жить в это дело деньги, с которыми я все  равно
не знаю, что делать, будет большей глупостью, чем для Барбары или  Эйса  -
вкладывать свое время, свои знания, труд?!
     - Да! Потому что у нее - навязчивый бред! А Эйс  тоже  теряет  разум,
когда дело касается этой женщины! Если ты отдашь им деньги - будешь  такой
же сумасшедшей, как они.
     Кэтти лишь засмеялась в ответ. А я  вдруг  с  болью  вспомнил  долгие
месяцы, когда чарующие звуки ее смеха, ее голоса были сплющены  и  глубоко
упрятаны страхом. И пристыженно подумал о собственной черствости; пойми  я
Кэтти раньше, в те дни, когда  ее  нужда  во  мне  была  особенно  сильна,
возможно, я и облегчил бы ей долгий и мучительный путь выздоровления.
     - Ну, пусть я сумасшедшая. А ты не думаешь, что, если я внесу деньги,
Приют даст мне полноправное членство? Но даже не в этом  дело.  Я  верю  в
Барбару. Даже наперекор всем вам. Я не собираюсь вас упрекать,  вы  вправе
быть скептиками. У вас есть, наверное,  масса  других  соображений  помимо
желания убедиться в истинности теории, которая, насколько можно судить, не
имеет никакой практической ценности; но для меня эти  сложные  соображения
не существуют. Я верю в Барбару, и все. Или, может, чувствую, что в  долгу
перед ней. С моими деньгами она построит аппарат.  А  тебе  я  это  говорю
только чтобы ты  знал  заранее.  Может,  ты  теперь  не  захочешь  на  мне
жениться.
     - Ты думаешь, я женюсь на тебе из-за твоих денег?
     Она улыбнулась.
     - Дорогой Ходж. Сколько в тебе еще от мальчишки!  Твоя  гордость  так
уязвлена, что даже голос изменился. Нет, я не думаю, что  ты  женишься  на
мне из-за денег. Даже если бы эта идея и пришла тебе в голову, она бы тебя
не привлекла. Она слишком практичная, слишком... взрослая. Не  для  Ходжа.
Но, думаю, ты вполне можешь не захотеть жениться  на  женщине,  которая  в
один прекрасный день взяла да и  отдала  все  свое  состояние.  Да  еще  -
Барбаре Хаггеруэллс.
     - Кэтти, ты хочешь от меня избавиться? Или испытать?
     На этот раз она от души рассмеялась.
     - Вот теперь я уверена, что ты на мне женишься в конце концов, и даже
станешь хоть и озадаченным, но вполне управляемым мужем. Мой честный Ходж!
Изучай свою войну. Вещей более простых и  менее  грубых  тебе  никогда  не
понять.
     Мне так и не удалось отговорить  ее  от  этого  донкихотского  жеста.
Может, я и не  понимал  каких-то  тонкостей,  но  уж  Барбару-то  я  знал.
Предчувствуя, что ее просьбу о дополнительных  ассигнованиях  товарищество
отвергнет, она вполне сознательно обхаживала Кэтти, чтобы  воспользоваться
ее  великодушием.  Теперь,  получив  желаемое,  она   просто   забудет   о
существовании Кэтти, или снова начнет злобствовать.
     Она не сделала ни того, ни другого. Их  дружба  все  крепла.  Словарь
Кэтти обогатился такими перлами,  как  "магнит",  "соленоид",  "индукция",
"элементарная частица", "световой год",  "континуум"  и  множеством  иных,
столь же непонятных и неинтересных для меня. Захлебываясь от благоговения,
она  рассказывала  о  странной,   причудливой   конструкции,   мало-помалу
выраставшей в монтажной - в то  время,  как  все  мои  мысли  были  заняты
действиями   корпуса   Юэлла    (*36),    пушками-парротами    (*37),    и
метеорологическими сводками по Пенсильвании за июль 1863 года.
     Знаменитая издательская фирма "Тикнор, Харкорт и Кнорф" заключила  со
мной договор на книгу - в  Соединенных  Штатах  не  нашлось  издательства,
оснащенного так, чтобы отпечатать  ее  подобающим  образом  -  и  прислала
солидный аванс в долларах Конфедерации; переведенный на  наши  деньги,  он
оказался еще внушительнее. Я вычитывал корректуру первого тома буквально в
полубессознательном состоянии; отправил  телеграмму  о  замене  сноски  на
странице 99 и принялся ждать - медлительность почты взбесила бы и ангела -
авторских экземпляров. На следующий день после того, как они  пришли  -  с
чудовищной опечаткой прямо посреди страницы 12 - мы с Кэтти поженились.
