трех
шагах от постели. Я закрыл лицо одеялом, а когда открыл его, в  комнате  уже
ничего не было. Поднялся, оделся и убежал из дома. Но эти попытки спрятаться
подальше, как правило, ничего не дают. Вы, наверное, это знаете.
   - И позже ты всегда видел одно и то же?
   - Всегда одно и то же. Не так уж много раз. Если точно, то еще дважды. Но
этого было вполне достаточно. Тем более, что я твердо уверен теперь, что это
чудовище, этот урод уже от меня не отстанет. Как он может отстать  от  меня,
если он находится в моей голове? Вижу я его обычно вечером, так  как  именно
вечером бываю пьян в стельку. Еще раз я видел его перед домом, а вчера рядом
с "Селектом".
   - Как он выглядит? - спрашивает Опольский и запивает свой вопрос молоком.
   - Я предпочел  бы  не  описывать  его.  Выглядит  он  кошмарно.  Он  весь
фиолетовый, лысый, покрытый голой морщинистой кожей. Морда, как у дьявола, с
оскаленными белыми зубами. Ходит на четырех ногах и невероятно подвижен.
   - А голос его ты слышал?
   - Да, что-то вроде писка.
   - Они всегда пищат,  -  констатирует  Опольский  и  продолжает  смаковать
молоко. - Как это было там вчера перед "Селектом"?
   - Я уже говорил вам, что выехали мы с Франком в страшном дожде. От Франка
до "Селекта" довольно далеко. Франк живет за рекой. Я был уже изрядно  пьян,
мало что помню из этой поездки, тем белее почти ничего не  было  видно,  все
заслонял дождь. Франк остановил машину перед "Селектом", но,  скорее  всего,
перед боковым входом, так как я не помню какого-нибудь освещения.  Он  пошел
за водкой, а я  остался  в  автомобиле,  видел  я  только  переднее  стекло,
работающие щетки  за  ним,  струи  дождя  и  кусочек  асфальта.  В  какое-то
мгновение на этом кусочке асфальта я увидел мое страшилище. Мерзкий  призрак
стоял и пялился прямо в фары автомобиля, то есть на  меня.  Не  двигался.  Я
закрыл лицо руками, так как не хотел смотреть на него. Но я ощущал,  что  он
все еще там, на дожде, на улице, стоит и  смотрит  на  меня.  Потом  подошел
Франк, сел в машину, и мы поехали. Помню, какую-то долю секунды я  испытывал
надежду, что автомобиль переедет эту гадину,  стоявшую  на  дороге,  что  он
разделается с ней. Но это был конечно бред, разве можно  прикончить  продукт
галлюцинации.
   - Существуют курсы лечения, помогающие отвыкнуть от алкоголизма, -  цедит
Опольский и допивает молоко. Подзывает кельнера, расплачивается.
   - Что вы мне посоветуете? - спрашиваю я его.
   - Советую отдать все дело в руки  полиции.  Ты  должен  был  сделать  это
сразу. Роль адвоката начинается только тогда, когда появляется обвиняемый.
   - Но ведь я сам могу стать этим обвиняемым.
   - Можешь, но еще не стал. Есть шанс, что виновным  посчитают  кого-нибудь
другого.
   - Например вас, - говорю я.
   - Будешь тогда защищать меня, причем бескорыстно в память покойного отца,
- роняет Опольский и удаляется походкой ревматика  в  сторону  улицы,  я  же
возвращаюсь  на  стоянку  такси  и  прошу  отвезти  меня  на  Солнечную,   в
Издательство детективной литературы.
   6
   Все Издательство помещается в трех  комнатах  на  втором  этаже  довольно
грязного дома.  В  первой  комнате  хозяйничает  административный  персонал,
дальше комната редакторов, в эту минуту пустая,  в  самом  конце  -  кабинет
Густава.
   За креслом  Густава  на  стене  красуется  огромного  размера  смертельно
бледная физиономия, сведенная демонической судорогой. Из уголка рта  сочится
алая струйка крови. Чуть ниже надпись "Ступени на гильотину", вверху шрифтом
помельче "Стэн В.Мелтон". Все это -  увеличенная  обложка  книги,  принесшей
славу "Синей библиотеке" и  достигшей  рекордного  тиража.  Фигура  Густава,
сидящего у письменного стола, резко контрастирует с  этим  шедевром  книжной
графики. В школе мы звали Густава Галушкой.
   Густав как раз прощается с пожилой полной дамой. Мы остаемся одни.
   - Агата Кристи? - спрашиваю я, кивая на дверь, за которой исчезла дама.
   - Что-то в этом духе, - отзывается Густав. -  Только,  к  сожалению,  без
литературного таланта. Бывают у нее неплохие идейки, но она растворяет их  в
море графоманства и при этом не соглашается  на  переделки.  Трудная  особа.
Осчастливила нас уже восемью рукописями, в каждой что-то есть, но, увы,  все
это нужно переписывать заново, и еще неизвестно, выйдет ли  из  этого  толк,
даже если бы она согласилась. Благодарить за нее я должен Франка.
