавь, о Ильдерим! Наши
уши жаждут меда твоей мудрости!
     - Да не помилует Аллах того, кто дает волю женщинам, - сказал на  это
Ильдерим. - А почему бы тебе не выпить водички из источника Мужчин? Раз уж
в этом  теле  обитает  душа  бешеного  бедуина,  из  тех,  которые  грабят
караваны, то пусть уж и тело ей соответствует!
     И он отцепил от пояса ту самую чернильницу.
     - Если я выпью воды и стану мужчиной, - ответила я, -  то  ты  будешь
ссориться и мириться со мной без ущерба для своего достоинства.  Но  я  не
стану мужчиной,  и  ты  будешь  постоянно  терпеть  поражение  в  споре  с
женщиной, о Ильдерим! Одно  дело  -  когда  последнее  слово  остается  за
мальчиком Хасаном, а другое - за девушкой по  имени  Бади-аль-Джемаль,  не
так ли, о Ильдерим? Возьми прочь свою  чернильницу!  Я  не  доставлю  тебе
такого удовольствия!
     Дальше мы шли молча.
     - Куда ты ведешь меня, о Ильдерим? - наконец спросила я.
     - Я хотел отвести тебя в тот хан, где остановился, - сказал он. -  Но
теперь сам не знаю, что с тобой делать!
     - Ничего со мной не надо  делать!  -  гордо  отстранилась  я.  -  Вот
кошелек, его содержимое - двадцать тысяч динаров. Эти деньги  заплатил  за
меня аш-Шаббан. Возьми из них, сколько я тебе должна, а  хочешь  -  возьми
все. И мы будем в расчете, о Ильдерим. И ты пустишь эти деньги в оборот, и
удвоишь их, и утроишь, а я займусь своими делами. Мне ведь  нужно  попасть
во дворец халифа,  и  найти  Зумруд,  пока  к  ней  никого  не  прислал  с
половинкой запястья скверный аш-Шаббан, и устроить  так,  чтобы  во  время
родов рядом с ней был талисман.
     -  Ты  все  время  твердишь   о   какой-то   половине   запястья,   о
Бади-аль-Джемаль, - остановил меня Ильдерим. -  Что  это  за  удивительное
запястье? Как оно выглядит?
     - Как переплетенные серебряные листья, и между ними  вделаны  большие
камни, и еще...
     - Так это над этим запястьем  потешается  весь  багдадский  базар?  -
перебил меня Ильдерим. - Идем скорее, пока народ не разошелся! Ты  увидишь
поразительное зрелище!
     И он снова взял меня за руку, и поправил на мне Изар, чтобы никто  не
видел моего лица, и повел меня обратно на рынок.
     Оказалось, что возле лавок бедных ювелиров, к которым я и  близко  не
подходила, потому что знала толк  в  драгоценностях,  собралась  небольшая
толпа. Она веселилась. Хохот был слышен издалека. Ильдерим врезался в  эту
толпу и потащил меня следом. Таким  образом  мы  пробились  в  середину  и
увидели маленького черного раба, одетого как наследник  самого  халифа.  В
руке этот раб держал мою половинку запястья!
     - Прибавьте, во имя Аллаха! -  требовал  мальчишка.  -  Прибавьте,  о
знающие! Если бы это запястье было целым, цена его дошла  бы  до  тридцати
тысяч динаров! Половину я уступлю за десять тысяч динаров, о правоверные!
     - Убавь, о продавец! - отвечал ему всхлипывающий от смеха голос. -  Я
куплю у тебя эту безделушку за девять тысяч динаров!
     - Я не убавлю и буду ждать того, кто знает толк в подобных  вещах!  -
строптиво отвечал продавец. -  А  вы,  о  купцы,  о  прохожие,  расскажите
повсюду, что на багдадском базаре  продается  запястье  такой  неслыханной
красоты, что половина его стоит десять тысяч динаров!
     - Непременно расскажем! - пообещала ему толпа. - Но ты простоишь  тут
до Судного дня и не дождешься бесноватого, который купил бы  у  тебя  твой
обломок за такую цену! И  ты  явишься  с  этой  вещью  пред  ликом  Аллаха
великого!
     - Мальчишка, похоже, евнух из гарема какого-то вельможи, - шепнул мне
Ильдерим. - И он уже несколько раз приходил сюда. Как только Аллах  уберег
его от аш-Шаббана?
     - Аш-Шаббан узнал о существовании запястья лишь несколько дней назад,
когда я отдала его лживой старухе, чтобы снести  в  гарем  халифа,  а  она
понесла его продавать! - отвечала я.
     - Если мальчишка из  евнухов  халифа...  -  пробормотал  Ильдерим.  -
Погоди, о Бади-аль-Джемаль, этот мальчишка ради нас горы сдвинет с места!
     Он дернул маленького евнуха за полу его разноцветного кафтана.
