один раз скрипнула зубами. Милов постоял, глядя  на
нее, борясь с искушением подойти. Туфли - его, миловские  -  свалялись
рядом с диваном. Их он подобрал, чтобы потом,  в  холле,  переобуться.
Записку сложил пополам, домиком, и поставил на низенький круглый  стол
близ дивана. Еще раз посмотрел на Еву.  Вдруг  усмехнулся,  снял  свой
дивный галстук, - теперь он уже не нужен был, - и тоже положил на стол
по соседству с запиской; эту пеструю  тряпку  она  заметит  во  всяком
случае - и улыбнется... Повернулся и вышел. В холле  переобулся,  взял
прислоненный к стене автомат, закинул за спину.
    - Вы обещали мне пистолет,  -  напомнил  Гектор.  Милов  вынул  из
глубокого кармана армейский, позаимствованный на бензозаправке.
    - Постарайтесь при случае раздобыть что-нибудь более убедительное,
- посоветовал он.
    - Вроде этого, вашего?
    Они тихо затворили за собой обе двери. На втором этаже по-прежнему
дежурили. Гектор сказал строго:
    - Мадам остается дома.  Господин  Рикс  скоро  прибудет.  Так  что
будьте внимательны.
    Он начал спускаться. Полицейский сказал своему напарнику: "Проводи
господ, чтобы там - сам понимаешь..." Доброволец щелкнул  каблуками  и
последовал за Гектором. Тогда полицейский проговорил едва слышна:
    - Колонель...
    Милов  посмотрел   на   него   взглядом,   выражавшим   абсолютное
непонимание.
    - Простите, офицер, вы и тогда уже что-то говорили мне, но, боюсь,
что приняли меня за кого-то другого. Извините, я спешу.
    - Прекрасная погода на дворе, не  правда  ли?  -  спросил  капитан
полиции вместо ответа. Милов прищурился:
    - Вы полагаете, можно не-брать зонтика?
    - Разве что от солнца. Милов напрягся:
    - Слушаю. Докладывайте.
    - Капитан Серос, из Службы. Мы вас ждали еще вчера, я опознал  вас
по галстуку.
    - Вчера я попал в охоту.
    - Вам  просто  не  повезло:  вы  видите,  что  здесь  происхо-дит.
Полиция, по сути, распущена, армия стоит в сто-роне... Но  даже  вчера
было бы уже поздно. Все мыопозда-ли, Но главное  -  мы  ошибались:  по
цепочке  шел  не  наш  товар.  Мы  не  успели  выяснить,  что   именно
перевозили,  но  только  не  нарки.  Теперь  цепочка  порвана.   Будут
приказа-ния, колонель? Милов пожал плечами.
    - Цепочку я  видел  -  обрывки...  Не  знаю,  капитан.  Старайтесь
выжить, не влезая в эти дела слишком  глубоко  -  вот  все,  что  могу
посоветовать.
    - Голова  идет  кругом...  -  пожаловался  полицейский.  -  А   вы
попытаетесь выехать?
    - Капитан! - сказал Милов с упреком: начальство, как известно,  не
спрашивают. Повернулся и заспешил вниз.
    Гектор ждал в подъезде. Добровольца не было видно.
    - Что у вас там за секреты? - подозрительно спросил журналист.
    - Ну, какие у нас могут быть секреты, -  сказал  Милов.  -  Просто
хотел уточнить дорогу.
    - Ладно, не хотите - не говорите, - обиженно проговорил Гектор.  -
Зато я тут узнал еще одну интересную новость. Этот доброволец -  фром,
понимаете?
    - Да будь он хоть папуасом...
    - Вы не понимаете ситуации, Дан. Понимаете, оказывается, фромы под
шумок решили отделиться от Намурии, раз все идет вверх дном...
    - Я же вам говорил: экологические кризисы порой принимают странные
формы, - усмехнулся Милов. - Ну, двинулись?
    Они вышли на улицу. Там было дымно. Гектор сказал:
    - Будем живы - встретимся.
    - Все бывает, - сказал Милов, И  они  зашагали  -  каждый  в  свою
сторону.


