ичего не придумаем? Аллах не допустит смерти
ребенка!
     - И еще  как  допустит,  -  вмешался  аш-Шаббан.  Я  знал,  что  этим
кончится. Оказывается, не  было  мне  нужды  пускаться  в  путешествия,  и
связываться с ифритами, и раздаривать халифским женам сокровища!  Как  это
вы связались с талисманом, и рисковали ради него жизнью,  и  терпели  ради
него бедствия, не зная его тайны? Воистину, таковы дела глупцов! А я  знаю
эту тайну, я видел как выглядит талисман, когда он  составлен,  но  вы  ни
слова от меня не добьетесь! А если и добьетесь, составить его  вам  не  по
силам! Вы глупцы, вы гиены, вы вонючие ифриты! И вы проиграли, а я...
     Тут аш-Шаббан рухнул лицом на пол. За его спиной стоял  Ахмед,  и  он
саданул его по затылку древком дротика, и по черным щекам текли слезы.
     - Пусть он не говорит так! - воскликнул Ахмед. -  О  госпожа,  и  ты,
купец, придумайте же что-нибудь!
     - Ахмед, скорее принеси воды из большого кувшина! - приказала  Хубуб.
- А ты, Ясмин, влей ей в рот  настоя  из  каменного  пузырька,  иначе  она
умрет, не приходя в себя!
     Ильдерим стукнул кулаком по каменному полу, зашипел  и  поморщился  -
бил он, что хватило силы, и причинил себе боль. Затем  он  разложил  камни
кругом. Мы обменялись взглядами, я мысленно попросила прощения у Аллаха  и
составила из них крест.
     - О госпожа, Зумруд уже одной ногой в могиле, и душа  ее  повисла  на
ниточке, и вместе с ней погибает ребенок! - крикнула Ясмин.
     - Старый ишак был прав,  -  сказал  тогда  Ильдерим.  -  Камни  нужно
сложить необычным, более того - невозможным образом.  И  это  все  слишком
просто. В чем тут загадка? Не в тяжести же этих камней?
     - Меж бедер-р-р твоих - минар-р-рет Хар-р-рун ар-р-р-Р-рашида! - ни с
того ни с сего заорал попугай.
     - Что-то новенькое, - заметил Ильдерим. -  И  до  чего  же  озабочена
проклятая птица твоими бедрами! Чего она только туда  не  помещала!  Хотя,
воистину, то, что разомкнет твои бедра, о Бади-аль-Джемаль, с виду  весьма
похоже на минарет!
     - О Ильдерим, наш попугай впервые сказал мудрое слово! -  воскликнула
я. - Он единственный, кто понял, о чем говорил мерзкий аш-Шаббан! Минарет,
о Ильдерим! Мы должны сложить из камней минарет!  Причем  самый  маленький
камень должен быть внизу, а самый большой - наверху! Вот разгадка!
     - Но это же невозможно, о Бади-аль-Джемаль! - отвечал мне Ильдерим.
     - А что сказал нам аш-Шаббан? Вот именно потому, что невозможно, мы и
должны попытаться!
     - Поторопись, о госпожа! - в один голос крикнули мне обе  невольницы.
- Еще мгновение - и все старания будут напрасны.
     - Если бы у нас была липкая смола  или  что-нибудь  в  этом  роде!  -
Ильдерим  покачал  головой.  -  Наверняка   старый   скупердяй,   объясняя
аш-Шаббану,  как  складывать  талисман,  предупреждал  его  о  смоле.  Ну,
попробуй, о Бади-аль-Джемаль, во имя Аллаха справедливого, милосердного...
Твои руки для этого дела подходят лучше моих.
     Я села поудобнее и взяла самый маленький камень.
     Минарет из двух камней держался крепко. С шестой попытки я установила
третий камень. С двадцать седьмой - четвертый.
     - Торопись, о госпожа! - закричала Хубуб, и все рухнуло.
