й, -
так они отзывались об А-Лине-доду, - тоже хорош.  Ребенка  своим  считает.
Если на службе его не сожрали, то сожрут дома.
   Кое-что стало доходить до А-Линя. Но странно, слухи не возымели на него
никакого воздействия. Он стойко гладил пеленки, ночью вставал к  плачущему
ребенку, разогревал на кухне кашку под струей теплой воды.
   Но когда Миль-са выходила из дому, А-Линь-доду без обычной улыбки шел в
свою   комнату,   доставал    из    толстенных    "Аспектов    современной
нейрофизиологии" какую-то фотографию и, подойдя к ребенку, долго переводил
взгляд с фотографии на ребенка, сравнивая.
   На фотографии красовался Морда-доду,  растянувший  пасть  в  широчайшей
улыбке.


   Да. А-Линь-доду стал другим человеком. Это заметили все. Но как  понять
его  новое  человеческое  качество?  Если  спросить  об  этом  любого   из
сотрудников,  даже  мудрейшего  и   опытнейшего,   не   боящегося   самого
рискованного совещания Трасценд-доду, то и тот  в  сильнейшем  затруднении
насупит брови и, вытянув губы трубочкой, только и скажет:
   - Н-да...
   И все.
   Если проявить настойчивость  и  спросить  еще  раз,  то  он,  осторожно
подбирая слова и сановито покашливая, ответствует, что ничего  конкретного
сказать не может. В самом деле: раньше каким  был  человеком  А-Линь-доду?
Хорошим. Каков он теперь? Теперь он тоже хороший. И, сославшись на  острую
нехватку очень ценного рабочего времени, уйдет.
   Можно  поинтересоваться  мнением  местного  разгильдяя  и   бездельника
Гуляй-доду.  Его  всегда  можно  найти  в  конце  полутемного  коридора  с
сигаретой в зубах. Перед тем, как ответить, он затянется поглубже, сплюнет
сквозь зубы в угол и скажет:
   - Неинтересно с ним  говорить  стало.  Раньше  можно  было  очень  даже
интересно поспорить. Мы с ним за разные команды болели. А теперь он за  ту
же команду болеет, что и я. Неинтересный человечишко!
   Миль-са, разумеется, с коллегами по мужниной работе  не  разговаривала,
мнения их не знала да  и  знать  не  желала.  Поведение  мужа  в  общем-то
нравилось ей гораздо  больше,  чем  раньше.  Он  не  делал  ей  замечаний,
довольствовался любой стряпней. И всегда после обеда не забывал  похвалить
"милые золотые руки". И цветы стал ей приносить, о чем  она  раньше  и  не
мечтала. Не спорил с ней  супруг  ни  по  мелочам,  ни  по  принципиальным
вопросам. И постоянно улыбался.
   Порой Миль-са,  анализируя  поступки  мужа,  часто  интуитивно  ощущала
некоторую неудовлетворенность.  Слишком  постоянна  и  приторна  была  его
улыбка. Слишком скользкими и неопределенными стали его высказывания.
   Теперь он никого не осуждал - ни коллег,  ни  родственников,  ни  общих
знакомых. Любому проступку он находил оправдание.  И  улыбался  мертвенной
улыбкой, глядя на жену глазами мороженого окуня.



14

   Владимир решил выждать около получаса, чтобы  дать  возможность  Интиль
уйти подальше, но уже через десять минут  понял,  что  времени  у  него  в
обрез. Обе луны стремительно  катились  за  четкие  зубцы  ближнего  леса,
освещая их неестественным зеленоватым светом. Впереди, со стороны  города,
нарастало утреннее  свечение.  Из  блекло-синего  оно  быстро  становилось
лиловым. Наступало утро.
   Владимира донимала мучительная и неудержимая дрожь. Он  тщетно  пытался
унять ее, сжимая челюсти и напрягая мышцы.
   Светало, и Володя  понял,  что  надо  действовать  незамедлительно.  Он
приготовился бегом преодолеть открытый участок. До  ближайшего  дома  было
около  трехсот  метров.  Большая  часть  пути  представляла  собой   дугу,
огибающую озеро слева. Пора!
   - Торопитесь? Не советую, - неожиданно услыхал он тихий голос сзади.
   Володя вздрогнул от неожиданности и невольно сделал шаг вперед.
   - Стойте... Стой, тебе говорят! Иначе стреляю! И не  поворачиваться!  -
предупредил голос.
