способного не  просто  сдирать  мясо  с  костей,  а  лишать  воли  к  жизни,
замораживая душу и разум, сковывая их безграничным ужасом.
   Я ощутил этот ужас  -  волосы  поднялись  дыбом,  внутри  все  сжалось  и
перевернулось, по телу разлилась слабость, во мне не осталось  почти  ничего
человеческого; но я ощутил еще и гнев, и уверен - именно гнев  сохранил  мне
рассудок.
   Проклятый рефери, - выругался я про себя, - грязная маленькая  хитренькая
вонючка!.. Он, конечно же, возненавидел меня и имел на то полное право, ведь
я не только одолел его, притом не один раз, а дважды, я еще  и  показал  ему
спину, презрительно ушел,  когда  он,  взгромоздившись  на  колесо  разбитой
пушки, умолял меня вернуться. Однако правила есть правила, - сказал я  себе,
- и коль скоро я играл в его игру до  конца,  то  теперь  по  справедливости
должен бы быть избавлен от дальнейших опасностей...
   Зеленоватый  свет  накалился,  стал  тошнотно,  смертельно  зеленым,   но
разглядеть преследователя никак не  удавалось.  Трупный  смрад  усилился  до
того, что загустел в горле, заполнил ноздри, я попытался избавиться от него,
вызвав рвоту, но ничего не вышло, разве что смрад теперь казался  еще  гуще,
еще отвратительнее.
   А затем я  внезапно  увидел  его  -  увидел  не  слишком  четко,  чернота
древесных стволов дробила контур, разбивала его на куски. И все же я  увидел
достаточно, чтобы ужас преследовал меня до конца моих дней. Вообразите  себе
чудовищно распухшую жабу, добавьте к ней чуток стреляющей языком  ящерицы  и
что-то гадостное от змеи, и у вас появится  отдаленная,  слабенькая  идея  о
том, как выглядит Древний. На деле все было хуже, много  хуже  -  эта  тварь
просто не поддавалась описанию.
   На ватных от ужаса ногах, задыхаясь и давясь рвотой, я все-таки попытался
бежать - но едва сделал первый шаг, как земля подо  мной  провалилась,  и  я
рухнул лицом вниз. Упал на что-то твердое,  ободрал  лицо  и  ладони,  да  и
ударился так, что как минимум расшатал  себе  зуб.  Однако  смрад  исчез,  и
зеленоватый отсвет исчез, а когда я с грехом пополам приподнялся, то  понял,
что исчез и лес.
   Поверхность, на которую я свалился,  была  залита  бетоном,  и  тут  меня
пронзил новый страх. Что это  -  скоростная  автострада?  Взлетно-посадочная
полоса?
   Длинная бетонная лента уходила от меня вдаль, и я глядел на  нее  тупо  и
озадаченно. Да, я очутился на середине автострады - но опасности не было. Не
было машин, с ревом мчащихся на меня на сумасшедшей скорости. Вернее, машины
были, но ни одна не двигалась. Они просто застыли на бетонном полотне, и  ни
с места.

Глава 17

   Потребовалось немало времени,  прежде  чем  я  начал  что-то  соображать.
Первым делом я испугался оттого, что стою посередине скоростной  автострады.
Что это автострада, я понял моментально -  широкие  бетонные  полосы,  между
ними разделитель, поросший  травой,  а  по  бокам  прочный  стальной  забор,
ограждающий движение от помех. Потом я отдал себе отчет, что машины, все  до
одной, замерли без движения, и это  был  настоящий  шок.  Одиночная  машина,
съехавшая с бетона и стоящая на обочине с поднятым капотом, не  представляет
собой ничего особенного. Но когда таких  машин  десятки,  это,  согласитесь,
совсем другое дело. И главное - ни в машинах, ни около них  не  было  людей,
никого не было. Одни машины, пустые и  неподвижные,  некоторые  с  поднятыми
капотами, хотя не все, далеко не все. Словно машины в одну секунду вышли  из
строя и катились по инерции, пока не  остановились.  И  не  только  те,  что
поблизости, - точно такая же картина в обе стороны, вверх и вниз  по  шоссе.
Сколько хватает глаз, везде застывшие машины, уменьшающиеся до черных  точек
вдали.
   И лишь теперь, лишь когда я осознал и кое-как переварил зрелище застывших
машин, до меня дошло самое очевидное,  то,  что  следовало  бы  уразуметь  с
первого же мгновения. Я снова очутился на моей родной земле! Я больше не был
пленником странного мира Дон Кихота и дьявола!
