самообольщения:
торжественные черные автомобили, завтраки и обеды на  серебре,  встречи  и
проводы на аэродромах, долгие парадные речи по любому поводу,  грандиозные
бумажные  планы,  застилающие  небосвод,  клятвы,  ослепительные  триумфы,
свершения, водопады ликующих белопенных слов - все идет хорошо,  все  идет
хорошо, все идет отлично; власть - непостижимая и  загадочная,  непонятная
человеку, персонификация забытого божества, обитающая где-то за  облаками,
милостиво нисходящая в социализм, видимая только на  трибунах,  оглушающая
зрелищами и феерией: шелестят развернутые знамена, вымуштрованные  шеренги
волна за волной покрывают собою  брусчатку,  бодрые  нескончаемые  мелодии
выплескиваются  на  улицы  из  репродукторов,  прикрепленных  веревками  к
мято-раздутым  водосточным  трубам.  Саранча.  Век  затмения.   Чесоточная
шерстяная оторопь. Солнце давно погасло,  и  летучие  мыши,  как  голодные
привидения, проносятся низко над головой. Горячий животный ветер. Изменить
ничего  нельзя.  Вот  в  чем  загвоздка:   _и_з_м_е_н_и_т_ь   _н_и_ч_е_г_о
н_е_л_ь_з_я_. Меня прихлопнут, как  комара.  Я  даже  пискнуть  не  успею.
Бытовуха. Обыденность. Неужели шеф специально засунул меня в эту коробку с
гвоздями? Не может быть! Мертвый или живой, но ведь  он  должен  понимать,
чем заканчиваются подобные истории. Это же все равно что задушить человека
своими собственными руками. Хуже чем задушить.
     Дрожа и передергиваясь, стуча мерзлотой зубов, я засовывал  документы
обратно в конверт, они упорно не влезали, а  когда,  наконец,  влезли,  то
почему-то просыпались, и мне  пришлось  собирать  их  по  всей  лестничной
площадке. Я поднимал распластанные белые страницы  и  неуклюже  ронял  их,
опять поднимал, чертыхаясь, и опять ронял, - этому не было конца, я  будто
внезапно заболел, меня трясло, как при высокой температуре, память,  точно
распахнулся провал, услужливо и жутковато  подсказывала:  приехали  ночью,
перевернули всю квартиру, распороли матрац, обнаружили наркотики,  которых
никогда не было, понятые, протокол, руки  за  спину,  шесть  лет  строгого
режима; вызвали  в  Управление,  расспросили  -  что  и  как,  внимательно
выслушали, записали, искренне посочувствовали, дали  совет  обдумать  свое
поведение, а когда вышел, то  оказалось,  что  в  паспорте  нет  штампа  о
прописке - поезжай, куда хочешь, пропадай; привезли в дом  за  проволокой,
надели  долгополый  халат,  шприц,  эластик,  транквилизаторы,   серьезные
успокаивающие процедуры, электроды во рту, теперь слоняется по  коридорам,
обритый, и не понимает: сон, смерть, реальность,  кто  я,  -  человек  или
курица  с  отрубленной  головой?  Скажите,  скажите!!!  -  гаснет  крик  в
зарешеченных лунных окнах.  Существуют  и  другие  способы.  Все  довольно
просто. Можно  ли  в  одиночку  расплескать  неподвижную  стоячую  трясину
времени,  которая  торфяными  языками  своими  обнимает  и  всех,  и  вся?
