я женщина-волшебник Плоского мира спала
и не видела во сне ничего особенного.
   Белая кошка дремала  на  личной  полочке  рядом  с  горном.  Единственным
звуком, раздающимся в теплой кузнице, было потрескивание  углей,  остывающих
под пеплом.
   Посох стоял в углу, где ему и хотелось стоять, окутанный тенями,  которые
были чуть более черными, чем обычно.
   Время шло, в чем, собственно, и состояла его основная работа.
   В кузнице что-то слабо зазвенело, пронесся порыв воздуха. Какое-то  время
спустя белая  кошка  уселась  на  своей  лежанке  и  принялась  с  интересом
наблюдать за происходящим.

   Наступил рассвет. Здесь, в Овцепикских  горах,  рассветы  выглядят  очень
впечатляюще, особенно если  гроза  очистит  воздух.  Из  долины,  занимаемой
Дурным Задом, открывался вид на менее высокие горы  и  предгорья,  озаряемые
ранним утренним светом, который медленно лился по их склонам (потому  что  в
мощном магическом поле Диска свет никогда никуда  не  спешит)  пурпурными  и
оранжевыми красками. Дальше расстилались обширные равнины, все еще утопающие
в тени. Еще дальше изредка поблескивало море.
   По сути дела, отсюда можно было увидеть весь Плоский мир до самого Края.
   Причем это не поэтический образ, а простой и непреложный факт,  поскольку
Диск имеет плоскую поверхность. Более того, всем известно, что передвигается
Плоский мир на спинах четырех слонов, которые,  в  свою  очередь,  стоят  на
панцире А'Туина, Великой Небесной Черепахи.
   Внизу, в долине, Дурной Зад начинает просыпаться. Кузнец только что зашел
в кузницу и с удивлением обнаружил,  что  в  ней  царит  порядок,  коего  не
наблюдалось здесь ни разу за последние сто лет.  Все  инструменты  лежат  на
своих местах, пол подметен, а горн подготовлен к тому, чтобы разжечь  в  нем
огонь. Кузнец сидит на наковальне, которая оказалась передвинутой  в  другой
конец кузницы, смотрит на посох и пытается думать.

   В течение семи лет не происходило ничего важного, если не  считать  того,
что одна из яблонь в саду кузнеца заметно обогнала в росте своих сестриц. На
нее частенько лазила маленькая девочка с каштановыми волосами, дыркой  между
передними зубами и чертами лица, которые обещали стать  если  не  красивыми,
то, по крайней мере, интересными.
   Ее назвали Эскариной - без всяких на то особых причин, просто  ее  родной
матери нравилось, как звучит это имя. Хотя матушка Ветровоск не  переставала
внимательно присматриваться к  девочке,  ей  так  и  не  удалось  обнаружить
никаких признаков магии. Ну да, Эскарина, в  отличие  от  обычных  маленьких
девочек, проводила гораздо больше времени, лазая  по  деревьям  и  носясь  с
воплями по двору, но девочке, четверо старших братьев  которой  до  сих  пор
живут дома, можно многое простить. Так что ведьма постепенно  успокоилась  и
начала думать, что магия все-таки не привилась.
   Но магия имеет привычку затаиваться, словно грабли в траве.

   Снова наступила зима, которая на этот раз выдалась суровой. Облака, точно
большие толстые бараны, висели  над  Овцепикскими  горами,  заполняя  лощины
снегом и превращая леса в безмолвные мрачные пещеры.  Перевалы  завалило,  и
следующий караван ожидался только весной. Дурной Зад превратился в маленький
островок тепла и света.
   - Я беспокоюсь за матушку Ветровоск, - как-то раз  за  завтраком  сказала
мать Эскарины. - Что-то в последнее время ее не видать.
   Кузнец мрачно посмотрел на жену поверх ложки с овсяной кашей.
   - А я и не жалуюсь. У нее...
   - Слишком длинный нос, - вставила Эск.
   Родители уставились на девочку свирепыми взглядами.
   - У тебя нет никаких оснований для подобных обвинений, -  строго  заявила
мать.
   - Но папа говорил, что она вечно сует свой...
   - Эскарина!
   - Но он...
   - Я сказала...
   - Да, но он действительно говорил, что у нее...
   Кузнец дотянулся до дочери и шлепнул ее по попе. Шлепок  вышел  не  очень
сильным, но кузнец все равно пожалел о содеянном. Мальчишкам  доставалось  и
от его ладони, и - когда они того заслуживали - от его ремня. Однако беда  с
дочерью заключалась  не  в  обычном  непослушании,  а  в  досадной  привычке
продолжать спор, когда его давно следовало закончить. Это  всегда  приводило
кузнеца в смятение.