   Если  бы  меня  не  отвлекли  машины,  я,  наверное,   ощутил   бы   себя
счастливейшим из смертных. Но машины озадачили  меня  так,  что  все  другие
чувства на время как бы выключились.
   Я подошел к машине, что была ближе всех, и присмотрелся. Дорожная карта и
пачка туристских проспектов на переднем сиденье,  термос  и  свитер  в  углу
заднего. В пепельницу воткнута трубка. Ключей зажигания на месте нет.
   Вторая машина, третья, четвертая. То тут, то там - брошенный багаж, будто
хозяева отлучились за помощью в твердом намерении вернуться.
   Солнце уже поднялось довольно высоко  над  горизонтом,  утро  становилось
по-настоящему теплым.
   Вдалеке, ближе к горизонту, над шоссе повисла эстакада  -  тонкая  линия,
затуманенная расстоянием. Надо думать, там перекресток, и я  смогу  сойти  с
автострады. Я пустился в путь в утренней тишине. За  забором  меж  деревьями
вились какие-то птицы, но и птицы молчали.
   Итак, я снова дома, - сказал я себе, - и Кэти  тоже,  если  позволительно
верить дьяволу... Но где она? Скорее всего в Геттисберге, в  безопасности  у
родителей. Только бы добраться до телефона,  -  пообещал  я  себе,  -  сразу
позвоню и выясню все доподлинно...
   Я миновал изрядное число замерших машин, но больше не удостоил  вниманием
ни одну из них. Важно было единственное - выбраться  с  автострады  и  найти
кого-нибудь, кто объяснил бы  мне,  что  происходит.  Наконец,  мне  попался
дорожный знак с обозначением "автострада 70", и я разобрался, где  нахожусь,
- в штате Мэриленд, где-то между городом Фредерик  и  Вашингтоном.  Выходит,
лошадка за ночь одолела солидную дистанцию, -  естественно,  в  том  случае,
если география того мира повторяет географию нашего.
   На указателе перед перекрестком я  прочел  название  поселка,  о  котором
никогда и не слышал. Втащился наверх, на узкую поперечную дорогу,  обнаружил
станцию обслуживания, но двери оказались  на  запоре  и  вообще  все  вокруг
вымерло. Еще немного, и я очутился на окраине поселка.  У  тротуаров  стояли
машины, однако движение замерло и здесь. Я ввалился в первое  же  заведение,
какое мне встретилось, - маленькое кафе,  сложенное  из  бетонных  блоков  и
выкрашенное в болезненно желтый цвет.
   Центр зала занимал большой обеденный  стол.  Посетителей  не  было,  хоть
откуда-то из-за  стены  доносился  звон  кастрюль.  Стойку  украшал  большой
кофейник, под ним горел огонь, по залу плыл  аромат  кофе.  Я  опустился  на
стул, и в зал не медля вышла неряшливо одетая тетка.
   - Доброе утро, сэр, - произнесла она. - Раненько  же  вы  поднялись...  -
Достав чашку и наполнив ее из кофейника, она поставила кофе  передо  мной  и
осведомилась:
   - Закажете что-нибудь еще?
   - Яичницу с беконом, - ответил я, - а если вы дадите мне мелочи, то, пока
вы готовите, хотелось бы позвонить по телефону...
   - Мелочь-то я вам дам, только толку не будет. Телефон не работает.
   - Что, испортился? Может, где-нибудь поблизости есть другой телефон?
   - Вы меня не поняли. Не работает ни один телефон. Вот уже два дня, с  той
самой минуты, как остановились машины.
   - Машины-то я заметил...
   - Ничего не работает, - пожаловалась она. - Просто не знаю,  что  с  нами
будет. Ни радио, ни телевидения. Ни машин,  ни  телефона.  А  что  прикажете
делать, когда выйдут припасы? Ну яйца и  цыплят  можно  купить  у  фермеров.
Сынишке придется ездить к ним на  велосипеде,  да  это  бы  ладно,  в  школе
занятий все равно уже нет. А когда у меня кончится кофе, сахар, мука  и  все
остальное? Грузовиков-то не сыщешь. Остановились так же, как и легковые...
   - Вы уверены? - спросил я. - То есть насчет машин. Вы  уверены,  что  они
остановились не только здесь, но повсюду?
   - Ни в чем я не уверена, - отозвалась тетка. - Кроме того, что не  видела
ни одной машины на ходу вот уже целых два дня.
   - Два дня? Это точно?
   - Что уж точно, то точно. Лучше я пойду сготовлю вам завтрак...