    Милов  шел  по  тротуару  тем  обманчивым  шагом,  какой   кажется
неторопливым, но на самом деле позволяет развивать немалую скорость. С
дубовым листом на рукаве, с автоматом за спиной он ничем не  отличался
от большинства других людей на улице; те жители, у которых не было  ни
листьев,  ни  оружия,   ни   желания   участвовать   в   происходящем,
отсиживались, надо полагать, в домах, надеясь, что происходящее их  не
коснется. Костры из книг чадили, зато мебель, тоже выброшенная кое-где
под горячую руху, горела весело. Интересно, -  думал  Милов,  спокойно
вышагивая, - очень даже интересно...  По  правилам  мне  действительно
надо как можно скорее  покинуть  страну  -  мне  здесь  больше  делать
нечего, как должностному лицу. Но вот как человеку... Если ты человек,
то не можешь так просто сказать себе: это не моя страна, не мой народ,
это их внутренние дела, меня  вся  кутерьма  совершенно  не  касается,
пусть жрут друг друга, если это им нравится - главное,  чтобы  у  меня
дома все обстояло благополучно... Не можешь хотя бы  потому,  что  нет
больше  домов-крепостей,  и  все,  что  происходит  в  одном,   завтра
перекинется и на  другой,  в  наши  дни  всякий  политический  процесс
подобен если не чуме, то уж во всяком случае СПИДу, и сколько ни кричи
"у нас этого нет" - завтра же убедишься, что - есть, и еще  сколько...
Нет, удрать сейчас - это не для меня. Но, значит, надо становиться  на
чью-то сторону. А на чью? Я и сам считаю, что наука с техникой  вместе
с политическим  руководством  виноваты,  беспредельно  виноваты  -  не
думали, не хотели предвидеть последствий, полагали, что нашли  путь  к
счастью, а на деле предавались эгоистической эйфории безответственного
создавательства,   а   создавательство    не    имеет    права    быть
безответственным и бесконтрольным, порнография существует не только  в
искусстве, но и в науке, в прикладной науке,  и  уже  тем  более  -  в
инженерном творчестве. Надо было вовремя схватить за руку -  никто  не
схватил; поэтому теперь хватают  за  горло,  чтобы  задушить.  И  ведь
задушат, рука не дрогнет. Постой, по сути  дела,  ты  сам  себе  и  от
собственного  имени  излагаешь  программу  Растабелла?  Выходит,  так.
Значит, ты на их стороне-? Да нет же! Ну, а почему же? Он прав,  а  ты
против него - означит, ты неправ?
    Да нет, не так просто, - ответил он себе. - Потому что ты  отлично
понимаешь: Растабелл прав, но борьба сейчас идет не за Растабелла  или
против него; идет самая обычная, примитивная борьба за власть,  причем
не демократическая, а борьба за диктатуру, за власть фашистского типа,
природа же пригодилась, как лозунг, только  и  всего.  Думаешь,  новое
правительство, утвердившись, сразу же станет заботиться о  природе?  С
первого взгляда можно подумать, что таи  и  будет:  заводы  не  дымят,
что-то уже взорвано... Но интересно; что именно оставлено, что  именно
взорвано, а что просто приостановлено на денек-другой? Это  же  крайне
сложно: людей-то кормить все равно надо, и если  ломают  одну  систему
кормления, ее надо заменить  другой  -  а  кто  об  этом  слышал?  Вот
интересно,  а  деловые  интересы  того  же  Рикса  при  этой  операции
пострадали? Не  верю.  Просто  мы  предполагали,  что  Рикс  оперирует
по-крупному наркотиками, а оказывается, у него был  другой  бизнес,  и
мне очень интересно - какой же, и что ему это дает...
    Он бессознательно изменил направление, чтобы обойти  лежавшего  на
мостовой убитого, вымазанного кровью; лицом мертвец походил на  еврея.
Ну да, - подумал Милое, - без этого никак нельзя, как же без этого...
    Он шел мимо  магазинов,  больших  и  маленьких;  большинство  было
закрыто, но некоторые все же торговали  -  булочные,  овощные,  мясные
лавки, те, где товар не мог ждать. Покупали немногие:  никто,  похоже.
не собирался делать запасы. Да, поотвыкали, - подумал Милое. -  И  еще
не  поняли,  что  такое  для  их  страны  остановка   гидростанции   и
затопление; вот что  значит  -  нет  информации.  Надеются  на  помощь
остального мира? Поможет, конечно - если только в  остальном  мире  не
начнется тоже самое. А если...
