несколько  цветков
для дочурки, и умолял простить его,  даровать  жизнь  и  здоровье.  Я  уже
приготовился было выставить его за главные ворота, но  тут  кольнуло  меня
что-то, и вспомнил я сказку, которую  когда-то  рассказывала  Леника,  моя
няня, старая тетеха. Черт побери, подумал я,  вроде  бы  красивые  девушки
могут превратить лягушку в принца или наоборот,  так,  может...  Может,  в
этой брехне есть крупица истины, какая-то возможность... Подпрыгнул  я  на
две сажени, зарычал так, что дикий виноград посыпался со стены, и рявкнул:
"Дочка или жизнь!" Ничего лучшего в голову не пришло. И тут купец - а  это
был купец - кинулся в рев, потом признался, что его доченьке всего  восемь
годков. Ну смешно, а?
     - Нет.
     - Вот и я не знал, смеяться  мне  или  плакать  над  своей  паскудной
судьбой. Жаль мне стало купца,  смотреть  было  тошно,  как  он  трясется,
пригласил его в дом, угостил, а на  прощание  насыпал  в  мешок  золота  и
камушков. А надобно тебе знать, что в подвалах, еще  с  папулиных  времен,
оставалось много добра, я не очень-то знал, что с ним делать, так что  мог
позволить себе широкий жест. Купец  просиял,  благодарил,  аж  всего  себя
оплевал. Видно, где-то похвалился своим приключением, потому что не прошло
и двух месяцев, как прибыл сюда другой купец. Прихватил большой  мешок.  И
дочку. Тоже не малую.
     Нивеллен вытянул ноги под столом, потянулся так, что затрещал стул.
     - Мы быстренько договорились с торгашом. Решили, что он  оставит  мне
дочурку на год. Пришлось помочь ему закинуть мешок на мула, сам бы  он  не
управился.
     - А девушка?
     - Сначала, увидев меня, лишилась чувств, думала, я ее съем. Но  через
месяц мы уже сидели за одним столом, болтали и совершали долгие  прогулки.
Но хоть она  была  вполне  мила  и  на  удивление  толкова,  язык  у  меня
заплетался, когда я с ней разговаривал. Понимаешь, Геральт, я всегда робел
перед девчатами, надо мной потешались даже девки из хлева, те,  у  которых
вечно ноги в навозе и которых наши дружинники крутили как хотели, и так, и
этак, и  наоборот.  Так  даже  они  надо  мной  смеялись.  Чего  же  ждать
теперь-то, думал я, с этакой мордой? Я даже не решился  сказать  ей,  чего
ради так дорого заплатил за один год ее жизни. Год этот тянулся, как  вонь
за народным ополчением, и наконец  явился  купец  и  забрал  ее.  Я  же  с
отчаяния заперся в доме и несколько месяцев  не  реагировал  ни  на  каких
гостей  с  дочками.  Но  после  года,  проведенного  в  обществе  купцовой
доченьки, я понял, как тяжко, когда некому слова молвить. -  Уродец  издал
звук, долженствовавший означать вздох, но прозвучавший как икота.
     - Следующую, - продолжил он немного погодя, - звали Фэнне. Маленькая,
шустрая, болтливая, ну прям королек, только что без крылышек. И  вовсе  не
боялась меня. Однажды, аккурат была годовщина моих пострижин,  упились  мы
медовухи и... хе, хе. Я  тут  же  выскочил  из-под  перины  и  к  зеркалу.
Признаюсь, был я обескуражен и опечален. Морда осталась какой была, может,
чуточку поглупее. А еще говорят, мол, в сказках - народная мудрость!  Хрен
цена такой мудрости, Геральт! Ну, Фэнне  скоренько  постаралась,  чтобы  я
забыл о своих печалях. Веселая была девчонка,  говорю  тебе.  Знаешь,  что
придумала? Мы на пару пугали непрошеных гостей.  Представь  себе:  заходит
такой тип во двор, осматривается, а тут с ревом вылетаю я на четвереньках.
