ал там.
    - Перестаньте,  Граве,  -  сказала  женщина.  -   Господин   хочет
сохранить инкогнито. Во всяком случае,  английский  -  не  его  родной
язык.
    - Я из России, - сказал Милов вежливо. - Турист.
    - Все равно; сейчас все мы сидим в одном и том же  джеме  по  уши.
Итак, мистер русский, вы полагаете, тут нам не выйти?
    - Милов, - представился турист. - Даниил Милов, и  вашим  услугам,
мэм.
    - Очень приятно, Дан. Меня зовут Евой. А это господин  Граве.  Его
воспитание не позволяет, чтобы его называли по имени.
    Что делать,  -  сказал  Граве,  -  мы,  намуры,  консервативны  и,
признаться, даже гордимся этим. Но скажите, господин Милф: о засаде вы
говорили серьезно?
    - К сожалению.
    - Я не очень уверен относительно других выходов.  -  сказал  Граве
виновато. - Слишком давно не бывал здесь, хотя работаю  рядом  со  дня
основания Центра. Знаю только, что выходы есть, но вот где они?..
    - Ну же, решим что-нибудь, - нетерпеливо сказала Ева. -  Не  люблю
неподвижности. Ну а вы. Дан - вы и самом  деле  собирались  заночевать
тут? Мне такая спальня не по вкусу.
    - Ночлег не входил в мои планы, - признал Милов. -  Я  рассчитывал
попасть в Центр - там  ведь  есть  какой-нибудь  странноприимный  дом,
надеюсь?


    - Гостиница, - сказал Граве. - Но в Центр еще надо попасть, а это,
я полагаю, сейчас  затруднительно.  В  той  стороне  один-единственный
выход,  через  него  мы  и  попали  сюда.  Однако,  -  в  голосе   его
проскользнула нотка горечи, - в старой тихой Намурии стали происходить
невообразимые вещи: там тоже люди с оружием, и  мы  едва  спаслись  от
них, когда бежали из поселка...
    - Так что выбираться придется вместе, - заключила Ева. -  Осталось
лишь придумать - как.
    - Отчего ж не придумать, если  подумать...  -  пробормотал  Милов,
занятый сейчас  другими  мыслями.  Ни  к  чему  были  ему  сейчас  эти
спутники, а в одиночку он, вероятнее всего, прорвался бы;  но  бросить
здесь женщину было бы  не  по-мужски,  а  от  компаньона  ее,  похоже,
большого толку ждать не приходилось. Ну что же, воспримем, как  лишнюю
помеху, только и всего.
    - Мне известен еще один выход, - сказал он. - Правда,  он  не  для
туристов:  над  рекой,  в  обрыве;  но  невысоко.  Есть  в  нем   одно
неудобство: спуститься вниз там нельзя - берег нависает,  подняться  -
тем более. Можно только прыгнуть в реку.
    - Просто ужасно, сколь многого я с собой не захватила,  -  сказала
Ева, - ни пижамы, ни купальника...
    - Я тоже, - сказал Милов, - я путешествую налегке. -  Он  не  стал
объяснять, что сумку ему пришлось бросить, когда за  ним  гнались;  по
счастью, ничего серьезного  там  не  было,  опыт  давно  научил  самое
необходимое носить в памяти и в карманах. - Да и господин  Граве  вряд
ли предусмотрел такую потребность...
    - Вы же видите, господин Милф, у нас с собой ничего...
    - Не вижу, как ни удивительно. Здесь не слишком светло, а? Ну  что
же, раз мы не экипированы, придется лезть в воду в чем мать родила.
    - Это будет крайне неприлично, господин Милф,  -  сурово  произнес
Граве. - Если бы еще с нами не было дамы...
    - Вы знаете, Граве, - сказала Ева, - я не очень любопытна.
    - Тем более, что все равно ничего не видно,  -  добавил  Милов.  -
Впрочем, дело ваше. Только не забудьте, что придется переплывать реку;
и из-за обрыва, и чтобы обойтись без неожиданностей.
    - Вы полагаете, там  тоже  опасно?  -  с  некоторым  беспокойством
спросил Граве.
    - Полагаю, тот выход известен не только мне. Итак, плыть придется,
а  разводить  потом  костер  для  просушки  -  потеря  времени,  да  и
небезопасно. Поэтому, плывя, держите одежду над головой.
    - Давно так не пробовала.
    - Ну, отдадите мне, - сказал Милов. - Верну сухим.
    - Вы крайне любезны, - сказала Ева. - Ведите нас, пещерный лев!
    - Вы хотели сказать - пещерный человек, - поправил Граве.
