Эск понимала, что должна проявить мужество,  но  в  такую  ночь  мужества
хватило только на то время, пока горела свеча. Девочка плотно зажмурилась  и
снова на ощупь двинулась к двери.
   В очаге что-то глухо стукнуло - это упал  большой  кусок  сажи,  -  и  из
дымохода до Эск донеслось отчаянное  царапанье.  Девочка  отодвинула  засов,
распахнула дверь и стремглав выскочила в ночь.
   Холод ножом резанул по лицу. От мороза на снегу образовалась корка наста.
Эск было все равно куда бежать, но тихий ужас вселил в нее жгучую  решимость
добраться до этого "все равно куда" как можно скорее.

   Ворона, окруженная клубами сажи и раздраженно  бормочущая  себе  под  нос
вороньи проклятья,  тяжело  приземлилась  в  очаг  и  запрыгала  в  темноту.
Мгновение спустя  послышались  стук  щеколды  лестничной  двери  и  хлопанье
крыльев по ступенькам.

   Эск подняла руку и принялась ощупывать дерево в поисках зарубок. На  этот
раз ей повезло, но сочетание точек и желобков поведало ей, что она оказалась
примерно в миле от деревни и бежала совсем не в ту сторону.
   В небе сияла похожая на головку сыра луна, мелкие, яркие  и  безжалостные
звезды  были  рассыпаны  по  черному  покрывалу.  Окружающий   девочку   лес
представлял собой узор из теней и бледного снега.  От  зорких  глаз  Эск  не
укрылось, что далеко не все тени намереваются стоять неподвижно.
   В деревне все знали, что в горах водятся волки - иногда по ночам  их  вой
эхом прокатывался по  высоким  пикам.  Однако  звери  редко  приближались  к
человеческому жилью - современные волки были потомками тех, кто  выжил  лишь
благодаря твердо усвоенному правилу: о человечинку можно обломать зубы.
   Но погода стояла суровая, и  эта  стая  была  достаточно  голодна,  чтобы
напрочь позабыть о естественном отборе.
   Эск припомнила то, чему учили  всех  детей.  Залезь  на  дерево.  Разожги
огонь. Если ничего другого не остается, найди  палку  и,  по  меньшей  мере,
задай зверюгам хорошую трепку. Ни в коем случае не пытайся убежать.
   Дерево за ее спиной было березой - гладкой и неприступной.
   Эск увидела, как от раскинувшегося перед  ней  озера  темноты  отделяется
длинная тень и медленно  приближается.  Усталая,  перепуганная,  неспособная
больше соображать, девочка упала на колени в обжегший холодом снег  и  стала
разгребать его, отчаянно пытаясь отыскать какую-нибудь палку.

   Матушка Ветровоск открыла глаза  и  уставилась  в  потолок,  который  был
покрыт трещинами и провисал, как верх палатки.
   Она сосредоточилась на том, что у нее руки, а не крылья, и что ей уже  не
нужно прыгать, чтобы передвигаться. После Заимствования  следовало  немножко
полежать, чтобы разум привык к собственному телу, но сейчас у нее просто  не
было времени.
   - Черт побери эту девчонку, - пробормотала она и попыталась  взлететь  на
спинку кровати.
   Ворона - которая проделывала этот трюк не первую  дюжину  раз  и  считала
(если птицы вообще могут считать, а это бывает крайне редко), что постоянный
стол, состоящий из обрезков ветчины и отборных кухонных  отходов,  и  теплый
насест по ночам  вполне  стоят  того,  чтобы  время  от  времени  испытывать
неудобство, пуская матушку к себе  в  голову,  -  эта  ворона  наблюдала  за
старухой с легким интересом.
   Матушка отыскала башмаки и шумно загромыхала вниз по ступенькам, подавляя
в себе заманчивые поползновения просто взять и спланировать вниз. Дверь была
открыта настежь, и на полу уже намело небольшой сугроб мелкого снега.
   - Вот зараза,  -  выругалась  она,  спрашивая  себя,  стоит  ли  пытаться
отыскать сознание Эск.
   Однако сознание человека не настолько четкое, как сознание животного,  да
и в любом случае суперсознание леса делало поиск не менее  сложной  задачей,
чем попытку расслышать рев водопада  за  яростным  громыханием  грозы.  Зато
матушка сразу почувствовала сознание волчьей стаи. Оно  походило  на  резкий
смрад и наполняло рот вкусом крови.