А Фэнне, совсем без ничего, сидит у меня на загривке и  трубит  в  дедулин
охотничий рог!
     Нивеллен затрясся от смеха, сверкнув белизной клыков.
     - Фэнне, - продолжал он, - прожила у меня целый год, потом  вернулась
в семью с крупным приданым. Ухитрилась выйти замуж за  какого-то  шинкаря,
вдовца.
     - Продолжай, Нивеллен. Это интересно.
     - Да? - сказало  чудище,  скребя  за  ушами.  -  Ну,  ну.  Очередная,
Примула, была дочкой оскудевшего рыцаря.  У  рыцаря,  когда  он  пожаловал
сюда, был только тощий конь, проржавевшая  кираса,  и  был  он  невероятно
длинным. Грязный, как навозная куча, и источал такую же вонь. Примулу, даю
руку на отсечение, видно, зачали, когда папочка был на войне,  потому  как
была она вполне ладненькая.  И  в  ней  я  тоже  не  возбуждал  страха.  И
неудивительно, потому что по сравнению с ее  родителем  я  мог  показаться
вполне даже ничего. У нее, как оказалось, был изрядный темперамент,  да  и
я, обретя веру в себя, тоже не давал маху. Уже через две недели  у  нас  с
Примулой установились весьма  близкие  отношения,  во  время  которых  она
любила дергать меня  за  уши  и  выкрикивать;  "Загрызи  меня,  зверюга!",
"Разорви меня, бестия!" и тому подобные идиотизмы. В перерывах я  бегал  к
зеркалу, но, представь себе, Геральт, поглядывал  в  него  с  возрастающим
беспокойством, потому как я все меньше жаждал возврата  к  прежней,  менее
работоспособной,  что  ли,  форме.  Понимаешь,  раньше  я   был   какой-то
растяпистый, а стал мужиком хоть куда. То, бывало, постоянно болел, кашлял
и из носа у меня текло, теперь же никакая холера меня не брала. А зубы? Ты
не поверишь, какие у меня были скверные зубы! А  теперь?  Могу  перегрызть
ножку от стула. Скажи, хочешь, чтобы я перегрыз ножку от стула? А?
     - Не хочу.
     - А может, так-то оно и лучше, - раззявил  пасть  уродец.  -  Девочек
веселило, как я управлялся с мебелью, и в доме почти не  оставалось  целых
стульев. - Нивеллен зевнул, при этом язык  свернулся  у  него  трубкой.  -
Надоела мне болтовня, Геральт. Короче говоря: потом были еще две - Илика и
Венимира.  Все  шло  как   обычно.   Тоска!   Сначала   смесь   страха   и
настороженности,  потом  проблеск  симпатии,  подпитываемый  мелкими,   но
ценными  сувенирчиками,  потом:  "Грызи  меня,  съешь  меня  всю",   потом
возвращение ихних папуль, нежное прощание и все  более  ощутимый  ущерб  в
сундуках. Я решил делать длительные перерывы на  одиночество.  Конечно,  в
то, что девичий поцелуйчик изменит мою внешность,  я  уже  давно  перестал
верить. И смирился. Больше того, пришел к  выводу,  что  все  и  так  идет
хорошо и ничего менять не надо.
     - Так уж и ничего?
     - Ну подумай сам. Я тебе говорил, мое здоровье связано именно с таким
телом - это раз. Два: мое отличие действует  на  девушек  как  дурман.  Не
смейся! Я совершенно уверен, что в человеческом обличье  мне  пришлось  бы
здорово набегаться, прежде чем  я  нашел  бы  такую,  например,  Венимиру,
весьма,  скажу  тебе,  красивую  девицу.  Думаю,  такой  парень,  каким  я
изображен на портрете, ее бы не заинтересовал. И, в-третьих, безопасность.