     Милая Кэтти. Милая, милая Кэтти.
     С разрешения товарищества на часть аванса мы  устроили  себе  медовый
месяц, который провели - по крайней мере, тот его не слишком  значительный
остаток, когда не занимались друг другом наедине -  путешествуя  по  полям
сражений последнего года Войны за Независимость Юга.
     Кэтти впервые покинула Хаггерсхэйвен с той ночи, когда  я  привез  ее
сюда. Глядя теперь на внешний мир ее глазами - и отчужденно, и,  благодаря
ее теперешнему состоянию, в то же самое время немного экзальтированно, - я
снова был поражен его чугунным  равнодушием,  унылой  нищетой,  постоянным
страхом,  жестокостью,  дикостью  и  цинизмом,  который  лишь  подчеркивал
странную покорность судьбе, столь характерную для нашей цивилизации.  Речь
уже не шла просто о том, чтобы есть, пить и  плодиться,  ведь  завтра  все
равно умирать; нет, скорее вопрос ставился так: дайте  нам  спокойно  жить
нашей скудной, безрадостной  жизнью  и  уповать  на  чудо  -  ведь  завтра
представление о чуде станет еще более жалким.
     С осени 1951  года  у  нас  появился  наконец  свой  дом  -  коттедж,
спроектированный Кими и построенный нашими товарищами  по  Хаггерсхэйвену,
пока мы путешествовали. Он стоил Агати их садика, который они так лелеяли;
и Кэтти, и  я  были  растроганы  до  глубины  души  столь  самоотверженным
проявлением любви, особенно после того, что мы видели и слышали  во  время
нашей поездки.  Мистер  Хаггеруэллс  произнес  речь,  напичканную  всякими
символическими ссылками на античность, и приветствовал наше возвращение  с
таким пылом, словно нас не было  много  лет;  Мидбин  пытливо  вглядывался
Кэтти в лицо, словно желая убедиться,  что  в  своей  новой  роли  мужа  я
обращаюсь с ней достаточно хорошо  и  не  провоцирую  новый  эмоциональный
срыв; и остальные члены товарищества  вели  себя  соответственно  моменту.
Даже Барбара задержалась, чтобы заметить: домик, дескать, смехотворно мал,
но зато как раз придутся кстати  спланированные  Кими  на  японский  манер
подвижные перегородки.
     Я немедленно принялся за работу над вторым томом, а Кэтти - снова  за
шитье. И снова она то и дело забегала в монтажную, снова  мне  приходилось
выслушивать подробнейшие отчеты о том,  как  продвигаются  дела  у  бывшей
отрады моего сердца. К концу весны  или,  самое  позднее,  к  началу  лета
сборка Эйч-Экс-1 должна была завершиться. То, что фанатичная вера  Барбары
ничуть  не  страдает   при   столкновении   с   реальностями   конкретного
конструирования, меня не удивляло; но то, что и столь здравомыслящие люди,
как Эйс и Кэтти, затаив дыхание,  ждут  близкого  чуда,  было  выше  моего
понимания. Ну ладно, Эйс после всех этих  лет  малость  не  в  себе  -  но
Кэтти?..
     В самом конце года я получил письмо.

                            УНИВЕРСИТЕТ ЛИ - ВАШИНГТОНА
                            Исторический факультет,
                            Лисберг, округ Кэлхония, КША, 19 декабря, 1951
                            Мистеру Ходжинсу М.Бэкмэйкеру
                            "Хаггерсхэйвен", Йорк, Пенсильвания, США.
     Сэр!
     На стр. 407 Вашего "От  Ченсэлорвилла  до  конца",  т.1,  гл.  "Поток
поворачивает вспять", Вы пишете: "Точный учет времени и рельефа  местности
- то есть согласованность действий во времени и пространстве  -  оказались
факторами куда более существенными, нежели численность населения и уровень
промышленного развития. Действия отрядов Стюарта, которые  едва  не  стали
роковыми,  обернулись,  как  мы  постараемся  показать  во  втором   томе,
невероятной удачей для  Ли  (*38).  Конечно,  отсутствие  кавалерии  могло
решить дело не в пользу южан, если бы 1 июля Ли не занял Раунд-Топс."