   Матушка различила на корке наста маленькие следы,  наполовину  засыпанные
снегом. Ругаясь и бормоча что-то себе под нос, матушка Ветровоск  закуталась
в шаль и выскочила из дома.

   Белая  кошка,  спящая  на  своей  личной  полочке   в   кухне,   услышала
подозрительные шорохи, доносящиеся из самого  темного  угла,  и  проснулась.
Кузнец, уводимый близкими к истерике сыновьями, заботливо  закрыл  за  собой
двери, и кошка любопытствуя взглянула на узкую тень, которая потыкала  замок
и проверила петли.
   Двери были дубовыми, затвердевшими от жары и времени, но это не  помешало
им отлететь на другую сторону улицы.
   Торопливо шагающий  по  дороге  кузнец  услышал  в  небе  какой-то  звук.
Услышала его и матушка. Это было целеустремленное гудение,  похожее  на  то,
какое издает пролетающая гусиная стая. Набухшие снегом тучи, оказавшиеся  на
пути предмета, вскипали и взвихривались.
   Волки тоже услышали подозрительный  шум.  Но  услышали  они  его  слишком
поздно. Источник гула пронесся на бреющем полете над верхушками  деревьев  и
спикировал на поляну.
   Матушке Ветровоск уже не нужно было приглядываться к цепочке следов.  Она
направилась прямиком туда,  где  мелькали  вспышки  потустороннего  света  и
откуда доносились странные посвисты, глухие удары и умоляющие  повизгивания.
Мимо нее промчалась пара волков; их уши были  прижаты  к  голове,  и  зверей
переполняла твердая решимость унести отсюда лапы  независимо  от  того,  что
встанет у них на пути.
   Затрещали ломающиеся ветки. Что-то большое и тяжелое приземлилось на елку
рядом с матушкой и, поскуливая, рухнуло  в  снег.  Еще  один  волк  пролетел
параллельно земле и врезался в ствол дерева.
   Наступила тишина.
   Матушка раздвинула покрытые снегом ветви.
   Она увидела широкий  круг  утоптанного  снега.  У  его  границы  валялось
несколько волков, либо мертвых, либо благоразумно решивших не шевелиться.
   Посох был воткнут в снег,  и  матушке,  опасливо  обходящей  его  кругом,
почудилось, будто он поворачивается, не выпуская ее из виду.
   В центре круга виднелся небольшой, туго свернувшийся комок.  С  некоторым
усилием матушка опустилась на колени и осторожно протянула к нему руку.
   Посох шевельнулся. Легкая, почти незаметная дрожь прокатилась по нему, но
рука матушки сразу остановилась, так и не дотронувшись  до  плеча  Эскарины.
Матушка  свирепо  уставилась  на  покрытую  резьбой   палку,   подбивая   ее
шевельнуться снова.
   Воздух сгустился. Потом посох словно отступил. Он  никуда  не  делся,  но
предельно  ясно  дал  старой  ведьме  понять,  что  это  не   поражение,   а
обыкновенный тактический маневр. Мол, ему, посоху, не хотелось бы, чтобы она
подумала, будто одержала победу, ибо это не так.
   Эск вздрогнула. Матушка рассеянно похлопала ее по спине.
   - Это я, девочка. Всего лишь старая матушка.
   Комок решил не разворачиваться. Матушка закусила губу. За свою жизнь  она
так и не научилась общаться с детьми, поскольку все время смотрела на них  -
если смотрела вообще - как на нечто среднее между людьми  и  животными.  Она
умела обращаться с младенцами. С одного  конца  вливаешь  молоко,  а  другой
поддерживаешь чистоту. Со взрослыми еще проще, потому  что  они  кормятся  и
содержат себя в чистоте сами. Но между младенцами  и  взрослыми  существовал
целый мир переживаний, которым она никогда по-настоящему не  интересовалась.
Насколько ей было известно, главное - не дать детям подхватить  какую-нибудь
смертельно опасную болезнь и надеяться, что все в конце концов образуется.
   Матушка пребывала в полной растерянности, но в то же время понимала,  что
ей необходимо что-то предпринять.
   - Сто, нехолосые волки нас напугали? - наугад высказалась она.
   Это, похоже, сработало, хотя попытка была далека от совершенства.
   - Мне, знаешь ли, уже восемь, - заявил приглушенный  голос  откуда-то  из
середины шара.
   - Люди, которым уже восемь, не сидят в снегу,  свернувшись  в  клубок,  -
парировала матушка, продираясь сквозь дебри разговора взрослого с ребенком.
   Шар ничего не ответил.