Разумеется, нет. Я и не  собираюсь.  Мне  тридцать  два  года,  я  окончил
факультет  журналистики,   я   работаю   в   центральной   газете,   много
командировок, зарплата средняя, был неудачно женат,  давно  разведен,  сын
девяти   лет,   женщина   на   Песчанке,   гранки,   набор   и    вычитка,
друзья-неприятели, мутный рассвет за окном, сплетни в курительной комнате,
совещания и летучки, иссушающее ночное дежурство, идеологическая накачка в
горкоме, бар не для всех, операция аппендицита,  еще  одна  женщина  -  из
Соляного, колготня на толкучке,  приторный  кефир  по  утрам,  "Библиотека
приключений",  одиночество,  проливные  дожди,  смута  и   неприкаянность,
западный фартовый видео, отключение, алкоголь,  однокомнатная  квартира  в
тартараканских   новостройках.   Меня   прихлопнут,   как   комара.    Это
а_б_с_о_л_ю_т_н_о_ безнадежно. Шефа тоже прихлопнут. Или  он  рассчитывает
на свои контакты из неближних  верхов?  Он  уже  зарос  этими  контактами.
Напрасно. Как комара!
     Я отчетливо сознавал, что галлюцинирую - днем, с  открытыми  глазами.
Лестничные пролеты  складывались  гармошкой  и  невероятно  растягивались,
низвергая меня вниз, опрокидывалось дно металлического  колодца,  переплет
его  накренился  и  несильно  ударил  меня  по  затылку.   Я   ползал   на
четвереньках, собирая страницы, которых становилось все больше  и  больше.
Тонко пищала лампочка. - Я слабый,  слабый,  слабый  человек,  я  не  могу
бороться, - вслух сказал я. Голос прозвучал,  как  в  ночной  воде.  -  Ты
слабый, слабый,  слабый  человек,  ты,  конечно,  не  можешь  бороться,  -
повторила вслед за мной Лида, неожиданно появляясь из  ванной.  Она  сняла
цветастый домашний халат и повесила его в шкаф, согретая  по  изгибу  тела
алым  отблеском  из  окна.  Вызывающе  торчали  груди.  Во  весь  горизонт
растекался сумасшедший  пылающий  закат.  Я  протянул  пальцы  и  коснулся
упругой, чуть влажной кожи. В последний раз. - Оставь, оставь, мы  уже  не
успеем,  -  нервно  сказала  Лида.  Потащила  ленточку  из  пучка   волос.
Оторвалась случайная капля и серебряной искрой скользнула по животу. Когда
это было? Вчера? Сегодня? Я совершенно не  помнил.  Время  расслоилось  на
дольки, и каждая долька еще - на множество  слабых  ниточек.  "Наш  бог  -
Хронос. Он един, неделим и пребывает в вечном успокоении". А это откуда?..
Мне было не разогнуться. Затекла  поясница.  Здоровенная  крысиная  морда,
точно трактор, высунулась из  стены  и  тихонько  пискнула,  принюхиваясь,
поводя из стороны в сторону тревожной щеточкой усов. - Брысь, зараза!..  -
равнодушно сказал я. Я даже не испугался, настолько отупел.  -  Эх,  дядя,
дядя, своего счастья  не  понимаешь,  -  разочарованно  ответила  морда  и
утянулась обратно в стенку. Было  не  до  того.  Жалобно  скрипела  вверху
перегорающая, почти невидимая лампочка. "Уважаемый Савелий Игнатьевич"!  -
прочел я, поднеся к лицу обрывок, затерявшийся  среди  других  документов.
Строчки расплывались не в фокусе. Я не верил своим глазам.  Это  была  моя
записка к шефу, где  я  сухо  и  сдержанно  сообщал  о  том,  что  высылаю
материалы на его имя. Пусть поступает, как хочет. Я  был  уверен,  что  не
писал ее, но это был несомненно мой почерк: характерная петля у буквы  "д"
и длинный дурацкий хвост на конце каждого слова, точно  автору  было  лень
отнимать перо,  а  кроме  того,  внизу  красовалась  моя  личная  подпись,
увенчанная неповторимыми загогулинами, - я не мог сомневаться. И  смятенно
глядя на этот позор тщеты, прыгающий  в  моих  руках,  я  вдруг  мгновенно
ощутил, что мир действительно перевернулся, стал с ног на голову, я больше
ничего не понимаю, и не буду понимать,  и  не  хочу  понимать,  пусть  все
остается, как есть, потому что это - единственное, что сейчас возможно,  и
ничего другого уже никогда не будет. Я ударил локтем по раме в  окне,  она
дико  задребезжала,  оттуда  выпало  небольшое  стекло  и,  как   граната,
разорвалось у моих ног.



