том же духе. Сперва это меня забавляло. Сперва - забавляло...
     Последней ночью я прокралась в помещение для слуг и разбудила Ахмеда.
     - У людей особенно крепок сон перед рассветом, - сказала я. - Пойдем,
о Ахмед, попытаем счастья! Может быть, нам удастся выйти из  дворца.  Если
ты поможешь мне, я по-царски награжу тебя.
     - Я уже  получил  свою  награду,  о  царевна...  -  задумчиво  сказал
мальчишка. - А что, правда ли ты  так  любишь  этого  бродягу  купца,  что
готова ради него сбежать от жениха?
     - Клянусь Аллахом, о Ахмед, -  ответила  я,  -  я  не  такова,  чтобы
покинуть его из-за случайностей времени и  обмана  дней.  Ему  принадлежит
старая дружба, которой не забыть, и любовь, которая не износится...
     Я помолчала, вспоминая его  лицо,  и  голос,  от  которого  взлетала,
словно в объятиях джиннии, и руки, и губы, а потом сказала стихи, которых,
кажется, раньше никогда не знала:

              Когда удалился ты, смотрел на других мой глаз,
              Но образ твой перед ним покачивался всегда.
              Когда же смежался он, являлся ты мне во сне,
              Как будто меж веками и глазом живешь ты, друг.

     - Как все это удивительно, - ответил Ахмед. - По  свету  путешествуют
царевны,  и  простой  купец  может   заслужить   их   любовь!   Скажи,   о
Бади-аль-Джемаль, нет ли у тебя младшей сестры, и  не  собирается  ли  она
путешествовать?
     - На всех безумцев не хватит в  мире  царевен!  -  усмехнулась  я.  -
Впрочем, рассчитывай на помощь Аллаха, и уж кого-нибудь  он  тебе  в  жены
пошлет. И лучше, чтобы это была не царевна, с ними слишком  много  хлопот.
Взгляни на Ильдерима - ведь тяжко ему со мной приходилось?
     - Лучше терпеть от царевны, чем распоряжаться невольницей,  -  здраво
рассудил мальчишка. - Ибо чем сердитее царевна  днем,  тем  слаще  радость
победы  ночью.  А   какая   победа   может   быть   над   невольницей,   о
Бади-аль-Джемаль?
     - Скажи все это Ильдериму, о Ахмед, -  посоветовала  я.  -  Возможно,
тогда он хоть что-то поймет!
     И  мы  собрали  кое-какие  вещи,  и  бесшумно  пошли  по   коридорам,
переступая через спящих стражей, и действительно вышли из дворца на кануне
рассвета,  но  сразу  же  за  его  порогом   нас   подстерегала   досадная
неожиданность.
     Большая  крыса,  о  которой  мы  думали,  что  она  просто  собралась
перебежать нам дорогу, вдруг остановилась, запищала, стала расти и выросла
до высоты в два человеческих роста!
     - Спаси и помилуй нас, Аллах, от сатаны, побитого камнями! - в  ужасе
воскликнул Ахмед.
     - Перестань вопить, о несчастный, это не сатана, а всего лишь джинния
Азиза, да не облегчит Аллах ее ношу! - прикрикнула я на мальчишку.
     - Да, о Бади-аль-Джемаль, это  я,  и  наконец-то  мы  встретились,  -
сказала  Азиза,  понемногу  превращаясь  из  огромной  туманной  крысы   в
совершенную по прелести девушку с когтями на пальцах, которые я разглядела
очень даже явственно. - Я обшарила все страны, все моря и острова, пока не
узнала, что ты направилась в Багдад. А поскольку дворец халифа защищен  от
джиннов знаками над дверьми и  сильными  заклинаниями,  я  стала  блуждать
вдоль его стен, зная, что ты рано или поздно выйдешь наружу. Ты  попалась,
как птица в  клетку,  о  Бади-аль-Джемаль.  И  никто  не  спасет  тебя  от
китайского царевича, кроме меня.
