ться.
     --  Ну,  ну!  --  подмигнул  ей  Штаубе.  Она  вышла.  Все
посмотрели на Реброва.
     -- Иро, иро... -- устало пробормотал он, расстегивая ворот
рубашки.
     -- Мое дело -- предупредить, -- Штаубе отхлебнул чай, -- с
голутвинским тоже было иро.
     --  Ну хватит, хватит, хватит! -- Ольга ударила ладонью по
столику, расплескивая чай. -- Вам приятно? Мне сидеть,  хлопать
глазами и повторять: ах, как вам приятно!?
     -- Да при чем здесь -- приятно? -- поморщился Штаубе.
     --  Скажите,  я  вам  случайно не дочь, Генрих Иваныч? Или
может -- невестка? Вы мне поплакать разрешите? Поприседать? Или
-- так? -- она сделала руками сложное движение.
     -- Ольга Владимировна... -- вздохнул Ребров.
     -- Иро для вас, как для меня -- моя болезнь! Как та  самая
больница,  на  "Соколе"! А я -- медсестра?! Уборщица? Двигайся,
двигайся, Оленька!
     -- Мы вместе работали! Я  цифры  с  потолка  не  брал!  --
раздраженно выкрикнул Штаубе.
     -- Значит брали мы с покойной Галей?! Написали от фонаря и
подсунули! Здорово!
     -- Да вы вообще тут ни при чем!
     --  Конечно  ни  при  чем!  Я  нигде  ни при чем! Мое дело
нажимать на курок  и  на  раскладке  реветь  белугой!  Оленька,
толкни треугольничек! Оленька, поставь на 18! Все! Все! Все! --
оттолкнув  Сережу,  она бросилась к двери, но Ребров схватил ее
за руку, притянул к себе, зажал рот. Ольга  рыдала,  вырываясь.
Сережа  навалился  ей  на  ноги. Штаубе сунул ей в рот горлышко
фляги, она поперхнулась конъяком и долго судорожно кашляла.
     -- Еще, -- сказала она успокоившись и сев рядом с Сережей.
Штаубе передал ей флягу. Вытерев слезы, она жадно отпила,  дала
Реброву.  Он понюхал, глотнул, передал Штаубе, который завинтил
фляжку.
     -- Спать, Ольга Владимировна, -- Ребров погладил ей  руку.
-- Спать всем. Восстанавливаться.

     Ольга проснулась от крика Сережи, выхватила из-под подушки
пистолет  и  навела  на  дверь. В купе было темно. Поезд быстро
шел, вагон  сильно  качало.  Спящий  на  верхней  полке  Сережа
застонал  и  слабо  вскрикнул.  Ольга посмотрела вниз. Ребров и
Штаубе  спали.  Она  убрала   пистолет,   сбросила   одеяло   и
перебралась на полку к Сереже.
     --  Вози...  возили!  --  пробормотал  Сережа,  дернулся и
проснулся. -- Кто это?
     -- Это я, милый.
     -- Оль, я боюсь, -- Сережа прижался к ней.
     -- Миленький мой, ты весь дрожижь...
     -- Мне приснилось... страшное... будто  на  даче  вы  меня
послали  в этот... в подпол полезть, достать там жезл, ну он на
раскладке провалился... и я  полез,  а  вы  мне  кричите,  куда
лезть...  а  там  ходы  такие,  земля, тесно, и на меня личинка
навалилась и душит. Липкая, жирная, как свинья...
     -- Маленький, -- Ольга гладила его вспотевший лоб, --  нет
никакой личинки.
     -- Мы что... едем?
     --  Мы  едем,  едем,  едем  в  далекие  края.  Спи, -- она
посмотрела на светящийся циферблат. -- Третий час.
     -- Оль, а мы в Сибирь едем?
     -- В Сибирь.
     -- А она большая?
     -- Очень.
     -- А ты там была?
     -- Один раз. В Магадане, на сборах. Правда, летом.
     -- Оленька.
     -- Что, милый?
     -- Пососи у меня.