   Невидимый противник, вероятно, прятался с  другой  стороны  кустарника,
который  переводчик  выбрал   в   качестве   прикрытия.   Воспользовавшись
беспечностью землянина, он незаметно приблизился к нему.
   Несмотря на приказ,  Володя  обернулся.  Неизвестный  уже  выбрался  из
укрытия  и  стоял,  прочно  утвердясь  на  широко   расставленных   ногах.
Широкополую шляпу он надвинул на лоб, хотя  и  без  того  черты  его  лица
трудно было рассмотреть в сумерках.
   Что же делать с наглецом? Не убивать  же  его,  в  самом  деле!  Лучше,
конечно, воспользоваться уроками Северина и инактивировать его.
   Сотрудник службы внутренней безопасности обладал великолепной реакцией,
но он сумел заметить только, что очертания  фигуры  землянина  расплылись,
словно на  фотографии  бешено  мчащейся  автомашины.  Сотрудник  попытался
вскинуть  пистолет,  но  чудовищная  сила  выбила  оружие   из   рук.   Он
почувствовал  сильный  толчок  в  грудь,  потерял  равновесие   и,   чтобы
восстановить его, попытался сделать шаг назад. Это ему не удалось - на его
башмак наступили. Фирболжец, взмахнув руками, плюхнулся спиной в воду.
   Володя поднял соскочивший башмак и произнес с пафосом:
   - Тут маленькая девочка пропала, и башмачок у заводи нашли...
   У берега было глубоко. Фирболжец захлебывался и бестолково бил по  воде
руками. Володя ухватил его за шиворот и одним рывком вытащил на берег.
   - Ну, прощай, Шерлок Пинкертонович, - сказал он добродушно. - Больше  с
пистолетами не играйся.
   Быстрым шагом землянин  удалился.  Незадачливый  детектив  остался.  Он
сидел на холодном топком берегу и, оббирая тину с волос, уныло ругался.
   Утренний ветерок рябил черную воду и кружил по ней фиолетовый с  синими
прожилками лист.


   Первым промежуточным пунктом, откуда Владимир наметил следующий бросок,
был небольшой двухэтажный дом по левую сторону дороги.
   Он осторожно выглянул из подъезда. На противоположной стороне находился
частный дом, обнесенный высоченным дощатым забором. В таких  дворах,  судя
по литературным источникам, должны быть собаки. Злобные  цепные  псы.  Для
него они сейчас полезны, как индикатор. Собаки облают  любого  незнакомца,
даже если у него есть удостоверение сотрудника службы безопасности.
   Что же располагается дальше по этой же  -  левой  -  стороне?  Какое-то
одноэтажное длинное здание с оградой из металлических прутьев-пик.  Скорее
всего, это учреждение, в столь ранний час закрытое.
   Калитка двора напротив чуть отворилась. Без сомнения, за ним наблюдали.
Володя отпрянул в  глубину  подъезда.  Нужно  было  немедленно  на  что-то
решаться. Выждав минут пять, переводчик выскочил  из  подъезда  и  оббежал
здание с тыльной стороны. Там он перемахнул через металлическую  ограду  и
оказался во дворе незнакомого учреждения.  Прячась  за  деревьями,  Володя
добрался до противоположного забора, вдоль которого рос густой  кустарник.
Кустарник был высок, и переводчик, прячась за ним, стал изучать дальнейший
путь. Ничего утешительного не было. Дальше -  по  левой  стороне  -  стоял
точно такой же частный дом, что и справа. Очень хороший дом. И все подходы
к нему очень хорошо просматривались.  Еще  дальше  -  многоэтажный  дом  с
магазинчиком на первом этаже, который описывала Интиль. Сразу же за  домом
- тупичок, упирающийся в облупившуюся тыльную сторону древней пятиэтажки.
   "Ох, попалась, птичка! Стой!" Его  заперли,  наглухо  заперли  на  этой
улице, превратив ее в подобие мышеловки.
   Надо пробраться к цели как можно незаметнее. Володя не был уверен,  что
сможет пробиваться "с боем". И не потому, что боялся. Ему не трудно голыми
руками  уложить  несколько  сотрудников   службы   безопасности.   Но   он
чувствовал, что, какими  бы  логичными  ни  были  доводы  о  необходимости
физического уничтожения врага, он не сможет этого сделать. Володя  не  мог
больше видеть трупы. Он был сыт этим по горло.  Если  здесь  так  принято,
пускай сами занимаются увлекательным для них развлечением. А он не намерен
работать для обогащения местного гробовщика.
   Исцарапавшись до крови о тускло-зеленый кустарник, Владимир протиснулся
к забору и легко перебросил через него свое тело.