     Ахмед подскочил к ней и закатил здоровую  оплеуху.  Она  дала  сдачи,
Ильдерим вскочил на ноги и замахнулся на обоих.
     - Тише, ради Аллаха! - приказала я. - Иначе все это плохо кончится!
     И все замолчали, словно только теперь  поняли,  что  жизнь  Зумруд  и
ребенка действительно зависит от талисмана.
     Я опять взяла нижний камень. Но я уже знала, как совмещать неровности
и зарубки на камнях. И ощупывая верхний, самый большой, я в  уме  сочетала
его выступы и углубления со знаками на четвертом камне. Конечно, со смолой
было бы легче. Но смолы не было.
     Времени тоже не было.
     Я опустила руку точным, единственно возможным  движением  и  положила
камень. Медленно,  невыносимо  медленно,  не  дыша,  я  отвела  руку.  Все
замерли.
     Минарет держался!
     И тут раздался сперва стон ожившей Зумруд, а через мгновение - первый
крик ребенка, подхваченного ловкими руками Хубуб.
     Сын джаншаха был спасен.
     - Слава Аллаху великому, могучему!  -  воскликнул  Ильдерим.  -  Дело
сделано, о Бади-аль-Джемаль! Сейчас для нас главное  -  выбраться  отсюда.
Что будем делать с флагом, шкатулкой, зеркалом и попугаем?  Ведь  они  нам
больше не нужны, а, Бади-аль-Джемаль?
     - Мы продадим вещи на рынке, - сказала я, - а деньги раздадим нищим -
за здоровье сына моего брата. А попугая мы отпустим на свободу! Хватит ему
сидеть в клетке и говорить глупости. Ты  свободна,  бестолковая  птица,  и
можешь лететь куда тебе только вздумается. Понимаешь, о попугай?
     - О госпожа, взгляни же наконец на ребенка! -  потребовала  Хубуб.  -
Это мальчик, и на лице его видны знаки благополучия!
     - Я знаю, - сказала я. - У моего брата мог  родиться  только  сын.  И
если Аллах даст мне детей, это будут только сыновья.
     - Уж я постараюсь, - скромно добавил Ильдерим.
     - Ты еще не достиг престола халифата, - одернула я его, и тут в одном
из углов раздался короткий странный вскрик  и  послышалась  подозрительная
возня.
     Мы одновременно обернулись, хватаясь за сабли, ибо здесь,  во  дворце
повелителя правоверных, можно было ждать любой мерзости.
     В том углу, где должен был находиться попугай творилось  несусветное.
Там стоял человек, на котором была надета клетка из разноцветных  прутьев,
и она трещала, и прутья выскакивали из гнезд, а он  выпутывался  из  этого
хитросплетения, и дергался, и бормотал нечто невразумительное.
     - Ради Аллаха, что это с тобой происходит, о попугай?! - обратился  к
нему Ильдерим.
     - Меж бедер твоих вселился шайтан! - поклонившись,  отвечал  ему  тот
человек. Ильдерим замахал на него обеими руками.
     - Да это же  всего  навсего  заколдованный!  -  поняв,  в  чем  дело,
воскликнула я. - Оказывается, у нас была власть отпустить его на  свободу!
Только откуда он взялся, такой диковинный?
     Он действительно выглядел, как чужестранец из очень дальних краев. На
голове у него была круглая, словно  блюдо,  шапка,  которая  держалась  на
самой макушке и была привязана шнурочками,  по  спине  спускалась  толстая
черная коса, глаза были раскосые, а в ушах были какие-то нелепые закладки,
с них свисали ленточки, а на лентах были самоцветы. Меч на его поясе  тоже
поражал своим причудливым видом. Но все же уродом этого  заколдованного  я
бы не назвала.
     - Во имя Аллаха можешь ты нам сказать  что-нибудь  по-человечески?  -
обратился к нему Ильдерим.