   - У меня дома, наверное, найдутся молоко и печенье, - рискнула матушка.
   Это не оказало на шар желаемого эффекта.
   - Эскарина Смит, если  ты  сию  же  минуту  не  начнешь  вести  себя  как
полагается, я тебя так отшлепаю!
   Эск осторожно высунула голову и буркнула:
   - А угрожать вовсе необязательно.
   Когда кузнец добрался до домика, матушка как раз подходила к двери,  ведя
за руку Эскарину. Мальчишки выглядывали из-за спины отца.
   - Э-э, - изрек кузнец, не совсем представляя себе, как начать разговор  с
человеком, который предположительно уже мертв. -  Мне,  э-э,  сообщили,  что
ты... нездорова.
   Он обернулся и смерил сыновей свирепым взглядом.
   - Я просто отдыхала и, должно быть, заснула. А сплю я очень крепко.
   - Ну да, - неуверенно отозвался кузнец. - Тогда ладно. А что случилось  с
Эск?
   - Немного напугалась, - ответила матушка, сжимая руку девочки. -  Тени  и
все такое. Ей нужно хорошенько отогреться.  Она  слегка  понервничала,  и  я
собиралась уложить ее спать в свою кровать, если ты не против.
   Кузнец слегка сомневался в том, что он не против, но твердо знал, что его
жена, подобно остальным женщинам в деревне, относится к матушке с  трепетным
уважением и что возражения могут выйти ему боком.
   - Что ж, прекрасно, прекрасно. Если тебе не трудно. Я пошлю за ней утром,
хорошо?
   - Договорились, - кивнула матушка. - Я пригласила бы тебя зайти, но камин
мой потух...
   - Нет-нет, не беспокойся, - торопливо заверил  ее  кузнец.  -  Меня  ужин
ждет. Подгорает, - добавил он,  искоса  взглянув  на  Гальту,  который  было
открыл рот, чтобы что-то сказать, но вовремя передумал.
   После того  как  они  ушли,  сопровождаемые  громкими,  отдающимися  эхом
протестами мальчишек, матушка втолкнула Эск  в  кухню  и  заперла  за  собой
дверь. Достав из своего запаса над кухонным шкафом две свечки, она зажгла их
и вытащила из старого сундука несколько  потрепанных,  но  теплых  шерстяных
одеял, от которых ощутимо несло нафталином. Закутав Эск, она усадила девочку
в качалку,  а  сама,  под  аккомпанемент  покряхтываний  и  скрип  суставов,
опустилась  на  колени  и  принялась  разводить  огонь.  Это  была   сложная
церемония, в которой  принимали  участие  сухие  древесные  грибы,  стружки,
расщепленные прутики и большое количество выдуваемого воздуха и проклятий.
   - Тебе не стоит так надрываться, матушка, - сказала Эск.
   Матушка  застыла  и  посмотрела  на  заднюю   стенку   камина.   Довольно
симпатичная стенка, ее много лет назад выковал кузнец, украсив орнаментом из
сменяющих друг друга сов и летучих мышей. Однако  в  данный  момент  рисунок
матушку не интересовал.
   - Вот как? - абсолютно бесстрастно отозвалась она.  -  Ты  небось  знаешь
лучший способ?
   - Ты могла бы наколдовать огонь.
   Матушка с величайшей  заботой  стала  поправлять  щепки  в  разгорающемся
пламени.
   - И как же, скажи на милость, я его наколдую? - осведомилась она, по всей
видимости обращая свой вопрос к задней стенке камина.
   - Э-э, - ответила Эск, - я... я не знаю. Но ты  сама  должна  это  знать.
Всем известно, что ты умеешь колдовать.
   - Есть колдовство, - заявила матушка, - а есть колдовство. Самое  важное,
девочка моя, - это знать, что можно делать  при  помощи  колдовства,  а  что
нельзя. И попомни мои слова, оно никогда не предназначалось для того,  чтобы
им разжигали огонь. Можешь быть в этом уверена.  Если  бы  Создатель  хотел,
чтобы мы для разжигания огня пользовались колдовством, он не дал  бы  нам...
э-э... спичек.
   - Но ты сможешь зажечь огонь колдовством? - настаивала Эск,  наблюдая  за
тем, как матушка вешает на крюк древний черный чайник. - Ну  если  захочешь?
Если бы это было позволено?
   - Возможно, - согласилась матушка, которая все равно не смогла  бы  этого
сделать: огонь не имел сознания, он не был живым, и это  лишь  две  из  трех
причин.
