Далия ТРУСКИНОВСКАЯ

                       СКАЗКА О КАМЕННОМ ТАЛИСМАНЕ




     Дошло до меня, о счастливый царь, что  был  среди  островов  Индии  и
Китая некий остров, и назывался он Шед. И правил некогда тем островом царь
по имени Нур-ад-Дин, и был у него брат по  имени  Бедр-ад-Дин,  от  одного
отца, но от  другой  матери.  И  был  этот  Бедр-ад-Дин  скуп,  коварен  и
завистлив, а Нур-ад-Дин был щедр, благороден и  справедлив.  И  он  правил
своим островом, и люди благодарили Аллаха за то, что он  послал  им  этого
царя.
     А у  Бедр-ад-Дина  был  советник,  злой  и  лукавый,  плешивый  урод,
подобный пятнистой змее. Звали этого советника аш-Шаббан, и он  знался  со
звездочетами, и магами, и колдунами, и ворожеями.
     Как-то раз призвал к себе аш-Шаббан звездочетов и  магов,  чтобы  они
совершили гадание, и дал им кошельки, набитые динарами, и тюки  тканей,  и
коней, и невольников. И звездочеты и маги смотрели  на  звезды,  и  читали
гадательные книги, и  раскидывали  гадательные  кости,  а  потом  объявили
аш-Шаббану:
     -  Твоему  повелителю,  брату  царя  Бедр-ад-Дину,   Аллах   посылает
единственную в его жизни ночь, чтобы он  мог  стать  властелином  острова.
Звезды с заката и до рассвета будут  благоприятствовать  его  замыслам.  И
если хочет он низвергнуть брата и занять его место, то нет для этого ночи,
кроме завтрашней!
     А аш-Шаббан, с ведома Бедр-ад-Дина,  заранее  подкупил  стражу  левой
стороны и стражу правой стороны, и начальника над  рабами,  и  визирей,  и
городских кади, и взял с собой отряд воинов,  и  пришел  ночью  в  царский
дворец, чтобы пленить царя Нур-ад-Дина и бросить его в  темницу,  а  потом
ослепить и оставить там до скончания его дней.
     Но Нур-ад-Дин с верными ему воинами заперся в башне, а когда наступил
рассвет и власть этой ночи над его судьбой иссякла, он сумел  скрыться  из
башни, и убежал в горы, и поселился в пещерах на восточном берегу острова,
и жил там, и ездил на охоту, и привозил добычу,  а  бывшие  с  ним  и  его
воинами женщины собирали плоды.
     А у  царя  были  две  жены,  Умм-абд-Аллах  и  Кутт-аль-Кулуб.  И  от
Умм-абд-Аллах у него был сын, царевич Джаншах, а от Кутт-аль-Кулуб - дочь,
царевна Бади-аль-Джемаль. И жены царя разделили с ним  изгнание,  и  взяли
детей с собой, и поселились с ними в  пещерах.  И  дети  росли  вместе,  и
любили  друг  друга,  и  царь  брал  их  обоих  с  собой   на   охоту.   А
Бади-аль-Джемаль была маленьким ребенком, и ей еще не  закрывали  лица.  И
царь Нур-ад-Дин сажал девочку перед собой на седло, и  учил  ее  различать
следы диких животных, и держать лук, и владеть ножом.  И  царевна  в  годы
изгнания была его утешением и утешением всех, кто жил с царем в пещерах.
     Прошло немало лет, и царевна выросла, и научилась владеть оружием,  и
скакать на конях, и погружаться в море ночного  боя.  А  когда  ей  минуло
четырнадцать лет, Нур-ад-Дин дал ей воинов, и поставил ее во главе отряда,
и она вместе со старшим братом совершала набеги и привозила добычу.
     А потом царь умер, и сын его Джаншах  послал  гонца  к  родственникам
своей  матери  и  осведомил  их  об  этом  деле  и  о  своем  изгнании.  А
Умм-абд-Аллах была из царского рода, и ее братья, узнав о  ее  бедственном
положении, поклялись, что окажут ей помощь. Они собрали войско, и посадили
его на корабли, и прибыли на остров Шед, чтобы захватить  его,  и  сделать
Джаншаха его повелителем, а брата царя, Бедр-ад-Дина, заключить в  темницу
и ослепить.
     Но когда войско, во главе которого ехали царевич  Джаншах  и  царевна
Бади-аль-Джемаль, вошло в город, Бедр-ад-Дин вышел им навстречу  в  одежде
покаяния, и он плакал, и стенал, и молил, и каялся,  проливая  крокодиловы
слезы. Так что Джаншах помиловал его и лишь приказал ему жить в отдалении,
не показываясь ни в городе, ни в царском дворце.
     И Джаншах стал царем вместо своего отца, и правил достойно, и женился
на царевнах из знатных родов. А сестра его, Бади-аль-Джемаль, жила  вместе
с ним, и он любил ее сильной любовью, и исполнял каждое ее желание, а  она
сопровождала его, когда он ездил на  охоту.  И  Джаншах  дал  клятву,  что
отдаст ее в жены лишь тому, кто придется ей по нраву. Но царевне  были  по
нраву лишь арабские кони, и дамасские  клинки,  и  кольчуги,  тонкие,  как
сетчатая александрийская рубашечка танцовщицы,  и  скачки  по  пустыне,  и
метание дротиков. И когда она  выезжала  со  своими  воинами,  в  парчовом
кафтане, с открытым лицом, гибкостью заставлявшая устыдиться ветвь ивы,  -
она была как отрок четырнадцати лет, о котором сказано:

                О, как строен он! От волос его и чела его
                Свет и мрак на людей нисходят.
                Не хулите же точку родинки на щеке его -
                Анемоны все точка черная отмечает.

     И к ней сватались цари разных стран, но она не хотела расставаться  с
братом.


     Когда Джаншах слетал с коня  и  погружал  нож  в  горло  затравленной
антилопе, а я оттаскивала за ошейник мордастого  разъяренного  пса,  то  я
встречала мгновенный торжествующий взгляд брата, взгляд  победителя,  и  в
душе повторяла клятву, которой мы поклялись друг  другу  в  ночь  накануне
похода. Мы поклялись умереть друг за друга, и  тогда  же  он  подарил  мне
саблю отца - дамасский клинок с рукоятью, украшенной шестью  бадахшанскими
рубинами, с узором виноградных листьев  по  стали  и  с  ножнами,  которые
завершала собой золотая виноградная кисть.
     Когда мы ночью вступали в город, наши кони шли рядом  и  наши  колени
соприкасались. Мне хотелось лишь одного - чтобы вовеки  не  кончалась  эта
ночь, чтобы мы всю жизнь ехали ночным городом, не обращая внимания на  шум
коротких схваток и пляску бешеных факелов. Ведь  мы  возвращались  в  этот
город с победой! И только тогда, в седле, и было у меня подлинное ощущение
победы. А потом, когда у конских  копыт  раздирал  свои  покаянные  одежды
дядюшка Бедр-ад-Дин,  и  когда  являлись  во  дворец  шествия  горожан,  и
ремесленников, и купцов, и даже метельщиков городского базара, с дарами  и
подношениями, все было уже скучно и нелепо...
     Очевидно, мне следовало родиться мальчиком,  и  быть  любимым  братом
своего сурового брата, а не любимой сестрой. И никто не укорял бы  его  за
то, что он позволяет мне появляться на людях в мужском платье.
     Но он не обращал на это внимание, и я - тоже.
     Вот такой сестрой наделил Джаншаха Аллах, и, как оказалось  потом,  в
этом была немалая мудрость. Ибо дальнейшие события показали, что и царским
дочерям не грех владеть саблей. А уж этому мастерству  я  была  обучена  с
детства! И тайная моя мечта стать мужчиной  едва  не  осуществилась  самым
неожиданным и прискорбным образом.


     Так  жил  царь  Джаншах,  и  люди  благословляли   Аллаха   под   его
владычеством, но все его жены и наложницы  не  родили  ему  детей,  и  это
омрачало его дни и угнетало его.
     Но вот однажды ночью царь почувствовал стеснение в груди и  встал,  и
велел слугам позвать к себе начальника удальцов правой стороны  Садреддина
ибн Яхью, и преданного ему евнуха Мамеда, и послал  Мамеда  в  гарем,  где
вместе с женами жила и царевна Бади-аль-Джемаль, и там  ей  были  отведены
лучшие покои, и назначены невольницы и слуги. И Бади-аль-Джемаль пришла на
зов старшего брата, и он велел  ей  облачиться  в  мужской  наряд,  и  все
четверо вышли из дворца и отправились на прогулку.
     И они пришли в предместье за рекой, - а там жили купцы, - и пошли  по
улице, на которой стояли дома купцов, пошли мимо стен их домов и оград  их
садов, и вдруг видят - ворота одного сада  приоткрыты.  И  оттуда  до  них
донесся голос, произносивший такие стихи:

              Прекраснее месяца, глаза насурьмив, она,
              Как лань, что поймала львят, расставивши сети.
              Ее осенила ночь в прекрасных кудрях ее
              Палаткою из волос, без кольев стоящей.
              Когда бы красавицы времен ее видели,
              То встали б и крикнули: "Пришедшая лучше!"