     Тот ответил целой длинной и щебечущей песней  на  неизвестном  языке,
причем кланялся самым потешным образом. А потом он  повернулся  ко  мне  и
запел снова, прижав руку к сердцу, и я, не понимая ни  слова,  догадалась,
что речь на сей раз идет о моих прекрасных глазах, и агатовых ресницах,  и
шее, и бровях, и прочих достоинствах. И я увидела, что этот  заколдованный
молод, и статен, и во взгляде его - пламя любовной страсти.
     - Уж лучше бы тебе оставаться попугаем! - с досадой сказал  Ильдерим.
- Тогда тебя хоть можно было понять!
     - Я прекрасно все поняла, - возразила  я.  -  Он  благодарит  нас  за
освобождение и восхищается моей красотой. Для этого  не  нужен  толмач,  о
Ильдерим!
     - Даже лучшая из женщин будет в каждом слове слышать восхищение своей
красотой... - пробурчал Ильдерим.  -  О  Аллах,  все  они  неисправимы!  И
виновата твоя привычка ходить с открытым лицом! Вот  уже  и  заколдованные
объясняются тебе в любви! Недостает только джиннии Азизы и того  косматого
ифрита, который беседовал с попугаем!
     Я оставила эти слова без внимания,  чтобы  они  повисли  в  тишине  и
пустоте. Мало приятного, когда последнее  слово  остается  за  тобой  лишь
из-за  пренебрежения  собеседника.  Ильдерим   откровенно   и   неприкрыто
ревновал. В сущности, я не возражала против ревности, мне  даже  нравилась
его ревность, но пусть бы он лучше сочинял о ней стихи,  которые  так  ему
удаются, а не говорил глупостей.
     И тут мы услышали надвигающийся шум.
     - Сюда кто-то идет, о госпожа! - воскликнул Ахмед. -  Идет  по  моему
потайному ходу! Бежим скорее! Я потушу факел, и мы скроемся в темноте!
     - О бесноватый, с нами женщина, которая  только  что  родила,  и  она
слаба, и ее надо нести на руках! - набросилась на  него  Ясмин.  -  Мы  не
пронесем ее через эту щель!
     - Не пронесете! - раздался голос аш-Шаббана, о котором мы на радостях
совершенно забыли.
     Он отполз к двери, через которую его  внесли  полумертвого,  и  встал
там, и стоял, держась за косяк.
     - Мой повелитель  погиб  из-за  вас  страшной  смертью,  -  продолжал
аш-Шаббан. - И шайтаны спорили за право унести его душу в преисподнюю.  Но
и вы не уцелеете! Сейчас сюда ворвутся слуги Харуна ар-Рашида, и они убьют
вас всех за осквернение его гарема, и уцелеет лишь ребенок!  Горе  вам,  о
неразумные! Не принес вам счастья этот проклятый талисман!
     Ахмед метнул в него дротик и попал прямо в грудь. Аш-Шаббан рухнул на
спину и оказался в том лазе, откуда его невольники метали в  нас  дротики.
Но, падая, он успел что-то повернуть, и дверь закрылась, и он был по ту ее
сторону, а мы - по эту. И шум бегущих ног все приближался.
     - Надо защищаться, о Бади-аль-Джемаль, - сказал Ильдерим.  -  Пока  я
жив, они до тебя не доберутся.
     - Если я и переживу тебя, то ненадолго, о Ильдерим, - ответила я.
     - Ты красивая женщина, тебя помилуют. - И он вынул саблю из ножен.
     - Нет мне дела до их помилования! - И я тоже вынула саблю.
     Наш расколдованный попугай сказал что-то на  своем  певучем  языке  и
обнажил меч.
     И мы, окружили ложе, где лежала Зумруд, и невольниц  с  младенцем,  и
готового метать дротики Ахмеда, собираясь  дорого  продать  наши  жизни  и
жизнь ребенка.