   - Наверное, он помог ей поверить в ее гениальность, а потом сплавил  тебе
вместе со всей ее продукцией, - говорю я. -  Франк  чересчур  жалостлив,  он
просто не в силах произнести: "Мадам, вы графоманка". Доброе  сердце  -  это
ужасное увечье в нашей жизни, как ты думаешь?
   - Нет, Франк уже не работал в Издательстве, когда эта дама открыла в себе
творческую жилку, - разрушает мои логические построения Густав. - Но в  том,
что он наделал нам хлопот, ты прав. Она первый свой шедевр принесла не  нам,
а на киностудию, так как была уверена, что написала гениальный  сценарий.  И
там попала как раз на милейшего Франка, перебравшегося на студию от нас.  Он
объяснил ей, что ее вещь не годится для кино, но может" послужить прекрасной
основой  для  повести.  И  куда  же  он  послал  ее?   Прямо   ко   мне!   С
сопроводительным письмом, в котором горячо расхваливал  литературный  талант
дамы. Но удивительно, что она свято поверила в свое призвание и доводит меня
уже пару лет претензиями, так  как  мы  решительно  не  желаем  издавать  ее
суперопусы. Выпьешь? - переходит Густав к делу.
   Не отказываюсь,  и  Густав  вынимает  из  левой  тумбы  стола  бутылку  и
картонный стаканчик. Наливает мне, осушаю одним  глотком,  наливает  себе  и
следует моему примеру.
   - Нашел для тебя алиби, - говорю я. - Идея пришла мне во время  разговора
с Опольским.
   - Он еще жив? - удивляется Густав.
   - Жив и становится все более  неприятным.  Слушай,  что  я  придумал.  Ты
подстраиваешь убийство тетки при помощи газа,  как  я  и  предлагал  раньше.
Алиби готовишь себе загодя. Слушай внимательно, это алиби невероятно хитрое.
Сразу же после ужина с теткой встречаешься в кабаке с приятелем и  начинаете
пить. В полночь выходите из кабака, так как его закрывают. Приятель уже  под
хорошим газом и мечтает о продолжении  пьянки.  Ты  ведешь  его  в  квартиру
твоего знакомого, по имени, допустим, Билл. Этот Билл выехал на пару дней  и
оставил тебе ключи от дома и разрешение на пользование содержимым его  бара.
Жилище Билла находится далеко от кабака и  еще  дальше  от  квартиры  тетки.
Везешь туда приятеля на своей машине. Или, по крайней мере, убеждаешь его  в
том, что везешь его именно туда. А на самом деле  везешь  его  в  совершенно
другое место. Приятель твой ничего не сечет, так как набрался до  бровей,  и
ночь ко  всему  дождливая  и  темная.  Думает,  что  вы  приехали  на  улицу
Подснежников, а на самом деле вы на  улице  Победы,  пару  шагов  от  жилища
тетки. Ведешь его наверх, вроде бы в квартиру  Билла,  а  на  самом  деле  в
совершенно другое помещение и хлещете там водку. В какой-то  момент  делаешь
вид, что тебе нужно в ванную, потихоньку выбираешься из квартиры,  летишь  к
тетке, отворачиваешь газ у нее на кухне и  пулей  возвращаешься  назад.  Все
вместе занимает не более пяти минут. Приятель убежден, что ты ни на  миг  не
покидал квартиру Билла, и с чистой совестью подтвердит твое алиби.
   - Притянуто за уши, - заявляет Густав.  -  Допустим  даже,  что  я  найду
какого-то Билла, проживающего в отдаленном от тетки месте, причем этот  Билл
согласится оставить мне свои ключи и  выпивку.  Допустим  далее,  что  перед
встречей с теткой я заеду к этому самому Биллу  и  привезу  куда-то  из  его
квартиры бутылки с выпивкой. Допустим также, что после того, как  расстанусь
со своим свидетелем-пьяницей, я отвезу пустые бутылки  обратно  на  квартиру
Билла и насыплю там в пепельницы кучу окурков,  чтобы  Билл,  возвратившись,
был убежден, что в его жилище совершалась оргия, и мог бы  подтвердить  наши
показания. В порядке, это читатель еще сможет проглотить! Но  я  никогда  не
сумею убедить его, что мог распоряжаться в  эту  ночь  сразу  двумя  пустыми
квартирами, вдобавок так подходяще для твоего плана расположенными.
   - Естественно, у тебя были именно две квартиры, -  настаиваю  я.  -  Одна
Билла, другая - твоя собственная. Задумав  преступление,  ты  еще  пару  лет
назад снял квартиру поблизости от тетки. Ничего  проще.  И  именно  в  твоей
собственной квартире происходит ночная попойка. Гениально, как?
   - Не совсем, - не соглашается Густав. - Полиция  попросит  этого  ночного
приятеля описать квартиру, в которой мы пили. Даже предполагая,  что  он  до
этого не был ни разу ни у меня, ни у Билла, и то, что он был пьян в стельку,
мы не можем  быть  уверенными,  что  он  не  припомнит  какую-нибудь  деталь
интерьера, ну например, голубые шторы, и это заставит полицию  предположить,
что пили мы вовсе не в квартире Билла. Что ты поделаешь с  такой  ситуацией?