     - Я знаю, какую плату ты потребуешь, и не нуждаюсь в твоей помощи,  о
Азиза, - ответила я. - И улетай поскорее,  а  то  настанет  утро  и  ангел
Аллаха поразит тебя огненной стрелой. Я же здесь в безопасности  от  тебя,
ибо я еще на пороге дворца, и меня защищают знаки и заклинания!
     - Но как только ты выйдешь отсюда, они перестанут быть тебе  защитой!
- зарычала джинния. - Каждую ночь я буду обходить дворец дозором!  А  если
ты выйдешь днем, тебя увидят мои  соглядатаи  и  расскажут  мне,  куда  ты
направилась! И горе тем, кто осмелится тебе помочь! Так что я  буду  ждать
твоего мудрого решения, о Бади-аль-Джемаль. И надеюсь, что ты  предпочтешь
меня китайцу.
     - Да не облегчит Аллах твоего положения в Судный день! -  воскликнула
я. - Да покроешься ты паршой, да истерзает тебя чесотка!
     - На все воля Аллаха, - кротко ответила Азиза и неторопливо растаяла.
     - Постой, о Азиза! - крикнула я ей вслед. - А если мне все же удастся
выйти из дворца незамеченной? Ты же знаешь, на  что  я  способна!  Если  я
окажусь в этом деле сильнее тебя?
     - Если тебе удастся выйти из халифского дворца так, что  я  не  увижу
тебя и ничего об этом не узнаю, клянусь Аллахом, я оставлю тебя в покое  и
не буду требовать, чтобы ты выпила воды из источника Мужчин!  -  прогудело
из  мрака.  -  Но  я  могу  спокойно  дать  еще  тысячу  таких  клятв,   о
Бади-аль-Джемаль, ибо ты покинешь  дворец  либо  моим  возлюбленным,  либо
женой китайского царевича! А третьего решения у этой задачи нет!
     - Аллах лучше знает! - возразила я, чтобы  последнее  слово  все-таки
осталось за мной.
     - Нам придется вернуться, о госпожа? - спросил Ахмед.
     - Да, нам обоим лучше вернуться, - ответила я. -  Не  подстерегла  бы
тебя за углом эта дочь скверны, эта распутница, разорви Аллах ее покров!
     И мы, ступая на цыпочках и перешагивая  через  спящую  стражу,  пошли
обратно.
     А утром началась предсвадебная суета.
     Пришли невольницы,  и  вымыли  меня  в  бане,  и  стали  наряжать,  и
перевивать мои кудри жемчугом, и выпускать локоны на лоб и на  щеки.  А  я
сидела, как тот истукан, что  вырезают  из  дерева  франкские  мастера,  и
невольницы сурьмили мне глаза, и румянили щеки, и подводили брови, так что
я стала сама на себя не похожа и даже подумала, что могу  беспрепятственно
выйти из дворца - в таком виде Азиза меня не узнает.
     Ахмед вертелся поблизости, и  мы  обменивались  взглядами.  Вдруг  он
исчез и появился тогда, когда я была уже совсем убрана и вошли лютнистки и
женщины  с  бубнами,  чтобы  сопровождать  меня  на  свадьбу,   и   певицы
прокашлялись перед долгим пением.
     - Пожелай мне счастья, ради Аллаха, о Ахмед, - попросила я.
     - Я не стану  желать  тебе  счастья,  о  госпожа,  -  сурово  отвечал
мальчишка, - потому что и без меня найдется, кому это сделать. И  ты  сама
знаешь, о царевна, что даже  тысяча  пожеланий  счастья  не  сделает  тебя
сегодня счастливой!
     - Что это ты держишь в руках? - спросила я.