    Он понял, наконец, что окликают его - и, кажется, уже не в  первый
раз; окликали по-намурски, так что он как-то не принял на  свой  счет,
выпал на несколько мгновений  из  реальности  -  и  только  когда  его
дернули за рукав, сообразил.  Остановил  его  доброволец,  у  которого
кроме дубового листа на груди была еще  и  узкая  зеленая  повязка  на
рукаве; видимо, был он каким-то начальником. Начальник сердито смотрел
на него, сурово выговаривая; из его слов Милов понял  -  хорошо,  если
четверть, однако уразумел, что ему следовало присоединиться к стоявшей
посреди улицы группе человек в двадцать,  кое-как  вооруженных  -  они
старались  образовать  какое-то  подобие  воинского  строя.   Никакого
другого решения  мгновенно  не  пришло  в  голову,  и  Милов  поспешно
проговорил: "Юр, юр - то есть "да, да" - в значении этого слова у него
сомнений не возникало, - и присоединился  к  группе.  Начальника  это,
кажется, совершенно удовлетворило.  Он  строгим  оком  оглядел  строй,
громко скомандовал  -  и  отряд  двинулся,  Милов  шагал  в  последней
шеренге. Глупо, конечно, - думал он, - ну, а  что  другое  оставалось?
Знать бы язык как следует - я бы ему, понятно,  втер  очки,  а  так...
Пуститься наутек?  Сопротивляться?  Несерьезно,  несерьезно...  Ладно,
помаршируем. Давно не приходилось. Но эта наука  вспоминается  быстро.
Пока воинство идет, кажется, в том  направлении,  куда  и  мне  нужно.
Легион спасения планеты... А может, они и действительно направляются в
Центр? Ломать приборы, убивать чужестранцев? Он покосился  на  соседей
по шеренге. На убийц они походили так же мало, как  и  на  солдат.  Не
люмпены, не хулиганы, не  пьянь  -  все  они  были,  судя  по  облику,
добропорядочными гражданами, приличными  и  наверняка  по  сути  своей
миролюбивыми - из тех, что живут, стараясь не обижать других,  хотя  и
не  позволяют,  -  чтобы  их   самих   обижали;   нормальный   продукт
демократии... И вот они шли, быть может, убивать, и не потому шли, что
их гнали, но были наверняка убеждены в своей правоте, в том, что  все,
что  им  предстоит  совершить  -  необходимо,  неизбежно  и,  главное,
справедливо... Рядом с Миловым  старательно  маршировал  человек,  ну,
скажем, второго среднего возраста, почти совсем лысый, в золотых очках
на носу; на плече он нес старинное, наверняка коллекционное,  музейное
ружье, которое если и стреляло, то в последний раз, пожалуй, не  менее
двухсот лет назад; приклад и ложе были инкрустированы красным  деревом
и перламутром, зато ремня не было, багинет тоже отсутствовал. Человека
этого можно было бы принять и за скромного труженика науки  -  но  тех
наверняка не было в строю, нынче  они  были  дичью.  Сосед  перехватил
взгляд Милова и спросил по-намурски  нечто,  чего  Милов  не  понял  и
попросил повторить помедленнее. Сосед улыбнулся  и  легко  перешел  на
английский:
    - Мне так  и  показалось,  что  вы  иностранец.  Ничего  иного  не
оставалось, как кивнуть.
    - Англичанин? Американец?
    - Ну, собственно...
    - Я так и понял, - удовлетворенно кивнул сосед. - У меня не  очень
хорошее зрение, но людей я различаю сразу. Что же, весьма приятно, что
вы с нами. Это даже, я бы сказал, в какой-то мере символично.
    Милов не стал выражать сомнения, лишь промычал  нечто-при  желании
звук можно было принять за подтверждение.
    - Много лет все беспорядки шли  от  вас,  -  сказал  сосед.  -  Из
Америки.
    - Разве? - улыбнулся Милов. - Я понимаю еще, если бы вы сказали  -
из России...
    - Ну, уж это сама собой разумеется! Но вся эта машинизация, ведшая
к уничтожению природы, а значит - и нас с вами... Ведь порядок  -  это
гармония, человек всегда должен жить в гармонии с природой, но вы  это
забыли-хотя  был  ведь  у  вас  Тора,  но  вы   им   пренебрегли,   не
прислушались... А то, в чем мы с вами сейчас  участвуем  -  отнюдь  не
беспорядки,   напротив,   это   восстановление   исконного    порядка,
возврДщение к  нормальной  жизни,  а  следовательно,  и  к  нормальной
морали, этике, уважению к человеку,..
    - Как-то это не вяжется с трупами на улицах - вы не считаете?
    - Разумеется,  это  прискорбно.   Крайне   прискорбно.   Но   ведь
согласитесь; гниющую ветвь отсекают, хотя на ней может  сохраниться  и
несколько еще здоровых листочков.
