зать, когда я сошел с поезда, то был  так  взволнован  близостью
Хаггерсхэйвена, что города толком  не  рассмотрел.  Я  спросил  дорогу,  и
угрюмость, с которой мне  ответили,  сразу  подтвердила  слова  Барбары  о
враждебности местных жителей. Если верить тому, что  мне  сказали,  пройти
нужно было миль десять.
     Я зашагал по шоссе, грезя  наяву,  размышляя  о  Тиссе  и  Тирзе,  об
Энфандене и мисс Хаггеруэллс, пытаясь представить себе ее отца и живущих в
Приюте  людей,  и  в  тысячный   раз   выстраивая   цепочку   доказывающих
целесообразность  моего  приема  аргументов  на  случай   столкновения   с
пренебрежительной, злокозненной экзаменовкой. Солнце начала октября  резко
высвечивало красные и желтые листья дубов и  кленов;  я  знал,  что  скоро
похолодает, но от быстрой ходьбы мне пока было тепло. Я рассчитывал успеть
в Приют до того, как его начальство отойдет ко сну.
     Уже менее чем в миле от города дорога стала такой же как все дороги в
моих родных  местах:  глубокие,  разъезженные  колеи,  ухабы,  неожиданные
рытвины. По обе стороны за изгородями из камня или жердей  тянулись  поля;
кукурузу уже убрали, и  торчали  лишь  стебли  цвета  тусклой  латуни,  да
кое-где между ними - медно-рыжие тыквы пепо. Но даже сами изгороди были  в
ужасном состоянии; а перед чиненными-перечиненными  деревянными  мостиками
через  ручьи  стояли  предупреждающие  таблички:  "Опасно.  Переходя,   вы
рискуете."
     Я был не совсем один на шоссе; то фермер с  пустым  фургоном  понукал
мимо своих лошаденок и кидал на меня неприязненные взгляды - вместо  того,
чтобы, скажем, предложить мне сесть с собой рядом; то меня обгонял всадник
на элегантной гнедой, осторожно  выбиравшей  дорогу  среди  рытвин;  то  я
обгонял несколько бродяг: каждый - сам по себе, каждый ежесекундно готов к
тому, что на него нападут, и  ежесекундно  готов  напасть  сам.  Состояние
мостов объясняло полное отсутствие минибилей. Однако уже в  сумерках  мимо
меня гордо прокатила закрытая карета, с кучером и  лакеем  на  козлах;  на
вершине холма, вверх по склону которого я  тащился,  она  как  бы  на  миг
замерла, четко выделяясь на фоне неба, и перевалила на ту сторону.
     По правде сказать, я и внимания-то на нее не  обратил  -  разве  что,
вспомнив детство и  кузницу  отца,  непроизвольно  представил,  как  кучер
натянул вожжи, осаживая лошадей на спуске, а лакея по инерции чуть  кинуло
вперед. Поэтому, когда я услышал крик, а затем женские вопли, то  поначалу
решил, что карета перевернулась на предательском спуске или поломала ось -
в общем, потерпела какую-то аварию.
     Разумеется, я прибавил шагу, и оказался  на  вершине  холма  как  раз
тогда, когда раздались выстрелы - сначала один, прозвучавший  так,  словно
гавкнула собака; затем спустили целую свору.
     Я перебежал к обочине, поближе к полю, где я мог видеть все,  а  меня
увидеть было трудно. Сумерки уже начали свои фокусы,  скрадывая  очертания
одних предметов, напрочь растворяя другие. Но то, что происходило в лощине
внизу, никакие сумерки не могли превратить  во  что-нибудь  иное,  мирное:
четверо всадников держали карету под прицелами пистолетов, а пятый, тоже с
пистолетом в руке, уже покинул седло.  Лошадь  его  со  свободно  висящими
поводьями, не обращая  на  трагедию  ни  малейшего  внимания,  обследовала
придорожную траву.
