из пластика и металла не оставляла
преследования, все время держась метрах в трех позади. Порывистые движения
истощили запас воздуха в легких, и Кедрину пришлось  устремиться  вверх  и
пробить головой плоскость, отделяющую море от мира солнца и ветра.
     Он пробыл под водой не больше минуты. И все же  Служба  Жизни  успела
предпринять все необходимое на  случай,  если  Кедрин  будет  нуждаться  в
помощи. Искатель спасательной станции был уже направлен  на  него  и  едва
заметно поворачивался, провожая Кедрина, пока  он  приближался  к  берегу.
Кедрин покачал  головой;  он  не  мог  понять:  хотелось  ему,  чтобы  его
провожали, или нет.
     Последняя волна отхлынула, оставив Кедрина на песке. Он лежал ничком,
потом перевернулся на спину. В вышине быстро проплывали облака. Воздух был
свеж и прозрачен.
     Так все-таки: хорошо это было, или нет? Интересно,  нырнул  бы  он  с
такой же  уверенностью,  не  знай  он,  что  за  ним  следят,  что  кто-то
непрестанно заботится о  его  здоровье  и  жизни?  Эти  воды  кишмя  кишат
предупреждающими и  спасательными  автоматами.  Машины  приучены  лишь  не
попадаться людям на глаза, пока в этом  нет  необходимости.  Служба  Жизни
постоянно начеку, крупнейшая служба человечества. Наверное, это хорошо.
     Но, значит, это всего лишь иллюзия  -  думать,  что  ты  вступаешь  в
единоборство с природой. На самом деле тебя ведут на поводке, как ребенка.
И стоит тебе шагнуть в сторону, как  сразу  же  следует  оклик.  Не  шали,
мальчик! Но не потому ли и стремятся люди туда, где никто не был? С другой
стороны, остаться одному, без опеки надежных защитников-машин...  Меркулин
прав: это ушло. Здесь есть автоматы - но есть и море,  плавать  в  котором
чудесно.
     Кедрин сел. К берегу приближался еще один вал. Пришлось подняться. Он
нашел свою куртку, набросил на плечи. К кармашку был  прицеплен  маленький
значок, тот самый, найденный под рефлектором "Джордано". Кедрин носил  его
с собой, чтобы многочисленные люди и пейзажи не  заставили  его  забыть  о
причине этого неожиданного путешествия. Кроме того, значок был  красив.  И
сейчас Кедрин с удовольствием посмотрел на  его  гладкую  поверхность,  на
которой голубой кружок был охвачен  множеством  совсем  маленьких  красных
точек.
     Потом Кедрин перевел взгляд на океан.
     Волны  все  так  же  катились,  подгоняемые   молодым   ветром.   Они
изламывались, падали и снова вздымались. На досках, на аквапланах и лыжах,
на размашистых катамаранах, в прозрачных шарах, на вогнутых платформах, на
узких лодках с яркими, развевающимися, хлопающими и надувающимися парусами
- на всем, что могло держаться на воде и взлетать  на  гребень  волны,  от
берега и к берегу мчались, стремились неслышно  кричащие,  ликующие  люди.
Они выносились на песок и, отдышавшись, снова устремлялись в океан.
     Кедрин глядел и улыбался. Потом неторопливо пошел по берегу.
     Нет, это все-таки очень хорошо, что Служба Жизни внимательна. Разве в
ином случае люди могли бы так безмятежно веселиться над бездной? Наверное,
нет.  И  страшно  подумать,  что  получится,  если  Служба  Жизни  однажды
прекратит работу.
     "Не прекратит, - подумал Кедрин. - С чего бы?"
     Но раз  кто-то  не  только  не  отказывается  от  риска,  но  заранее
примиряется  с  возможностью  очутиться  в   таком   месте,   на   которое
деятельность Службы Жизни не распространяется?..
     Да полно, есть ли такие места?
     Кедрин  попытался  -  не  вспомнить,  нет,  а  хотя  бы  теоретически
представить себе, есть ли такие места. Но и теория не  помогла  ему.  Нет,
Служба Жизни - это механизм настолько совершенный, так хорошо  оснащенный,
так точно работающий, что таких мест нет ни на земле, ни на воде,  ни  под
ними, ни в воздухе, ни за ним. Нигде, ни в одном месте,  в  котором  может
оказаться человек.
     Даже в космосе, куда уходят корабли. Меркулин  любит  повторять,  что
машины способны охранять нас от всех мыслимых бедствий.