                           3. НОЧЬЮ НА ПЛОЩАДИ

     Редактор лежал на камнях, бесформенный, словно куча тряпья, пиджак  у
него распахнулся, и вывалилась записная книжка с пухлыми  зачерченными  по
краю  страницами,  клетчатая  рубаха  на  груди  лопнула,  штанины   легко
задрались, обнажив бледную немочь ног, он еще дышал - трепетала  слизистая
полоска глаза. Я нагнулся и зачем-то потрогал его  лоб,  тут  же  отдернув
пальцы, пронзенные мокрым холодом.
     - Циннобер, Циннобер, Цахес... - сказал редактор.
     Это был приговор.
     Карась,  опустившийся  на  корточки  с  другой  стороны,   растерянно
почмокал и сказал еле слышно:
     - Умрет, наверное, - а потом, быстро оглянувшись, добавил. - Тебе  бы
лучше уйти отсюда. Не надо, чтобы тебя здесь видели.
     Он был прав.
     Уже зашептались у меня над  головой,  уже  зашелестели  возбужденными
голосами: Слышу - звон, удар, я выбежал... Это же  Черкашин...  Боже  мой,
тот самый?.. Ну, конечно... Ах, вот оно что... Ну а вы как думали... Тогда
понятно... Расступитесь, расступитесь, граждане!.. Да пропустите  же!..  -
Знакомый, энергичный сержант, разделяя толпу, уже  проталкивался  ко  мне,
доставая на ходу блокнот. Честно говоря, я не ожидал, что сержант появится
так быстро. Честно говоря, не ожидал. Я отчетливо понимал,  что  теперь  -
моя очередь. Железный капкан захлопнулся, я погиб. Неужели меня обвинят  в
убийстве? Невероятно. Но _о_н_и_ способны на все! Хронос! Хронос!  Ковчег!
У  меня  оборвалось  сердце.  Но  в  это  время  дверь  рабочей  подсобки,
совершенно  неразличимая  в  темноте,  распахнулась,  и   Фаина,   светлея
протяжным  воздушным  платьем,  голыми  руками   и   пирамидальной   седой
прической, сделанной специально для банкета, быстро и  негромко  прошипела
мне:
     - Иди-иди сюда! Что ты здесь торчишь, как дерево на автостраде!  -  А
видя, что я даже не шелохнулся, окостенев в отчаянии,  резко,  без  лишних
слов втащила меня в удушливый закуток под лестницей  и  прижала  к  стене,
нестерпимо обдав духами. - Послушай! Не валяй дурака! _О_н_и_ только этого
и хотят.  _О_н_и_  пропустят  тебя  через  "мясорубку"  или  сделают  тебе
"компот", - будешь заикаться, как недоразвитый...
     У меня не оставалось выхода.
     - Завтра мне надо подняться в шесть  утра.  Поклянись!  -  безнадежно
сказал я.
     -  Ну,  конечно,  конечно!  -  И  Фаина,  больше  не  спрашивая,   не
уговаривая, повлекла меня по невидимым ступенькам -  сначала  вниз,  через
подвальные переходы, уставленные  забытой  мебелью,  а  потом  вверх  -  к
длинным пластмассовым загогулинам,  которые  освещали  пустынный  коридор,
наполненный ковровой тишиною и глянцевым неспокойным блеском дверей.  -  Я
положу тебя в "семерке", ради бога, не высовывайся оттуда,  это  всего  на
одну ночь, полнолуние, царство призраков, я, пожалуй, запру тебя  снаружи,
так надежнее, я уверена, что тебе там понравится...
