о за нами не гонится. А я хочу пережить эту бурю!
     Он снова занялся парусом, как вдруг худые пальцы слабо потянули его за руку. Ронин повернулся и увидел перед собой выпученные глаза Борроса. На лбу колдуна замерзала струйка пота.
     - Пожалуйста, Ронин. Прошу тебя. Этот корабль преследует нас. Стоит нам чуть сбавить скорость, и он нас догонит.
     Слова Борроса вылетали в плотный морозный воздух клубами пара.
     - Неужели ты не понимаешь? Я не могу возвращаться. Я больше не выдержу. Фрейдал...
     Ронин легонько коснулся руки колдуна.
     - Возвращайся к штурвалу и направляй корабль. Я не стану сворачивать парус.
     Благодарный Боррос отправился на корму, а Ронин снова затянул канаты, мысленно дав себе слово свернуть штормовой парус при первых же признаках того, что ветер набирает полную силу.
     Они мчались вперед, пока еще опережая бурю.

2. Эгир

     Он отвернулся от западного горизонта, от убийственного солнца в цепких объятиях ледяных равнин. Испуганный, он летит сквозь студеную пустоту, перед ликом смятенного неба. Позади, совсем рядом, он уже ощущает напряженное возбуждение бури. Его обнимают свирепые ветра, сверху давит клубящаяся чернота грозовых туч. Он впивает энергию молний.
     Он не страшится буйства стихий. Он устремляется вверх в безуспешной попытке подняться над штормом. Он и раньше уже выходил невредимым из многих бурь, преодолевал воздушные потоки и снежные вихри, выдерживал - безо всякого для себя ущерба - удары тяжелых градин.
     Он боится отнюдь не грозы. Он боится другого - того, от чего так отчаянно пытается спастись. Его серебристое оперение сливается в смазанное пятно, он ныряет вниз, на такой высоте воздух слишком разрежен даже для птичьих легких. Он ищет воздушный поток, который унес бы его подальше от этого страшного существа, что уже нагоняет его и морозным дыханием - трепетной лаской смерти - обдает его расправленное хвостовое оперение. Оно приближается неумолимо. Живое, зловещее, неотвратимое. Оно грядет.
     Стрелой врезается он в грозовую багровую тучу и вылетает из нее. Тело его пробивает озноб. В страхе пытается он закричать, но не может. Он камнем падает вниз. Гладкая поверхность ледяного моря несется ему навстречу - мрачная, ровная, приносящая успокоение. Она надвигается. Ближе, ближе...

***

     Бесполезно, решил Ронин. И даже более того - это чистейшее самоубийство. Сквозь слепящую завесу взвихренного снега, густого и темного, Ронин на ощупь пробирался на корму, не забывая о скользкой корке льда, уже образующейся на палубе.
     Ветер настиг их со скоростью электрического разряда: только что буря была позади, но уже в следующее мгновение она окутала их слепящей пеленой, налетела безумным вихрем. Порыв ветра был слишком сильным: даже когда они оба вцепились в штурвал, корабль продолжало швырять из стороны в сторону, словно он вдруг сделался невесомым. Наверное, им лучше спуститься вниз. Ронин особенно переживал за Борроса, как бы его не снесло за борт.
     Он поскользнулся, едва устояв на ногах, когда корабль накренился на левый борт, качнулся, дрожа в завываниях ветра, но все-таки выпрямился. Ронин медленно отцепил от каната замерзшие пальцы и пошел по направлению к каюте, при каждом шаге стараясь держаться хотя бы за что-нибудь.
     Боррос, поглощенный теперь мыслью о преследующем их корабле, с маниакальным упорством вцепился в штурвал. Его бескровное лицо превратилось в замерзшую маску, губы кривились от ужаса. Колдун походил сейчас на мертвеца. На фоне темного дерева крючковатые пальцы Борроса смотрелись как белые кости. Ронин окликнул его, но его голос утонул в нарастающем вое ветра. Он схватил колдуна за хрупкие запястья, оторвал его от штурвала, подтащил ко входу в каюту и спихнул вниз по трапу. Потом он вернулся и закрепил штурвал. Прошелся вперед, скользя по обледеневшей палубе, и встал у правого борта. На четвереньках подполз он к мачте, с трудом поднялся на ноги и свернул хлопающий на ветру штормовой парус. Задыхаясь от ветра и колючего снега, бьющего прямо в лицо, закрепил парус двойными узлами.