    - Хотела то, что сказала. Не придирайтесь.
    - Нам придется, - предупредил Милов, - миновать тот вход,  которым
воспользовался я. - Он знал, что обходного пути  нет:  схема  ходов  в
окрестностях Центра была крепко  запечатлена  в  его  профессиональной
памяти - Так что - никакого шума. Я иду первым, вы, Ева, кладете  руку
мне на плечо, а господин Граве замыкает - точно так же.
    Он ощутил, как легкая ладонь легла на его плечо.
    - Тронулись!
    Они шагали молча, стараясь ступать в ногу. Ева сняла туфли и несла
их в руке: острые каблуки тонули в песке; ноги  сразу  промокли.  Одно
приключение вместо другого, - думала она, ощущая под пальцами  твердое
плечо. - Хороший свитер, надеюсь, он не какой-нибудь дикой  расцветки,
хотя от русских, говорят, можно ожидать чего угодно  -  и  прекрасного
вкуса, и самого дурного... Напрасно я не надела кроссовки - с  брюками
вполне уместно... Правда, их снимать труднее. - Тут ее мысли  пошли  в
другом  направлении.  -  Странно  и  ужасно:  еще  днем  мы   жили   в
цивилизованном мире, пусть не таком зеленом и душистом,  как  некогда,
но  все  же...  Да,  мир...  В  нем  прежде  всего  страдают  дети.  Я
недолюбливала Растабелла, слишком уж он фанатичен и ограничен, хотя  и
талантлив, конечно, а теперь мне его жаль. Бедная девочка... Растабелл
теперь, наверное, и вовсе перестанет сдерживаться, а ведь за ним  идут
люди, его даже правительство побаивается.  Кстати,  я  ему  так  и  не
позвонила. С телефоном никогда такого не случалось. Что-то произошло в
столице? Или здесь, в городе? Этот город - как теневая столица:  здесь
живет Растабелл, и еще многие из его компании, этот странный Мещерски,
другие... Лестер давно дружит с Мещерски,  у  них,  по-моему,  каки-то
общие дела. Лестер.  -  Слишком  много  секретов  завелось  у  него  в
последние два года, и это не бабы - все его налеты  на  баб  мне  были
известны едва ли не заранее; нет, тут другое - я думаю, он...
    Мысли прервались, когда она услышала тихое: "Т-с...  стоп".  Милов
остановился, остальные - тоже,  но  рука  женщины  оставалась  на  его
плече, он снял ее пальцы осторожно, почти  ласково.  Повернув  голову,
едва уловимо выдохнул:
    - Обоим - лечь, только тихо...  Скажу  -  бегите,  как  на  сотке,
свернете в первый ход направо - там я вас догоню...
    Помедлил еще секунду и бесшумно двинулся дальше. Выход, тот самый,
его, чуть серел в кромешной  тьме  пещерного  хода,  и  более  светлым
пятном выделялась часть стенки напротив. Ползком? Опасно: кто-то может
сидеть у самого проема - незачем подставлять ему спину...  Он  все  же
опустился на живот, подобрался, без единого шороха подполз к выходу  -
сейчас дверь была распахнута настежь, значит, стерегли, иначе  заперли
бы. Что делать? Ладно, я-то проползу,  но  те  двое  -  нет,  не  имею
права...
    Решившись, он коротко  кашлянул  -  и  в  ту  же  секунду  ударили
выстрелы, пули врезались в  стенку  хода.  Охотники  не  ушли,  у  них
хватило терпения. Неосторожно мы там разговаривали, - подумал Милов, -
громко и долго, и я хорош - потерял ощущение реальности. Так  что  эти
знали, что я возвращаюсь, лишь  на  долю  секунды  не  хватило  у  них
выдержки - начали стрелять, не  дожидаясь,  пока  голова  возникнет  в
проеме, на сером фоне. Странно все же, кого они против  меня  послали;
профессионалы уже раза два подловили бы.  Интересно,  что  у  них  тут
вообще происходит? Меня  об  этом  не  предупреждали.  Ну  ладно,  еще
поиграем... - Он не двигался с места, вслушиваясь  в  шорохи  снаружи:
там стрелявшие меняли места, хруст их башмаков по гравию был отчетливо
слышен. Опершись локтями, Милов медленно изготовился, зная, что сейчас
один окажется в поле зрения; там снаружи, казалось, верно, что в  ночи
их не увидеть, они не понимали, что  по  сравнению  с  непроглядностью
пещеры ночная темнота была едва ли не ясным  днем.  Черное  появилось;
Милов  нажал  на  спуск.  Человек  снаружи  вскрикнул  и  упал.  Снова
заскрипел гравий и застучали выстрелы, но Милов лежал сейчас в мертвой
зоне, чтобы убить его, надо было подойти вплотную к двери и вскочить в
ход, но на это никто не отваживался. Да, странных людей они послали, -
подумал он, - хотя и знают, что я ухватился за  цепочку...  -  Нервная
пальба заглохла, когда Милов снял еще одного - выстрелил  по  вспышке.