     И услышав этот голос, царь Джаншах заглянул за ворота, и  увидел  сад
прекраснейший из садов, в  глубине  которого  была  занавеска  из  красной
парчи, окаймленной жемчугом, а за занавеской - четыре невольницы, и  между
ними девушка, подобная светлой луне, и у нее были черные  глаза,  и  груди
подобные двум гранатам, и она покоряла сердца стройным станом  и  тяжелыми
бедрами. И Джаншах вошел в сад, следом за ним вошли  Садреддин  ибн  Яхья,
Мамед и Бади-аль-Джемаль.
     А девушка, увидела их  и  положила  лютню,  что  держала  в  руке,  и
обратилась к ним с такими словами:
     -  О  человек,  что  дало  тебе  смелость  войти  в  дом,   тебе   не
принадлежащий, и к девушкам, не  принадлежащим  тебе,  без  разрешения  их
обладателей?
     - О госпожа, - почтительно ответил Джаншах, - я увидел  этот  сад,  и
мне понравилась красота его зелени, благоухание его  цветов  и  пение  его
птиц. И я вошел в него, чтобы в нем погулять с часок,  а  потом  я  и  мои
спутники уйдем своей дорогой.
     - С любовью  и  охотой!  -  сказала  на  это  девушка,  и  дала  знак
невольницам, и они принесли столик, уставленный  всевозможными  кушаньями:
перепелками, птенцами голубей и мясом баранов.
     И Джаншах с девушкой сели к столику, и ели,  и  пришла  невольница  с
кувшинами, и стала поить их вином, и Садреддин опьянел, и стал петь песни,
а евнух Мамед взял  у  невольниц  бубен  и  стал  бить  в  него.  А  потом
невольницы приготовили красивую  комнату,  и  Джаншах  пошел  туда  с  той
девушкой, и было между ними то, что было.
     Наутро же они простились, и царь со  своими  спутниками  вернулся  во
дворец, и послал той девушке дары, и навестил ее потом еще  раза  два  или
три. И прошло три месяца, и она убедилась, что понесла дитя,  и  известила
об этом Джаншаха, и он обрадовался великой радостью, и послал той  девушке
дары, и Бади-аль-Джемаль тоже обо всем узнала, и  тоже  обрадовалась,  ибо
она горевала из-за отсутствия детей у брата. И решено  было  скрывать  это
дело в тайне.
     Но Бедр-ад-Дин, дядя царя, и его советник аш-Шаббан, которые  жили  в
отдалении от города,  призвали  магов  и  звездочетов,  и  те,  глядели  в
гадательные книги, и сверялись со звездами, и гадали  по  бобам  и  печени
убитых птиц, и по песку. И  они  узнали,  что  в  скором  времени  у  царя
Джаншаха родится сын. И один из них, наиболее умудренный опытом, высчитал,
каково будет расположение звезд в час рождения ребенка. И тут оказалось  -
жизнь этого ребенка и жизнь Бедр-ад-Дина связаны между собой, и если будет
жить ребенок, то умрет Бедр-ад-Дин, а  если  будет  жить  Бедр-ад-Дин,  то
неминуема смерть ребенка. И оказалось еще, что жизнь дитяти  может  спасти
лишь каменный талисман, ранее принадлежавший царице  Балкис,  и  если  при
рождении сына царя Джаншаха этот талисман не будет его охранять, то  жизнь
младенца повиснет на волоске.
     И услышав обо всем этом, Бедр-ад-Дин задумался, а советник  аш-Шаббан
сказал ему так:
     - Да просветлится твой омраченный дух,  да  обрадует  тебя  Аллах,  о
Бедр-ад-Дин! Разве не для того узнали мы об этом деле, чтобы  вмешаться  и
обратить все себе во благо? Встань, собери своих слуг, открой свои сундуки
с сокровищами! Мы непременно должны нанять на эти деньги отряд  воинов,  и
ворваться ночью во дворец Джаншаха, и войти в его гарем, и отрубить головы
всем его женам и наложницам! Таким образом твоя жизнь будет спасена, и  ты
станешь царем этого острова, о Бедр-ад-Дин, а я стану твоим визирем, и  мы
будем править по милости Аллаха долго и счастливо!
     И Бедр-ад-Дин, подумав, признал, что это  -  единственный  способ  не
допустить рождения сына Джаншаха. И они пошли в  сокровищницу,  и  открыли
сундуки, и дали слугам кошельки  с  динарами,  и  послали  надежных  людей
собирать отряд, и вот что с ними было.
     А Джаншах ни о чем не подозревал и радовался тому, что у него наконец
появится сын.