   И тут меня осенило: а что если случившееся - именно то, что имел  в  виду
дьявол, заявивший мне, что у него есть определенные планы? Правда, когда  мы
с ним сидели на Кладбищенском гребне,  звучало  это  так,  будто  планы  еще
разрабатываются, - а на деле, выходит,  он  уже  пустил  их  в  ход.  Вполне
возможно, все началось  в  тот  самый  миг,  когда  машина  Кэти  слетела  с
автострады и очутилась в призрачном  мире  воображения.  Все  другие  машины
заглохли и катились по инерции, пока не встали, а ее  машину  перекинули  на
тот убогий проселок на взгорье. Мне вспомнилось, что когда  Кэти  попыталась
завести мотор сызнова, он не пожелал заводиться.
   Но как можно осуществить такое? Как можно  разом  вывести  из  строя  все
машины до единой, чтобы они прокатились ровно  столько,  сколько  сумеют,  и
больше не завелись?
   Заклятье, - ответил я себе, - более чем вероятно,  это  заклятье...  Хотя
едва я сформулировал эту мысль, сама идея представилась мне немыслимой.
   Да, она была немыслимой в моем мире, в том, где я сидел и ждал  завтрака,
который готовила тетка на кухне. А в  мире  дьявола  такая  идея,  вероятно,
вовсе не была немыслимой: там заклятье могло  стать  прочным,  укоренившимся
принципом, столь же веским, как физические и химические законы  моего  мира.
Ведь принцип заклятья множество  раз  утверждался  в  волшебных  сказках,  в
древнем  фольклоре,  да  и  в  бесчисленных  фантастических  повествованиях,
сочиняемых вплоть до наших дней.  И  люди  некогда  верили  в  этот  принцип
всерьез, и в течение долгих лет, вплоть до  наших  дней,  многие  отнюдь  не
сумасброды явно испытывали и испытывают  почтение  к  давним  предрассудкам,
никак не хотят расстаться с ними,  а  в  ряде  случаев  полуверят  в  них  и
сегодня. Разве мало людей предпочтут сделать крюк, лишь  бы  не  пройти  под
приставной лестницей? Разве мало тех, кто чувствует неприятный холодок, если
черная кошка перебежит дорогу? Разве редки те, кто втайне ото всех и сегодня
носит с собой кроличью лапку, а если не лапку,  то  иной  амулет,  например,
монетку или какой-нибудь дурацкий значок? Разве редки те, кто на досуге  все
еще ищет клевер в четыре лепестка? Может, это делается  не  вполне  серьезно
или даже с самоиронией, призванной прикрыть несовременное поведение,  однако
поступки таких людей сами по себе выдают живущие в них страхи,  уцелевшие  с
пещерных времен, вечное человеческое  стремление  защититься  от  невезения,
черной магии, дурного глаза,  -  как  ни  называй  подобные  вещи,  суть  не
меняется.
   Дьявол  изволил  жаловаться,   что   простенькие,   бездумные   пословицы
доставляют его миру много хлопот, поскольку  трактуются  там  как  законы  и
принципы. И уж если в мире  дьявола  руководством  к  действию  стала  такая
бессмыслица, как "трижды испытан  -  заговорен",  то  в  потенциальной  силе
обыкновенного заклятья даже сомневаться не приходится.
   Ну  хорошо,  заклятья  действуют   там,   но   каким   образом   возможно
распространить их на наш собственный мир, где  физические  законы  вроде  бы
должны успешно им противостоять? Хотя,  коль  на  то  пошло,  идея  заклятья
рождена не кем-нибудь, а самим человеком. Человек измыслил заклятья, а затем
передал их в пользование другому миру, и если теперь другой мир обернул их и
использовал против нас, то мы этого по справедливости заслуживаем.
   Разумеется, с точки зрения логики,  общепринятой  среди  людей,  все  мои
рассуждения  -  сущая  белиберда,  но  машины,  замершие   на   автострадах,
неработающие телефоны, умолкшее радио и погасшие телевизоры - не  белиберда,
а  беспощадная  реальность.  Можно  сколько  угодно  отрицать  действенность
заклятий - но оглянись вокруг, и  убедишься,  что  они  действуют,  еще  как
действуют.