Наступила пауза, и тогда он негромко скомандовал:
    - Ну, бегом!..
    Он знал, что у них в распоряжении несколько  секунд:  находившиеся
снаружи чуть отступили, решая, какую теперь применить тактику, и можно
стало промелькнуть мимо хода. А вот ему самому придется  еще  выждать:
наверняка те все-таки решатся вскочить  и  стрелять  в  упор...  Граве
протопал мимо,  Ева  тоже  -  и  вдруг  остановилась  прямо  над  ним,
подставляясь  под  пули,  упала  на  колени  -   и   он   почувствовал
прикосновение губ;ее  поцелуй  пришелся  в  висок,  "С  ума  сошла!  -
сдавленно крикнул он. - Дура!" - забывшись,  выругался  по-русски.  Но
она уже вскочила, кинулась дальше, и выстрелы извне опоздали  на  долю
секунды. Сумасшедшая девка, - подумал Милов  с  невольным  одобрением,
хотя и зол на нее был сейчас. И снова  замер:  судя  по  звукам,  двое
подкрадывались к выходу с разных сторон, держась  вплотную  к  склону,
чтобы не подставиться, замерли у самого проема-он слышал  их  дыхание.
Прошла секунда, другая, десятая - тогда Милов шумно  вскочил,  затопал
ногами, оставаясь на месте. И мгновенно один из затаившихся  влетел  в
ход, чтобы ударить в спину убегающему. Милов  свалил  его  -  в  упор,
наповал.  И  выметнулся  наружу,  прикончил  последнего,  не  дав  ему
опомниться. Ну-ка, а что сейчас снаружи - может быть; здесь  и  выйти,
путь-то расчищен...
    Он замер на секунду -  и  выстрелы  снова  прозвучали,  хотя  и  с
дистанции: видимо, заслышав перепалку, сюда начали стягиваться.  Милов
подхватил пистолет свалившегося у входа  -  плоский  браунинг,  оружие
непрофессиональное;  подскочил  к  первому  убитому  -  у   того   был
винтовочный обрез, и вовсе ненужный, зато у лежащего в пещере оказался
армейский пистолет. Странно, - подумал Милов, -  ни  одного  автомата,
нет, как-то не так все происходит, непривычно, любительство  какое-то,
а меня ведь ориентировали на специалистов...  Но  больше  думать  было
некогда, и Милов  побежал  вдогонку  своим.  Надо  было  правым  ходом
пробираться к реке, пока не принялись травить всерьез.
    Двое ждали его, как и было условлено. Он подошел к ним, как  умел,
бесшумно. Те приглушенно  разговаривали.  "Чужой  человек,  -  говорил
Граве,  -  по-моему,  он  не  заслуживает  доверия.  Не  будь  он  еще
русским..." Милов застыл:  интересно  было,  что  прозвучит  в  ответ.
"Подите вы к черту, Граве, - ответила женщина спокойно, - мы  ведь  не
по схеме компьютера пробираемся, там я бы вам доверилась... Да  и  все
равно: своих не бросают. Вы стойте тут, а я вернусь: может  быть,  его
ранили..." "Может быть убили, - ответил в свою очередь Граве, -  и  вы
попадете прямо в руки этим..." - "Чем это здесь  пахнет?"  -  спросила
Ева. Милов невольно принюхался: и  в  самом  деле,  воздух  здесь  был
немного другим, отдавал чем-то этаким - не бензином, не  кислотой,  но
что-то было в нем постороннее. "Да, - сказал  Граве,  -  что-то  такое
есть на самом деле..." - "Это запах вашей трусости",  -  сказала  Ева.