     - Ступай-ка ты к воротам медресе, - негромко сказал он, -  и  подожди
меня там. Я найду покупателя на твой товар.
     И сразу же выскользнул из толпы, таща меня за собой.
     У ворот  медресе  мы  немного  подождали,  и  вот  мальчишка  явился,
запыхавшись.
     - Пойдем куда-нибудь, о господин, - сказал он Ильдериму. -  Здесь  не
место сличать половины.
     - У меня нет второй половины, - ответил ему Ильдерим, -  и  я  должен
предупредить тебя, о мальчик, что она в руках у плохого человека.  И  если
кто-то покажет тебе вторую половину, беги от него без  оглядки,  иначе  он
погубит ту, что дала тебе этот обломок.
     - Почему я должен верить  тебе,  о  господин?  -  беспокойно  спросил
мальчишка. - Мне приказано дождаться человека, который  приложит  к  этому
запястью вторую половину. Больше мне ничего не приказано!
     - Как зовут твою госпожу?  -  и  Ильдерим  повернулся  ко  мне.  -  О
Бади-аль-Джемаль, сейчас ты расскажешь все,  что  знаешь  о  той  женщине,
чтобы мальчик тебе поверил.
     - Мою госпожу зовут...
     - Зумруд, - сказала я.
     - Верно, ее зовут Зумруд, - согласился  мальчишка.  -  Но  во  дворце
повелителя правоверных не меньше сотни невольниц с таким  именем!  Что  ты
еще скажешь о ней, о госпожа?
     - Она моего роста, - подумав ответила я. - У нее белые руки, и  лицо,
как луна в ночь полнолуния, и черные волосы, и зубы как жемчуг...
     - Избавь нас от этого, о госпожа - перебил  меня  мальчишка  с  таким
комичным высокомерием, что Ильдерим фыркнул. -  Придворные  поэты  надоели
нам с этими славословиями, неужели и на базаре не будет от них спасения?!
     - Ну, Бади-аль-Джемаль, вспоминай! -  приказал  Ильдерим.  -  Неужели
больше нет приметы?
     - Она ждет рождения ребенка... - немного смутившись, сказала я.  -  И
ждать осталось совсем немного.
     - Да, это так, - согласился маленький хитрец. - Но не думаешь  ли  ты
госпожа, что из всех женщин по имени Зумруд, она -  единственная,  которой
это угрожает?
     - Да не помилует тебя Аллах! - не выдержала я и замахнулась. Ильдерим
удержал мою руку.
     - Мальчик прав, - сказал он. - Дело слишком  серьезно.  Он  прекрасно
знает, чем рискует Зумруд. И он не знает, кто мы  с  тобой.  Вспоминай,  о
Бади-аль-Джемаль! Наверняка есть хоть одна важная примета! Во имя Аллаха!
     - Она хорошо играет в шахматы... - безнадежно добавила я.
     - Слава  Аллаху,  великому,  мудрому!  -  провозгласил  мальчишка.  -
Воистину, она настолько хорошо играет в шахматы, что Ситт-Зубейда  за  это
приблизила ее к себе, и оказывает ей уважение, и не желает ее продавать ни
за какие деньги!
     - Еще бы! - не выдержала я.  -  Если  вспомнить,  что  свое  нынешнее
положение она, если вдуматься, выиграла в шахматы!..  Впрочем,  погоди,  о
мальчик. Разве Зумруд кто-то хочет купить?
     - Да, о госпожа, - сказал он. - Один купец прибыл из дальних стран, и
явился к Ситт-Зубейде с подарками, и ей понравились некоторые  редкости  и
диковинки, но он примет за них в уплату только Зумруд.  И  он  нагромоздил
ложь на обманы, доказывая, что Зумруд - его племянница, и что она отравила
его  сына,  за  которым  была  замужем,  и  убежала,   и   была   похищена
разбойниками, и продана купцам... А все это  не  так!  И  Ситт-Зубейда  то
верит купцу, который, как он говорит, пришел в Багдад по следам Зумруд,  а
то не верит. Но продавать ее все же не хочет, потому что только с ней  она
может играть в шахматы по-настоящему.
     - А тот купец - плешивый урод, хромой и подобный  пятнистой  змее?  -
спросила я. - Не так ли, о мальчик?
     - Именно так, о госпожа, - ответил он.
     - Слава Аллаху, все разъяснилось, -  сказал  Ильдерим.  -  Теперь,  о
мальчик, скажи нам, как тебя зовут, и мы все вместе придумаем, как быть.
     - Зовут меня Ахмед, - приосанившись, ответил мальчишка. - Я евнух  их
евнухов повелителя правоверных. И я  служу  госпоже  Ситт-Зубейде,  а  она
приказала мне быть при госпоже Зумруд. Вот таковы мои обстоятельства.