     В помещение ворвались черные рабы с факелами, но отступили, видя, что
мы тоже вооружены.
     Один из них приблизился к нам,  держа  в  руке  обнаженную  саблю,  и
обернулся и сделал знак прочим подойти поближе.
     Тогда  вперед  вышел  наш  попугай.  Он  поглядел  на  черного   раба
пристальным взором, усмехнулся и, Аллах мне  свидетель,  медленно  спрятал
саблю в ножны. Он стоял рядом с огромным негром, невысокий даже хрупкий, в
длиннополом  парчовом  халате,  и   вдруг   вскрикнув,   подпрыгнул   выше
собственного роста, и мы перестали понимать, что здесь происходит.
     Когда же это прекратилось,  он  стоял  посреди  помещения  и  скромно
улыбался. А на полу лежало  восемь  негров,  и  всех  их  он  поразил,  не
прикасаясь к мечу, а только ногами!
     Но количество невольников с факелами росло, их  собралась  уже  целая
толпа у дверей, и хотя они не рисковали, однако,  приблизиться  к  бывшему
попугаю, он понял, что дело не ладно, и все-таки вытащил меч из ножен.
     Но тут, повинуясь неслышимому для нас приказу, негры  расступились  и
склонились  в  поклоне.  Вошло  несколько  почтенных  старцев  в  огромных
тюрбанах и с длинными седыми бородами. Они несли свитки рукописей.  Старцы
тоже расступились и склонили тюрбаны, но не так низко. Затем вошли  бодрые
молодцы, и сразу стало видно, что это - удальцы  правой  стороны  и  левой
стороны из охраны халифа.
     И  наконец,  появились  трое  мужчин  -  невысокий   широколицый,   с
маленькими пухлыми  губами,  и  второй  -  стройный  красавец  с  седеющей
бородой,  и  третий,  огромный  ростом  и  угрюмый.  По  тому,   как   все
преклонились перед ними, я поняла, что это - сам  повелитель  правоверных,
Харун ар-Рашид, и его главный визирь  Джафар  Бармакид,  и  неразлучный  с
этими двумя палач мести Масрур.
     Повелитель правоверных неторопливой походкой подошел ко мне, коснулся
пальцем моей сабли и улыбнулся.
     - Спрячь это, о Бади-аль-Джемаль! - ласково сказал  он.  -  Нет  тебе
нужны защищаться от нас. Клянусь Аллахом, мои дармоеды были  правы,  когда
вычитали в своих  гадательных  книгах,  что  мой  дворец  посетит  царевна
изумительной красоты и совершенной прелести! Этой ночью, когда  я  мучился
бессонницей и не знал, чем себя развлечь,  ко  мне  ворвалась  толпа  моих
придворных звездочетов, и они показывали пальцами на небо, и  называли  по
именам звезды, в которых я ровным счетом ничего  не  смыслю,  и  потрясали
гадательными книгами, и объявили, что в подземелье моего  дворца  появился
на свет сын царя Джаншаха, которого  охраняет  сестра  его  отца,  царевна
Бади-аль-Джемаль,  и  что  с  ними  -  китайский  царевич,   который   был
заколдован, и превращен в попугая, но колдовство  кончилось,  и  он  снова
стал человеком.  А  теперь  покажи  мне,  о  Бади-аль-Джемаль,  маленького
царевича, жизнь которого ты спасла!
     Я позволила ему подойти к ребенку.  Халиф  склонился  над  малышом  и
опять улыбнулся.
     - В гадательных книгах моих дармоедов этот царевич уже назван  именем
Тадж-ад-Дин, - сообщил халиф. - Поди сюда, о Джафар,  полюбуйся  на  этого
ребенка  и  прикажи  выдать  придворным  звездочетам,  мудрецам,  магам  и
гадальщикам все, что им причитается за такое удачное предсказание! А ты, о
царевна Бади-аль-Джемаль, закрой  поскорее  лицо,  чтобы  даже  я  не  мог
оскорбить твоей царской крови лицезрением твоей красоты!