     Никто  из  налетчиков  не  пытался  успокоить   взбесившихся   коней,
впряженных в карету, и только то, что карета  повернулась  сейчас  поперек
дороги, не давало им вырваться. Лакея не  было  видно;  кучер,  одна  рука
которого еще  держала  вожжи,  опрокинулся  назад,  зацепившись  ногою  за
прикрывавший его от грязи щиток и свесившись головой к колесу.
     Одна дверца кареты была распахнута. У  меня  мелькнула  надежда,  что
пассажирам удалось бежать.  Однако  спешившийся  налетчик  шагнул  вперед,
помахивая пистолетом, и открылась другая дверца;  мужчина  и  две  женщины
ступили на землю. Потихоньку придвигаясь все ближе и  ближе,  я  отчетливо
расслышал, как бандиты с непристойной игривостью присвистнули, увидев дам.
     - Ну, ребята, теперь у нас  есть,  чем  согреться  в  холодную  ночь.
Присмотрите за ними, покуда я пошарю у мистера в карманах.
     Мужчина выступил вперед и сказал с легким акцентом:
     - Девушку забирайте и делайте с ней  что  хотите  -  она  всего  лишь
крестьянка, служанка наша; с нею можно позабавиться. Но леди - моя жена. Я
дам за нее и за себя хороший выкуп. Я - дон Хайме Эскобар-Галлегос, атташе
испанской миссии.
     Один из тех, кто остался в седле, ответил:
     - Фу-ты ну-ты, какая доброта, дон Дай-мне. Мы бы,  может,  с  вами  и
договорились, будь вы американец. Но испанцы нас ищут, и потому мы с  ними
не вяжемся. Так что, думаю, плюнем-ка на выкуп и  займемся  тем,  что  под
руками. А Миссус Дон и ваша девчонка... нам без  разницы,  крестьянка  она
или кто. И с ней, и с мадам мы обойдемся одинаково.
     - Матерь Божья, - воскликнула женщина, - спаси и помилуй!
     - Хороший выкуп, - повторил  испанец.  -  И,  даю  вам  слово  чести,
испанское правительство не станет вас преследовать.
     - Прости, приятель, - проговорил бандит. - У вас, у иностранцев,  ест
паскудная привычка вмешиваться в наши  внутренние  дела  и  вешать  людей,
зарабатывающих себе на жизнь так, как мы. Поэтому мы тебе не верим.
     Пеший налетчик опять  шагнул  вперед.  Один  из  верховых,  подхватив
девушку, посадил ее на лошадь перед собою, другой потянулся к хозяйке - та
опять вскрикнула; испанец оттолкнул руку бандита и заслонил жену. В  ответ
налетчик вскинул пистолет и дважды выстрелил. Мужчина и женщина повалились
на землю; девушка пронзительно завизжала. Ее новый  хозяин  зажал  ей  рот
ладонью.
     - Ну и зачем ты это натворил? Теперь женщин вдвое меньше.
     - Прости. Черт меня ешь, прости. Вот все время я так.
     Тем временем один из налетчиков, до сих пор остававшийся  в  стороне,
тоже  спешился,  и  вдвоем  с  первым   они   занялись   убитыми,   сдирая
драгоценности и то, что приглянулось  из  одежды;  обыск  багажа  и  самой
кареты они, видимо отложили на потом. К тому времени, когда они закончили,
уже совсем стемнело, и я подполз на расстояние буквально несколько  футов,
плотно прижимаясь к земле и  оставаясь,  в  общем,  в  безопасности  -  им
нипочем было меня не разглядеть. Они обсуждали,  что  делать  с  лошадьми.
Одни склонялись к тому, чтобы забрать их про запас, другие,  полагая,  что
лошадей может кто-нибудь узнать, советовали просто отпустить их.  Победила
вторая точка зрения; затем налетчики, наконец, поскакали прочь.
     Внезапный шорох стеблей кукурузы за оградой заставил  меня  замереть.