     Следовательно, насколько я могу судить, сэр, при  анализе  событий  у
Геттисберга Вы намерены придерживаться (как и большинство янки, я полагаю)
концепции  стечения  благоприятных  обстоятельств.  Мы,  южане,  объясняем
победу  исключительно  военными  дарованиями  генерала  Ли,  а   время   и
пространство рассматриваем не как  самостоятельные  факторы,  а  лишь  как
удобные возможности для их проявления.
     Излишне говорить, что  я  отнюдь  не  жду  от  Вас  пересмотра  Ваших
взглядов, коренящихся, как им и полагается, в  чувстве  гордости  за  свою
страну. Я желал бы лишь, чтобы Вы, прежде чем предать их и  основанные  на
них выводы гласности, еще раз со всей добросовестностью  историка  оценили
их применимость в данном конкретном случае. Другими словами, сэр,  я,  как
один из Ваших читателей (и, смею Вас уверить, весьма неравнодушных к Вам и
Вашей работе читателей), хотел бы быть уверенным, что  Вы  проанализируете
это классическое сражение так же  тщательно,  как  и  те,  до  которых  Вы
касались в томе первом.
                                              Искренне желающий Вам успеха
                                              Остаюсь, сэр, сердечно Ваш
                                              Джефферсон Дэвис Полк."

     Письмо выдающегося историка, автора монументальной биографии "Великий
Ли", поставило меня в исключительно сложное положение.  Если  бы  один  из
ведущих ученых Конфедерации указал мне на какие-то  изъяны  в  работе  или
упрекнул бы за то, что  я  вообще  взялся  за  нее,  не  имея  достаточной
подготовки, думаю, я принял бы критику как должное,  с  благодарностью,  и
продолжал бы делать свое дело, стараясь делать его  как  можно  лучше.  Но
письмо, напротив, было чем-то  вроде  посвящения  в  рыцари.  Безо  всяких
скидок доктор Полк обращался ко мне,  как  к  признанному  специалисту,  и
просил только оценить еще раз глубину проникновения в материал.
     А правда-то заключалась в том, что я не был уверен в совей правоте. Я
только не давал неуверенности овладеть собою, разрушить свои планы. Письмо
Полка придало сомнениям новые силы.
     Я  прочел  все,  что  только  было  возможно.  Я  буквально  исползал
пространство между Мэрилендской линией, Саут-Маунтин, Карлайлом и Приютом;
теперь я сам, по памяти, мог нарисовать подробнейшую карту  этих  мест.  Я
проштудировал  дневники,   письма,   мемуары,   которые   не   только   не
публиковались до сих пор, но о которых вообще никто не знал, пока я их  не
обнаружил. Я так погрузился в период, о котором писал, что подчас нынешний
и тогдашний миры казались мне одинаково реальными; одна  часть  меня  жила
сейчас, другая - тогда.
     И, тем не менее, я не мог бы наверняка сказать,  что  отчетливо  вижу
всю картину - даже в том смысле, какой вкладывают в слова  "вся"  и  "все"
историки, знающие, что выявить и учесть абсолютно все детали невозможно  в
принципе. Я не мог бы наверняка сказать, что смотрю на грандиозную драму с
правильной   точки   зрения.   Я   допускал,   что,   возможно,    проявил
непозволительную  поспешность   и   даже   опрометчивость,   взявшись   за
"Ченсэлорвилл" так скоро. Да, я так и не дождался, когда внутренний  голос
скажет: "Ты готов". И теперь перестал доверять себе.
     Может, порок крылся во мне самом? В моем темпераменте,  характере,  а
вовсе  не  в  степени  моей  подготовленности  и  способах   использования
материала?  Может,   я   подсознательно   старался   не   связывать   себя
безоговорочным принятием той или иной концепции, старался уйти от  выбора,
от поступка? То, что я написал первый том ничего не значило, ибо он был не
поступком, а всего лишь его частью; замерев сейчас в бездействии, я вполне
мог бы остаться сторонним наблюдателем.
     Однако не совершать поступков - это тоже поступок, и вдобавок  такой,
который не устраивал ни доктора  Полка,  ни  меня.  Да  и  что  оставалось
делать? Договор был заключен на весь текст. Я обязан был  передать  второй
том в издательство через полтора года после выхода в  свет  первого.  Сбор
материала был закончен; речь шла не о его корректировке, но  о  проведении
всего исследования заново, о полной переоценке и, возможно, полном  отказе
от уже сделанного. Речь шла о том, чтобы начать с нуля. Это  была  работа,
на порядок более объемная, чем уже проделанная, и к тому же столь  унылая,
что я чувствовал: мне ее не одолеть.