     - Так, значит, ты - царевна, о Бади-аль-Джемаль? - растерянно спросил
Ильдерим.
     - А это что за воин? - осведомился халиф. - В гадательных книгах  про
него, кажется, ничего сказано не было!
     - Я всего лишь купец, о  повелитель  правоверных!  -  с  достоинством
отвечал Ильдерим. - Путешествуя из Басры в Багдад, я повстречал царевну  и
оказал ей услуги, и теперь мне время возвращаться домой в Басру.
     - О повелитель правоверных! - воскликнула я. - Если бы не этот купец,
сын моего брата погиб бы не родившись, а в  его  царстве  остался  править
злобный предатель Бедр-ад-Дин!
     - Мы наградим  купца,  -  милостиво  кивнул  халиф  и  отвернулся  от
Ильдерима. -  Теперь  приведите  толмачей,  чтобы  китайский  царевич  мог
поблагодарить свою спасительницу и вступить в беседу с  нами.  Нам  же  не
терпится узнать, как и почему он был превращен в попугая! Это скрасит  нам
нашу бессонную ночь. И приведите также невольниц царской крови, которых  я
подарю Бади-аль-Джемаль, и приготовьте ей достойные  покои,  и  немедленно
найдите нянек и кормилиц для маленького царевича!
     Тут началась суматоха, забегали рабыни с ворохом  царских  одежд  для
меня и Зумруд, засуетились евнухи, черные рабы начали по  одному  выходить
из подземелья, а им навстречу спешили толмачи, и няньки,  и  кормилицы,  и
ничего невозможно было понять в этом человеческом коловращении. А когда  я
растолкала всех этих людей, Ильдерима уже не было. Только  лежал  на  полу
затоптанный пояс с ножнами от сабли, чернильницей и кошельком...


     И Бади-аль-Джемаль с Ильдеримом привели Зумруд в подземелье, и  время
ее настало, и роды начались. И Бади-аль-Джемаль не  знала  как  складывать
камни талисмана, и  не  узнала  бы  вовеки,  но  через  потайную  дверь  в
подземелье явился гнусный визирь аш-Шаббан, сопровождаемый невольниками, и
он хотел проникнуть во  дворец  и  убить  Зумруд.  Но  Бади-аль-Джемаль  и
Ильдерим прогнали невольников, и пленили аш-Шаббана, и стали расспрашивать
его о тайне талисмана. И он,  сам  того  не  желая,  намекнул  им,  в  чем
разгадка  загадки,  и  Бади-аль-Джемаль   составила   талисман,   и   дитя
благополучно появилось на свет.
     А повелитель правоверных, Харун  ар-Рашид  в  ту  ночь,  как  обычно,
мучился бессонницей. И он призвал Джафара Бармакида и Масрура,  чтобы  они
развлекли его, и вдруг прибегают придворные звездочеты, которые только что
наблюдали на башнях звезды и составляли гороскопы. И они  увидели,  что  в
эту ночь  совершилось  действие  знаменитого  каменного  талисмана  царицы
Балкис, и появился на свет младенец царской крови, наследник  престола,  и
что произошло это в подземелье халифского дворца! И халиф  приказал  найти
людей, знающих входы в подземелья, и отвести себя туда. И  он  увидел  там
новорожденного младенца, и охраняющих  его  с  обнаженными  мечами  купца,
китайского царевича и девушку, чью красоту бессилен описать язык.
     И повелитель правоверных Харун  ар-Рашид  на  следующий  день  собрал
диван, и богато наградил купца Ильдерима, и дал  ему  тюки  с  тканями,  и
золотые и серебряные  блюда  и  кувшины,  и  сто  кошелей  с  динарами,  и
невольников, и невольниц,  и  лошадей,  и  верблюдов,  и  мулов.  А  купец
поблагодарил его и отправился своей дорогой.