   Эскарина ударилась в слезы. Кузнец, злой и сконфуженный своим поведением,
поднялся из-за стола и, громко топая, удалился в кузницу.
   Оттуда донесся громкий треск, за которым последовал глухой удар.
   Кузнеца нашли лежащим на полу без сознания.  Впоследствии  он  утверждал,
что ударился лбом о притолоку. Правда, роста он был невысокого и раньше  без
труда проходил в дверь... Во всяком случае,  по  его  мнению,  к  смазанному
пятну, мелькнувшему в  самом  темном  углу  кузницы,  случившееся  не  имело
никакого отношения.
   Каким-то образом эти события наложили отпечаток  на  весь  день,  который
стал днем битой посуды, днем, когда все мешались друг у друга под  ногами  и
раздражались без причины. Мать Эскарины разбила кувшин, который  принадлежал
еще ее бабке, а на чердаке заплесневел целый  ящик  яблок.  Горн  в  кузнице
заупрямился  и  наотрез  отказывался  разгораться.  Джаймс,   старший   сын,
поскользнулся на раскатанном льду на дороге и  вывихнул  руку.  Белая  кошка
или,  возможно,  кто-то  из  ее  потомков  -  кошки  вели  свою  собственную
уединенную и сложную жизнь на сеновале рядом с кузницей - ни  с  того  ни  с
сего залезла в дымоход и наотрез  отказалась  спускаться  вниз.  Даже  небо,
нависающее над деревней, стало похоже на старый матрац, а  воздух,  несмотря
на свежевыпавший снег, казался каким-то спертым.
   Истерзанные нервы, скука и дурное настроение заставляли атмосферу гудеть,
словно перед грозой.
   - Ну ладно! Все. С меня хватит!  -  выкрикнула  мать  Эскарины.  -  Церн,
возьми Гальту и Эск, проведайте-ка вы матушку... А где Эск?
   Два младших брата,  затеявшие  под  столом  лишенную  всякого  энтузиазма
драку, подняли головы.
   - Она ушла в сад, - сообщил Гальта. - Снова.
   - Ну так приведи ее - и отправляйтесь.
   - Но там холодно!
   - И снег вот-вот пойдет!
   - До дома матушки всего одна миля, и дорога расчищена. Кроме  того,  кому
это так не терпелось выскочить на улицу,  когда  впервые  пошел  снег?  Марш
отсюда, и не возвращайтесь, пока у вас не исправится настроение.
   Эскарину нашли сидящей в развилке большой яблони. Мальчики  недолюбливали
это дерево. Прежде всего, оно  настолько  заросло  омелой,  что  даже  зимой
выглядело зеленым. Яблоки, которые оно приносило, были  мелкими  и  за  одну
ночь из кислятины, от которой сводило  живот,  превращались  в  переспевшие,
прогнившие, гудящие от ос огрызки. Хотя  с  виду  на  яблоню  было  нетрудно
залезть, в самый неподходящий момент на ней, как  правило,  ломались  ветки.
Церн клятвенно заверял, что как-то раз одна ветка, после того как  он  залез
на яблоню, нарочно вывернулась у него из-под ног.  Но  дерево  терпело  Эск,
которая обычно шла посидеть на нем, когда была чем-то раздражена или сыта по
горло и когда ей хотелось побыть одной. Мальчики интуитивно чувствовали, что
неотъемлемое  право  каждого  брата  нежно  мучить  свою  младшую  сестричку
заканчивается у ствола этой яблони. Так что они  кинули  в  Эск  снежком.  И
промахнулись.
   - Мы идем проведать старуху Ветровоск.
   - Но тебе не обязательно увязываться за нами.
   - Потому что из-за тебя нам придется идти медленнее, да  и  ты  наверняка
скоро опять разревешься.
   Эск бросила на  них  серьезный  взгляд.  Она  редко  плакала,  ей  всегда
казалось, что слезами многого не добьешься.
   - Если вы так не хотите брать меня с собой, тогда я пойду, - заявила она.
   Среди братьев и сестер подобные вещи сходят за логику.
   - О, мы очень хотим, чтобы ты пошла с нами, - быстро откликнулся Гальта.
   - Рада слышать, - сказала Эск, спрыгивая на утоптанный снег.