     Это очень мудро устроено. Техника - наше создание. Ты ее проектируешь
и рассчитываешь. В конечном итоге - сам охраняешь себя.
     Это звучало убедительно. Кедрин усмехнулся и зашагал чуть  вразвалку.
Примерно так, как, по его мнению, должен был шагать всемогущий человек.
     Вот так. И хватит думать об этом.
     Команда была внушительной, ее следовало  выполнить  без  прекословия.
Кедрин так и сделал; и  какая-то  юркая  мыслишка,  попытавшаяся  получить
слово, была с негодованием изгнана. Она успела лишь пискнуть что-то вроде:
"Не знать или победить..." Конец мысли так и не прозвучал.
     А в следующую секунду Кедрин  забыл  обо  всем  на  свете...  Женщина
обогнала его. Она прошла мимо, не оглядываясь, быстрым, упругим  шагом,  и
теперь уходила все дальше. Кедрин глядел ей вслед. Воздуха не хватило,  он
стал дышать ртом, и в груди стало горячо.


     Она уже уходила вот так когда-то.  Сколько  лет  тому  назад?  А  что
значит - сколько лет? Пустые слова. Если тебе двадцать пять, и с  тех  пор
прошло пять лет - значит, миновало очень много времени. Пятая часть жизни.
     Она уходила вот так же, не оглядываясь, и уносила с собой и эти  пять
лет, и еще неизвестно сколько. А он и тогда стоял и не мог догнать ее.
     Хотя это сейчас - не мог. Тогда - не хотел.
     Он не хотел, потому что Ирэн была  неправа.  А  можно  ли  жертвовать
своей правотой, хотя бы и ради чего-то очень большого?
     Нельзя. А прав был он.
     Что говорила она? Что-то она такое  сказала...  Да!  Что  Меркулин  -
страус. Вот. Страус, зарывший голову в песок.
     Меркулин не  страус.  Он  был  и  всегда  останется  большим  ученым.
Учителем многих и многих. И человеком. Уже одно такое сочетание дает право
не выслушивать грубостей.
     Правда, Меркулин их не слышал.  Это  было  сказано  Кедрину.  Но  тем
обиднее: неужели она думает, что он, Кедрин, не уважает Учителя?
     Она тогда говорила что-то похожее на: он воспитывает  вас  не  только
творцами машин, но и их жрецами. Вы горды:  за  спинами  автоматов  вы  не
знаете страха. А ведь у машин есть предел прочности, только у человека его
нет. Нельзя не знать страха. Надо знать - и уметь одержать над ним победу.
     "О чем-то таком я только что собирался подумать, - вспомнил Кедрин. -
Собирался, но не позволил себе".
     А она сказала это еще тогда.
     Ну что же, сказала. Разве из-за этого?..
     Да. Об этом они говорили часто. Сначала - днем. Потом дней  стало  не
хватать. Они говорили ночами.
     Кедрин мотнул головой.
     А потом она ушла. Из института. От тебя. Вообще.
     А ты не искал. Ты был обижен. А кроме того, в двадцать  лет  кажется,
что впереди еще много других Ирэн.
     Может быть, у кого-нибудь и получается так.
     Ты тосковал? Да, наверно, это в была тоска.  Но  ты  утешал  себя.  А
кроме того...
     Ну да; ты просто надеялся, что она поймет  -  и  вернется.  Придет  и
скажет: я была неправа. Он знал: если она  убедится  в  этом  -  придет  и
скажет. Ведь и он сделал бы то же самое.
     А она?
     Она только что прошла мимо - и не оглянулась.
     И вдруг что-то толкнуло Кедрина; она не оглянулась! Да она просто  не
узнала тебя! Ведь кто знает, смотрят ли женщины на нас  со  спины  так  же
внимательно, как мы на них?
     И вот она уходит. А ты стоишь.  И  подумать  только,  что  завтра  ты
улетел бы отсюда, и, может быть, никогда...
     Кедрин кинулся вперед. Вдогонку.
     Чего доброго, она ускользнет. Она  всегда  была  странным  человеком,
человеком непонятных желаний и мгновенных решений. Привыкнуть к этому было
очень трудно. Потому-то они и прожили вместе так недолго.
     Кедрин торопился,  почти  бежал.  Ирэн  успела  скрыться  за  изгибом
берега, а там - кто знает,  куда  ей  вдруг  придет  в  голову  повернуть?
Недаром она принадлежала  к  тем  немногим,  кто,  услышав  предупреждение
Службы Жизни, не только не  поспешат  вынырнуть,  но  и  ухитрятся  как-то
провести бдительный автомат, чтобы он не тащился за ними.