     Лишь после этого он спустился в каюту.
     Боррос сидел в маленькой лужице на полу, дрожа всем телом. Ронин безмолвно опустился на свою койку и подумал еще, а не слишком ли много на них навалилось. Новые непредвиденные ситуации возникают едва ли не ежеминутно, а ведь ни сам он, ни Боррос еще не привыкли к поверхности. Ронину все это давалось легко: он был молод и крепок. Он был солдатом, который легко приспосабливается к любой обстановке. Его разум открыт и гибок. Он способен воспринимать все новое. Ронин узнал это после похода под Фригольд - в Город Десяти Тысяч Дорог.
     Но с Борросом - который сейчас жалко съежился на деревянном полу, озабоченный не реальной опасностью бури, а приближением воображаемого корабля, на котором, как ему представлялось, его догоняют его мучители, - дела обстояли иначе.
     Вой ветра снаружи усилился. Корабль, мчащийся среди бури, опасно раскачивался и содрогался. "Мы или выживем, или погибнем, третьего не дано, - размышлял Ронин про себя. - Но, холод меня побери, я не собираюсь умирать!"
     Боррос поднялся с пола и, пошатываясь, как пьяный, направился к трапу. Ронин перехватил его уже на полпути к запертому люку.
     - Что ты делаешь?
     - Парус, - захныкал колдун. - Я хочу убедиться... что парус поднят.
     - Он поднят.
     Боррос начал вырываться.
     - Я должен увидеть своими глазами. Фрейдал гонится за нами. Нам надо идти с максимальной скоростью. Если он нас поймает, он нас уничтожит.
     Ронин развернул колдуна лицом к себе и заглянул в усталые глаза, затуманенные страхом и болью. Он слишком многое пережил, подумал Ронин уже во второй раз.
     - Боррос, забудь про Фрейдала, забудь про корабль-двойник. Даже если он нас и преследует, буря нас защитит. Он не найдет нас в такой круговерти.
     Боррос ответил ему пустым взглядом и снова уставился на задраенный люк. Ронин встряхнул колдуна, уже теряя терпение.
     - Ты идиот! Буря - наш враг! Там, снаружи, смерть. При таком ветре твой парус нас уничтожит!
     - Значит, ты его все-таки опустил!
     Голос Борроса напоминал обиженное хныканье обманутого ребенка.
     - Да, холод тебя побери, опустил! У меня не было выбора! Не сделай я этого, мы бы сейчас уже завалились на борт.
     Боррос бешено вцепился в Ронина.
     - Пусти меня! Я должен поднять парус! Иначе они перехватят нас!
     И тогда Ронин ударил его - ребром ладони по шее сбоку, - отключив на мгновение нервные окончания и перекрыв кровообращение. Колдун закатил глаза и кулем повалился на пол. Ронин уложил его на койку и с отвращением отвернулся.
     Корпус корабля скрипел и стонал под порывами ветра. Лампа сильно раскачивалась на короткой цепочке, отбрасывая на переборки причудливые тени среди пятен тусклого света.
     Ронин чуть-чуть подождал, а потом привстал и потушил лампу.
     Он лежал, прислушиваясь к завывающей темноте, чувствуя, как раскачивается и кренится фелюга. От потушенной лампы шел легкий запах дыма. Буря рвала корабельные снасти, выла, точно живая, яростно билась о корпус судна.
     Темнота сгустилась, и все звуки сделались тише. Впечатление было такое, что они доносились теперь через слой вязкой жидкости. Но зато стали отчетливей другие составляющие этих звуков, до сих пор остававшиеся незамеченными. Потом изменилась и громкость, то повышаясь, то вдруг понижаясь в размеренном медленном ритме, который действовал успокаивающе. Звуки как будто удлинились, словно качка лишила их изначального оформления.