    - Возврат к нормальной  жизни,  -  проговорил  Милов.  -  В  таком
случае, те, кто ведет нас, вероятно - люди высоких душевных качеств, а
не просто защитники природы?
    - Ну конечно же! Растабелл...
    - А Мещерсни? Рикс? Вы простите мне мое невежество, но я и в самом
деле, горячо сочувствуя идее спасения мира, не очень осведомлен о тех,
кто возглавляет движение здесь, в вашей прекрасной стране.
    Они молча прошагали с минуту, прежде чем сосед ответил:
    - Я понимаю, на что вы намекаете. Вы хотите сказать, что во  главе
движения  встали,  кроме  чистых  душ,  подобных  Растабеллу,  еще   и
некоторые политиканы, а также деловые  люди,  Конечно,  это  несколько
омрачает...  Но  согласитесь,  что  всякое   дело   должны   совершать
специалисты, иначе оно обречено на  провал.  Мы,  друзья  и  защитники
природы, к сожалению, не всегда обладаем нужными способностями, и  еще
менее - опытом. Мы умеем насаждать сады и леса, поверьте. Но для этого
нам нужно дать такую возможность, сами мы создать ее  не  умеем,  увы.
Ведь моментально возникает сложнейший  узел  проблем,  чье  разрешение
доступно лишь профессионалам. Да, разумеется, от нас не укрылось,  что
на  первый  план  в  движении  выходят  люди  действия.   Но   мы   не
препятствовали, потому что они несли наши знамена, а не наоборот.  Они
делают необходимое дело:  расчищают  место,  на  котором  потом  будет
посажен - и вырастет зеленый, шумящий, животворный лес. И вот тогда-то
настанет наша пора!
    - То  есть,  люди  действия  отойдут  в  сторону   и   предоставят
руководить вам?
    - Разумеется,  я  не  имел  в  виду  себя  лично,  я  всего   лишь
нотариус... Но, конечно, главную роль станут  играть  те,  кто  сумеет
организовать  восстановление  природы  и  жизнь  на  новых,   разумных
основах.
    - Ученые? Однако, разве не против них мы с вами выступаем сейчас?
    - Ну, не поголовно же всех... Ботаников, зоологов и тому  подобных
мы стараемся сохранить.
    - И это удается?
    - Ну,  знаете,  -  сказал  сосед,  чуть  нервничая;   прежде   чем
продолжить, он попытался пристроить ружье на  плече  поудобнее:  рука,
видимо, устала и вместе с прикладом сползала вниз. -  Конечно,  что-то
могло получиться не так... Люди разгорячены, разгневаны, чаша терпения
переполнилась... Но все же мы стараемся.
    - Значит, руководить будут ботаники с зоологами?
    - Да! И мы создадим общество гармонии с миром.
    - Да, - сказал Милов. - Вы жили в демократической стране - пусть и
не в самой, но все же... И у вас никогда не было фашизма какой  бы  то
ни было расцветки. А раз вы не знаете, не испытали, что это такое...
    - Простите, что вы имеете в виду? Тут  раздался  громкий  окрик  -
даже не разобрав слов,  Милов  по  одной  лишь  интонации  понял,  что
сказано было нечто вроде "Разговорчики в строю!". Сосед, видимо, понял
больше и умолк.
    Они зашагали молча. Но третий в  шеренге,  все  время  топавший  с
мрачно-сосредоточенным видом, -  вооружен  был  он  автоматом,  как  и
Милов, - наверное, тоже хоть что-то  понимал  по-английски,  и  теперь
вдруг заговорил, громко и  сердито,  словно  ему  на  запрещение  было
наплевать.
    - Ну, и что, - говорил второй сосед, - если маши  командиры  потом
не захотят отдать власть? Они умеют руководить, они сохранят и страну,
и нас, и вырвут с корнем все сорное семя. Они-сила, а что смогли  ваши
либералы и демократы? Довели до того, что пришлось взяться за  оружие!
Милов с усилием подобрал слова для ответа:
    - А вы понимаете, что есть фашизм? Что фашизм неизбежно уничтожает
людей: некоторых - физически, но всех - мораль-но?
    - Не всякую  силу  надо  называть  фашизмом,  -  убежденно  сказал
автоматчик, - и не всякое стремление к чистоте  нации  -  расизмом.  И
если охранять законы можно при помощи жестокости, и  будущее  нации  -
при помощи силы, то пусть будет жестокость и пусть будет сила!