     Ольга потрогала его напрягшийся член, поцеловала в висок.
     -- Сейчас?
     -- Ага... -- он отбросил одеяло, стянул трусы. Ольга легла
грудью  на  его  колени,  взяла  член  в  рот,  стала  ритмично
двигаться.  Он  помогал  ей,  глядя в темный потолок. Вскоре он
вздрогнул и замер. Ольга  вытерла  ладонью  губы,  поднялась  и
поцеловала его в горячую щеку.
     --  Маленький...  покормил свою Оленьку. Больше кричать не
будешь?
     Он покачал  головой,  Ольга  перебралась  на  свою  полку,
накрылась одеялом:
     -- Качает, как на пароходе! Держись за подушку.
     Сережа спал.

     Проснулись  рано.  Завтракали,  когда  поезд долго стоял в
Казани.
     -- Пятьдесят лет прошло, а рожи все те же, --  прихлебывая
чай, Штаубе смотрел на идущих по перрону.
     -- Вам приходилось здесь бывать? -- спросил Ребров.
     --  А  как  же!  --  он  сделал плаксивое выражение лица и
заговорил с сильным татарским акцентом:
     -- Эвакуация школы-интерната #18 имени товарища Макаренко,
нам, братаны,  все  равно:  санатория,  креметория,   лишь   бы
бесплатная!   Пожили   тут   шесть  месяцев,  потом  в  Ашхабад
переехали. Там неделю кровавым поносом исходил.
     -- Вы в  интернате  учились?  --  спросил  Сережа,  очищая
вареное яйцо. -- А родители?
     -- Убили родителей, Сережа.
     -- Немцы?
     --  Цыгане.  6  июля  1941  года  убили моих родителей, --
Штаубе допил чай, --  а  убить  родителей,  Сережа,  величайший
грех.
     Поезд тронулся. Вскоре вошла проводница с чаем:
     -- Ну вот! На весь вагон всего десять пассажиров осталось.
Давайте пустые стаканчики...
     Когда  она  ушла, Ольга заперла купе, положила пистолет на
стол, достала из рюкзака ветошь, масло и шомпол.  Ребров  залез
на  верхнюю  полку  и  углубился в свои записи. Штаубе бросил в
стакан с чаем два кусочка сахара, помешал ложкой:
     -- Давно хочу спросить у вас,  Ольга  Владимировна,  каков
калибр вашего пугача?
     --   9   миллиметров,   --   быстро   ответил  Сережа,  --
ударно-спусковой  механизм  самовзводный,   затвор   свободный,
предохранитель  флажкового  типа,  магазин  на десять патронов,
прицел типа "стриж", рукоятка буковая штучной работы.
     -- Слыхали, товарищ Ребров? -- Штаубе  привстал  на  ноге,
проговорил  со  сталинским акцентом. -- А ми с вами нэ довэряем
нашей маладежи!
     Ребров не ответил.
     -- Тогда второй вопрос: отчего вы, дорогуша, когда ведете,
так сказать, огонь, держите  его  не  двумя  руками,  как  наши
славные полицейские, а одной?
     -- Меня так учили, Генрих Иванович, -- Ольга сняла затвор,
-- менты  двумя  руками держат, потому что из их дубин иначе не
попадешь. Макар на десять шагов дает разброс до полуметра.  Они
у них коротухи, не пристреляны, не сбалансированы, отдачей руку
вывихнешь,  А  я  из  своего  на десять шагов лампочку "миньон"
бью...
     -- Стоп, стоп! -- воскликнул  Ребров.  --  Как  называлась
борисовская станция?
     -- Карпилово, -- ответил Штаубе.
     --  Гениально!  --  засмеялся  Ребров.  -- У меня по сетке
сходится на синей.
     -- Не может быть! -- приподнялся Штаубе.
     Ребров показал ему потрепанную тетрадь:
     -- Сороковка. А по раскладке, как вы помните, было 7.
     Штаубе взял тетрадь, пошевелил губами:
     -- Сороковка... так...
     Ольга навинтила на шомпол ерш:
     -- Ну и что? Все равно придется отработать.