     Он опустился куда-то вглубь, и башни мира возвышались над ним в своем исполинском великолепии - отвесные стены из твердой вулканической породы с зазубренными гребнями камня, который отсвечивал темным блеском и был прочным, как обсидиан. Бледные папоротники и разросшиеся водоросли частично скрывали глянцевую поверхность скал, основания которых сформировались в ту эпоху, когда Время было лишь отвлеченной абстракцией и мир не ведал еще о Законе. В эпоху великого сдвига и перемещения, когда мир только-только нарождался на свет и кричал, как младенец... когда красно-желтая магма вытекала шипящими реками из недр земли, сползая по склонам совсем юных гор, и кипела в бушующих раскаленных морях... когда посреди океанов вставали громадные острова суши, блистающие и покрытые пеной... когда утесы, словно водопады, стекали в бурлящие воды, белые от сланца и пемзы. В эпоху, когда все еще только начиналось.
     Тень... он не один.
     В клокочущих безднах начала мироздания он чувствует рядом некое присутствие, рассеянное и стихийное.
     Оно настолько огромно, что он даже не знает, движется оно или пребывает в покое. Быть может, оно обладает какими-то отличительными чертами; быть может, оно безголово или вообще бесформенно. Узнать невозможно. Его бока пульсируют энергией; ему почему-то кажется, что источник ее - океанский прилив. Он безмолвно перемещается по скользким громадам этого необъятного тела - по метонимическим безымянным пространствам без конца и края. И дивится он. Но в абсолютной тишине нет ответов.

***

     Он проснулся со страшной жаждой и желанием помочиться. Он выбрался на палубу. Снаружи по-прежнему бушевала буря, но ему показалось, что небо чуть-чуть просветлело. Рассвет, сказал он себе. Или раннее утро. В такую погоду разве разберешь? Он быстро справил нужду, потом наклонился, набрал в ладонь снега и запихал его в рот. Дрожа, вернулся в каюту.
     Боррос все еще спал. И хорошо, подумал Ронин, потому что проснется колдун с головной болью.
     Подойдя к своей койке, Ронин провел рукой по внешней переборке. Корабль, как видно, построен добротно. Не обнаружив никаких признаков ослабления корпуса, Ронин присел на койку и наскоро перекусил.
     Боррос стонал и ворочался во сне, но не просыпался. Ронин заметил синяк у него на шее. Он подошел к колдуну и, склонившись над щуплым телом, увидел, что тот весь трясется.
     Он быстро перевернул Борроса на спину. У него, похоже, был жар. Кожа выглядела сухой и какой-то стянутой. Глаза колдуна медленно открылись. Увеличенные зрачки были болезненно-яркими.
     Ронин залез под койку и достал одеяло. Потом он раздел Борроса, обнаружив при этом, что ткань костюма осталась сухой, но кожа под ним была мокрой от растаявшего снега и пота. Костюм хорошо защищал от холода и сырости, но и не давал испаряться влаге с поверхности тела.
     У Борроса была настоящая лихорадка. Накрывая его одеялом, Ронин мысленно отругал себя. Ему следовало догадаться об этом раньше. Огромная разница в их физической подготовке и ментальной способности адаптироваться к окружающей обстановке в конечном итоге должна была как-то проявиться. И в результате колдун сломался. Поскольку именно Боррос все время настаивал на том, что надо идти вперед, Ронин как-то не обратил внимания на признаки его крайнего истощения. "Сколько же сил отняли у Борроса допросы Фрейдала? - подумал Ронин. - Это, наверное, было ужасно".
     Снаружи буря с завидным упорством трепала корабль. Время от времени Ронин смачивал лицо колдуна водой, пытаясь сбить жар. Безволосый череп Борроса, матово поблескивающий в рассеянном свете угасающего дня, служил Ронину постоянным напоминанием об уязвимости его обессиленного спутника. На закате лихорадка усилилась. Спал Боррос беспокойно. За весь день ничего не съел. Последние пару часов он бредил, и Ронин почувствовал, что, если сейчас не наступит кризис, Боррос просто умрет.
     Сделать он ничего не мог. Его бесило сознание собственной беспомощности. Он обшарил каюту в поисках лекарств и кое-что даже нашел. И только когда нашел, понял, что не знает, что это за порошки и настойки. Ошибка в выборе лекарства убьет колдуна вернее, чем любая лихорадка. В общем, он решил не рисковать. Боррос стонал. В корабельных снастях завывал ветер.
     Вдруг раздался резкий скрежет. Корабль накренился, и Ронин покатился по полу, не удержавшись на ногах. "Что-то мы движемся как-то не так, - подумал он, поднимаясь. И тут же его осенило: - Холод меня побери, мы, кажется, налетели на что-то!"