     А потом Харун ар-Рашид беседовал с китайским царевичем, и узнал,  что
тот хочет жениться на Бади-аль-Джемаль, и повелитель правоверных  посватал
царевну за китайского царевича, и устроил им  пышную  свадьбу.  И  царевну
семь дней открывали перед женихом в разных нарядах, а на восьмой он  вошел
к ней, и сокрушил ее девственность, и они стали жить в мире и любви.
     Когда же ребенку исполнился год, Харун ар-Рашид снарядил  караван,  и
дал маленькому царевичу  свиту  и  войско,  и  во  главе  войска  поставил
опытного военачальника, и Тадж-ад-Дин отправился в царство своего отца.  А
вместе с ним поехали его тетка,  Бади-аль-Джемаль,  и  ее  муж,  китайский
царевич. И они привезли мальчика на  остров  Шед,  и  там  его  растили  и
обучали всему, что должен знать царь, пока он не вырос и не возмужал, и не
взошел на престол.
     А Бади-аль-Джемаль и ее муж отправились в Китай, и там их встретили с
великим почетом, и родители царевича сыграли для них еще одну  свадьбу,  и
они жили  прекраснейшей  и  приятнейшей  жизнью,  пока  не  пришла  к  ним
Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний.


     Ты можешь рассказать все это именно так своему повелителю,  о  сестра
моя, ибо такое завершение будет ему понятно и приятно.
     На самом же деле получилось совсем наоборот. И если ты, о Шехерезада,
поклянешься всеми именами Аллаха, что тайна эта умрет с тобой,  я  поведаю
тебе, чем же окончились эти неслыханные события.
     Китайский царевич действительно пожелал жениться на мне, но при одной
мысли о том, что мы и на ложе не сможем обойтись без толмача, я рычала  от
ярости, как  Ильдерим  при  виде  черной  стражи.  Я  бы,  пожалуй,  могла
привыкнуть к свисающей до пояса косе и самоцветам в ушах, но  обречь  себя
на вечную немоту я не могла.
     И кроме того, я желала принадлежать другому.
     Но другой скрылся, даже не сделав попытки меня увидеть. Он  отступил,
он уступил меня бывшему попугаю, довольный, что ему  выдали  из  халифских
кладовых сколько-то там тюков с  тряпками  и  ржавых  кувшинов!  Это  было
невыносимо.
     Я не могла пожаловаться на свою судьбу даже попугаю, как привыкла  за
месяцы странствий, - ведь этот попугай собирался на мне жениться!
     Должно быть, халиф решал со мной это дело, когда я из-за исчезновения
Ильдерима была во временном помутнении рассудка. Иначе  трудно  объяснить,
откуда вдруг взялось мое согласие, и началась подготовка к свадьбе, и меня
стали охранять от внешнего мира  строже,  чем  дочерей  самого  халифа.  Я
хотела все же направить весточку Ильдериму, и написала ее,  и  сложила,  и
отдала Ахмеду, но проныру Ахмеда не выпустили из  дворца,  потому  что  он
принадлежал к моей свите, а меня берегли от сглаза, от злоумышленников, от
охотников лицезреть мою красоту и вообще от всего на  свете.  Все  попытки
Ахмеда кончились тем, что его взяли под наблюдение.
     И вот истекли три дня, полные  суматохи,  и  сборов  приданного,  без
которого халиф не желал отдавать  меня  китайскому  царевичу,  и  бесед  с
бывшим попугаем из-за занавески в присутствии двух  толмачей,  потому  что
знатока его наречия во дворце не нашлось и призвали тех, кто хоть  немного
смыслил в этом щебете  и  чириканье.  Они  на  пару  переводили  признания
царевича, причем слово говорил один, затем два слова - другой, и так далее
в