     Ильдерим запустил руку под тюрбан и почесал в затылке.
     - Ты нравишься нам, о Ахмед, - сказал он. - И хотя ты еще  не  оказал
нам никакой услуги, мы хотим сделать тебе подарок, равного которому ты  не
получал за всю свою жизнь.
     Он снял с пояса чернильницу.
     - Хватит ли ее содержимого? - спросила я.
     -  Хватит  на  троих  по  меньшей  мере,  -  и   Ильдерим   встряхнул
чернильницу. - О Ахмед, сделай отсюда маленький глоток и ничего не  бойся.
Но не пей слишком много, иначе то, что тебе достанется, будет мешать  тебе
ходить!
     - А это не отрава, о господин?  -  насторожился  мальчишка.  -  Выпей
сперва сам, ради Аллаха!
     - Как ты считаешь, о Бади-аль-Джемаль? - повернулся ко мне  Ильдерим.
- Если ты не возражаешь, я отхлебну малость?
     - При чем тут мои возражения? - удивилась я.
     - Но ведь тебе придется после этого иметь со мной дело, -  безмятежно
объяснил он. - Я не хочу, чтобы ты бегала от меня по комнатам, а я гонялся
за тобой наподобие возбужденного ишака! Если ты не возражаешь, я  попробую
этой водички. Но если ты хочешь обладать мною в моем природном виде, то  я
воздержусь.
     - Пусть Марджана тобой обладает! - рассвирепела я. - И в любом  виде!
Вот за ней гоняйся, как ишак, или верблюд, или как  косматый  ифрит!  А  я
поберегу себя для кого-нибудь более разумного!
     - Таковы женщины, о Ахмед! - обратился Ильдерим к мальчишке. -  Я  на
все ради нее готов, а она сравнивает меня с косматым ифритом. Выпей  и  не
бойся. Но всего один глоток.
     Ахмед набрался храбрости и отхлебнул.
     Несколько секунд он стоял, как ошалелый. Затем  вдруг  отвернулся  от
нас к стене старого медресе, торопливо распуская застежки своей одежды. И,
наконец, издал вопль восторга и торжества.
     - О господин, о госпожа! - воскликнул он, повернувшись  к  нам.  -  Я
буду служить вам всю жизнь как раб! Я тысячу раз умру  ради  вас,  я  буду
сопровождать вас, куда бы вы ни направились, ради вас я вступлю в  схватку
с джиннами и маридами!
     - Все это ты когда-нибудь сделаешь, - мирно  заметил  Ильдерим.  -  А
пока запахни одежду, о Ахмед, и не  смущай  госпожу,  ибо  этого  она  еще
никогда не видела.
     Если бы на поясе у меня висела сабля,  то  в  Басре  стало  бы  одним
купцом меньше. Но сабля осталась в хане. Это и спасло жизнь Ильдериму.
     Что же касается того, на что намекал Ильдерим,  то,  живя  в  пещерах
среди  одичавших  воинов,  трудно  уберечь  свой  взор  от  всякой  дряни.
Объяснять это Ильдериму посреди улицы я не хотела, и потому решила выбрать
подходящий момент, чтобы вывалить на его бедную голову решительно все свои
похождения, которые начались, когда меня, шестилетнюю, ночью  в  спешке  и
суматохе вынесли из отцовского дворца.
     Но сейчас время для откровенностей еще не настало. И кто знает - если
Ильдерим поймет, что все это  время  ссорился  и  мирился  с  царевной  из
древнего рода, дочерью царей и сестрой  царя,  не  изменит  ли  он  своего
отношения ко мне? Прибавить к его речам  капельку  почтения,  конечно,  не
помешало бы, но свести все наши дела к одному почтению я тоже не хотела.
     Ахмед  запахнул  одежду  и  уставился  на  Ильдерима  взором,  полным
обожания.
     - Приказывай, о господин! - потребовал он. - Должен ли  я  вывести  к
тебе нашу невольницу Зумруд, или ты хочешь, чтобы я провел  тебя  в  гарем
повелителя правоверных, или есть еще и третий способ встречи для вас?
     - А ты можешь провести нас в гарем? - изумленно спросила я.
     - Клянусь Аллахом, это - самое простое и легкое из всего, что я  могу
и готов для  вас  сделать!  -  был  ответ.  -  Мы,  евнухи,  принадлежащие
Ситт-Зубейде,  можем  входить  и  выходить,  и  ее  невольницы  -  это  ее
невольницы, и сам халиф не имеет в  них  доли,  и  мы  подчиняемся  только
Ситт-Зубейде и ее старшим невольницам, и если какая-то из них хочет, чтобы
к ней в комнату привели красивого юношу, мы его приводим и получаем за это
плату!
     - Вот, оказывается, как все просто, о Бади-аль-Джемаль! - обрадовался
Ильдерим. - Н