Граве обиженно засопел, Милов усмехнулся: сказано было не по делу,  но
весьма определенно.  Он  беззвучно  ступил.  "Нет,  без  меня  вам  не
выбраться, господин Граве, - сказал он, - тут впереди лабиринт,  и  вы
проплутаете в нем до конца жизни, а мне маршрут известен.  Тут  озерцо
впереди, подземное-видимо, в него натекло всякой дряни  -  вот  оно  и
пахнет. Ваш Центр, видимо, что-то сбрасывает не  по  адресу".  -  "Ох,
Дан, - сказала Ева, и он с непонятным удовольствием уловил в ее голосе
радость. - Наконец-то, а то я  уже  испугалась.  -  "Спасибо,  Ева,  -
сказал Милов. - Теперь поторопимся: похоже, что становится  все  более
сыро, словно бы вода выступает снизу - не  знаю,  отчего.  Готовы?"  -
"Да", - ответила Ева, и он нашел в темноте ее руку и положил  на  свое
плечо. "Двинулись", - сказал он, и они пошли. Под  ногами  уж  ощутимо
хлюпало, хотя уровень реки находился намного ниже, это  Милов  помнил.
Сплошные загадки, - подумал он, идя с вытянутыми вперед руками -  одна
прямо, другая чуть выше головы - чтобы не налететь ни на что сослепу.
    Выбраться удалось благополучно; три мягких всплеска,  прозвучавших
почти слитно, не  нарушили  черного  безмолвия  ночи  ни  окриком,  ни
выстрелом. Вода была не холодной, но какой-то скользкой,  маслянистой,
противной по ощущению и запаху. В этой реке уже лет пять не  купались,
наука и техника своего  добились.  Трое  поплыли  к  противоположному,
правому берегу не быстро и бесшумно-равняясь  по  женщине,  она  плыла
медленнее других, и Милов все время держался рядом  -  греб  он  одной
рукой, другую, со своей и ее одеждой, держал над головой.
    Добравшись  до  берега,  трое  вздохнули   облегченно:   пусть   и
бессознательно, в воде каждый из них каждую секунду  ожидал  выстрелов
вдогонку,  а  здесь  уже  можно  было  как-то  укрыться.  Пригнувшись,
пробежали в прибрежный  кустарник.  Граве  на  бегу  закашлялся.  Нет,
все-таки в пещере воздух был чище, - подумал Милов. Среди  кустов  он,
не одеваясь, стал  рвать  жухлую  траву,  обтираться  пучками  -  кожа
требовала, чтобы с нее сняли грязь, экскременты цивилизации, Глядя  на
Милова, стали вытираться и те двое, только Ева отошла  чуть  подальше,
заслонилась кустом, Милов покосился туда, где двигалось  тускло-белое,
невольно  сбивавшее  с  нужных  сейчас  мыслей  женское  тело.   Вдруг
вспомнил, как они с Аллочкой вот  так,  среди  ночи  купались  в  Оке;
сколько же это времени прошло? Он не  стал  подсчитывать,  ни  к  чему
было. Одевшись, все  трое  поднялись  на  пригорок  и  присели,  чтобы
оглядеться и собраться с мыслями, Ева же  -  еще  и  для  того,  чтобы
растереть совершенно окоченевшие ступни.
    Отсюда, с холмика, открывался хороший  вид  на  Научный  центр,  и
можно было залюбоваться гигантским, хорошо ограненным, сияющим  огнями
монолитом хрусталя: именно таким представлялся отсюда главный  корпус.
На Центр денег не пожалели, начиная уже с проекта, строили всем  миром
и собрали в него едва ли не все  лучшее,  что  только  существовало  в
современной науке - чтобы умерить национальные и державные  амбиции  и
принести побольше пользы всем, а не сидеть  по  углам,  общаясь  через
журналы. Время  на  Земле  стояло  вроде  бы  спокойное,  разоружались
искренне,  снова  начали  ощущать  забытый  было  вкус  к  жизни,  без
сердечного сбоя поднимать глаза к небу, не опасаясь,  что  безоблачная
глубина вдруг разразится дождем тяжелых семян,  из  которых  вырастают
гигантские грибы, дышащие ветром пустынь. Из оружейной науки  пошло  в
цивильную  так  много,  как  никогда  еще:  демонтировали   ракеты   и
боеголовки,  но  технологии  оставались,  и  оставались  мозги,  серое
вещество требовало нагрузки. Международный  штиль  позволял  людям  из
разных, порой очень различных стран общаться  и  работать  без  задних
мыслей; не то,  чтобы  все  противоречия  в  мире  разрешились,  этого
придется - все понимали  -  ждать  еще  долго,  долго,  -  но  все  же
человечество куда больше почувствовало себя чем-то единым,  планету  -
неделимой  территорией,  где  границы,  оставаясь  на  своих   местах,
перестали быть стенами или занавесами - если и не для политиков, то уж
для ученых - во всяком случае. Поэтому такие вот центры - и  отдельных
наук, и синтетические, и технические - возникали все чаще;  ведь  и  с
деньгами в государственных  бюджетах  стало  полегче:  демонтаж  ракет
обходился все-таки дешевле, чем их строительство и испытания. Так  что
золотой век если и не наступил, то уже,  по  крайней  мере,  мерещился
где-то не в самом далеко. Даже такое многотрудное дело, как нахождение
взаимоприемлемого компромисса между цивилизацией и природой,  начинало
казаться в конечном итоге  осуществимым  -  но  не  сразу,  не  сразу,
конечно.