     Щелкнул выключатель в номере,  и  разлохмаченная  тугая  девица,  как
подброшенная, вскочила с низенького дивана, где валялись  журналы:  Добрый
вечер...  -  Я  нисколько  не  удивился.  Девица  была  рослая,   молодая,
симпатичная, складчатая юбка на ней  едва  прикрывала  бедра,  а  глубокий
вырез, доходящий до пояса, оголял молочные  полукруги  высокой  и  твердой
груди. В общем, - то, что  требуется.  Она  довольно  робко  улыбнулась  и
спросила: Мне раздеться?.. - почему-то  вдруг  густо  покраснев.  Я  и  не
подумал  отвечать.  Фаина  куда-то   исчезла.   Рыхлое   пузатое   кресло,
подминаясь, вместило меня. Номер был очень тесный, в полированном  столике
между нами отражалось печенье и янтарная винтовая бутылка  вина.  Кажется,
уже початая. Вероятно, девица прикладывалась для  бодрости.  Где-то  я  ее
видел. Она расстегнула одну широкую пуговицу, затем вторую, а потом, снова
покраснев, нерешительно потащила платье через голову, оставаясь в  ажурном
лифчике и узеньких пляжных трусах, которые лепестком белизны выделялись на
смуглом теле: Так, наверное, лучше, не правда  ли?  -  Она  изо  всех  сил
старалась держаться непринужденно, однако горячая пунцовая краска заливала
ее лицо, полыхали щеки  и  рубиновыми  капельками  разгорались  отвисающие
мочки на ушах. Видимо, она работала в первый  раз.  Здоровенная  полуголая
дура с мозгами курицы. Захотела веселых денег. Я ее видел на почте. У  нее
было идиотское имя - Надин. Будто у  кошки.  Я  налил  полстакана  вина  и
толкнул его через стол: Закройся! - Девица хлопнула портвейн, как лимонад:
Возьмите, возьмите меня...  -  изогнулась,  приподнимая  пальцами  тяжелые
груди... Я прекрасно понимал, что все это означает. Это означает полночь.
     И действительно, в ту  же  минуту  вторая  девица,  одетая  столь  же
незатейливо, но - поджарая, плоская, с вытравленными льняными  волосами  -
хрипло расхохоталась: Дура ты, дура, дура набитая!  Вот  смотри,  как  это
делают нормальные люди, - и проворно обняла меня, жарко прильнув к щеке: я
все умею... я очень хорошо умею... ты только не мешай мне... я все умею...
- а поскольку данное сообщение не поразило меня до глубины  души,  то  она
откинулась на  ручке  кресла,  -  ровная,  как  доска,  -  и  деловито,  с
пониманием, покивала сверху: Ладно. Я знаю, что  тебе  требуется.  Сначала
небольшая  разминка  для  подогрева.  Ладно.  Давай  выпорем  Надьку.  Она
молодая, ей полезно. Стащим с нее штаны,  разложим  здесь,  на  диване,  и
отхлещем ремнем по гладкой заднице. Пусть орет...  Не  хочешь?  Ну,  тогда
сыгранем в "бисквит": Надька под тобою, а я сверху, чтоб было  не  скучно.
Три-четыре  оборота,  -  покувыркаемся...  Или  давай  изнасилуем  ее,  по
очереди, ты и я, это будет забавно... А то пошли в ванную, мы тебе устроим
"турецкий барабан". Ты, наверное, никогда не пробовал "турецкий  барабан".
Отличная это штука - если забарабанить по-настоящему!.. - Девица буквально
елозила по мне, чуть ли не  процарапывая  мне  лицо  отвердевшими  острыми
сосками. Щекотали сухие волосы. Я ее отстранял - жестко, но вежливо -  мне
еще надо было продержаться до утра. Мягкий свет  от  торшера  разбрызгивал
зеленоватые блики по стенам, слабо подрагивал потолок, камарилья гудела, и
приглушенная близкая музыка, обволакивая, виток за витком,  наматывала  на
меня утомительный и сладострастный щебечущий женский голос.
     Между тем, это был уже совсем другой номер. Я и не заметил, когда  мы
переместились. Впрочем, неважно. Полночь. Шуршание. Время голодной  охоты.