   Единственная возможность обойтись без напрасных жертв -  переждать.  Но
где? Здесь негде отсидеться до вечера. Путь назад в лес перекрыт.  Вперед?
Не исключено, что по адресу, который  дала  Интиль,  его  давно  поджидают
люди, на которых плохо сидит гражданская одежда.
   Надо  действовать!  Тогда  есть  хоть  какая-то  надежда.   Бездействие
обрекает на неизбежное поражение.
   Володя стремительно преодолел открытое пространство тупичка и нырнул  в
темноту крайнего подъезда.
   В подъезде Владимир немного задержался. Интиль, кажется, говорила,  что
квартира  находится  на  втором  этаже.  Он  взбежал  на  второй  этаж   и
остановился перед крайней дверью слева.  На  никелированной  табличке  был
выгравирован номер "46", под ней чернел зрачок "глазка".
   Переводчик слышал, как после звонка где-то в глубине  квартиры  взахлеб
заплакал ребенок. Даже сквозь обивку двери донесся до него резкий  женский
голос:
   - Трус! Сколько можно?! Иди сам и открывай!
   Глухой мужской голос забубнил:
   - Сейчас, душа моя. Сию минуту.
   Глазок налился  светом,  потом  затемнился,  и  тот  же  мужской  голос
тревожно спросил из-за двери:
   - Вам чего? Вам кого?
   - Я землянин. Переводчик Представительства. Я нуждаюсь в вашей помощи.
   За дверью воцарилось долгое молчание.
   - Сейчас. Подождите, - сказал наконец голос.
   Звякнула цепочка. Дверь  отворилась.  На  пороге  стоял  очень  бледный
А-Линь-доду и смотрел на Владимира круглыми бессмысленными глазами.



15

   В то утро А-Линь-доду проснулся задолго до рассвета. Чтобы не разбудить
жену, он лежал  не  шевелясь  и  смотрел  прямо  перед  собой  неподвижным
взглядом.
   Сейчас за А-Линем никто не наблюдал, и он не прилагал  никаких  усилий,
чтобы его лицо выражало именно то, что требовалось по  ситуации.  Если  бы
Миль-са, внезапно проснувшись, посмотрела на  лицо  мужа,  ее  бы  поразил
смертельный испуг.
   Нет, на лице А-Линя-доду не было выражения злобы,  или  ненависти,  или
другого сильного  человеческого  чувства.  Выражение  это  трудно  описать
словами. Тускло светились на сером  лице  льдистые  глаза,  и  шевелились,
змеясь, губы, произнося жуткие речи, полные ненависти ко всем и ко всему.
   Да, неправы были те, кто считал, что Испытание прошло  для  А-Линя-доду
бесследно. Так могло показаться  только  на  первый,  самый  поверхностный
взгляд. В самом деле: походка у А-Линя -  прежняя,  манера  причесываться,
забрасывая волосы назад, - прежняя, ямочка у кончика носа  -  давний  след
глубокого фурункула - и та на месте. Изменилось главное - внутренняя  суть
нейрофизиолога.
   Изменилось у А-Линя даже отношение к одежде. В  его  гардеробе  исчезло
все яркое, все элементы, которые хоть  кем-то  могли  быть  расценены  как
вызов.
   Взять хотя бы дибуферную накладку к промежуточной фалде.  Этот  элемент
одежды более всего к лицу молодому человеку левого толка. Солидный человек
умеренных взглядов с негодованием отринет это вопиющее нарушение традиций.
Но  убрать  его  -  означало  лишиться  расположения  значительной   части
молодежи. И А-Линь-доду нашел выход:  стал  заказывать  не  дибуферную,  а
монобуферную накладку.
   Его  коллеги,  руководители  других  секторов,  от  души  хохотали  над
подобным новшеством.  Через  неделю  они  тихо  посмеивались.  Потом  смех
прекратился, и через месяц все руководители секторов  с  Главой  института
вкупе, щеголяли в костюмах с монобуферной накладкой к промежуточной фалде.
   Глаженье брюк тоже превратилось для А-Линя в серьезнейшую проблему. Как
часто их гладить?  Ежедневно?  Люди  расхлябанные  поймут  это  превратно,
расценят как вызов. Гладить брюки раз в неделю? Аккуратисты отвернутся  от
него. И А-Линь-доду нашел выход: стал гладиться раз в три-четыре дня.
   Многое,  что  возникло  в  поведении  А-Линя  после  Ужасного   Случая,
обуславливалось тем,  что  у  него,  попросту  говоря,  возник  "пунктик".