     -- Зато не  придется  тащиться  в  Красноярск.  Выйдем  на
семидесятом километре.
     -- В Тарутино?
     -- В Козульке.
     Ольга капнула на ерш масла, ввела шомпол в ствол:
     --  Знаешь,  когда котенок найдет черепаху без панциря, он
сначала понюхает, а потом уж носом коснется.  Или  когда  из-за
посуды  дерутся:  один  топчется,  топчется,  машет  шлангом  с
металлической муфтой, а другой, хоть на керское наступил, но не
упал, а прыгнул и решетку выставил. Просто и надежно.

     Часы Реброва показывали 23.46, в купе горела синяя  лампа.
Ольга  и  Сережа спали на верхних полках. Штаубе разлил остатки
коньяка в два стакана:
     -- Частная собственность, Виктор Валентинович,  это  всего
лишь предлог. Партийный аппарат -- страшная силища, конечно, но
не  беспредельная.  Сейчас  это  особенно  заметно. Да и что вы
знаете о немцах? Газовые камеры  для  недочеловеков?  Гороховый
суп  с  сосисками?  Когда  нас  гнали,  что  пел  гармонист? Не
горюйте, новобранцы, все равно убьют германцы!
     --   Я   не   склонен   рассматривать   партаппарат    как
исключительно  реакционную  силу,  -- Ребров взял стакан, выпил
залпом, откусил от яблока, -- В сегодняшней ситуации коммунисты
способны на позитивные, по-настоящему демократические  ходы.  И
наоборот   --   демократы,   или   вернее   --   квазидемократы
демонстрируют тоталитарный подход к проблеме власти.  Немцы  же
меня    не    пугают,    но   и   не   успокаивают.   Вспомните
Геббельса-студента: зло есть не что  иное,  как  несоответствие
между бытием и долженствованием.
     --  Значит,  по-вашему,  Сталин  -- мерзавец, а не великий
реформатор?
     --  Для  духовного  подъема  и  национального  возрождения
России  Сталин  сделал  больше  всех  русских правителей вместе
взятых. Как христианин и человек здравомыслящий  я  приветствую
реформы   Сталина.   Как   экономист  и  геополитик  я  так  же
приветствую их. Но  как  русский  интеллигент,  я  не  могу  не
осудить  эти  реформы.  И  заметьте  -- реформы! Но не Сталина.
Вспомните  Бердяева:  русский  коммунизм  с  одной  стороны  --
явление  мировое  и  интернациональное,  с  другой -- русское и
национальное. Ленин, увы, этого не понимал.
     -- Зато он прекрасно понимал контрпартнерство Германии.
     -- О чем Сталину приходилось только догадываться.  Смутно,
но догадываться.
     --  И  все-таки  я  Сталина ненавижу, -- Штаубе выпил свой
коньяк, -- его  непоследовательность,  мягкотелость,  нежелание
проявить  характер  в решении важнейших вопросов, его ставка на
союз интеллигенции и крестьянства в противовес  пролетариату...
говнюк,  ебаный  говнюк! Самое гадкое, когда гениальный человек
не способен распорядиться своим талантом.  Обезглавить  Красную
Армию  в  начале тридцатых было бы величайшим благом, но делать
это в 37-ом или в 40-ом -- величайшее преступление!  Ликвидация
зажиточного  крестьянства,  ограбление  крестьянских  хозяйств,
насаждение колхозной барщины --  все  это  гениально,  здорово,
но...
     --   Но  проводить  это  в  конце  20-х  --  абсурдно!  --
усмехнулся Ребров.
     -- Конечно! Подожди лет десять,  дай  сиволапым  зажиреть,
дай им набить закрома...
     --  А  потом  уже  -- грабь! Если б он начал это хотя бы в
36-ом, эффект от раскрестьянивания был бы в пять, в десять  раз
больше.  Русское  крестьянство  начало  обретать  экономическую
независимость, пожалуй, только в  910  году,  потом  --  война,
революция,   идиотская  продразверстка  Ленина-Троцкого,  затем
короткая пауза -- и коллективизация...