У папули были враги, некоторым удалось выжить. У тех, кого отправила в мир
иной дружина под моим печальным командованием,  остались  родственники.  В
подвалах - золото. Если б не ужас, который я внушаю, кто-нибудь да  явился
бы за ним. Например, кметы с вилами.
     - Похоже, ты уверен, - бросил Геральт, поигрывая пустым кубком, - что
в теперешнем своем виде никого не обидел. Ни одного отца, ни одной  дочки.
Ни одного родственника или жениха дочки. А, Нивеллен?
     - Успокойся, Геральт, - буркнуло чудище. - О чем  ты  говоришь?  Отцы
чуть не обмочились от  радости,  увидев  мою  щедрость.  А  дочки?  Ты  бы
посмотрел на них,  когда  они  приходили  в  драных  платьях,  с  лапками,
изъеденными щелоком от стирки, спины сутулые от постоянного перетаскивания
лоханей. На плечах и бедрах у Примулы еще после двух недель  пребывания  у
меня не прошли следы от ремня, которым потчевал  ее  папочка-рыцарь.  А  у
меня они ходили графинюшками: самое тяжелое, что в ручки  брали,  так  это
веер; понятия не имели, где здесь кухня. Я их наряжал и увешивал  цацками.
Своим волшебством нагревал по их желанию воду для жестяной ванны,  которую
папуля еще для мамы  увел  из  Ассенгарда.  Представляешь  себе?  Жестяная
ванна?! Редко у какого графа, да что там, короля есть жестяная ванна!  Для
них,  Геральт,  это  был  сказочный  дом.  А  что  до  постели...  Зараза,
невинность в наши дни встречается реже, чем горный дракон. Ни одной  я  не
принуждал, Геральт.
     - Но ты подозревал, что кто-то мне за тебя заплатит. И кто бы это мог
быть?
     - Какой-нибудь стервец, которому покоя не дают те крохи, что остались
в моих подвалах, а  дочек  ему  боги  не  дали,  -  выразительно  произнес
Нивеллен. - Человеческая жадность не знает предела.
     - И больше никто?
     - И больше никто.
     Они помолчали, глядя на нервно подрагивающие язычки пламени свечей.
     - Нивеллен, - вдруг сказал ведьмак. - Сейчас ты один?
     - Ведьмак, - не сразу ответил уродец,  -  я  думаю,  мне  определенно
следует покрыть тебя не самыми приличными  словами,  взять  за  шиворот  и
спустить с лестницы. И  знаешь  за  что?  За  то,  что  ты  считаешь  меня
придурком. Я давно вижу, как ты прислушиваешься, как зыркаешь на дверь. Ты
прекрасно знаешь, что я живу не один. Верно?
     - Верно. Прости.
     - Что мне твои извинения. Ты ее видел?
     - Да. В лесу, неподалеку от ворот. В атом причина того, что  купцы  с
дочками с некоторых пор уезжают от тебя несолоно хлебавши?
     - Стало быть, ты и об этом знал? Да, причина в этом.
     - Позволь спросить...
     - Не позволю.
     Опять помолчали.
     - Что ж, воля твоя, - наконец сказал ведьмак, вставая. - Благодарю за
хлеб-соль, хозяин. Мне пора.
     - И верно. - Нивеллен тоже встал. - По известным причинам я  не  могу
предложить тебе ночлег у  себя,  а  останавливаться  в  здешних  лесах  не
советую. После того, как округа  опустела,  тут  по  ночам  неладно.  Тебе
следует вернуться на тракт засветло.
     - Учту, Нивеллен. А ты уверен, что не нуждаешься в моей помощи?
     Чудище искоса глянуло на него.
     - А ты уверен, что можешь мне помочь? Сумеешь освободить от этого?
     - Я имел в виду не только это.
     - Ты не ответил на вопрос. Хорошо... Пожалуй, ответил. Не сумеешь.
     Геральт посмотрел ему прямо в глаза.