     У таких, как она, обычно беспощадные  приговоры.  И  память,  умеющая
выбрасывать ненужное. И как знать, осталось ли еще место для Кедрина в  ее
памяти?..
     Он шагал широко. И вдруг остановился как вкопанный.
     Жалобный звук, похожий на болезненный вскрик, раздался совсем  рядом.
Кедрин огляделся. Вскрик повторился; он слышался, казалось, под ногами,  и
Кедрин отпрянул,  затем  нагнулся:  полузасыпанный  песком  матовый  купол
жаловался на свою скучную судьбу. Кедрин шумно выдохнул  воздух.  Это  был
всего  лишь  прибор  штормовой  защиты,  забытый  здесь  давно  и  так  же
основательно, как и сами штормы. Скоро песок занесет его совсем, вместе  с
рожками антенн... Кто знает, не занесло ли меня вот так в ее памяти?
     Кедрину стало жалко автомат  и  еще  больше  -  себя:  Но  надо  было
торопиться. Ему необычайно повезло: ведь только приехав на  Архипелаг,  он
понял, какой глупой  была  затея.  Чтобы  осуществить  ее,  надо  было  бы
подходить к каждой женщине и спрашивать, не зовут ли ее Ирэн, чтобы  таким
образом убедиться в своей ошибке. И вдруг - откровенно говоря,  неожиданно
для него - она и вправду оказалась здесь. И можно подойти к ней и сказать:
Ирэн, мне нужна ясность; кажется, я утратил ее. И я искал тебя  не  только
потому, что... что... словом, не только потому, но и  ради  этой  ясности.
Помоги мне...
     Он оборвал себя: "Это потом, потом. Торопись".
     Вскоре ему удалось нагнать ее; теперь он шел лишь в нескольких метрах
сзади, песок заглушал шаги. Он смотрел на Ирэн, но не видел ее:  не  видел
просто женщину, одну из многих, -  перед  глазами  стояло  что-то  гораздо
большее, для чего существовали лишь  очень  неточные  определения:  жизнь,
счастье, любовь... Ведь все это начиналось, могло быть... Сейчас я  обгоню
тебя и упаду тебе под ноги; наступи на меня, и я буду счастлив.
     - Какая ерунда! - пробормотал Кедрин-логик. - Нет, молчи,  тебя  нет,
ты остался в институте, ты ничего  не  понимаешь.  Это  из-за  тебя  я  не
пробовал найти ее, написать...  вызвать  по  связи...  Ты  ждал,  но  как?
Неторопливо, как поджидают старость. Глупец! А она - ждала?
     Сейчас просто невозможно было думать, что - не  ждала.  И  надо  было
идти еще быстрее: может быть, именно сейчас истекает ее терпение; она  еще
ждет тебя, но через минуту перестанет...
     Но Кедрин не решался преодолеть  то  небольшое  расстояние,  что  еще
оставалось между ними. Что-то мешало ему и  он  не  сознавал,  что  это  -
чувство вины. Если бы они столкнулись случайно... А сейчас - он  остановит
ее, но она взглянет равнодушно и обойдет его, как пень, как камень...
     Он едва не пропустил момент, когда Ирэн свернула с тропинки и  начала
подниматься вверх по склону.  Кедрин  оглянулся:  поблизости  не  было  ни
одного эскалатора. Тогда он последовал за нею, боясь потерять ее  в  лесу,
которым порос склон.
     Внезапно она остановилась, и он испугался, что Ирэн оглянется, увидит
его и поймет, что он ее преследует. Он отступил  и  встал  за  деревом.  В
следующий миг он понял: это и была бы та случайность...
     Но выходить было поздно. Ирэн начала одеваться. Кедрин отвернулся; он
не хотел быть нескромным. Хотя странно:  только  что  на  нее  можно  было
смотреть, не рискуя заслужить упрек,  но  достаточно  ей  начать  надевать
платье, как такой взгляд становится  запретным.  И,  конечно,  ей  это  не
понравилось бы... Ну, готова?
     Он осторожно выглянул. Ирэн была далеко, она справилась куда быстрее,
чем он со своими мыслями. Пришлось карабкаться дальше. Куда  она  идет?  К
поселку не свернула. Может быть, на станцию  связи?  Ирэн  прошла  и  этот
поворот. Ага, она просто идет ужинать.
     Это открытие повергло Кедрина в смятение. Идти за ней  ужинать?  Ирэн
не любила небрежности в одежде. Кроме того, если он появится сразу за  нею
- она поймет... Бежать одеться? А если она за это время уйдет?