     Так оно и было. Теперь он ощутил, что фелюга скользит по льду под каким-то странным углом, явно отклоняясь от курса. Если не выправить корабль сейчас же, инерция в соединении с массой перевернет его. И тогда - все, конец.
     Набросив капюшон, Ронин взбежал по трапу и выбрался на палубу навстречу слепящей пурге. Колючие льдинки били в лицо, а ветер буквально впивался в тело. Сквозь зловещий вой ветра Ронин услышал тяжелые ритмичные хлопки и, прищурившись, разглядел, что здоровенный кусок оборванных снастей хлещет по корпусу корабля. Вокруг темнота. Ничего не видно.
     Он прошел на корму, ощущая содрогание судна, неестественным образом отклонившегося от курса. Он почувствовал, как фелюга медленно разворачивается бортом к ветру. "Только не это. Тогда мы уже наверняка перевернемся", - подумал Ронин, продвигаясь к корме, перехватывая на ходу такелаж и осторожно ступая по глубокому слою из смеси снега и льда.
     Удар ветра качнул корабль. Рука Ронина соскользнула с обледеневшего каната. Он оступился и заскользил по льду, осознавая, что вот-вот свалится за борт. Он попытался восстановить равновесие на вздымающейся палубе. У него ничего не вышло, но он все-таки ухитрился дотянуться рукой в перчатке до фальшборта. Очень отчетливо он увидел, как чешуйки со шкуры Маккона свободно скользят по обледенелому дереву. Он вцепился покрепче, чувствуя, как мощь ветра швыряет его на фальшборт, а потом - словно тело его стало вдруг невесомым - его подбросило вверх, за борт, в завывающую бурю, и он чуть не выпал на темный ровный лед, расплывчатая поверхность которого оказалась сейчас так близко. У Ронина перехватило дыхание, в рот забилась разлетающаяся ледяная пыль. Огонь пробежал по руке, по груди. Завывающий ветер тащил его за собой, и Ронин извивался в его яростной хватке. Как в тумане, мелькнула мысль: "Ну давай же, давай, или оно заберет меня".
     Сохранять хладнокровие.
     Не забывать про инерцию, сказал он себе. И использовал ее. Собрав все остатки сил, Ронин сосредоточил их в руке в перчатке, сжал ее еще крепче и... удержался. А ветер по-прежнему бил его, норовя бросить за борт.
     Но теперь у Ронина была точка опоры. Он больше не сопротивлялся мощным рывкам бури - он просто расслабился, позволив ветру раскачивать его тело. В высшей точке размаха он подтянулся, забросил ноги на борт и зацепился подошвами, чувствуя, как они скользят по обледенелому краю. Затем он перебросил одну ногу, другую... перевалился через край и осторожно опустился на палубу.
     Тяжело дыша, он пробрался вдоль фальшборта к корме. Болтаясь за бортом, он кое-что там увидел - длинную пробоину в корпусе с левой стороны. "На что это мы налетели?" - подумал он.
     Добравшись до штурвала, Ронин отбросил все посторонние мысли. Он и так потерял драгоценное время - корабль по-прежнему шел боком. Канат, удерживавший штурвал, лопнул. Ронин вцепился в деревянное колесо и навалился на него со всей силой. Он дышал глубоко и ровно, пытаясь восстановить растраченную энергию. Легкие горели огнем, изо рта вырывались клубы пара. Ветер выл прямо ему в лицо, а фелюга сотрясалась при каждой попытке Ронина выправить курс. Он повис на штурвале всем весом и услышал наконец душераздирающий скрежет металла по льду. Это полозья начали поворачивать, преодолевая трение и яростное сопротивление бури. Мышцы у него на руках, на спине и на бедрах ходили ходуном.
     Судно застыло в крене: оно больше не заваливалось на правый борт, но так и шло под углом к нужному курсу. Ронин понимал, что уже не успеет провернуть штурвал дальше, прежде чем новый порыв ветра развернет корабль поперек. Выход был только один.
     Быстро отыскав еще один кусок каната, он закрепил штурвал. Затем, перехватывая руками, добрался до мачты. Его пальцы ловко забегали по узлам, разворачивая штормовой парус. Он подтянул рею, натянул снасти и закрепил развернувшийся парус.