   - При помощи колдовства огонь бы сразу разгорелся...
   - То, что вообще стоит делать, можно делать как хорошо, так  и  плохо,  -
изрекла матушка, ища спасения в афоризмах,  последнем  прибежище  осаждаемых
детьми взрослых.
   - Да, но...
   - И никаких "но".
   Матушка порылась в темном деревянном ларце, стоящем  на  кухонном  шкафу.
Она  гордилась  своими   несравненными   познаниями,   касающимися   свойств
овцепикских  трав,  -  никто  лучше  ее  не  разбирался   в   многочисленных
достоинствах смятки, попутника и клюкалки, - но бывали  времена,  когда  для
достижения желаемого эффекта ей приходилось прибегать  к  небольшому  запасу
ревностно выменянных и заботливо сохраняемых лекарств из Заграницы (так,  по
мнению матушки, назывались все земли, находящиеся дальше, чем в дне пути  от
Дурного Зада).
   Она накрошила в кружку сухих красных листьев, добавила меда,  залила  все
это водой и сунула получившееся питье в руки Эск. Положив под решетку камина
большой круглый камень - позже  он,  завернутый  в  обрывок  одеяла,  станет
грелкой - и строго-настрого  заказав  девочке  вставать  с  кресла,  матушка
Ветровоск вышла в буфетную.
   Эск барабанила пятками по ножкам качалки и потягивала напиток. У него был
странный, перченый вкус. Она спросила себя, что это такое.  Ей,  разумеется,
уже доводилось пробовать матушкины  отвары  и  настои,  вечно  приправленные
медом, количество которого, определяемое лично матушкой, зависело  от  того,
притворяетесь ли вы  или  нет.  Эск  знала,  что  матушка  известна  на  все
Овцепикские горы благодаря специальным микстурам от болезней, о которых жена
кузнеца - и время от  времени  другие  молодые  женщины  -  говорила  только
намеками, приподняв брови и понизив голос...
   Когда матушка вернулась, Эск спала. Она не помнила, как ее  укладывали  в
постель и как матушка закрывала окно на задвижку.
   Ведьма вернулась на кухню и подтащила качалку поближе к огню.
   "В голове девочки что-то есть, - сказала она себе. - Что-то  таится  там,
внутри". Ей не хотелось думать, что именно, но  она  хорошо  помнила,  какая
участь постигла волков. И все эти разговоры  о  разжигании  огня  с  помощью
колдовства... Так его разжигали волшебники,  эту  магию  им  преподавали  на
первом курсе Университета.
   Матушка вздохнула. Удостовериться в этом можно только одним способом. Она
начинала чувствовать себя слишком старой для подобных фокусов.
   Взяв свечу, матушка прошла через буфетную в пристройку,  где  размещались
ее козы. Находящиеся в своих стойлах три меховых шара равнодушно  уставились
на хозяйку. Три рта ритмично хрустели положенным рационом сена.  Воздух  был
теплым и слегка попахивал кишечными газами.
   Наверху, среди балок,  сидела  небольшая  сова,  одно  из  многочисленных
существ, обнаруживших, что жизнь  с  матушкой  вполне  окупает  испытываемые
время от времени неудобства. Повинуясь зову  матушки,  сова  слетела  ей  на
руку, и старая ведьма,  задумчиво  поглаживая  мягкие  перышки,  осмотрелась
вокруг, ища куда бы прилечь. Ворох сена сойдет.
   Она задула свечу и легла в сено; сова сидела у нее на пальце.
   Козы жевали, рыгали и глотали, проводя за этим занятием уютную ночь. Лишь
издаваемые ими звуки нарушали ночную тишину.
   Тело матушки замерло. Сова почувствовала, как ведьма проникает в ее мозг,
и вежливо  подвинулась.  Матушка  еще  пожалеет  об  этом  перемещении;  два
Заимствования в один день - и утром она будет совершенно разбита и  одержима
страстным желанием жрать мышей. Раньше, в младые годы, ей это было нипочем -
она бегала с оленями, охотилась с лисами, узнавала  странные  темные  обычаи
кротов  и  редко  проводила  ночь  в  собственном  теле.  Но   с   возрастом
Заимствование давалось ей все труднее и труднее, особенно возвращение. Может
быть, скоро наступит момент, когда она не сможет вернуться и оставшееся дома
тело превратится в груду мертвой плоти... Хотя, честно говоря, это не  такая
уж и плохая смерть.