   Они прихватили с собой корзинку,  в  которой  лежали  копченые  колбаски,
вареные яйца и - поскольку их мать была не только щедрой, но и расчетливой -
большая банка персикового варенья, которое в семье никто не любил. Но каждый
год, когда созревали маленькие дикие персики, мама упорно варила его вновь.
   Жители Дурного Зада научились уживаться  с  долгими  зимними  снегами,  и
ведущие из деревни дороги были ограждены с обочин досками,  чтобы  уменьшить
заносы и не дать путникам заплутать. Впрочем, если человек  жил  поблизости,
он мог плутать сколько угодно,  потому  что  какой-то  невоспетый  потомками
местный гений, заседавший в деревенском совете  несколько  поколений  назад,
выступил с идеей пометить зарубками каждое десятое дерево в лесу  в  радиусе
двух миль от деревни. На это ушли века,  и  с  тех  пор  каждый  мужчина,  у
которого выдался свободный часок, немедленно отправлялся обновлять  зарубки,
но зимой, когда в снежном буране  человек  может  заблудиться  в  нескольких
шагах от собственного дома, не одна жизнь была спасена  узором  из  зарубок,
нащупанным испытующими пальцами под налипшим снегом.
   Когда трое детей свернули с дороги и начали подниматься по тропе к домику
ведьмы, который летом утопал в буйно разросшихся кустах  малины  и  странной
ведьмовской траве, снова пошел снег.
   - Никаких следов, - заметил Церн.
   - Кроме лисьих, - поправил Гальта. - Говорят, она  умеет  превращаться  в
лисицу. В кого угодно. Даже в птицу. Поэтому всегда  знает,  что  происходит
вокруг.
   Они с опаской оглянулись по сторонам. На торчащем в отдалении пне  сидела
подозрительного вида ворона и внимательно наблюдала за ними.
   - Поговаривают, что за Треснувшим пиком живет целая семья, которая  умеет
оборачиваться волками, - продолжал Гальта  (он  никогда  не  отказывался  от
многообещающей темы, не развив ее до конца),  -  потому  что  однажды  ночью
кто-то подстрелил волка, а на следующий день их тетка хромала, и  у  нее  на
ноге была рана от стрелы...
   - А я думаю, что люди  не  могут  превращаться  в  животных,  -  медленно
произнесла Эск.
   - И с чего ты это взяла, госпожа Всезнайка?
   - Матушка очень большая. Если она обернется лисицей, что  станет  с  теми
кусками, которые не поместятся под шкуру?
   - Она их просто заколдовывает, и они исчезают, - заявил Церн.
   - По-моему, магия действует несколько иначе, - возразила  Эск.  -  Ты  не
можешь взять и заставить что-то случиться, это как... как качаются на  доске
- когда опускается один ее конец, другой обязательно поднимается...
   Ее голос постепенно затих.
   Братья смерили сестру испытующими взглядами.
   - Не могу представить себе матушку качающейся на доске, - заметил Гальта.
   Церн хихикнул.
   - Да нет, я хотела сказать, каждый раз, когда что-то  происходит,  должно
произойти и что-то другое... мне так кажется, - неуверенно  произнесла  Эск,
огибая более высокий, чем обычно,  сугроб.  -  Только...  в  противоположном
направлении.
   - Глупости, - перебил ее Гальта. - Вот помнишь, в прошлом году на ярмарку
приехал настоящий волшебник? Он еще делал так, что всякая  всячина  и  птицы
появлялись из ниоткуда. То есть это просто происходило, он произносил нужные
слова, взмахивал руками, и все случалось. Не было там никаких досок.
   - Зато были карусели, - вставил Церн. - И  такая  штука,  где  надо  было
бросать одни штуки в другие штуки, чтобы выиграть разные штуки. Ты,  Гальта,
ни разу не попал.
   - И ты тоже, ты еще сказал, что эти штуки специально приклеены  к  другим
штукам, чтобы их нельзя было сбить, а потом сказал...
   Разговор убрел куда-то в сторону, словно пара щенков. Эск  прислушивалась
к нему вполуха. "Я-то понимаю, что хотела сказать, - заверила  она  себя.  -
Творить  магию  легко,  нужно  только  найти  место,  где  все  находится  в
равновесии,  и  подтолкнуть.  Это  может  кто  угодно.  Здесь   нет   ничего
магического. Чудные слова и размахивание руками - это просто... это для..."
   Она окончательно запуталась, удивляясь самой себе. Мысль присутствовала в
ее сознании, маячила перед самым носом. Только  Эск  не  могла  выразить  ее
словами...