    Кажется, убежденность автоматчика заразила и нотариуса, все  более
изнемогавшего под тяжестью своей  фузеи,  так  что  он  не  удержался,
несмотря на страх перед запретом:  Да!  -  подтвердил  он.  -  Природу
уничтожали силой - и лишь при помощи силы ее можно восстановить!
    Да, - подумал Милов, когда  после  второго,  еще  более  свирепого
окрика они замолчали окончательно; да, все просто, и не  опровергнешь.
Все логично: надо обуздать науку и технику, чтобы сохранить планету  и
самих себя, а чтобы обуздать - необходима сила,  и  вот  она,  сила...
Судя по истории, демократия быстро  восстанавливается  после  крушения
фашизма, но боюсь, что и фашизм может не менее  быстро  восстановиться
после крушения демократии -  под  лозунгом  наведения  порядка  в  чем
угодно. А ведь при демократии абсолютного порядка  всегда  и  во  всем
быть не может: чем выше уровень демократии, тем сложнее, а  не  проще,
становится общество, вопреки чаяниям утопистов; а  в  сложной  системе
возможность какой-то  частной  неполадки  всегда  больше.  Это  фашизм
стремится упростить  общество:  так  ему  легче  править;  но  сложное
демократическое общество всегда содержит  какой-то  процент  любителей
железного порядка, прямо-таки машинного,  -  хотя  тут  сейчас  именно
против машин и выступают, - они согласны жить и поступать от и до,  но
чтобы и все остальные жили и поступали точно так же; и  что  за  беда,
что тем самым пресечется всякое развитие?
    Додумывая эту мысль, Милов пропустил команду и  налетел  вдруг  на
шагавшего  впереди:  отряд  остановился.  Передний,  однако,  даже  не
выругался, только передернул плечами. Остановка  могла  означать,  что
сейчас начнется что-то конкретное, дело дойдет до  оружия  -  и  людям
делалось не по  себе,  потому  что  почти  все  они  никогда  не  были
солдатами и не привыкли к тому,  что  убийство  может  быть  священным
долгом, а не преступлением против личности. Если бы армия выступила на
стороне  законного  правительства,  -  размышлял  Милов,  -  если  бы,
конечно, такое правительство существовало - я бы на все это  ополчение
не поставил и пяти копеек. Но армия пока бездействует,  может  быть  -
просто ждет, пока вся грязная работа не будет сделана энтузиастами,  а
потом возьмет власть -  легко,  одной  рукой  возьмет,  -  и  настанет
военная диктатура.  Только  вот  армия,  придя  к  власти,  станет  ли
задумываться о сохранности природы? Будет ли  искать  равнодействующую
между интересами природы  -  и  человека  в  ней,  искать  компромисс?
Диктатура,  все  равно,  гражданская  или  военная,  компромиссов   не
любит...
    - Что? - переспросил он,  не  расслышав  сказанного  его  очкастым
соратником.
    - Я говорю: слава Богу, пока только  остановка  для  соединения  с
другим отрядом.
    Милов  посмотрел.  Вблизи  стояла  еще  одна   группа   таких   же
добровольцев, более многочисленная - ничем другим она не отличалась, и
воины в ней были такого же, солидного уже, возраста.
    - Скажите, - повернулся он к нотариусу, - неужели  защита  природы
интересует только людей зрелых? Где же молодые люди?
    - О, вы ошибаетесь. Просто у них свои отряды. Согласитесь, что это
разумно: у них и сил побольше, и темперамента... Не беспокойтесь,  они
уж не останутся в стороне!
    Да, организация и в самом деле была неплохо продуманной.
    И командиров, видимо, подобрали заранее. Милов поглядел  на  того,
кто командовал их отрядом - сейчас тот, повернувшись к  строю  спиной,
разговаривал с другим человеком,  тоже  носившим  красную  повязку  на
рукаве. Казалось, по их жестикуляции, оба в чем-то не соглашались,  но
вот пришли, наконец, к единому мнению, повернулись  и  медленно  пошли
вдоль фронта прибывшего отряда; когда строй повернулся направо,  Милов
оказался в первой шеренге. Командиры приближались, и Милов  все  более
пристально всматривался в того,  другого.  Что-то  было  в  нем  очень
знакомое, очень... Что-то... Граве! - подумал Милов изумленно. -  Черт
бы взял, это же Граве!..


    Да, именно Граве то был, живой и здоровый, с командирской повязкой
на рукаве и