   Волшебникам подобные вещи знать не полагалось. Если маги  и  проникали  в
сознание другого существа, то делали это как воры  -  не  из  коварства,  но
потому, что им, тупым болванам, просто не приходило  в  голову  сделать  это
как-то иначе. Да и зачем им захватывать контроль над телом совы? Они  же  не
умеют летать, этому надо учиться целую  жизнь.  Тогда  как  ненасильственный
способ состоит в том, чтобы вселиться в мозг птицы и направлять его  так  же
мягко, как ветер шевелит листья.
   Сова встрепенулась, взлетела на узкий подоконник и бесшумно  выскользнула
в ночь.
   Облака уже разошлись, и в свете полупрозрачной  луны  заманчиво  сверкали
горы. Бесшумно скользя  между  рядами  деревьев,  матушка  смотрела  на  мир
совиными глазами. Когда этому научишься, только так и стоит  путешествовать!
Больше всего ей нравилось Заимствовать птиц, исследуя с их помощью  укромные
высокогорные долины, куда не ступала нога человека;  потаенные  озера  между
черными утесами; крошечные, обнесенные стенами поля на клочках ровной земли,
примостившихся на отвесных  скалистых  склонах,  -  владения  неприметных  и
скрытных существ. Однажды она  путешествовала  с  гусями,  пролетающими  над
горами каждую весну и осень, и до смерти перепугалась, когда обнаружила, что
чуть было не вылетела за точку возврата.
   Сова покинула лес, скользнула над деревенскими крышами и,  подняв  облако
снега, приземлилась на самой большой, заросшей омелой яблоне в саду кузнеца.
   Не успели ее когти коснуться ветки, как  она  поняла,  что  не  ошиблась.
Дерево отвергало ее, она чувствовала, как оно пытается столкнуть ее.
   "Я не уйду", - подумала она.
   "Ну давай, терроризируй меня, - в тишине ночи произнесло дерево. - Если я
дерево, значит, можно, да? Вот она, типичная баба".
   "По крайней мере, сейчас от тебя хоть какая-то польза  есть,  -  в  ответ
подумала матушка. - Лучше быть деревом, чем волшебником, а?"
   "Это не такая уж плохая жизнь, - заявило дерево. - Солнце. Свежий воздух.
Время для раздумий. А весной - пчелы".
   В том, как дерево промурлыкало "пчелы", было нечто столь  сладострастное,
что у матушки, содержащей несколько ульев, пропало всякое желание есть  мед.
Она почувствовала  себя  так,  как  будто  ей  напомнили,  что  яйца  -  это
нерожденные цыплята.
   "Я здесь по поводу девочки, Эскарины", - прошипела она.
   "Многообещающий ребенок, - подумало дерево. - Я с интересом слежу за ней.
И она любит яблоки".
   "Ах ты свинья!" - воскликнула шокированная матушка.
   "А что я такого сказал? Может, мне еще извиниться перед тобой за то,  что
я не дышу?"
   Матушка придвинулась ближе к стволу.
   "Ты должен отпустить ее, - приказала она. - Магия начинает  просачиваться
наружу".
   "Уже? Я потрясен", - сказало дерево.
   "Это неправильная магия! - выкрикнула матушка. - Это  магия  волшебников,
не женская магия! Эск пока не знает, что это  такое,  но  сегодня  ночью  ее
магия убила дюжину волков!"
   "Великолепно!" - откликнулось дерево.
   Матушка заухала от ярости.
   "Великолепно? А что если она  поспорит  со  своими  братьями  и  случайно
выйдет из себя, а?"
   Дерево пожало плечами. С его ветвей посыпались снежные хлопья.
   "Тогда ты должна обучить ее".
   "Обучить? Много я знаю о том, как учат волшебников!"
   "Пошли  ее  в  Университет".  "Она  же  женщина!"  -   заорала   матушка,
подпрыгивая вверх-вниз на своей ветке. "Ну и что? Кто сказал,  что  женщинам
не дано быть волшебниками?"
   Матушка заколебалась. С тем же  успехом  дерево  могло  спросить,  почему
рыбам не дано быть птицами. Она сделала глубокий вздох и заговорила. Но  тут
же  остановилась.  Она  знала,  что  должен  существовать  резкий,   колкий,
уничтожающий и, прежде всего, самоочевидный ответ. Вот только, к ее крайнему
раздражению, он никак не приходил ей в голову.
   "Женщины никогда не были волшебниками. Это против природы. Ты еще  скажи,
что мужчина может стать ведьмой".
   "Если определять ведьму как человека, который поклоняется  всесозидающему
на