    Оттого-то и бывало так приятно, -  думала  Ева,  яростно  растирая
ступни и лодыжки, совсем уже потерявшие чувствительность, -  приходить
сюда вечерами по изящному мосту,  прекрасно  вписанному  в  пейзаж,  и
смотреть - не с этого дикого пригорка, но  с  другого  холма,  повыше,
куда  и  лестницы  удобные  вели,   и   вершина   была   выровнена   и
забетонирована, имелось, на чем посидеть, и напитки и  легкие  закуски
продавались в изобилии. Приятно было  любоваться  сияющим  хрустальным
монолитом, привычно узнавая и административный этаж, и ярусы ресторана
и увеселительных заведений, а выше - технические службы, а еще выше  -
этажи  математиков,  физиков,  экономистов,   правоведов,   философов,
теологов наконец. Клиника, как и полагается,находилась не в Кристалле,
а в собственном здании, на отшибе,  как  и  многие  другие  институты;
однако лабораторию ОДА разместили, когда стало необходимым ее создать,
именно в монолите, потеснив историков  и  филологов,  специалистов  по
мертвым языкам: жизнь предстоящая как бы вытесняла память о былом,  но
это лишь  казалось,  потому  что  чистый  воздух,  которого  требовали
пациенты  лаборатории,  был  намного  древнее  и  мертвых  языков,   и
старейших  мифов  -  не  говоря  уже   о   каких   угодно   письменных
свидетельствах. Такое решение было понятными клиника, с ее  постоянной
угрозой переноса инфекции, для младенцев ни как не подходила,  а  свой
собственный корпус, не с десятком гермобоксов,  а  с  сотнями,  должны
были заложить лишь в конце года,  чтобы  открыть  его  весной.  Да,  и
Кристаллом можно было  любоваться,  и  многими  другими  сооружениями,
среди  которых  даже  самые  прозаические  по   назначению   выглядели
маленькими шедеврами архитектуры и инженерии, - да такими, собственно,
и  были,  хотя   поражали   не   столько   красотой   своей,   сколько
неожиданностью. Жизнь цвела и двигалась  во  всех  этих  строениях,  в
переходах,  воздушных  и  подземных,  и  на  автомобильных  аллеях   и
стоянках, и на вертолетной площадке на самом верху Кристалла  -  одним
словом, везде. Кроме разве парка; так называлось  пространство  вокруг
небольшого пруда (официально его предпочитали называть озером), упорно
зараставшего всякой дрянью,  -  эта  часть  территории  была  засажена
деревьями, еще не так давно совершенно здоровыми, а  теперь  несколько
привядшими, как и везде, и газоны разграфлены аллеями: предполагалось,
что  там  будут  в  свободные  часы  прогуливаться  корифеи  науки,  а
поучающиеся станут с  жадностью;  подхватывать  их  глубокие  мысли  и
безумные идеи; ученые, однако, эту  рощу  невзлюбили,  потому  что  от
пруда несло откровенной тухлятиной научно-технического происхождения -
зато ночами там собиралось множество кошек..
    Правда, окрестное население, - такое было, - уже не раз и  не  два
выражало неудовольствие самим существованием Центра, от которого якобы
передохла рыба, и хорошо еще,  если  только  рыбой  дело  ограничится.
Жители даже, наняв адвоката,  составили  однажды  петицию,  в  которой
требовали перенести науку куда-нибудь, хоть в центр Антрактиды, а  их,
туземцев, оставить в покое и презренном невежестве. До  суда,  однако,
не дошло, потому что истцам резонно ответили: во-первых, что  если  не
Центр,  то  тут  воздвигли  бы  что-нибудь  еще  погромче,  погрязнее,
подымнее и поядовитее: прогресс нельзя остановить, и всякое место,  на
котором можно что-то построить, никак  не  имеет  права  оставаться  в
первозданной   запущенности;   и   во-вторых,   -   в   Европе   полно
продовольствия, куда же местные фермеры станут девать продукты  своего
труда, если Центр вдруг исчезнет с лица земли? Даже  и  русский  рынок
ведь не бесконечен. Обитатели окрестных ферм и деревень смирились,  по
крайней мере внешне,  а  к  тем,  кто  все  еще  ворчала  -  привыкли.
Как-никак. Центр платил хор