     Его обдало ледяным душем. Тяжелые осколки, черные и рваные, словно металл после взрыва, били его по коленям. Подошвы скользили по льду. Канат вырвался у него из рук, и фелюга, содрогнувшись, рванулась вперед, когда штормовой парус наполнился ветром.
     Ронин попробовал подняться, но порыв ветра качнул корабль. Он поскользнулся и больше уже не пытался встать. Вместо этого он сел, уперевшись спиной в фальшборт, а ногами - в основание мачты. Поймав конец каната, он стал тянуть его на себя, стараясь установить рею под нужным углом.
     Он как будто слился с кораблем. Все скрипы и стоны подвергающихся нагрузке соединений, дрожь корпуса, невероятное напряжение мачты, подрагивающей под напором ветра и берущей отсюда силу, - все это было теперь продолжением его рук, боровшихся с бурей за жизнь корабля.
     И рея медленно поддавалась, сдвигаясь сантиметр за сантиметром и принимая нужное положение. Все это шло не так гладко, потому что шторм не прекращался и ветер обрушивался на него в самые неподходящие моменты, и Ронину приходилось держаться настороже, чтобы не пропустить изменений воздушных потоков.
     Корма начала потихоньку сдвигаться вправо, причем так медленно, что поначалу Ронин этого и не заметил. Он уже смирился с тем фактом, что свалится от изнеможения, так и не добившись существенных изменений, как вдруг ощутил, что корабль повинуется ему. Это было подобно первому глотку крепкого вина - радостное возбуждение согрело ему грудь, и в одеревеневшие руки влились новые силы.
     В конце концов он закрепил такелаж и отправился на корму, чтобы изменить положение штурвала. Теперь у него уже было время, чтобы перегнуться через фальшборт и как следует рассмотреть пробоину. "Странно, - подумал он, - что пробоина так высоко. Если бы мы налетели на какой-нибудь выступающий валун, отверстие было бы гораздо ниже. На что же мы натолкнулись?" Он еще раз взглянул на пробоину и решил, что повреждение незначительное. И все же нельзя допустить, чтобы нечто подобное повторилось.
     День подходил к концу. Багровые краски заката затопили унылую серость затянувшихся сумерек. А потом все окутала темнота, да такая, что Ронину стало жутко. Буря так и не прекратилась. Все пространство представляло собой взвихренную круговерть льда и снега. Прежде чем спуститься в каюту, Ронин свернул штормовой парус и закрепил рею. Поначалу он колебался, но потом все же решил, что без паруса в шторм спокойнее.

***

     - Ты должен мне все рассказать.
     - Подожди, друг мой, всему свое время.
     - Боррос, уже столько людей погибло... Я должен знать, ради чего.
     Почти рассвело. Слабый перламутровый свет, предвещающий наступление нового дня, уже пробивался сквозь толстые стекла каюты. За ночь лихорадка спала, и Борросу стало легче дышать, хрипы в горле и в легких прекратились, а дыхание стало ровнее и глубже. Кризис миновал. Проснувшись, колдун жадно выпил приготовленное Ронином теплое питье и попросил еще.
     - Позже, - ответил Ронин.
     Израсходовав все силы, Боррос пару минут полежал на спине и опять погрузился в глубокий сон, которого требовало его тело. Когда перед рассветом он снова проснулся, вид у него был уже чуть бодрее. Взгляд - осмысленным и ясным, а цвет лица - почти нормальным.
     - Сколько?
     - Целый цикл. День и ночь.
     Колдун провел по лицу исхудавшей рукой.
     - Как ты думаешь, мне уже можно что-нибудь попить?
     - Конечно. - Ронин подал ему чашку. - Но не слишком много.
     Вой и свист ветра. Шуршание ледяных крошек о корпус.
     - Знаешь, - заговорил Боррос, - я так долго мечтал о поверхности, представлял, на что она похожа... я имею в виду, во всех подробностях... я так стремился на волю, чтобы освободиться от Фригольда... а потом, уже после того, как столкнулся с Фрейдалом, я хотел просто умереть здесь... вот почему я ему ничего не сказал... я понимал, что стоит мне все ему рассказать, и я умер бы в той дыре... чего я больше всего боялся, даже больше, чем...
     Он содрогнулся, прикрыв глаза. Потом поднял голову и печально взглянул на Ронина.
     - Ты понимаешь?
     Рон