     - Пояс, который Ильдерим забыл в подземелье, -  протягивая  мне  этот
пояс, сказал Ахмед. - Я отнял его сегодня утром у  маленьких  невольников,
но ты сперва была в бане, потом тебя  причесывали,  и  я  не  мог  к  тебе
попасть. Возьми же в приданное  пояс  бродяги  купца,  который  ради  тебя
рисковал жизнью, и когда ты будешь китайской царицей, доставай  иногда  из
сундука, и смотри на него, и вспоминай нас обоих!
     - К чему эти упреки, о Ахмед? -  спросила  я.  -  Ты  же  знаешь  мои
обстоятельства, и видел Азизу, и понимаешь, что Ильдерим  испугался  моего
царского величия и бросил меня!
     - Такова любовь царевен, - заметил Ахмед. -  Возьми  же  пояс,  а  то
старшие евнухи сейчас поведут всех в зал для  пиршества  и  прогонят  меня
прочь.
     - Дай его сюда! - И я взяла этот кусок тисненой кожи, и прижала его к
груди, вызвав изумление своих невольниц, и  поцеловала  его,  и  погладила
ножны от сабли, и улыбнулась чернильнице,  в  которой  булькала  волшебная
вода, только ее осталось совсем мало. И я взяла кожаный кошелек, и открыла
его, но он был пуст  и  на  ладонь  мне  вывалился  всего  лишь  старинный
перстень.
     Я задумалась, что это за перстень, который носят в кошельке, а не  на
пальце. И я стала его разглядывать, и увидела на нем вырезанные  знаки,  и
вдруг поняла, что это такое!  Это  был  тот  перстень,  который  Ильдериму
продал аль-Мавасиф, чтобы он приобрел власть над джиннией Марджаной!
     Конечно  же,   двери   халифского   дворца   охранялись   знаками   и
заклинаниями, так что джинны, ифриты и мариды не могли попасть в него. Но,
возможно, речь шла о том, что они не могли попасть по своей  воле  или  по
воле пославших их людей. Что, если, находясь во дворце,  я  все  же  смогу
вызвать Марджану?
     Я призвала на помощь Аллаха и потерла перстень!
     Комната наполнилась дымом, невольницы, лютнистки и  певицы  с  визгом
бросились от меня прочь, а под высоким потолком повисла красавица джинния.
     - А где же мой повелитель? - растерянно спросила она. - Ради  него  я
нарушила запреты, и об этом узнают наложившие  заклятия  маги  и  покарают
меня!
     - Я теперь твоя повелительница! - сказала я. - Магов я беру на  себя,
я знаю средство, как  их  уговаривать,  а  ты  возьми  меня  в  объятия  и
немедленно неси отсюда прочь! Пока эти несчастные не выдали меня замуж  за
китайца!
     - Ты не повелительница, ты всего лишь случайная  хозяйка  перстня,  -
ответила мне джинния. - И я должна тебе  подчиниться.  Но  мой  повелитель
задерет у тебя перстень, и я вернусь к нему.
     - А ты знаешь, где он, о Марджана? - спросила я.
     - Да, знаю. Но я не могу к нему приблизиться, ибо он не зовет меня.
     - Ну так неси меня к Ильдериму!
     - Хорошо, о женщина! -  и  Марджана  посмотрела  на  меня  с  великим
подозрением. - Я отнесу тебя к Ильдериму, но если ты бросишь на него  хоть
один взгляд, или откроешь перед ним лицо,  или  даже  покажешь  ему  кисть
руки, я убью тебя. Слышишь, о царевна?
     Что такое бурные страсти джиннов, я знала благодаря Азизе. По милости
Аллаха великого, могучего, Марджана не признала  во  мне  насурьмленной  и
нарумяненной,  того  мальчика,  который  должен  был  сразиться  ночью   с
Ильдеримом на заброшенном ристалище. А если бы узнала, ей достаточно  было
бы призвать свою бешеную сестрицу, и все ее  заботы  разрешились  бы  сами
собой.