     Конечно, публиковать исследование, в выводах которого сам не  уверен,
нечестно; но не довести до ума свои наброски - малодушно.
     Коротко и путано я рассказал о своих колебаниях Кэтти. Она ухитрилась
ответить так, что вроде бы и ободрила меня, но странно донельзя...
     - Ходж, - сказала она.  -  Ты  меняешься,  ты  взрослеешь,  и  это  к
лучшему, хотя я любила тебя и таким,  какой  ты  был.  Не  бойся  отложить
работу над книгой хоть на год,  хоть  на  десять,  если  надо.  Ты  должен
написать ее так, чтобы она устраивала прежде  всего  тебя  самого,  а  что
скажут издатели и читатели - неважно. Но,  ходж,  никакие  твои  сомнения,
никакой глупый твой  страх  оказаться  пассивным  наблюдателем  не  должен
заставить тебя что-либо упрощать. Рационализировать. Улучшать. Обещай  мне
это.
     - Не понимаю, о чем  ты,  Кэтти.  Какие  улучшения?  История  такова,
какова она есть.
     Она задумчиво посмотрела на меня.
     - Помни это, Ходж. Пожалуйста, всегда помни.



                              17. ЭЙЧ-ЭКС-1

     Я не мог заставить себя следовать голосу совести или хотя  бы  совету
Кэтти; но не мог я и работать по-прежнему, как если бы вообще  не  получал
письма, камня на камне не оставившего от  моей  веры  в  себя.  И  потому,
отнюдь не принимая  сознательного  решения  отложить  написание  книги,  я
просто  перестал  что-либо  делать  -  чем  еще  более  усугубил  ощущение
собственной виновности и никчемности. Закрепленные за  мною  товариществом
хозяйственные обязанности не  занимали  и  трети  дня,  так  что,  хотя  я
буквально вверх дном все перевернул в стойлах и хлевах, у меня  оставалась
уйма времени, и  я  слонялся  туда  и  сюда,  капризный,  раздражительный,
отрывал от работы Кэтти, мешал Агати, мешал Мидбину - я никак  не  решался
рассказать ему о своих мучениях, - и, в конце  концов,  все  стали  просто
шарахаться от меня. Тогда случилось то, что должно  было  случиться:  ноги
привели меня в монтажную, к Барбаре.
     Барбара и Эйс основательно перекроили старый хлев.  Кое-где  я  узнал
характерный почерк Кими -  в  конструкционных  особенностях  стен,  мощных
несущих балках, рядах скошенных внутрь окон, дающих достаточно  света,  но
не  пропускающих  прямых  солнечных  лучей;  однако  все  остальное   было
подчинено исключительно нуждам Барбары.
     На высоте около десяти футов, обегая помещение  по  кругу,  лежал  на
вертикальных стальных опорах узкий помост. В прорези помоста  высовывались
телескопические трубы многочисленных приборов;  все  они  были  направлены
наклонно  вниз,  на  геометрический  центр  пола  монтажной.  Этот   центр
охватывало кольцо чистейшего стекла дюйма в четыре шириной,  прикрепленное
к опорам помоста стеклянными скобами. Приглядевшись, я заметил, что оно не
сплошное, а состоит из отдельных секций, хитроумно  сращенных  стеклянными
муфтами. С внешней стороны кольца,  вдоль  стен,  теснились  разнообразные
механизмы  -  их  глухие  кожухи  оставляли  открытыми   лишь   панели   с
циферблатами и приборами управления, а по  углам  громоздились,  буквально
царя над прочей мелочью,  какие-то  чудовищные  агрегаты.  Сверху  нависал
большой блестящий отражатель.
     В монтажной никого не было, и я бесцельно побрел по  кругу,  опасливо
обходя подальше таинственные аппараты. И вдруг поймал себя  на  том,  что,
куда бы ни падал мой взгляд, в голове гвоздит: все это хозяйство  оплачено
деньгами моей жены. Спохватившись, я  отругал  себя:  Кэтти  в  неоплатном
долгу перед Приютом, как и я. Наверное, можно было найти для денег  лучшее
применение - но, если уж тратить их здесь, где гарантия, что, вложенные  в
астрономию или зоологию, они принесли бы больше пользы? За восемь-то лет я
навидался многообещающих проектов, которые кончались ничем.
     - Нравится, Ходж?
     Я и не слышал, как она подошла сзади.