Третья девица, совершенно голая, могучая, будто африканский слон, свободно
расположила свои широкие телеса напротив меня и смолила, смолила  ядовитый
"беломор",  цепко  придерживая  мундштук  ярко-кровавыми   заманикюренными
ногтями. - Имей в виду,  братец,  тебе  все  равно  придется  участвовать,
хочешь ты или не хочешь, - равнодушно сообщила она, давя меня взглядом.  Я
качнул головой: Навряд ли. - Однако, упрямый ты,  братец...  -  Существуют
законные основания, существует _с_ю_ж_е_т_, - сухо  возразил  я.  -  А  ты
чтишь законы? - спросила девица. - Чту, - ответил я. - Тогда тем более,  -
сказала девица. - В моем сценарии такого эпизода  нет,  -  объяснил  я.  И
девица подняла мохнатые брови. - Откуда ты знаешь? - Я помню, - сказал  я.
Тут она сложила губы в толстую трубку и присвистнула,  как  гудок.  Видно,
разочаровавшись. - Ну знаешь ли, братец, я тебе не советую в таких случаях
полагаться на память. - Почему это? - спросил я. - Будет очень плохо. -  А
все-таки? - Ну, я точно не знаю, - серьезно ответила девица, - может быть,
сожрет Младенец, откусит голову, а может быть, Железная Дева выберет  тебя
в мужья. Или сграбастает Мухолов -  своими  крючьями.  Что-то  обязательно
случится. _К_р_у_г_о_в_о_р_о_т_. Ты же не маленький:  охранной  грамоты  у
тебя нет, попадешь в подвалы, оттуда не выкарабкаться.  -  Девица  подняла
надутую белую кисть и жирно щелкнула пальцами. Две другие, танцевавшие  до
этого друг с другом, немедленно подскочили, с некоторым кряхтением подняли
ее и осторожно перенесли на диван,  опустив  в  удобной  для  любви  позе.
Слон-девица извергла  дым  приплюснутыми  ноздрями:  Давай-давай,  братец,
покажи, на что ты способен, может статься, что  это  -  твой  единственный
шанс, последний, другого  уже  не  будет.  -  Вероятно,  она  была  права.
Потемнел воздух, и заколебались призрачные сквозные соты гостиницы. Легкий
треск растянулся в электрических проводах. Крутанулась часовая стрелка  по
циферблату. Я догадывался, что меня отсюда не  выпустят.  Хронос!  Хронос!
Ковчег! Фиолетовый чертик,  лысый  и  одновременно  мохнатый,  размером  с
поросенка, проволокой держа хвост, выбежал на четвереньках из темного угла
и чрезвычайно ловко цапнул печенье в вазочке, залихватски  подмигнув  мне:
Не робей, Вася, пробьемся!.. -  Он  жевал,  оттопыривая  розовые  защечные
мешочки. Плоская девица, поджав ноги, с  омерзением  обернулась  на  него:
Хулиганье! Распустились! Не дадут  культурно  отдохнуть  после  работы!  -
Кажется, я никому не мешаю, - с вежливым достоинством ответил  чертик.  Но
девица демонстративно зажала пальцами нос: Пошел вон, скотина!..  -  Тогда
чертик как-то очень ненавязчиво приблизился к  ней,  присмотрелся,  вращая
рыжие, огненные зрачки, и неожиданно укусил за локоть -  снизу,  прилипнув
на мгновение. - А-а-а!.. - будто недорезанная, завопила девица.  А  чертик
отскочил и поклонился, как маэстро на сцене: Будь здорова, не кашляй! -  Я
очнулся. И Фаина, внезапно вынырнувшая  из  небытия,  встала  между  ними,
оглушительно хлопнув в ладони:
     - Все! Все! Закончили!..
     Свет погас, и в темноте опустевшего номера я увидел черный патриарший
крест, отпечатавшийся изнутри на шторах. Луна сияла, как ненормальная.
     Вариация истекла.
     - А ты не боишься постареть? - с внезапным интересом спросил я.