Нечто,  что  могло  оказаться  человеческим  существом,  робко  и  немощно
двигалось к карете, болезненно дыша и пристанывая,  и  наконец  склонилось
над поверженными телами, продолжая  всхлипывать  все  отчаяннее;  от  этих
звуков кровь стыла у меня в жилах.
     Я решил, что это пассажир кареты, который успел выпрыгнуть  в  начале
нападения, но мужчина это или женщина, понять было невозможно. Осторожно я
двинулся  вперед,  но,  должно  быть,  как-то  выдал  свое  присутствие  -
неизвестное существо с перепуганным глухим  вскриком  упало  и  вжалось  в
землю.
     Только на ощупь, попытавшись поднять ее, я понял, что это женщина;  и
только по запаху - что это молоденькая девушка.
     - Не надо бояться, мисс, - попытался я ее успокоить. - Я - друг.
     Я не мог оставить девушку лежать посреди дороги, но и не в  состоянии
был нести ее в Хаггерсхэйвен, до которого, по всем  прикидкам,  оставалось
еще  миль  шесть.  Я  пытался  ее  трясти,  тер  ей  руки,  шептал  что-то
ободряющее, и все надеялся, что выйдет луна; почему-то мне  казалось,  что
при лунном свете она скорее придет в себя.
     - Мисс, - твердил я, - вставайте. Нельзя оставаться здесь, они  могут
вернуться.
     Поняла ли она?  Не  знаю.  Но  наконец  она  зашевелилась,  сдавленно
захныкала; я помог ей подняться на колени и  попытался  закинуть  ее  руку
себе на плечи.
     - Вставайте, - повторял я, - вставайте, мисс, пожалуйста.
     Она  опять  застонала.  Ухитрившись-таки  поставить  ее  на  ноги,  я
перехватил ее поудобнее. Одной  рукой  поддерживая  ее,  другой  -  волоча
ставший сейчас непомерно тяжелым саквояж, я, едва передвигая ноги,  побрел
вперед. Я мог  только  гадать,  сколько  длился  налет  и  сколько  теперь
продлится  наш  поход.  Не  стоило  и  надеяться,  что   мы   доползем   в
Хаггерсхэйвен раньше полуночи -  а  это  не  самое  удобное  время,  чтобы
объяснять, как оказалась со мною эта девушка.  Но  мысль  оставить  ее  на
попечение каких-нибудь сердобольных фермеров  следовало  с  самого  начала
отбросить; ни один из уединенно живущих сельчан в такие времена не откроет
дверей ночью - разве лишь для того, чтобы выпалить из дробовика.
     Совершенно выбиваясь из сил, мы проковыляли что-то около мили,  когда
вышла  наконец  луна.  Ее  полный  диск  светил  ярко,  и  теперь  я  смог
разглядеть, что моя спутница еще моложе, чем мне думалось поначалу. Лунный
свет облил серебром спутанную копну вьющихся волос,  в  полном  беспорядке
падавших  на  безжизненное,  противоестественно  бледное,  но  все   равно
удивительно красивое лицо. Глаза были закрыты, словно  девушка  спала;  но
она продолжала стонать, правда, реже, чем прежде.
     Я как раз уже решил остановиться отдохнуть чуток, когда мы набрели на
одну из лошадей. Грубо обрезанные постромки зацепились за пень  сломанного
молодого деревца. Хотя  лошадь  еще  дрожала,  самый  испуг  уже  миновал;
погладив и успокоив животное, я  посадил  девушку  в  седло,  забрался  на
лошадь сам, и мы продолжили путь хоть и не с бОльшим достоинством, но,  по
крайней мере, с бОльшим удобством.
     Найти Хаггерсхэйвен не составило труда. Ответвившийся к нему проселок
был куда в лучшем состоянии, нежели шоссе. Некоторое  время  мы  двигались
между полями - свежевспаханными, насколько я мог судить при свете луны,  а
затем подъехали к довольно внушительной группе строений; я  с  облегчением
увидел, что в некоторых окнах еще горит свет. Девушка так  и  молчала  всю
дорогу; глаза ее по-прежнему  были  закрыты,  и  она  по-прежнему  изредка
стонала.