   Ужасно, когда находишь в своей голове интересные вещи и  не  знаешь,  что
они там делают. Это...
   - Шевели ногами, мы так целый день проходим.
   Она тряхнула головой и поспешила за братьями.
   Домик ведьмы состоял из стольких флигелей и пристроек, что понять, как он
выглядел изначально и существовал ли когда-нибудь вообще, было очень трудно.
Летом  он  был  окружен  грядками,  густо   заросшими   тем,   что   матушка
неопределенно величала "травами", то есть необычными растениями, волосатыми,
переплетающимися и  стелющимися  по  земле,  с  любопытными  цветками,  ярко
окрашенными плодами и неприятно набухшими стручками. Только  матушка  знала,
для чего они предназначаются, а любой дикий голубь, который с голодухи решал
позавтракать "травами", появлялся из грядок, хихикая про себя и натыкаясь на
все подряд (а иногда не появлялся вовсе).
   Сейчас огород был скрыт глубоко  под  снегом.  На  шесте  одиноко  хлопал
чулок-флюгер. Матушка не одобряла полеты, но некоторые из ее подруг  до  сих
пор пользовались метлами.
   - Дом выглядит заброшенным, - подметил Церн.
   - Дыма нет, - подхватил Гальта. "Окна похожи на глаза", -  подумала  Эск,
но оставила эту мысль при себе.
   - Это всего лишь дом матушки, - заявила она вслух. - Ничего особенного.
   Домик излучал пустоту. Они чувствовали это. Окна  действительно  походили
на глаза, черные и  угрожающие  на  фоне  белого  снега.  Ни  один  разумный
обитатель Овцепикских гор не допустит, чтобы зимой в его камине погас огонь,
- это вопрос чести.
   Эскарине захотелось  предложить  вернуться  домой,  но  она  знала,  что,
промолви она хоть слово, мальчишки умчатся со всех  ног.  Вместо  этого  она
сказала:
   - Мама говорит, что в туалете на гвоздике всегда висит ключ.
   Это предложение также не вызвало энтузиазма. Даже  в  самом  обыкновенном
незнакомом туалете обитают всякие мелкие ужасы типа осиных  гнезд,  огромных
пауков и таинственных существ, шуршащих на крыше. А  в  туалет  одной  семьи
однажды суровой зимой забрался небольшой медведь и залег там в спячку, из-за
чего все семейство страдало  острым  запором  до  тех  пор,  пока  мишка  не
согласился перебраться на сеновал. В туалете ведьмы могло встретиться вообще
все что угодно.
   - Я пойду посмотрю? - добавила Эск.
   - Иди, если тебе  так  хочется,  -  беспечно  отозвался  Гальта  и  почти
незаметно облегченно вздохнул.
   Когда Эск наконец открыла заметенную снегом дверь, представший  ее  взору
туалет был аккуратным, чистым и не  содержал  ничего  более  зловещего,  чем
старый календарь, точнее, половинки старого календаря, заботливо нацепленной
на гвоздик. С точки зрения философии, матушка  неодобрительно  относилась  к
чтению, но она никогда не стала бы утверждать, что книги, особенно книги  со
славными тонкими страничками, ни на что не годятся.
   Ключ лежал на полочке у  двери  вместе  с  куколкой  какой-то  бабочки  и
огрызком свечи. Стараясь не потревожить куколку, Эск осторожно взяла ключ  и
торопливо вернулась к братьям.
   К передней двери идти было бессмысленно. Через передние  двери  в  Дурном
Заду  ходили  только  новобрачные  и  покойники,   а   матушка   не   желала
присоединяться ни к тем, ни к другим. Дверь с  задней  стороны  домика  была
занесена снегом, и в бочке с водой уже давно не разбивали лед.
   К тому времени  как  они  прокопали  проход  к  двери  и  уговорили  ключ
повернуться в замке, в небе проглянуло заходящее солнце Плоского мира.
   Большая кухня была темной и промозглой, и в ней пахло снегом. Она  всегда
была темной, но они привыкли видеть в большом камине яркий огонь  и  вдыхать
густые пары матушкиного варева. Иногда от запахов начинала болеть голова или
мерещились всякие интересные штуковины.
   Окликая матушку, они  неуверенно  бродили  по  нижнему  этажу,  пока  Эск
наконец не решила, что больше тянуть время нельзя и надо  подняться  наверх.
Щелчок задвижки на двери, ведущей на узенькую  лестницу,  прозвучал  гораздо
громче, чем следовало.