     Эту девушку в  саду  звали  Зумруд,  и,  конечно,  была  она  уже  не
девушкой, а купеческой женой, которая из-за отсутствия  мужа  заскучала  и
решила развлечься. Если ночью ворота сада  в  предместье  открыты,  и  нет
никого на страже, и оттуда слышны женские голоса, и музыка, и смех, то это
- словно надпись над входом: "Вошедшему все дозволено!"
     В ту ночь я даже не разглядела как  следует  эту  Зумруд,  мне  после
долгой прогулки безумно хотелось спать и я заснула на ковре в саду,  когда
она усадила брата играть в шахматы. По-моему, партия в шахматы  при  луне,
когда уже недалеко до рассвета, -  полнейшее  безумие,  но,  говорят,  это
обычная уловка женщин, желающих благовидным образом взять плату за вход  в
свой сад. Разумеется, играют на определенный заклад, и  мужчина  поддается
из любезности. Очевидно, так оно и было, - ведь я  уже  спала,  когда  они
закончили партию, а утром меня разбудил Мамед. Вдвоем мы насилу растолкали
Садреддина ибн Яхью, привольно раскинувшегося между двумя невольницами,  и
вызвали из дома моего брата,  Джаншаха,  который  вышел  бодрый  и  весьма
довольный.
     Могла ли я подумать, что в одну из страшнейших ночей моей жизни  буду
скакать на коне по улицам предместья, разыскивая ворота этого сада  и  дом
этой женщины!
     Весь день мы с братом провели на охоте, и он поехал в  город  раньше,
потому что его ждали дела, а я осталась, чтобы присмотреть, как соберут  и
погрузят на мулов добычу. А потом, отправив добычу во дворец,  я  оставила
при себе только двух воинов своей свиты и отправилась  домой  неторопливо,
потому что выдался чудесный вечер, и  с  нами  была  корзина  султанийских
персиков и миндальных абрикосов, и вообще  мне  хотелось  побыть  одной  в
тишине. Потому я ехала впереди, держа перед собой  корзину,  а  мои  воины
ехали сзади и  шепотом  рассказывали  друг  другу  какие-то  занимательные
истории.
     Уже давно стемнело, когда мы приблизились ко  дворцу.  И  еще  издали
поняли, что там творится что-то неладное. На площади перед  ним  собралась
толпа, вдоль стен носились всадники, в окнах мелькали огни,  словом,  было
очень похоже на ту ночь, когда мы спасались отсюда бегством.
     - О Маруф! - обратилась я к одному  из  своих  воинов.  -  Поезжай  и
разузнай, что там такое творится!
     Сама же я укрылась в одном из переулков и стала ждать своего гонца.
     Вернулся он очень скоро, пешком и в разодранной одежде.
     - Спасайся, о госпожа! - крикнул он, хватаясь за сбрую моего  коня  и
разворачивая его в переулке. - Да поможет тебе Аллах, твой  брат  убит,  и
весь его гарем  убит,  и  воины  подлого  пса,  твоего  дяди  Бедр-ад-Дина
гоняются за наложницами твоего брата и отрубают им головы!
     - О Аллах, при чем тут наложницы моего брата? - воскликнула я. -  Что
это за безумие? Откуда ты успел узнать все, о Маруф? Ты же еще не  был  во
дворце!
     - Я был у самых ворот! - сказал маруф. - Все дело в  ребенке!  Я  Бей
этих развратниц! Теперь  уже  у  этого  нечестивого  пса,  царя  Джаншаха,
никогда не родится сын!"
     - Послушайся Маруфа, о госпожа! - вмешался тот из  моих  воинов,  что
ждал вместе со мной в переулке. - Он не станет тебе лгать. Во имя  Аллаха,
беги! И дай мне свой плащ, а сама возьми мой. Ведь если Бедр-ад-Дин и этот
шелудивый пес, аш-Шаббан, истребляют весь твой род, то они ищут и тебя!
     Я позволила ему накинуть мне на плечи белый плащ  и,  плохо  понимая,
где нахожусь и что со мной происходит, подтолкнула коня пятками.
     Но Маруф удержал меня.
     - Скачи к развалинам мечети, что у источника, о госпожа, - сказал  он
мне, - и жди нас там, а мы попытаемся узнать, почему погиб твой брат, царь
Джаншах, и что значит казнь его жен и наложниц!
     - Но если нас не будет до рассвета, скрывайся, как знаешь, о госпожа,
- добавил второй, а звали его Данияль. - Это значит, что  по  воле  Аллаха
нас больше нет среди живых.
     И тогда Маруф отпустил моего коня, а Данияль хлестнул его плетью.