     -- А национальный вопрос?! Задумано, как всегда у  Сталина
гениально,  проведено  в  жизнь  --  самотеком!  А  вы  ругаете
Бисмарка!
     -- Не Бисмарка, а  прусских  филистеров,  выхолостивших  и
извративших  его  идеи.  Молотов  и Бухарин такие же филистеры,
заслуживающие всеобщего презрения. Сталину серьезно мог  помочь
не  Каганович,  а  Зиновьев. Сложись его судьба по-иному, мы бы
жили в другом государстве. Путь Зиновьева в  лабиринтах  участи
так  же  трагичен,  как  путь  Гиммлера: светлый луч, тонущий в
жестких бюрократических структурах.
     -- Поразительно! -- Штаубе чистил яблоко перочинным ножом.
-- Никто из  этих  индюков  не  позволил  себе  протянуть  руку
направо,  коснуться  надежного  плеча, посоветоваться! Что это,
ебена мать? Эгоизм или страх?
     -- Обтростон, -- ответил Ребров  после  непродолжительного
раздумья.
      Поезд стал тормозить, за окном замелькали огни города.
     -- Свердловск, -- Штаубе посмотрел в окно.
     -- Вы и здесь были?
     --  Ни разу! -- засмеялся Штаубе, -- 66 лет потребовалось,
чтобы доехать! Вот вам и Россия! Давайте выпьем за это!
     -- За дорогу, длиной в 66 лет?
     -- За нее! -- Штаубе достал из рюкзака бутылку водки, стал
открывать. -- Мне всегда нравились эти  сумасшедшие  российские
расстояния. Они как-то... возбуждают, правда?
     --  Меня  наоборот  -- угнетают. Кстати, Генрих Иваныч, вы
смотрели по полосе?
     -- А как же! Еще утром, когда вы умываться пошли. Конус  в
допуске.
     -- Сколько?
     -- 4, 7. Корень не виден.
     Ребров удовлетворительно кивнул, пододвинул стакан:
     -- Что ж, в таком случае и выпить не грех,

     В 9.12 стуком в дверь разбудила проводница. Ребров открыл,
она вошла, поставила на стол чайник и стаканы:
     --  С  добрым  утречком!  Что  ж  вы Омск проспали? Там на
перроне такая торговля шла, рехнуться можно!  Шапки  волчьи  по
сто   рублей,  платки  пуховые  всего  за  четвертной,  валенки
белые... как с ума посходили! Вот что снимать надо!
     -- Ничего, в другой раз... -- хрипло  пробормотал  Штаубе,
поднимая с пола протез.
     -- А это что за река? -- Сережа посмотрел с верхней полки.
     -- Иртыш.
     -- А почему она не замерзла?
     --  Течет  быстро, поэтому и не замерла. Я через полчасика
вам еще чаю принесу.
     Она вышла, громко хлопнув дверью.
     -- Как  здесь  топят  жарко!  --  Ольга  откинула  одеяло,
потянулась.
     -- Пар костей не ломит, Оленька, -- сидя на диване, Штаубе
налил в стакан чаю, отхлебнул. -- Ах, славно.
     Ребров  оделся,  достал  свой  "дипломат", открыл, понюхал
пакет с частью груди Леонтьева.
     -- Что, протухла? -- спросил Штаубе.
     -- Нет. Все в порядке, -- Ребров  убрал  "дипломат",  взял
полотенце,  тюбик  с  пастой,  зубную  щетку. -- После завтрака
бросим на малой разметке. Сережа -- разводящий.