     У Фаины размотались отбеленные локоны на висках:
     - Глупый, глупый, я ведь каждый день занимаюсь одним и тем же. И  мне
это нравится. Ну, - садись, подвинься сюда, не стесняйся,  право  -  какой
ты... - Она разгладила морщины на покрывале и вдруг  неумолимо  опрокинула
меня назад - загудели тугие пружины -  жадно  поцеловала  куда-то  в  шею,
навалилась,  чмокнула,  я  едва  успел  отвернуться.  Щелкнула,   вылетая,
пуговица на платье, и душистый телесный  жар  хлынул  мне  прямо  в  лицо.
Переплелись борющиеся руки. Съехало полотенце со спинки. Фаина  коротко  и
сильно простонала. От нее припахивало легким вином. Глаза привыкали,  и  я
хорошо видел над собою полное энергичное  уверенное  лицо  с  раздвинутыми
губами, сквозь которые белела яркая наклейка зубов.
     - Ничего сейчас не могу, - соврал я,  против  воли  вдыхая  у  ключиц
сладкую медовую кожу. - Ничего не получится,  прости,  я  совсем  не  могу
сейчас...
     - Ну и дурак! - насмешливо ответила Фаина. - Я же  чувствую,  что  ты
можешь. Между прочим, это  было  бы  самое  безопасное  для  тебя.  -  Она
прижималась тяжелыми нетерпеливыми бедрами. - Думаешь, Лидка твоя  сегодня
тоскует  одна?  Ну  -  рассмешил.  Весь  город   знает,   как   она   лихо
к_а_ч_а_е_т_с_я_. Хочешь,  расскажу?..  Ездили  в  Листвяги,  это  полчаса
отсюда, за городом, лесной  берег,  я  тогда  была  в  первый  раз,  хотя,
разумеется, догадывалась, многие уже догадывались  тогда.  Жора  пригласил
нас в бассейн, он всех новеньких приглашает в  бассейн,  у  него  на  даче
небольшой бассейн и холл перед ним. Сам, конечно, развалился  в  кресле  -
сигареты тебе, турецкий халат, тапочки: Раздевайтесь! - и жесты небрежные,
левый глаз прищуренный. Хозяин. Саламасов.  Я,  было,  чуток  засмущалась,
все-таки в первый раз, а Лидка, стерва патлатая, как ни в чем  не  бывало,
расстегнула блузку, джинсы - медленно  так  стащила,  не  торопясь,  чтобы
поглядел, - стоит, понимаешь, голая, усмехается, и  еще  провела  ладонями
внутри бедер, а потом - по груди,  насмотрелась  порнухи.  Жорик  аж  весь
затрясся, бедный, машет мне рукой: мол, чего  тянешь?  Я  тоже  разделась,
никуда не денешься, а Лидка  уже  идет  к  нему:  ягодицами  -  туда-сюда,
туда-сюда, Жора так и прижал ее за ягодицы...
     Она  вдруг  вскинула  красивую  седую  голову  и  замерла,   тревожно
прислушиваясь.
     - Что случилось? - спросил я.
     - Тихо! - сказала Фаина.
     - Дева или Младенец? - спросил я.
     - Говорят тебе: тихо!
     Неожиданно чихнули в трех шагах от меня - резко, как выстрел, и  звук
этот переливами грома ударил посередине пустынной тишины.
     Я только теперь заметил, что номер был двухкомнатный.
     - Кто там?
     - Извиняюсь - я, - в сонной хрипотце сказали  из  темноты.  -  Но  вы
можете спокойно считать, что меня здесь нет. Я вам мешать не буду.
     Мне было все  равно,  а  Фаина,  уже  одергивая  платье  и  торопливо
застегиваясь, прошептала мне в самое ухо:
     - Черт его знает, вылетело из головы, не беспокойся, это  -  "тягач",
приехал сегодня, поселили; вроде бы вполне приемлемый,  зомби  -  конечно;
скажешь ему, что это  временно,  и  поменьше  всяких  ра