     Лай собак возвестил о нашем  прибытии.  Из  темноты  дверного  проема
показался человек с винтовкой.
     - Кто здесь?
     - Ходж Бэкмэйкер. Со мной девушка, она подверглась нападению.  Сейчас
в глубоком шоке.
     - Хорошо, - раздалось в ответ. -  Давайте  я  привяжу  лошадь.  Потом
помогу с девушкой. Меня зовут Дорн. Эйса Дорн.
     Я спешился, снял с лошади свою спутницу.
     - Я не мог оставить ее на дороге.
     - Ладно, лошадь я напою и накормлю после. Пойдемте на главную  кухню,
там тепло. Сюда, - сказал он девушке, - держитесь за мою руку.
     Она никак не отреагировала, и я снова почти понес ее; Дорн бестолково
пытался мне помочь. Строение, по которому мы шли, очевидно,  было  фермой,
перестроенной и надстроенной много раз. Газовые  светильники  неизвестного
мне образца, горевшие куда  ярче  всех  виденных  мною  прежде,  позволили
разглядеть наконец Эйсу Дорна - человека лет тридцати,  с  очень  широкими
плечами и очень длинными руками, со смуглым и довольно унылым лицом.
     - В округе орудует банда, - сообщил он. -  Приют  они  тоже  пытались
подрастрясти. Поэтому я и дежурю с винтовкой. Должно быть, та же компания.
     Мы усадили  девушку  на  стул  перед  огромным  камином,  придававшим
просторной комнате уютный и гостеприимный вид, хотя тепло шло  от  паровых
радиаторов, расположенных под окнами.
     - Может, дать ей немного супа? Или чаю? Или сходить  за  какой-нибудь
женщиной, за Барбарой, например?
     Его взволнованный голос едва проникал  в  мое  сознание.  Здесь,  при
свете, я инстинктивно ожидал увидеть хоть  слабую  тень  живой  краски  на
щеках или руках девушки; напрасно. С виду ей было не больше шестнадцати  -
отчасти, возможно, потому, что на ней была строгая школьная форма.  Волосы
ее,  в  лунном  мерцании  казавшиеся  спутанным  комом,  в  котором  почти
пряталось лицо, теперь иссиня-черными, густыми, мягкими  завитками  падали
ей на плечи. Черты ее лица - полные,  выразительные  губы,  чуть  раскосые
глаза, вздернутые крылья носа - казалось, должны быть исполнены жизни;  но
они были мертвенны, бесчувственны, и эту противоестественную неподвижность
лишь подчеркивали темные глаза, которые сейчас широко открылись, но ничего
не  выражали.  Ее  губы  затрудненно  шевельнулись,  словно   она   хотела
заговорить - но мы услышали лишь несколько слабых гортанных звуков.
     - Она пытается что-то сказать. - Я резко наклонился  вперед,  к  ней,
словно желая взглядом придать ей сил.
     - Она... - выдохнул Дорн, - она... немая!
     Девушка глянула на него с ужасом. Я беспомощно провел ладонью  по  ее
руке.
     - Пойду позову... - начал Дорн.
     Дверь распахнулась. Барбара Хаггеруэллс, щурясь, смотрела на нас.
     - Мне показалось, кто-то подъехал, Эйс. Ты полагаешь...
     И тут она увидела девушку.
     Ее лицо запылало тем странным гневом, который я уже видел однажды.
     - Мисс Хаггеруэллс...
     - Барбара...
     Дорн и я заговорили одновременно. Но то ли она не слышала ни того  ни
другого, то ли ей сразу стало не до разговоров. Она смотрела на меня  так,
словно я надругался над нею.
     - Право же, мистер Бэкмэйкер, мне кажется, я уже объяснила вам, что у
нас тут нет места подобным развлечениям.