     Обедали в полупустом вагоне-ресторане. В ожидании  десерта
Ольга  раскладывала на столе пасьянс "Могила Наполеона", Ребров
курил, глядя в окно, Сережа вертел кубик Рубика,  Штаубе  читал
вслух из "Князя Серебряного":
     "Множество  слуг, в бархатных кафтанах фиялкового цвета, с
золотым шитьем, стали перед государем, поклонились ему в пояс и
по два в ряд отправились за кушаньем. Вскоре они  возвратились,
неся  сотни  две жареных лебедей на золотых блюдах. Когда съели
лебедей, слуги вышли попарно из палаты и возвратились  с  тремя
сотнями  жареных  павлинов, которых распущенные хвосты качались
над каждым  блюдом,  в  виде  опахала.  За  павлином  следовали
кулебяки,  курники,  пироги  с  мясом  и  с  сыром,  блины всех
возможных родов, кривые пирожки и оладьи. Обед продолжался.  На
столы  поставили сперва разные студени; потом журавлей с пряным
зельем, рассольных петухов с инбирем, бескостных уток и куриц с
огурцами. Потом принесли разные  похлебки  и  трех  родов  уху:
курячью  черную и курячью шафранную. За ухой подали рябчиков со
сливами, гусей со пшеном и тетерок  с  шафраном.  Отличились  в
этот  день царские повара. Никогда так не удавались им лимонные
кальи, вечерние почки и караси с  бараниной.  Хороши  и  вкусны
были  также  зайцы в лапше, и гости, как уже ни нагрузились, но
не пропустили ни перепелов с чесночною подливкой, ни жаворонков
с луком и шафраном". Вот так, Ольга Владимировна. А вы говорите
-- неплохая кухня.
     -- Не сложилось, -- Ольга стала собирать карты.
     Официантка принесла кофе и засохшие пирожные. Ребров сразу
расплатился, дав рубль на чай.
     -- Об это зубы сломаешь, -- Ольга откусила от пирожного  и
выплюнула.
     -- Раздадите нищим на полустанках, -- зевнул Штаубе.
     Поезд стал тормозить.
     -- Это Новосибирск, -- Ребров взглянул на часы. -- Надо бы
выйти воздуха глотнуть.
     -- Я -- спать, -- Штаубе встал, опираясь на палку.
     Вернулись  в  купе,  Штаубе лег с книжкой, Ольга, Ребров и
Сережа оделись и вышли на перрон.
     -- Холодно как! -- Сережа прижался к Ольге.
     Проводница стояла рядом, лузгая семечки:
     -- Разве ж это холодно? Всего 28 градусов. Холодно,  когда
под сорок.
     К ней подошел мужик в драном полушубке:
     -- Хозяюшка, продай водки.
     -- Мы водкою не торгуем, -- сплюнула она шелуху.
     -- Тридцатник дам.
     Она   отвернулась.   Мужик  отошел,  скрипя  валенками.  К
проводнице подошел дед в ватнике, развязал холщовый мешок:
     -- Ну-к, милая, глянь-ка!
     В мешке лежала свиная голова.
     --  Сьтюдню  наваришь  --  до  масленицы  не  съядишь!  --
улыбался дед.
     -- Когда резали? -- проводница потрогала голову.
     -- Завчера. Бери с мешком на здоровье.
     Проводница  подумала,  вынула  из  кармана бутылку водки и
дала старику.
     -- Ну и вот! -- он спрятал ее за пазуху и отошел.
     -- Стоянка -- пятнадцать минут! --  проводница  подмигнула
Сереже, подхватила мешок и полезла в вагон.
     --  А  вокзал ничего, -- Ольга смотрела на здание вокзала,
-- лучше, чем у нас в Норильске. Зайдем?
     -- Воздержимся, -- Ребров закурил.
     -- Ах, Витенька, какой ты осторожный!  --  Ольга  взяла  у
него   изо  рта  папиросу,  затянулась  и,  запрокинув  голову,
выпустила дым вверх.

     За 72 километра до Ачинска на станции Боготол в  вагон  #7
подсели  трое  железнодорожных  рабочих  в  ватниках  и  желтых
безрукавках.
     -- А в депо  баили,  что  ты  в  декретном!  --  улыбнулся
старший из них проводнице. -- Думаем, неуж последняя землячка с
"Енисея" сбежала? Никто чаем не напоит!
     --   Напою,   только   валенки   оббейте!   --  усмехалась
проводница.