     Оставалось надеяться лишь на быстроту ног. И он решился.  Убедившись,
что Ирэн не изменяет направления, Кедрин  повернул  на  тропу,  ведущую  к
поселку, и сразу же побежал, размеренно выбрасывая ноги.
     Бег  заставил  его  дышать  ритмично.  Вместе  с  дыханием  пришла  и
уверенность, что она никуда не уйдет. Сейчас. И потом тоже.


     В ярком спортивном костюме, со значком в петлице, Кедрин поднялся  на
площадку. Не  успел  он  ступить  на  нее,  как  день  погас  и  мгновенно
спустились сумерки.
     На площадке были столики.  Кедрин  остановился  возле  свободного,  у
самой балюстрады, и начал глазами искать Ирэн.
     Она скользила между низкими столиками, поднимая загорелые руки. Танец
был незатейлив и радостен.  Кедрин  улыбался.  Ему  показалось,  что  Ирэн
заметила его.
     Она  внезапно  прервала  танец  и  вышла  из  круга.  Обычные  щедрые
пожелания счастья провожали ее. Все еще звучала негромкая музыка. Кедрин в
ожидании откинулся на спинку кресла.
     Но Ирэн не дошла до него. Она села неподалеку за двухместный  столик.
Протянула руки, и ее пальцы  легли  на  чужие,  неподвижно  отдыхавшие  на
столе. Кедрин тоже тронул эти пальцы - взглядом, и затем  медленно  поднял
его по рукам - к лицу.
     Он был немолод, ее спутник. Если сама она была бронзовой  от  загара,
то его лицо казалось высеченным из  северного  камня.  Не  морщинистым,  а
именно высеченным. В оставшихся от резца бороздах лежали холодные тени.
     Но камень внезапно ожил. Пальцы дрогнули, человек улыбнулся и  что-то
сказал. Вернее, губы его шевельнулись, но Кедрин не услышал звука  голоса,
хотя и желал этого. Он хотел знать все об этом человеке. Но  это  не  было
главным. Самое важное - узнать об Ирэн.
     Ну что ж - у каждого есть право подойти и хотя бы пригласить  женщину
на танец. Но Кедрин знал, что не подойдет: при одной мысли о  разговоре  с
нею у него от внезапного волнения начали дрожать пальцы.
     Кедрин начал думать, как протекал  бы  этот  разговор,  если  бы  ему
все-таки было суждено состояться. В краткое время молодому ученому удалось
построить четырнадцать первоначальных вариантов, а затем и  подсчитать  (в
первом приближении) количество возможных вариантов  вообще.  Их  оказалось
чрезвычайно много. Не хватило бы жизни, чтобы  исследовать  все  возможные
разветвления разговора даже при помощи Элмо.
     Тогда он отвернулся и стал смотреть в ночь.
     Светлую площадку окружала темнота. Она была густой, как хороший кофе,
какой Кедрин обычно пил перед работой или отдыхая с друзьями.  Но  темнота
была ленивой; она  располагала  не  к  действию,  а  лишь  к  неторопливым
размышлениям. Впрочем, можно было даже и не размышлять, а просто  смотреть
на людей или на лес, занимавший почти всю плоскую вершину горы.
     Люди носили яркие одежды. Негромкие  голоса  и  смех  растворялись  в
говоре ночи.
     Лес сдержанно шумел. Широкие листья деревьев отблескивали  коротко  и
таинственно.
     Взгляд, блуждая, направился вверх, потом вниз. Гроздья  звезд  висели
совсем близко. Может быть, они росли на  деревьях?  Внизу  дремала  бухта.
Там,  чуть  покачиваясь,  на  фосфоресцирующей  воде   лежал   "Магеллан".
Океанский прогулочный лайнер, старомодный и поэтому  трогательный,  словно
набирался сил, чтобы завтра, взлетев над водой  и  опираясь  на  нее  лишь
стройными, обтекаемыми лапами, рвануться в Александрию -  странный  город,
наполовину ушедший в море, аванпорт Средиземсахарского канала, город,  где
самое солнце  казалось  смуглым.  Сейчас  в  Александрии  был  еще  ранний
вечер...
     А на Архипелаге настала ночь. Люди  съехались  сюда  со  всех  концов
планеты, чтобы отдохнуть, они собирались на  площадке,  где  были  друзья,
свет и прозрачный звон, летящий от звезд. Иные звуки не  нарушали  тишины:
архипелаг был возведен, поднят с морского дна вдалеке от больших дорог,  и
еще дальше - от людных берегов, где порой сама земля содрогалась от мощных
движений машин и сдержанного гула титанических термоцентралей. Отсюда  эти
берега  казались  смутными,  как  вчерашние  сны,  и  только   сами   люди
подтверждали их реальность.