Психиатры даже при самом  тщательном  обследовании  не  нашли  бы  у  него
отклонения от нормы; в крайнем случае, объявили бы о наличии "пограничного
состояния". А вот житейское определение "пунктик" вполне подходило.
   А-Линь-доду остался прекрасным работником, великолепно ориентировался в
обстановке. Внешне  он  был  абсолютно  нормальным  человеком,  образцовым
работником, хорошим семьянином.
   Но однажды в бессонную ночь  явилось  к  нему  неожиданное,  как  удар,
откровение. Он привстал, отодвинулся от теплого бока мерно  храпящей  жены
и, задрожав, окинул помутившимся взором спальню. Его осенило, что, когда в
их институте (да и в других учреждениях) внезапно исчезают неугодные люди,
то причиной этому то, что их съедают. В самом прямом смысле  этого  слова.
Забивают, как домашних животных, - и к столу. А  в  некоторых  учреждениях
лежит под стеклом график. И  есть  в  нем  графы:  "кто  ответственный  за
съедение" и "сроки исполнения".
   А-Линь-доду  понимал,  что  доказать  это  невозможно.  Но  неожиданное
открытие и не нуждалось в  доказательствах.  Оно  существовало  как  некая
объективная данность, явившаяся А-Линю в момент прозрения.
   С той ночи А-Линь-доду стал жить под тяжким  грузом  страшного  знания.
Груз был слишком тяжел, и физиолог  сделал  несколько  бунтарских  попыток
трезво проанализировать ситуацию.
   Логические доводы, словно бледные тени, бродили возле  неуязвимой  идеи
всепожирания. И А-Линь-доду стал жить,  как  живут  некоторые  атеисты,  в
Логоса не верующие, но на всякий случай втихомолку молящиеся ему.
   На работе А-Линь-доду раньше всех улавливал новые веяния, исходящие  от
начальства,  и  старательно  выполнял  то,  что   требовалось.   Выполнял,
разумеется, не самым первым, чтобы не нажить себе врагов.
   Он одним из первых вступил в черносотенное общество "Борцов  за  веру",
раньше многих начал говорить о величии откровения и  преступности  попыток
постижения разумом законов Непостижимого;  философской  стороной  алхимии,
как  это  ни  было  трудно,  А-Линь-доду  овладел  вторым  или  третьим  в
институте. Для этого он после работы закрывался на кухне  и  до  полуночи,
пугая жену нездоровым  бормотаньем,  вдалбливал  себе  в  голову,  сколько
медикамента и сколько ртути надлежит  соединить,  чтобы  получить  золото,
лучше рудничного.
   - Ртуть холодна и влажна, благодаря лунам; она горяча и суха, благодаря
светилу, - повторял он безмерное количество раз.
   Когда часы били  полночь,  приходила  Миль-са,  брала  его  холодную  и
влажную руку своей - горячей и сухой - и увлекала в  спальню.  А-Линь-доду
уныло плелся следом и, глядя на ороговевшие пятки жены, мелькающие  из-под
ночной рубашки, продолжал бормотать:
   - Логос есть философский камень  Вселенной,  ибо  он  преобразует  наши
души.
   Ранним утром, когда послышался звонок в дверь, А-Линь-доду не  разумом,
а обостренным чутьем понял: пришел час нового Испытания.
   Глядя  в  глазок  на  землянина,  он  испытывал  мучительное  сомнение.
Впустить? Не впустить?
   Не впускать страшно. Вон какой зверюга! Дверь в щепки  разнесет.  Да  и
последствия межпланетные неизвестно какие будут. А виноват будет снова он,
А-Линь-доду. Тогда его точно - подрумяненного, с душистой травкой во рту -
подадут к столу какого-нибудь начальника.
   Впускать... Землянин в разорванной,  запачканной  одежде.  Оглядывается
беспокойно. Значить, его преследуют. Кто может  его  преследовать?  Только
законные власти. Если преследуют законные власти, то землянин  преступник.
Укрывая преступника, сам становишься преступником. И тогда его наверняка -
подрумяненного, с душистой травкой во рту... Н-да, замкнутый круг!
   А-Линь-доду снова глянул в глазок - землянин грозно хмурился.  Физиолог
дрогнул и решил впускать.


   - Желаю вам здравствовать, - сказал  голубоглазый  гигант,  стоящий  на
пороге. - Вы хозяин этой квартиры?
   А-Линь-доду, словно каменный, уставился на незваного  гостя  и  молчал.