     - Вы не поняли, - выкрикнул я, - так получилось!..
     Вмешался Дорн.
     - Барбара, на нее напали. Она немая...
     Ярость сделала ее безобразной.
     -  Ну,  против  столь  пикантной  черты,  как  немота,  вам,   мистер
Бэкмэйкер, не устоять!
     - Мисс Хаггеруэллс, - снова попытался я объяснить, - поймите же...
     - Думаю, я все прекрасно поняла. Немая она или нет, вышвырните отсюда
потаскуху! Вон ее немедленно, я сказала!
     - Барбара, да послушай...
     Она продолжала стоять ко мне лицом, к Дорну спиной.
     - Мне следовало помнить, какой вы дамский  угодник,  мистер  Самоучка
Бэкмэйкер. Вы, без сомнения, решили, что Хаггерсхэйвен - своего  рода  дом
терпимости. Так вот нет! Не  стоит  вам  тратить  здесь  свое  драгоценное
время. Убирайтесь!!



                          11. О ХАГГЕРСХЭЙВЕНЕ

     Вспоминая свой шок от необъяснимой сцены,  которую  Барбара  закатила
из-за Крошки Эгги, я понимаю, что на этот раз ее бешеный  припадок  удивил
меня  куда  меньше,  чем  можно  было  ожидать.  После  всех   треволнений
прошедшего дня ее неистовство и полное нежелание понимать что-либо как  бы
вообще выключили во мне  чувства;  я  ощущал  только  неловкость  и  тупое
раздражение.
     То уважительно шепча что-то, то с  подчеркнутой  заботливостью  мягко
применяя силу, Дорн вывел Барбару  в  другую  комнату,  и  мы  с  девушкой
остались вдвоем.
     - Ладно, - сказал я, - ну, ладно...
     Ее огромные глаза беспомощно смотрели на меня.
     - Ладно... Ну и хлопот мне из-за тебя...
     Дорн вернулся с двумя женщинами  -  одна  средних  лет,  другая  чуть
помоложе, и они тут же принялись разливать вокруг  девушки  елейное  море,
старательно отгораживая ее от грубых мужчин и наперебой сюсюкая и кудахча.
     - Она переработала, Бэкмэйкер, - буркнул Дорн. -  Барбара  невероятно
много работает. Вы не должны думать...
     - Я и не думаю, - ответил я. - Мне просто  очень  жаль,  что  она  не
может понять, как тут все накрутилось.
     -  Она  очень  ранима.  Вещи,  которые  обычно   не...   она   просто
переработала. Вы не представляете. Она работает на износ.  Никаких  нервов
не хватает.
     Как он хотел защитить ее, как хотел, чтобы меня проняло! Он буквально
умолял; лицо его стало еще грустнее. Я почувствовал жалость к нему,  но  в
то же время и некоторое свое превосходство; по крайней мере, в тот  момент
меня не ранила женская непредсказуемость.
     - О'кей, о'кей, ничего страшного. Да  и  девушка,  я  смотрю,  уже  в
надежных руках.
     - О да, - ответил он, явно ощущая  облегчение  оттого,  что  разговор
переходит с обсуждения выходки Барбары к другому предмету. - Не думаю, что
мы можем сделать для нее что-либо еще; теперь, честное слово, мы бы только
мешали. Как вы относитесь к тому, чтобы увидеться с мистером Хаггеруэллсом
прямо сейчас?
     - Почему бы и нет?
     Последний эпизод наверняка и  окончательно  погубил  меня.  Какой  бы
нейтральный отзыв обо мне ни дала  Барбара  отцу  поначалу  -  теперь  она
обязательно пересмотрит его в худшую сторону. Но, по крайней мере, я смогу
продемонстрировать мистеру Хаггеруэллсу свое равнодушное лицо  перед  тем,
как покинуть Хаггерсхэйвен.