     - Я слышу и все понимаю, о Марджана, - ответила я. - И если будет  на
то воля Аллаха, я вырвусь на свободу из этого дворца, а  ведь  больше  мне
ничего не надо, лишь свобода. И пусть нас ждут на дороге  за  городом  два
хороших оседланных коня, потому что мы с тобой поедем,  как  два  путника.
Это мое приказание, о рабыня перстня! Повинуйся!
     - Я повинуюсь перстню, но не тебе, - сказала она. - На  голове  и  на
глазах! А тебя, если ты помышляешь об Ильдериме, ждет смерть.
     Разумеется, я могла одним нажатием камня отправить  ее  туда,  откуда
она явилась со своей дикой ревностью. И позволить, чтобы  меня  семь  дней
открывали  перед  китайским   царевичем,   и   чтобы   он   сокрушил   мою
девственность!
     Я была достаточно сердита на Ильдерима, чтобы сделать такую глупость.
Но мне после этого пришлось бы зарубить  Ахмеда  саблей,  ибо  совесть  не
позволила бы мне встретить его взгляд.
     - О рабыня перстня, есть еще одно дело! - вспомнила я. - Ты  понесешь
меня в сокровищницу халифа, где лежит мое приданое, и мы возьмем  там  мою
саблю, в рукояти которой бадахшанские  рубины,  и  лезвие  покрыто  узором
виноградных листьев,  и  ножны  которой  с  золотым  наконечником  в  виде
виноградной кисти!
     - Слушаю и повинуюсь, хотя эта сабля не спасет тебя, о царевна!  -  С
такими словами Марджана взяла меня в объятия, и  потолок  раскрылся  и  мы
вылетели и понеслись.
     Мы взяли саблю, и еще  кое-что  из  оружия,  и  я  опоясалась  поясом
Ильдерима, и вложила мою саблю в его ножны.
     И Марджана быстрее молнии вынесла меня за городские стены.
     К оливковому дереву были  привязаны  два  прекрасных  коня,  подобных
моему Абджару. Марджана, едва коснувшись земли, превратилась в  почтенного
шейха.
     - Караван Ильдерима двинулся в путь на рассвете, - сообщила она, -  и
идет вон той дорогой. Его красные верблюды сильны, но  медлительны,  и  мы
легко догоним их. Но берегись, о царевна!
     И мы поскакали.
     Когда же вдали показались замыкающие караван всадники,  я  придержала
коня и обратилась к Марджане.
     - Ты напрасно собираешься убивать меня, о джинния, - сказала я ей.  -
То, что я хочу сообщить Ильдериму,  касается  наших  незавершенных  дел  и
обязательств, которые остались между нами, и это  вовсе  не  слова  любви.
Подумай сама, могут ли быть слова любви между наследницей царей  и  купцом
из Басры? Я платила ему за услуги, а он служил мне. А когда мы покончим  с
делами, я отдам ему перстень и мы расстанемся навсегда. Так что с тобой  я
тоже больше не увижусь, о Марджана. Поэтому давай в  последний  раз  сядем
рядом, и я поблагодарю тебя за то, что ты сегодня для  меня  совершила,  и
выпьем шербета, и закусим плодами, и я пожелаю тебе счастья и  Ильдеримом,
и ты пожелаешь мне счастья с тем, кого назначит мне в мужья Аллах.
     Шейх покосился на меня из-под седых бровей. Но я смотрела  открыто  и
немного печально,  как  положено  одинокой  царевне,  не  имеющей  в  мире
покровителя и защиты, кроме своей сабли. Каждый сражается  за  любовь  как
может.  У  меня  не  было  острых  перепончатых  крыльев,  которыми  можно
разрубить дамасскую сталь, и когтей у меня тоже не  было.  Но  моя  любовь
была сильнее ее любви!
     Потому, и лишь потому я выдержала взгляд Марджаны.
     - Будь по-твоему, о  царевна,  -  решила  она  и  из-за  своей  спины
извлекла поднос с фруктами и кувшин с шербетом.