     - Не повезло вам тогда, - сказал он. - Из всех храмов  в  Гелиболе  и
Долине Ниммар вы выбрали  аккурат  храм  Корам  Агх  Тэра,  Львиноголового
Паука. Чтобы снять заклятие, брошенное жрицей Корам  Агх  Тэра,  требуются
знания и способности, которых у меня нет.
     - А у кого есть?
     - Так это тебя все-таки интересует? Ты же сказал, будто  тебе  сейчас
хорошо.
     - Сейчас, да. А потом... Боюсь...
     - Чего?
     Уродец остановился в дверях комнаты, обернулся.
     - Я сыт по горло твоими вопросами, ведьмак. Ты только и  знаешь,  что
спрашиваешь, вместо того чтобы  отвечать.  Похоже,  тебя  надо  спрашивать
по-другому. Слушай, меня уже некоторое время... Ну,  я  вижу  дурные  сны.
Может, точнее было бы сказать "чудовищные". Как думаешь, только коротко, я
напрасно чего-то боюсь?
     - А проснувшись, ты никогда не замечал, что у тебя грязные  ноги?  Не
находил иголок в постели?
     - Нет.
     - А...
     - Нет. Пожалуйста, короче.
     - Правильно делаешь, что боишься.
     - С этим можно управиться? Пожалуйста, короче.
     - Нет.
     - Наконец-то. Пошли, я тебя провожу.
     Во дворе, пока Геральт поправлял вьюки, Нивеллен погладил  кобылу  по
ноздрям, похлопал по шее. Плотвичка, радуясь ласке, наклонила голову.
     - Любят меня зверушки, - похвалился Нивеллен. - Да и я их люблю.  Моя
кошка Обжорочка, хоть и сбежала вначале, потом все  же  вернулась.  Долгое
время это было единственное живое существо, моя спутница  недоли.  Вереена
тоже...
     Он осекся, скривил морду.
     - Тоже любит кошек? - усмехнулся Геральт.
     - Птиц, - ощерился Нивеллен. - Проговорился, язви его. А, да что там.
Это никакая не новая купеческая дочка, Геральт,  и  не  очередная  попытка
найти крупицу истины в старых небылицах. Это нечто посерьезнее.  Мы  любим
друг друга. Если засмеешься, получишь по мордасам.
     Геральт не засмеялся.
     - Твоя Вереена, - сказал он, - скорее всего русалка. Знаешь?
     -  Подозреваю.  Худенькая.  Черненькая.  Говорит  редко,  на   языке,
которого я не знаю. Не ест человеческую пищу.  Целыми  днями  пропадает  в
лесу, потом возвращается. Это типично?
     - Более-менее, - ведьмак затянул подпругу. - Ты, верно, думаешь,  что
она не вернулась бы, если б ты стал человеком?
     - Уверен. Знаешь, как русалки избегают людей. Мало кто видел  русалку
вблизи. А я и Вереена... Эх, язви ее... Ну, бывай, Геральт.
     - Бывай, Нивеллен.
     Ведьмак дал кобыле в бок и направился к воротам. Урод плелся сбоку.
     - Геральт?
     - Ну?
     - Я не так глуп, как ты думаешь. Ты приехал следом за купцом, который
тут недавно побывал. С ним что-то случилось?
     - Да.
     - Он был у меня три дня назад. С дочкой, впрочем,  не  из  лучших.  Я
велел дому запереть все двери и ставни, не подавал  признаков  жизни.  Они
покрутились по двору и уехали. Девушка сорвала розу с тетушкиного куста  и
приколола к платью. Ищи их в другом месте. Но будь осторожен, это скверные
места... Ночью в лесу опасно. Слышно и видно... неладное.
     - Спасибо, Нивеллен. Я не забуду о  тебе.  Как  знать,  может,  найду
кого-то, кто...
     - Может, найдешь. А может, и нет.  Это  моя  проблема,  Геральт,  моя
жизнь и моя кара. Я научился переносить, привык. Ежели станет  хуже,  тоже
привыкну. А если уж станет вовсе невмоготу, не ищи никого, приезжай сам  и
кончай дело. По-ведьмачьи. Бывай, Геральт.