   Матушка покоилась на кровати, и  ее  сложенные  крест-накрест  руки  были
прижаты к груди. Крошечное окошко распахнул ветер, и весь пол и всю  кровать
усеял мелкий снег.
   Эск уставилась на лоскутное одеяло, на  котором  лежала  женщина.  Иногда
какая-то незначительная деталь может разрастись и заполнить собой весь  мир.
Девочка почти не слышала плач Церна: она вспоминала,  как  две  зимы  назад,
когда выпало почти столько же снега и в кузнице было мало дел, ее  отец  шил
это одеяло, как он использовал лоскуты самых разнообразных тканей,  попавших
в Дурной Зад со всех концов света, - шелка, кожи оборотня, бумажного  хлопка
и шерсти турги. Поскольку шить он  не  умел,  получилась  довольно  странная
комковатая лепешка, больше похожая на плоскую черепаху,  чем  на  одеяло,  и
мать Эск великодушно решила подарить это творение матушке на свячельник...
   - Она умерла? - спросил Гальта,  будто  Эск  была  экспертом  в  подобных
делах.
   Эск уставилась на матушку  Ветровоск.  Лицо  старухи  выглядело  худым  и
серым. Мертвые что, так и  выглядят?  Разве  ее  грудная  клетка  не  должна
подниматься и опускаться?
   Гальта взял себя в руки.
   - Нам нужно привести кого-нибудь, и идти надо сейчас,  потому  что  скоро
станет темно, - решительно заявил он. - Но Церн останется здесь.
   Брат с ужасом посмотрел на него.
   - Зачем?
   - С мертвыми должен кто-то оставаться, - ответил Гальта. - Помнишь, когда
умер старый дядюшка Дергарт, отцу пришлось просидеть при свечах целую  ночь?
А иначе придет кто-нибудь страшный и заберет твою душу в...  куда-нибудь,  -
неуклюже  закончил  он.  -  Тогда  мертвецы  возвращаются  и  начинают  тебе
являться.
   Церн открыл рот, чтобы снова зареветь.
   - Я останусь, - торопливо вмешалась Эск. - Я не против.  Это  всего  лишь
матушка.
   Гальта с явным облегчением перевел дыхание.
   - Зажги свечи или что-нибудь  еще.  По-моему,  именно  так  и  полагается
поступать. А потом...
   Что-то заскреблось о подоконник. Приземлившаяся на него ворона, моргая, с
подозрением рассматривала детей. Гальта  заорал  и  швырнул  в  нее  шапкой.
Ворона, укоризненно каркая, улетела, и он закрыл окно.
   -  Я  видел  ее  здесь  раньше.  Наверное,  матушка   ее   подкармливает.
Подкармливала, - поправился он. - В общем, мы вернемся и приведем подмогу  -
это быстро. Идем, Церн.
   Они с грохотом скатились по темной лестнице. Эск проводила их  и  заперла
дверь.
   Солнце превратилось в алый  шар,  висящий  над  горами,  и  на  небе  уже
загорелось несколько ранних звезд.
   Эск побродила по кухне и наконец отыскала огрызок сальной свечи и огниво.
После долгих усилий ей удалось зажечь свечу, и Эск  поставила  ее  на  стол,
хотя на самом деле свеча не осветила кухню,  а  лишь  наполнила  ее  тенями.
Потом Эск уселась у холодного  очага  в  матушкино  кресло-качалку  и  стала
ждать.
   Время шло. Ничего не происходило.
   Затем кто-то  постучал  в  окно.  Эск  взяла  почти  догоревшую  свечу  и
посмотрела в толстые мутные стекла.
   На нее уставился желтый, круглый, как бусина, глаз.
   Свеча замигала в лужице растопленного сала и погасла.
   Эск застыла в полной неподвижности,  не  осмеливаясь  даже  дышать.  Стук
послышался снова. Потом он прекратился, и после  непродолжительного  затишья
задребезжала щеколда на двери.
   "Придет кто-нибудь страшный", - сказали мальчишки.
   Девочка на ощупь вернулась к качалке и чуть не упала, споткнувшись о нее.
Подтащив кресло  к  порогу,  она,  как  могла,  подперла  дверь.  Щеколда  в
последний раз звякнула и умолкла.
   Эск, прислушиваясь, ждала, пока у нее в  ушах  не  зазвенело  от  тишины.
Затем что-то тихо, но настойчиво забарабанило в маленькое  окошко  буфетной.
Через некоторое время все смолкло, а  мгновение  спустя  началось  заново  в
спальне у нее над головой -  тихий,  скребущий  звук,  звук,  который  могут
производить только когти.