     Я поскакала по переулку, и он окончился, и  я  поскакала  по  другому
переулку, и конь нес меня по ночному городу, а по моим щекам текли  слезы,
ибо я лишилась всего на свете -  брата,  которого  любила  больше  отца  и
матери, и дома, и царских богатств, всего, всего...
     У мечети я соскочила с коня, бросилась наземь  и  зарыдала  так,  как
никогда еще в жизни не рыдала. И я знала, что  если  Аллах  будет  ко  мне
милостив, и я останусь в живых, это - мои последние в жизни слезы.  Потому
я не жалела их, оплакивая брата, и  женщин,  с  которыми  жила  под  одним
кровом, и наше былое могущество.
     Когда к мечети подъехал всадник, я вскочила на ноги и  положила  руку
на рукоятку сабли. Все, что у меня  оставалось  -  эта  сабля,  подаренная
братом, да те немногие украшения, что были на мне,  когда  я  выезжала  на
охоту.
     - Это я, Данияль, о госпожа, - с этими словами раненый всадник  сполз
с коня.
     - Я перевяжу тебе рану, о Данияль, - сказала я, опускаясь рядом с ним
на колени, - а ты расскажи, что тебе удалось узнать. И не думай, что слезы
и волнение помешают мне слушать тебя. Я дочь царей и сестра царя!
     - Тогда слушай меня, о госпожа. Я не ждал от тебя иного  ответа...  -
прошептал Данияль. - Все дело в предсказании. Бедр-ад-Дину, да не помилует
его Аллах, было предсказано, что он умрет в тот день, когда у твоего брата
родится сын! И ему стало известно, что вскоре это случится! Вот почему  он
ворвался во дворец, и убил царя Джаншаха, и расправился с его гаремом!
     Тут мы услышали стук копыт.
     - Это за мной, - сказал Данияль.  -  Мне  удалось  опередить  их,  но
ненамного. Они узнали, что я из твоей стражи, о госпожа! Беги, беги, Аллах
да будет твоим покровом!
     Я стала поднимать Данияля на ноги.
     - Я не оставлю тебя этим собакам! - сказала я ему. - И если ты  не  в
силах держаться в седле, я перекину тебя через конскую спину и увезу!
     - Я непременно умру возле этой мечети,  ибо  такова  воля  Аллаха!  -
отвечал Данияль. И не успела я опомниться, как он достал кинжал и приложил
его к груди. - Беги, о госпожа! Даже если эти предатели и не  станут  меня
убивать, я все равно умру от раны. Беги, скрывайся!
     И он вонзил в себя кинжал.
     Так я осталась совсем одна. И из всего прежнего величия остались  при
мне только отцовская сабля, конь Абджар и еще мужской наряд, который стоил
немалых денег.
     Поправив лук и колчан со стрелами за спиной, я вскочила  на  коня,  и
вовремя - те, кто гнался за  Даниялем,  были  уже  совсем  близко,  я  уже
слышала их голоса.
     Спрятавшись за развалинами мечети, я видела, как  они  окружили  тело
Данияля, осветили его факелом, посовещались и поехали прочь.
     А я поскакала в предместье за рекой - туда, где жила Зумруд,  будущая
мать моего племянника.
     Поскольку все это время муж Зумруд был в отъезде,  мой  брат  не  мог
заставить его дать Зумруд развод и  забрать  ее  в  свой  гарем.  И  таким
образом обо всем этом деле знали только я, да евнух  Мамед,  да  Садреддин
ибн Яхья, да сама Зумруд, да ее невольницы.
     И вот теперь, разыскивая впотьмах дом Зумруд, где я и  была-то  всего
только раз, я думала - проведает ли изменник  и  предатель  Бедр-ад-Дин  о
Зумруд и ее будущем ребенке, скажет ли ему об этом Мамед, купит ли он  эту
тайну у Садреддина ибн Яхьи, а,  может,  какая-либо  из  невольниц  Зумруд
захочет получить свободу и приобретет ее столь недорогой ценой?
     И Мамед, и Садреддин ибн Яхья при жизни моего брата Джаншаха были ему
преданы, но я уже  знала,  что  значит  преданность  придворных,  мне  уже
приходилось однажды спасаться бегством. И я знала,  что  в  таких  случаях
следует рассчитывать только на себя.
     Если бы брат, умирая, мог увидеть меня, он  сказал  бы  мне:  "Спасай
моего сына, а Бади-аль-Джемаль!". И даже если бы ребенок  Зумруд  не  имел
никакого отношения к моему брату, довольно было бы т