     Мы были с ней наедине впервые с момента разрыва. Два года...
     - Похоже, вы потрудились не на шутку, - уклончиво ответил я.
     - Да, не на шутку.
     Такой я ее никогда не видел. Щеки  ее  пылали,  под  глазами  залегли
глубокие тени. Она сильно похудела.
     - Это вот мы монтировали в последнюю очередь. Теперь  все  закончено.
Вернее, теперь-то все и начнется. Как посмотреть.
     - Все сделано?
     Она кивнула. Ее торжествующий взгляд лишь  подчеркивал  ее  очевидное
крайнее утомление.
     - Первое испытание - сегодня.
     - О, тогда... коли так, я...
     - Не уходи, Ходж. Пожалуйста. Я собиралась позвать тебя  и  Кэтти  на
официальную церемонию пробного пуска, но, раз ты здесь - буду  рада,  если
ты увидишь предварительный. Эйс и Мидбин подойдут через минуту.
     - Мидбин?
     Знакомое надменное выражение скользнуло по ее лицу.
     - Я  настояла.  Мне  хочется  показать  ему,  что  человеческий  мозг
способен не только на истерические видения и фантазии.
     Я проглотил слова, уже готовые сорваться с языка.  Ядовитая  шпилька,
которую она, похоже, отпустила в адрес Кэтти,  была  так  незначительна  в
сравнении с этим удивительным  доверием,  этой  необычайной  уверенностью,
подвигнувшими  ее  позвать  меня  в   свидетели   эксперимента,   могущего
подтвердить лишь  несостоятельность  ее  теории.  Жалость  пронзила  меня.
Пытаясь как-то подготовить Барбару к неизбежному разочарованию, я сказал:
     - Думаю, ты не обольщаешься тем, будто эта штука заработает с первого
раза?
     - А почему бы и нет? Конечно, еще понадобится  тщательная  юстировка,
понадобится вводить поправки на неточности хронометрии, вызванные  всякого
рода природными феноменами, вроде комет.  Возможно,  понадобятся  и  более
серьезные доработки, хотя вряд ли. Наверное, Эйс не сразу сможет отправить
меня в тот год, месяц, день  и  минуту,  какие  я  ему  назначу.  Но  факт
взаимопревращения  пространства,  времени,  энергии  и  материи  можно   с
одинаковым успехом установить и в будущем году, и сегодня.
     Она была неправдоподобно спокойна для человека, дело  жизни  которого
должно решиться с минуты на минуту. Обсуждая какую-нибудь спорную  дату  с
каким-нибудь почетным секретарем провинциального исторического общества, я
и то нервничал больше.
     - Садись, - предложила она, - все равно, пока Эйс не  пришел,  нечего
делать... и даже не на что смотреть. Мне не хватает тебя, Ходж.
     Последняя реплика показалась мне опасной,  и  я  сразу  пожалел,  что
забрел в монтажную, а не, скажем, в противоположный край Приюта. Я  уселся
верхом на табуретку - стульев здесь  не  было  -  и  отчаянно  закашлялся,
пытаясь уйти от ответа; я боялся ответить: "Мне тоже тебя не  хватает",  и
боялся ответить иначе.
     - Расскажи мне о своих делах, Ходж. Кэтти говорит, у тебя  что-то  не
ладится.
     Я изрядно обиделся на  Кэтти,  но  за  то  ли,  что  она  вообще  так
откровенна с Барбарой, или за то, что она обсуждает с  нею  мои  слабости,
мне  некогда  было  разбираться.  Во  всяком  случае,  эта  обида  напрочь
заглушила во мне чувство вины перед Кэтти за то, что сам я с Барбарой таки
встретился. А может, просто наша старая, глубоко застрявшая в душе -  чуть
не написал "симпатия", но  чувство  было  куда  сложнее,  словами  его  не
выразишь - проснулась, когда мы оказались с Барбарой рядом; так или иначе,
мне захотелось рассказать ей о вставших передо мною мучительных проблемах.
Может, у  меня  было  даже  альтруистическое  желание  как-то  подготовить
Барбару к неотвратимо надвигающемуся  удару:  дескать,  всем  плохо,  дело
житейское. В общем, каковы бы ни были мои побуждения, но я выложил Барбаре
все.
     Я толком даже закончить не успел; она вскочила, схватив меня за руки.
Ее глаза были серыми и буквально светились от радости.
     - Ходж! Это же чудесно!.. разве ты не понимаешь?
     - Да? - я совершенно не того ожидал. -