Так глядит на виселицу приговоренный к смерти.
   Землянин повторил вопрос. По некоторой напыщенности  слога  можно  было
догадаться, что он изучал фирболгский по образцам двадцатилетней давности.
   А-Линь  наконец  нашел  в  себе  силы  кивнуть,  но  по-прежнему  стоял
неподвижно и заходить гостю не предлагал. Владимир переступил  с  ноги  на
ногу и с некоторым недоумение спросил:
   - Могу ли я войти?
   - Разумеется, - заставил себя заговорить А-Линь.  -  Входите.  Будем  с
женой очень рады. Особенно жена.
   Он посторонился. Гость вошел. Пуговицы на его  рубахе  были  вырваны  с
мясом, брюки измазаны зеленью. Щеку пересекала свежая царапина.
   В глубине квартиры снова заплакал ребенок.
   - А-Линь! - раздался недовольный окрик  жены.  -  Кто  это  к  нам?  Ты
слышишь? Или оглох?
   - Милая, - медово пропел  А-Линь.  -  К  нам  гость  дорогой  пришел  -
землянин.
   Он, не приглашая гостя в комнату, стоял вместе с ним в прихожей и ждал.
В этом был свой расчет. Жена тоже должна взять  часть  ответственности  на
себя.
   Дверь отворилась, и в прихожую вышла Миль-са, на ходу запахивая  халат.
Она в одно мгновение все увидела и все оценила.  Злоба  нахлынула  на  нее
неудержимой волной. Снова этот идиот втянул ее в  очередную  неприятность.
Теперь она должна на что-то решиться. Выгнать пришельца невозможно. Но и в
дом пригласить - чистейшее безумие, по сути - самоубийство. Однако...  Кто
впустил землянина в квартиру? А-Линь! Значит, он несет  ответственность  и
за все остальное!  Она  со  значением  посмотрела  на  мужа  и  как  можно
приветливее произнесла:
   - Проходите. Отдохните. Нет, нет. Не туда. В ту дверь. Там есть  книги,
журналы. Может быть, вам надо помыться? Ванная вон  там.  Извините,  мы  с
мужем должны кое-что обсудить.


   Володя  сидел  в   мелковатом   кресле   и   рассеянно   листал   щедро
иллюстрированный   литературно-политический   журнал.   Каждая    страница
начиналась с эпиграфа из какого-нибудь произведения  Непостижимого.  Связь
между текстом и эпиграфом была довольно отдаленной.
   На первой странице красовался портрет Первого Доверенного Лица. Он  был
изображен в белом парадном мундире, украшенном многочисленными орденами  с
бриллиантовыми лучами. Незапятнанную белизну  груди  пересекало  несколько
рядов  витых  золотых  шнуров.  Вид  у   Первого   был   торжественный   и
неприступный. Склеротические сосудики на щеках  тщательно  заретушировали,
исчезли мешочки под глазами. С портрета на Владимира смотрел не человек, а
олицетворение нации, ее гордость и надежда. Даже намек  на  предположение,
что этот кумир, как и все простые смертные, ходит,  дышит,  ест,  а  также
делает нечто, противоположное питанию, было бы  кощунством,  граничащим  с
государственным преступлением.
   Информация занимала несколько строчек.  Всю  остальную  часть  страницы
заполняли комментарии к событию, которые беспардонно подталкивали читателя
к выводу, прямо противоположному тому, который можно было сделать из самой
информации.
   Усталость взяла свое: откинувшись на спинку кресла и уронив  голову  на
плечо, Володя задремал. Журнал, растопырившись, выскользнул из его рук  на
ковер.
   Миль-са приоткрыла дверь, заглянула в комнату.
   - Спит, - сообщила она шепотом.
   - Спит, -  подобострастно  согласился  стоящий  за  ней  А-Линь-доду  и
зачем-то коротко потер руки.
   - Что будем с ним делать?
   - Очень своевременный вопрос, - с энтузиазмом закивал А-Линь. - И очень
важный. Что называется, в самую точку!
   Миль-са со снайперским прицелом вонзила взгляд в бегающие глазки мужа.
   - Я тебя спрашиваю, делать с ним что?
   А-Линь-доду радостно закивал и тоненько хихикнул.
   - Конечно! Конечно! Делать что-то надо. Ведь если ничего не делать,  то
ничего и не сделается.
   Миль-са подбоченилась и, казалось, стала выше ростом. Глаза ее  метнули
молнию. Пола халата,  всколыхнувшаяся  от  резкого  движения,  почудилось,
взметнулась от порыва грозового в