     Нивеллен  развернулся  и  быстро  пошел  к  особняку.  Ни   разу   не
оглянувшись.



                                    3


     Район был пустынный, дикий,  зловеще  недружелюбный.  До  наступления
сумерек Геральт на  тракт  не  вернулся,  не  хотел  делать  крюк,  поехал
напрямик, через лес. Ночь, положив меч на колени, провел на лысой  вершине
высокого холма у небольшого костерка, в  который  то  и  дело  подбрасывал
пучки бореца. Посреди ночи далеко в долине заметил свет,  услышал  шальной
вой и пение и еще что-то такое, что могло быть  только  криком  истязаемой
женщины. Едва рассвело, он двинулся туда, но нашел лишь вытоптанную поляну
и обугленные кости в еще  теплом  пепле.  В  кроне  могучего  дуба  что-то
верещало и шипело. Это мог быть леший, но мог быть и обычный  лесной  кот.
Ведьмак не стал задерживаться, чтобы проверить.



                                    4


     Около полудня,  когда  он  поил  Плотвичку  у  родника,  кобыла  дико
заржала,  рванулась,  оскалив  желтые  зубы  и  грызя  мундштук.   Геральт
машинально  успокоил  ее  Знаком  и  тут  же   увидел   правильный   круг,
образованный торчащими из мха головками красноватых грибков.
     - Ну,  Плотва,  ты  становишься  истеричкой,  -  сказал  он.  -  Ведь
нормальный же ведьмин круг. Что еще за сцены?
     Кобыла фыркнула, повернувшись  к  нему  мордой.  Ведьмак  потер  лоб,
поморщился, задумался. Потом одним махом оказался в седле, развернул коня,
быстро поехал назад по собственным следам.
     - "Любят меня зверушки", - буркнул он. - Прости, лошадка. Выходит,  у
тебя больше ума, чем у меня.



                                    5


     Кобыла прядала ушами, фыркала, рыла копытами землю, не  хотела  идти.
Геральт не стал успокаивать ее Знаком, соскочил с седла, перекинул поводья
через голову лошади. На спине у него был уже не старый  меч  в  ножнах  из
кожи ящера, а блестящее красивое оружие  с  крестовой  гардой  и  изящной,
хорошо отбалансированной рукоятью, оканчивающейся шаровым эфесом из белого
металла.
     На сей раз ворота перед ним не раскрылись, потому что были и без того
раскрыты, как он оставил их, уезжая.
     Он услышал пение. Не понимал слов, не мог даже  разобрать  языка.  Да
это и не нужно было - ведьмак знал, чувствовал и  понимал  самое  природу,
сущность пения - тихого, пронизывающего, разливающегося  по  жилам  волной
тошнотворного, обессиливающего ужаса.
     Пение резко оборвалось, и тут он увидел ее.
     Ока прильнула к спине дельфина в высохшем фонтане, охватив  обомшелый
камень маленькими руками, такими белыми,  что  они  казались  прозрачными.
Из-под бури спутанных черных волос  на  него  глядели  огромные,  горящие,
широко раскрытые антрацитовые глаза.
     Геральт медленно  приближался  мягкими,  пружинящими  шагами,  обходя
фонтан полукругом со стороны забора, мимо  куста  голубых  роз.  Существо,
прилепившееся к хребту дельфина, поворачивало  вслед  за  ним  миниатюрное
личико, на котором читалась невыразимая тоска, полная  такого  очарования,
что оно заставляло его постоянно слышать  пение,  хотя  маленькие  бледные
губы не шевелились.
     Ведьмак остановился в десяти шагах. Меч, медленно выползая из черных,
покрытых эмалью ножен, блеснул над его головой.
     - Это серебро, - сказал он. - Клинок серебряный.