     Люди входили, улыбаясь и раздавая слова привета, на ходу знакомились,
и по их немногим словам  даже  инопланетец  мог  бы  составить  достаточно
точное представление о географии Земли и  разнообразии  земных  профессий.
Где же на этой обширной планете постоянно живет  Ирэн  и  какая  профессия
заставляет ее сталкиваться с такими странными людьми,  как  ее  теперешний
спутник?
     Людей становилось все  больше.  Уже  не  оставалось  свободных  мест;
только к столику, за которым сидел Кедрин, не подошел еще никто.  Не  было
принято нарушать покой человека,  ушедшего  в  свои  мысли,  а  Кедрин  со
стороны казался именно таким. И в самом деле, сейчас он напряженно искал -
и  находил  -  все  новые  доказательства   того,   что   нужно,   поборов
стеснительность, просто подойти к ним. К сожалению, их столик двухместный.
Но, может быть, если  он  перенесет  туда  свой  стул,  это  не  покажется
невежливым?
     Решая эту сложную проблему, Кедрин опустил голову. Затем снова поднял
ее, почувствовав чей-то взгляд.
     Три человека в нерешительности стояли у входа на площадку и  смотрели
на его столик - единственный, за которым еще были места.
     Они были одеты как все; но казалось, что обычная одежда  стесняет  их
движения. Может быть, поэтому они и стояли так долго на месте,  не  рискуя
сделать шаг вперед.
     Но вот они, наконец, решились. Глаза их щурились  от  света.  Лавируя
между столиками, все трое чуть раскачивались; такая походка  (если  верить
литературе) была в старину у моряков, плававших на  тогдашних  тихоходных,
подверженных всем причудам моря судах. Может быть, именно  благодаря  этой
ассоциации Кедрин решил, что это моряки. Люди со старого "Магеллана".
     Шедший в середине что-то сказал, и все  они  разом  повернули  головы
туда, где, увлеченная разговором, сидела Ирэн  со  своим  соседом.  Кедрин
насупился и осуждающе взглянул на моряков, словно бы они  не  имели  права
смотреть на Ирэн.
     Они подошли к столику Кедрина.  Средний  спросил  разрешения.  Кедрин
равнодушно кивнул, и  они  сели,  плавно,  как  будто  остерегаясь  резким
движением повредить кресла.  Кедрин  стал  исподтишка  разглядывать  новых
соседей.
     В них было что-то одинаковое, хотя они совсем  не  походили  друг  на
друга. Сидевший слева был невысок ростом и шире  остальных  в  плечах.  На
лице  его  выделялись  крутые  дуги  скул,  глаза  были  полузакрыты.   Он
производил впечатление человека, замершего в ожидании чего-то и  в  каждый
миг времени готового к этому "чему-то". Казалось, нервы его натянуты,  как
пружина, и от сложных причин зависело - будет  ли  пружина  раскручиваться
долго и равномерно, приводя  в  движение  механизмы,  или  же  развернется
вдруг, разнося все вокруг, подобно взрыву.
     Кедрину захотелось узнать причину этой  напряженности.  Но  вдруг  он
почувствовал себя вынужденным  перевести  глаза,  чтобы  встретить  взгляд
человека, чье молчаливое приказание он ощутил.
     Это был средний - чуть ли не на голову выше соседа, с худым лицом, на
котором губы, казалось, все время с трудом  удерживались  от  того,  чтобы
сложиться в насмешливую улыбку.  Человек  этот  секунду  смотрел  в  глаза
Кедрину, и Кедрин испытал вдруг такое ощущение, как будто  его  мгновенно,
со сноровкой, недоступной и  лучшим  автоматам,  разобрали  на  мельчайшие
части, тщательно осмотрели и ощупали каждую из них - и  вновь  безошибочно
собрали, так что механизм  не  успел  даже  потерять  инерции  движения...
Кедрин зябко повел плечами и опустил  руки,  перестав  подпирать  ладонями
подбородок, как делал обычно, размышляя. Взгляд долговязого моряка был  по
крайней мере нескромным? а кроме того, только что человек этот  смотрел  и
на Ирэн. И Кедрин в свою  очередь  стал  пристально  смотреть  на  моряка,
стараясь передать этим взглядом возникшую неприязнь.