     Мы спустились с коней и сели в тени дерева.
     Остальное было совсем просто - когда она, достав из воздуха две  чаши
и разлив в  них  шербет,  потянулась  куда-то  в  гущу  веток  за  жареным
цыпленком, я плеснула ей в чашу из  чернильницы  Ильдерима,  и  выплеснула
около половины того, что там осталось.
     Язык смертного бессилен описать то, что из этого получилось!
     Марджана осушила  чашу,  поднесла  ко  рту  ножку  цыпленка  и  вдруг
застыла, прислушиваясь к тем чудесам, что творились в ее теле. Затем стала
странно ерзать на ковре, запустила руку к себе под одежду  и  вскочила  на
ноги. Голову ее вдруг окружили языки синего и зеленого пламени,  наподобие
львиной гривы, и сменились языками алого и желтого пламени, и  из  ушей  и
ноздрей пошел черный дым, и она стала топать ногами, и земля задрожала под
ней.
     - Я победила, о Марджана! - сказала я, не  вставая  с  ковра  и  лишь
положив руку на рукоять моей любимой  сабли.  -  Теперь  тебе  ни  к  чему
Ильдерим! Теперь тебе нужны молодые и красивые невольницы, а львов пустыни
оставь уж нам, слабым женщинам! И к тому же ты в  безопасности  от  магов,
охраняющих дворец халифа своими заклинаниями, ибо джиннии Марджаны  больше
нет на свете, и им некого вызвать к себе, чтобы наказать за вторжение! Они
не знают, что ты из джиннии превратилась в джинна!
     - Вода из источника Мужчин! - поняла Марджана,  продолжая  топать,  и
расшвыривать ногами песок и камни, и размахивать руками, когти на  которых
выросли и стали длиной в локоть.
     Вырвав с корнем дерево, под которым мы сидели, и размахивая  им,  как
помелом, она взмыла в небеса и с диким криком кинулась оттуда на  меня.  Я
увернулась и ударила ее саблей по руке. Раны, нанесенные людьми, у джиннов
заживают мгновенно, на глазах затянулась и эта рана. Но Марджану  поразила
не столько боль, сколько мое сопротивление.
     - Постой, о Марджана, и дай мне сказать тебе одну вещь!  -  закричала
я, видя, что она опять собралась взлетать. - Знаешь  ли  ты,  что  я  могу
нажать камень перстня, и ты от этого исчезнешь? Видишь,  я  знаю  даже  ту
тайну перстня, которую не знала ты сама. Вот откуда моя смелость!  А  если
Ильдерим рассказал мне о всех свойствах  перстня,  которым  можно  вызвать
тебя, то как по-твоему, кто из нас ему дороже?
     Марджана, или как там теперь следовало ее звать, выронила дерево. И я
испугалась, как бы ее гнев не обратился на Ильдерима.
     - Почему же ты не подумала об этом раньше? - спросила она.  -  Ты  бы
могла отправить меня прочь, едва увидев след его каравана, и не превращать
в мужчину!
     - Начертал калам - как судил  Аллах,  -  отвечала  я.  -  А  если  бы
обстоятельства изменились и ты опять сделалась свободна от чар перстня,  о
Марджана? Нет, я хочу владеть моим любимым без лишних тревог и волнений!
     Я нажала на камень, и она со стоном исчезла.
     А я стала крутить рукоять моей сабли, и открутила  верхний  виток,  и
сняла его, и положила перстень в то малое  пространство,  которое  оставил
оружейник нарочно для таких случаев. И я  закрыла  рукоять,  и  дала  себе
слово никогда больше ее не раскручивать, и поскакала вслед за караваном, и
нагнала его, и увидела среди ведущих его всадников Ильдерима, который  был
богато одет, и сидел на великолепном коне, и все  ему  повиновались.  И  я
подъехала поближе, и приветствовала Ильдерима,  и  долго  ждала  ответного
приветствия, ибо он онемел, и молчал столько времени, что  хватило  бы  на
молитву в два раката.