     Бледное личико не дрогнуло, антрацитовые глаза не изменили выражения.
     - Ты так похожа на русалку,  -  спокойно  продолжал  ведьмак,  -  что
можешь обмануть кого угодно. Тем более что ты редкая пташка,  чернуля.  Но
лошади  не  ошибаются.  Таких,  как  ты,  они  распознают  инстинктивно  и
безошибочно. Кто ты? Думаю, муля или альп. Обычный вампир не вышел  бы  на
солнце.
     Уголки белогубого ротика дрогнули и слегка приподнялись.
     - Тебя привлек Нивеллен в своем обличье, верно?  Сны,  о  которых  он
говорил, - твоя работа? Догадываюсь, что это были  за  сны,  и  сочувствую
ему.
     Черноволосая не пошевелилась.
     - Ты любишь птичек, - продолжал ведьмак. - Однако это не мешает  тебе
перегрызать глотки людям? А? Подумать только, ты и  Нивеллен!  Хорошая  бы
вышла парочка, урод и вампириха, хозяева лесного замка. Сразу б  подчинили
себе все окрест. Ты, вечно жаждущая крови, и он, твой защитник, убийца  по
заказу, слепое орудие. Но сначала ему надо было стать настоящим чудовищем,
а не человеком в маске чудища.
     Огромные черные глаза прищурились.
     - Что  с  ним,  черноволосая?  Ты  пела,  значит,  насосалась  крови.
Прибегла к последнему средству - стало быть, не сумела покорить его разум.
Я прав?
     Черная головка легонько,  почти  незаметно,  кивнула,  а  уголки  губ
поднялись еще выше. Выражение маленького личика стало жутеньким.
     - Теперь, небось, считаешь себя хозяйкой дома?
     Кивок, на этот раз более явный.
     - Так ты - муля?
     Медленное отрицательное движение головы. Послышалось шипение, которое
могло исходить только из бледных, кошмарно усмехающихся губ, хотя  ведьмак
не заметил, чтобы они пошевелились.
     - Альп?
     То же движение.
     Ведьмак попятился, крепче стиснул рукоять меча.
     - Значит, ты...
     Уголки губ стали приподниматься выше, все выше, губы раскрылись...
     - Брукса! - крикнул ведьмак, бросаясь к фонтану.
     Из-за белых губ сверкнули острые клыки. Брукса  подпрыгнула,  выгнула
спину, словно леопард, и взвизгнула.  Звуковая  волна  тараном  ударила  в
ведьмака, сбивая дыхание, ломая ребра, иглами боли вонзаясь в уши и  мозг.
Отскочив назад, он еще успел скрестить кисти рук в  Знак  Гелиотроп.  Чары
немного смягчили удар спиной о забор, но в глазах все равно  потемнело,  а
остатки воздуха со стоном вырвались из легких.
     На спине дельфина, в  каменном  кругу  высохшего  фонтана,  там,  где
только что сидела изящная девушка в белом платье, расплющилось  искрящееся
тело огромного черного нетопыря, разевающего  продолговатую  узкую  пасть,
заполненную   рядами   иглоподобных   снежно-белых   зубов.   Развернулись
перепончатые крылья, беззвучно захлопали, и существо ринулось на ведьмака,
словно стрела, пущенная из арбалета. Геральт,  чувствуя  во  рту  железный
привкус крови, выкинул вперед руку  с  пальцами,  растопыренными  в  форме
Знака Квен, и выкрикнул заклинание.  Нетопырь,  шипя,  резко  повернул,  с
хохотом взвился в  воздух  и  тут  же  отвесно  спикировал  прямо  на  шею
ведьмака.  Геральт  отпрыгнул,  рубанул  мечом,  но   промазал.   Нетопырь
медленно, грациозно, подвернув одно крыло, развернулся, обошел его и снова
напал, разевая зубастую  пасть  безглазой  морды.  Геральт  ждал,  ухватив
обеими р