     Томас Хаггеруэллс - ширококостный, как и его дочь, с когда-то рыжими,
а теперь почти бесцветными волосами и красивым  лицом,  которое  покрывал,
однако, нездоровый румянец - принял меня радушно.
     - Историк, а, Бэкмэйкер? Восхитительно. Тут  и  искусство,  и  наука.
Клио - самая загадочная из муз. Вечно меняющееся прошлое, а?
     - Боюсь, я еще не историк, мистер Хаггеруэллс. Я лишь хочу им  стать.
Если Хаггерсхэйвен снизойдет до меня.
     Он потрепал меня по плечу.
     - Ваши товарищи  сделают  все,  что  смогут,  Бэкмэйкер.  Вы  сможете
довериться им.
     - Вот и отлично, - бодро проговорил Дорн. - Правда, мистер  Бэкмэйкер
зачем-то силен как бык, когда историку для счастья  нужны  лишь  книги  да
несколько древних бумажек.
     - Эйс - наш циник, - пояснил мистер  Хаггеруэллс.  -  Очень  полезный
противовес некоторым нашим фантазерам. - Он долго молчал  с  отсутствующим
видом, а потом вдруг проговорил: - Барбара очень расстроена, Эйс.
     Мягко сказано, подумал я, но Дорн лишь кивнул.
     - Недоразумение, мистер Хагги.
     - Так я и подумал. - Он издал короткий и смущенный смешок.  -  Ей-ей,
именно так я и подумал. Она что-то такое говорила о женщине...
     - Девочке, мистер  Хагги,  всего  лишь  девочке.  -  И  Дорн  коротко
обрисовал случившееся,  сильно  смягчив  описание  того,  какой  истерикой
встретила нас Барбара.
     - Ясно. Романтическое приключение в лучших традициях,  а,  Бэкмэйкер?
Но какое хладнокровное  убийство;  что  прикажете  думать  о  цивилизации?
Вокруг нас  беспросветная  дикость.  -  Он  начал  ходить  взад-вперед  по
цветастому ковру. - Разумеется, наш долг - помочь бедняжке.  Ужас,  просто
ужас. Но что я скажу Барбаре? Она... она пришла ко мне... - проговорил  он
гордо и в то же время встревоженно. - Я бы не хотел подвести ее. Я ведь не
знаю... - Он взял себя в руки. - Простите, Бэкмэйкер. У моей дочери  не  к
порядке нервы. Боюсь, я позволил себе отвлечься от нашего разговора.
     - Вовсе нет, сэр, - ответил я.  -  Но  я  очень  устал;  надеюсь,  вы
извините меня, если...
     - Конечно, конечно, - с благодарностью сказал он. - Эйс  покажет  вам
вашу комнату. Доброй ночи. Мы завтра поговорим обо всем подробнее.  А  вы.
Эйс, вот что - зайдите-ка потом ко мне.
     Барбара Хаггеруэллс изрядно запугала обоих - и Дорна, и  отца,  думал
я,  не  в  силах  заснуть.  Ясно,  что  она  не  выносит  даже  намека  на
соперничество - и  хотя  бы  намек  этот  высосан  из  пальца.  Жутковато,
наверное, быть ее отцом или любовником - я не исключал, что Эйс  может  им
оказаться; жутковато попасть под такую тиранию.
     Но не мысли о Барбаре и не перевозбуждение не давали мне уснуть. Меня
изводила иная мука. Связывать поездку Эскобара - "атташе испанской миссии"
- с фальшивыми песетами было чистой фантазией. Но что такое логика?  Я  не
мог убедить себя быть логичным. Я не мог подавить в себе чувство  вины  ни
насмешкой, ни серьезными доводами: дескать, я тщеславно преувеличиваю свою
роль - в действительности-то роль мальчика на  побегушках  -  в  том,  что
творила Великая Армия; в том, что она, возможно, творила, и за  что  несла
ответственность она. Она, а не я... Но виноватый человек  лежит  без  с