   Вот уж ситуация, - сказал я себе, - нарочно не придумаешь... Если  машины
не заводятся, если поезда не движутся, если  связи  нет  и  не  предвидится,
страну буквально через  неделю  ждет  катастрофа.  Без  транспорта  и  связи
заскрежещет, содрогнется и замрет вся национальная  экономика.  В  городских
центрах неизбежно скажется нехватка  продуктов,  тем  более,  что  население
примется в спешке скупать их про запас. Многим не хватит, и  голодные  толпы
ринутся из городов в поисках пищи во всех направлениях, где есть надежда  ее
найти.
   Не приходилось сомневаться, что уже сейчас налицо первые признаки паники.
Столкнувшись с неизвестностью, при отсутствии привычного потока  информации,
люди пускают в ход домыслы и  слухи.  Через  день-другой,  подогретая  этими
слухами, паника достигнет ошеломляющих масштабов.
   Похоже, что роду человеческому нанесен удар, от которого, если не принять
каких-то ответных мер, он может и не оправиться. Сложное общественное здание
в нынешнем его виде во многом опирается на средства быстрого передвижения  и
мгновенной связи. Уберите эти две опоры - и все  хрупкое  здание,  вероятно,
тут же развалится на куски. Через месяц  от  него,  вчера  еще  горделивого,
просто ничего не останется.  Человек  будет  отброшен  вспять,  к  состоянию
варварства, и страну наводнят кочующие орды, отчаянно ищущие  хоть  каких-то
средств к существованию.
   В моем распоряжении был не слух, а точный ответ, - я знал, что произошло,
- но, конечно же, я понятия не имел, что теперь предпринять. Да и тот ответ,
которым я располагал, если разобраться, тоже никого не устроит. Мне никто не
поверит, а скорее всего никто даже не наберется  терпения,  чтобы  выслушать
меня  толком.  Подобная  ситуация  не  может  не  породить  кучу   полоумных
объяснений, и мой рассказ займет место в том же ряду -  еще  одно  полоумное
объяснение.
   Тетка высунула голову из кухни и спросила:
   - Я вас раньше не видела. Вы,  наверно,  приезжий?  -  Я  кивнул,  и  она
продолжала:
   - Тут теперь много приезжих.  Все  с  автострады.  Кое-кто  за  тридевять
земель от дома, и теперь им никак не попасть обратно...
   - Железные-то дороги, должно быть, действуют... Она покачала головой.
   - Не думаю. До ближайшей миль двадцать, и люди говорят - поезда  тоже  не
ходят.
   - А где мы сейчас находимся?
   Тетка смерила меня подозрительным взглядом. -  Сдается  мне,  вы  с  луны
свалились, ничего ни о чем не знаете. - Я промолчал, и она  в  конце  концов
сообщила то, что мне было нужно:
   - Вашингтон в тридцати милях отсюда.
   - Спасибо, - сказал я.
   - Неблизкая прогулочка, особенно в такой  денек.  Ближе  к  вечеру  будет
настоящее пекло. Вы и правда собрались идти пешком до самого Вашингтона?
   - Не исключено, - отозвался я, и она вернулась на кухню.
   Значит, до Вашингтона тридцать миль. А до Геттисберга сколько получится -
шестьдесят или больше? И нет никакой уверенности, - напомнил я себе,  -  что
Кэти в Геттисберге...
   Надо решать - Вашингтон или Геттисберг?
   В Вашингтоне, конечно же, есть люди, которым следовало бы узнать, которые
вправе узнать то, что я могу рассказать, однако крайне сомнительно, что  они
пожелают меня слушать. У меня в Вашингтоне есть друзья, в  том  числе  и  на
высоких постах, и еще больше добрых знакомых, но найдется ли среди них  хоть
один, кто выслушает меня со вниманием? Я перебрал в уме десяток кандидатов и
не обнаружил среди них ни одного, кто отнесся  бы  ко  мне  всерьез.  Прежде
всего, они просто не посмеют себе этого позволить, не захотят стать  мишенью
вежливых насмешек, неизбежных в случае, если кто-то попытается поверить  мне
хоть отчасти. Приходилось прийти к выводу, что в  Вашингтоне  я  не  добьюсь
ничего, сколько бы ни колотился головой о каменные стены.
   С учетом такого вывода, и все мои чувства кричали об этом  в  голос,  мне
следовало со всех ног броситься туда, где Кэти. Раз уж мир готов развалиться
ко всем чертям, нам лучше быть вместе, когда это случится. Она  единственная
знает то же, что и я, она единственная способна понять уготованные мне муки,
единственная, кто отнесется ко мне с симпатией и  если  будет  в  силах,  то
поможет.