     Я смотрела ему в глаза и думала, что одержала победу. Но лучше бы мне
было встретиться еще с одной разъяренной джиннией - ту я хоть без зазрения
совести могла бы обмануть.
     - Закрой лицо, о царевна,  -  сказал  Ильдерим.  -  На  тебя  смотрят
незнакомые мужчины. И я тоже на тебя смотрю.
     - Ну так опусти глаза, о Ильдерим! - посоветовала я.
     Он отвернулся.
     - Неужели нам  больше  нечего  сказать  друг  другу,  о  Ильдерим?  -
спросила я. -  Неужели  это  не  мы  сражались  со  стражей  источника,  и
прятались от ифритов, и спасли сына  моего  брата?  Неужели  это  не  наша
верность друг другу все преодолела? И теперь ты не хочешь взглянуть мне  в
глаза?
     - Я был верен, чтобы не сказали: "Умерла  верность  среди  людей!"  -
пробурчал он.
     - Да не облегчит Аллах твоей ноши, о Ильдерим! - начала сердиться  я.
- Ты же видишь, что я  покинула  собственную  свадьбу,  и  убежала  из-под
присмотра халифа, которому не терпелось увидеть меня китайской  царицей  и
который лучше меня знал, что мне нужно для счастья! И я  обманула  джиннию
Азизу, которая неосмотрительно дала клятву, что отступится от меня, если я
сумею незаметно для нее выбраться из халифского дворца! И я избавилась  от
джиннии Марджаны, превратив ее в  джинна!  И  вот  я  поскакала  за  твоим
караваном, и догнала тебя, и стою перед тобой с открытым лицом, так  какие
же еще нужны между нами слова и объяснения?
     - Не надо никаких слов, о царевна, - согласился он.  -  Я  благодарен
тебе и повелителю правоверных за эти сокровища, и невольников, и коней,  и
верблюдов. Вы щедро наградили ничтожного купца  за  его  скромные  услуги!
Ведь я - всего лишь купец из Басры, я уезжаю и приезжаю, покупаю и продаю,
и это дело, сперва казавшиеся безнадежным, стало для меня прибыльным.
     - Воистину прибыльным, о сын греха! - отвечала я. - Ты получил  целый
караван, и невольников, и невольниц, и верблюдов, и мулов, и коней, и тюки
тканей, и золотые и серебряные блюда и кувшины, и еще царевну  в  придачу!
Кто из купцов мог бы этим похвастаться, о Ильдерим?
     - Благодарение  Аллаху,  мы  не  нуждаемся  в  царевнах!  -  вдруг  с
гордостью объявил он. - Я купец, и я женюсь на дочерях купцов, и мои  дети
и внуки будут купцами. А царевнам надлежит выходить  замуж  за  царевичей,
что бы их дети и внуки были царями!
     - Гордость погубит тебя, о Ильдерим! - воскликнула я. - Ты горд,  как
целое войско шайтанов!
     - А ты - как два войска шайтанов, о  царевна!  -  он  тоже  вышел  из
терпения. - Ты уверена, что стоит тебе сделать знак - и все будут  ползать
во прахе у твоих ног,  потому  что  ты  сестра  царя,  Джаншаха,  и  тетка
будущего царя Тадж-ад-Дина! Ты настолько в этом уверена,  что  предлагаешь
себя мужчине и даже подумать не можешь об отказе!
     - А ты настолько горд, что не можешь даже принять  дара  от  женщины,
которая тебя любит!
     - А ты настолько горда, что говоришь об этом с гордостью, как если бы
ты говорила с человеком настолько ниже себя по происхождению и  положению,
что его мнение для тебя не имеет никакого значения!
     - Распутай узлы своего красноречия, о Ильдерим! - взмолилась я,  хотя
отлично поняла, что он имел в в