     Стоящий в  коридоре  Ребров  подмигнул  Ольге.  Она  взяла
сумочку,  открыла,  вынула  зеркальце  и помаду и стата красить
губы.
     -- Вы, Оленька, и без этого --  София  Лорен,  --  заметил
лежащий напротив Штаубе.
     --  Капиталистическое по семерке, -- сказала Ольга. Штаубе
с кряхтением приподнялся. Сережа проворно слез с верхней полки,
сунул кубик Рубика в рюкзак.
     --  У  тебя  опять  полным-полна  коробочка?  --   спросил
проводницу рабочий помоложе.
     --  Да  всего  двенадцать человек! Занимайте любое купе, я
сейчас чаю принесу.
     -- Вот это -- дело! -- рабочие вошли в первое купе.
     Ребров вошел в свое купе и сел у открытой двери.
     -- А я-то  думала,  вы  опять  в  Зерцалах  подсядете,  --
проводница наливала кипяток из тендера.
     -- Так тут заносы были -- не расхлебаешь! С обеда чистили.
В Вагине три поезда встало.
     Ребров посмотрел на часы:
     -- 22.16. На 17 минут опаздываем. Всем собираться.
     В  Ачинске  вошли  двое  пассажиров: мужчина в полушубке и
кубанке, с чемоданом, и женщина с двумя сумками, в белой  дутой
куртке.
     -- Отлос, -- тихо произнес Ребров, бледнея.
     В  23.51 проехали Тарутино, Ребров кивнул. Ольга вынула из
сумочки пистолет, отгянула затвор:
     -- Всем на пол. Тут перегородки -- пальцем проткнешь.
     -- Оленька, мне кажется они в бронежилетах, -- пробормотал
Штоубе, устраиваясь на полу.
     --  Спасибо!  --  нервно  усмехнулась  Ольга,  прыгнула  в
коридор и дважды выстрелила в стоящего у окна рабочего. Он стал
падать,  двое других выскочили в коридор с пистолетами в руках,
открыли огонь.
     -- Лягай!  --  крикнул  позади  Ольги  человек,  севший  в
Ачннске,  она  бросилась  на пол, стреляя по рабочим. Человек в
кубанке  дал  длинную  очередь  по  рабочим  из  автомата,  они
повалились   на   пол.  Позади  упавших,  в  тамбуре  показался
милиционер с автоматом, Ольга и человек в  кубанке  выстрелили,
он  упал. Из купе #8 высунулся мужчина с пистолетом и выстрелил
в женщину  в  белой  куртке,  стоявшую  с  автоматом  спиной  к
человеку   в  кубанке.  Пронзительно  вскрикнув,  она  ответила
длинной очередью, мужчина стал оседать в  дверном  проеме,  его
спутник  начал  стрелять  из-за  него, но успевшая встать Ольга
влепила ему в голову  две  пули,  а  человек  в  кубанке  щедро
добавил  из  автомата.  Продолжая  вскрикивать, женщина села на
пол, выронив автомат.
     -- Василю, шо, зацепило? -- переступив  через  ее  ноги  в
унтах,   человек   в   кубанке   двинулся  по  вагону,  добивая
пассажиров. -- У, блядовня! Поганцы!
     Ольга рванула дверь второго купе, выстрелила в лицо спящей
женщины, бросилась  к  купе  проводницы:  та  сидела  на  полу,
держась   за   простреленную   кисть,  рядом  валялся  хрипящий
"воки-токи". Ольга  разнесла  его  пулей,  навела  пистолет  на
проводницу:
     -- Как насчет чайку?
     Покончив  с  пассажирами,  человек  в  кубанке запер дверь
тамбура, вернулся к раненой подруге:
     -- Где тебя, Василю?
     -- Дай... -- женщина икнула, изо  рта  ее  хлынула  кровь,
заливая белую куртку.
     Ребров и Штаубе высунулись из купе.
     --  Шо  ж  вы  гады, поховалися, як патоки, а бабу воевать
выставили?! -- злобно повернулся к ним человек в кубан