   Хотя нет, в душе моей было нечто  большее,  чем  надежда  на  симпатию  и
помощь. Во мне жило воспоминание о том, как она прильнула  ко  мне,  излучая
обаяние и теплоту, каким счастьем засветилось ее лицо, когда она глянула  на
меня в отсветах ведьминого очага. Вот так, - подумалось мне,  -  после  всех
лет скитаний и женщин дальних заморских стран  оказывается,  что  мне  нужна
Кэти. Меня потянуло на землю моего детства, я не был  уверен,  что  поступаю
правильно, не знал, что я там найду, а оказывается, там была Кэти...
   Тетка поставила передо мной яичницу с беконом, и я  принялся  за  еду.  И
тут, во время еды, меня посетила нелогичная мыслишка, прокралась  исподтишка
и завладела мной не спросясь.  Я  старался  отогнать  ее  -  ведь  она  была
безрассудной, ее было нельзя обосновать. Но чем настойчивее я гнал  ее,  тем
упорнее она возвращалась и укреплялась во мне. Я все сильнее подозревал, что
найду Кэти не в Геттисберге, а в Вашингтоне у ограды Белого  дома,  что  она
ждет меня, подкармливая тамошних белок.
   Несомненно, мы толковали с ней о белках в тот вечер, когда я провожал  ее
домой, но кто из нас завел этот разговор и как вообще это было?  Нет,  я  не
мог припомнить ничего, кроме того, что разговор действительно имел место,  -
и положительно был уверен, что в том разговоре не было ни словечка,  которое
могло бы навести меня на  нынешнюю  мысль.  Но  вопреки  всему  я  продолжал
пребывать в глубоком, неподвластном мне убеждении, что найду Кэти  у  Белого
дома. Хуже  того,  убеждение  это  постепенно  смешалось  с  уверенностью  в
неотложности дела. Я чувствовал, что обязан попасть в  Вашингтон  как  можно
скорее, иначе я ее упущу.
   - Мистер, - подала голос тетка из-за стойки, -  где  это  вы  расцарапали
себе лицо?
   - Упал, - отозвался я.
   - И на голове у вас здоровая ссадина. Смотрите, как  бы  не  воспалилась.
Вам бы к врачу наведаться.
   - Некогда мне, - огрызнулся я.
   - Тут в двух шагах живет  старый  док  Бейтс.  Больных  у  него  немного,
очередей не бывает. Он не Бог весть что, старый док, но  уж  со  ссадиной-то
управится...
   - Да не могу я. Мне правда надо в Вашингтон не теряя ни минуты. Не могу я
задерживаться.
   - Знаете, у меня на кухне есть йод. Я  могу  и  сама  промыть  ссадину  и
смазать йодом. Наверное, найдется и чистое  полотенце  для  перевязки,  чтоб
грязь  не  попадала.  Нельзя  вам  шляться  с  эдакой   ссадиной,   занесете
инфекцию... - Я знай себе ел, она смотрела на меня, потом добавила:
   - Не думайте, мистер, мне это нетрудно. И я знаю, как это делается.  Я  в
свое время сестрой работала. Должно быть, мозгами тронулась, когда променяла
профессию на такую вот забегаловку...
   - Вы говорили, у вашего сынишки есть велосипед, - перебил я. -  Слушайте,
а он не согласится продать его?
   - Ну не знаю. Штуковина вроде отслужила свой срок и немногого стоит, да и
нужна ему, чтоб ездить за яйцами...
   - Я дам за велосипед хорошую цену, - настаивал я.
   - Спрошу у него, - поколебавшись, сказала она. - Но ведь мы с вами  можем
продолжить разговор на кухне. Я поищу йод. Ну не могу я позволить  вам  уйти
отсюда с разодранной головой...

Глава 18

   Тетка предсказывала, что день превратится в пекло, и  была  права.  Волны
жара, отражаясь от бетонного покрытия, катились мне навстречу. Небо сверкало
как латунная чаша, воздух обжигал, и не было ни  ветерка,  чтобы  хоть  чуть
колыхнуть его.
   Поначалу велосипед  доставил  мне  несколько  неприятных  минут,  но  уже
две-три мили спустя тело начало припоминать навыки, сохранившиеся с детства,
и я стал управляться с педалями довольно  уверенно.  Ехать  было,  может,  и
нелегко, но, разумеется, легче, чем идти пешком, - и разве у меня  оставался
выбор?
   Я сказал тетке, что дам за велосипед хорошую цену, и она поймала меня  на
слове. Сто долларов - почти все деньги, какие у меня были. Сто  долларов  за
допотопную железяку" скрепленную на живую нитку  проволочками  и  случайны