Ты не сумеешь убедить читателя, что я оборудовал свою квартиру точь  в  точь
на манер квартиры Билла. Это было бы крайне сложно, да и  полиция  сразу  же
обратила бы внимание на такое сходство.
   - Я предвидел это, - с гордостью заявляю я. -  В  тот  момент,  когда  ты
введешь приятеля в свою квартиру (а вроде бы в  квартиру  Билла),  ты  вдруг
обнаружишь, что пробки перегорели. Будете выпивать при свечке,  приятель  не
заметит ничего кроме части стола, бутылок и рюмок, которые будут  скрашивать
вам ночь. В темноте все квартиры похожи одна на другую.
   - Достаточно будет того, что приятель опишет свечку, подсвечник, скатерть
на столе. Полиция отправится на квартиру Билла и обнаружит, что  там  ничего
подобного нет, зато в моей квартире все это легко отыщется.
   - Ты не прав, - заявляю я.  -  Все  это  отыщется  именно  у  Билла.  Еще
накануне ты привезешь к себе из кухоньки  Билла  все  эти  мелочи.  А  утром
возвратишь туда пустые бутылки, покрытую пятнами скатерть и огарок свечи.  А
при оказии устроишь в  его  квартире  короткое  замыкание,  так  чтобы  Билл
вернувшись обнаружил выбитые пробки. Все - просто!
   Густав надолго задумывается, затем его толстощекая физиономия светлеет.
   - Но ведь это... идеальное преступление, - восклицает он в восторге.
   - Других и не совершаем, - с гордостью заявляю я.
   - Но в таком случае, как детектив сумеет потом распутать все это? - снова
огорчается Густав.
   - Это уже твое дело. Ведь это ты пишешь повесть, а не я.  Налей  мне  еще
глоток, - говорю я и протягиваю руку с пустым стаканчиком.
   - Остатки сладки, - объявляет Густав, наливая. - А что бы ты сказал, если
убийца потеряет в квартире тетки шнурки от обуви?
   - Жаль, что не брюки, - отзываюсь  я.  -  Ты  что  держишь  читателей  за
идиотов?
   - Ну тогда по-другому. Детектив подает ему кофту, якобы  снятую  с  трупа
тетки, и спрашивает, чем эта кофта пахнет. Убийца  скажет  "газом",  еще  до
того, как ему сообщат, что тетка погибла от газа. Таким  образом  он  выдаст
себя, потому что детектив позаимствовал эту кофту у  соседки  и  пахнет  она
духами "Калифорнийские маки". Неплохо, а?
   - Настолько неплохо, что мы использовали этот прием уже  в  "Смертоносном
чайнике", припомни себе.
   - Ну тогда, пусть окажется, что убийца влез в огромные долги, рассчитывая
на скорое наследство.
   - Это тоже было в "Ступенях на гильотину". - Нашел! Этой ночью шел дождь,
да? А в квартире Билла не найдут следов грязи от мокрой обуви. Этого  убийца
не учел.
   - Это мы уже использовали в "Подайте мне  виселицу".  Я  могу  предложить
тебе совсем другой выход: пусть ночной  приятель  просто  ошибется  в  своих
показаниях. Убийца станет жертвой насмешки судьбы. Приятель,  которому  была
отведена роль  идеального  свидетеля,  покажет  совершенно  неожиданно,  что
убийца покидал его на несколько часов. Спьяну  у  него  все  перепутается  в
голове, и он будет совершенно убежден, что его  партнер  по  пьянке  выходил
куда-то ночью на длительное время. В  результате  убийца  будет  осужден  за
настоящее преступление на  основании  фальшивого  свидетельства.  Это  очень
модно.
   - Ты думаешь, читатель поверит, что можно до  такой  степени  потерять  с
перепою память?
   - Мне самому вчера отшибло память после солидной выпивки. Сегодня пытаюсь
припомнить все, что происходило вчера,  и  до  сих  пор  не  могу  заполнить
кое-какие пробелы.
   - Частично я помогу  тебе,  -  предлагает  Густав.  -  Но  беру  на  себя
ответственность только за то, что  происходило  до  девяти,  после  чего  мы
расстались у дома Франка. Что с тобой было дальше, я не знаю.
   - Дальше мне все рассказал Франк. А что было перед девятью?
   - Думаю, ты не станешь уверять меня, что позабыл о том, как я читал  тебе
в твоей квартире наброски повести, которую мы с тобой  обсуждаем  и  сейчас.
Это ты должен помнить!
   - Во сколько ты пришел ко мне?
   - В шесть. Читать начал в половине седьмого. Закончил чтение  в  половине
девятого. Все это время мы не  покидали  квартиры.  Потом  я  отвез  тебя  к
Франку, по дороге мы обсуждали способы уничтожения тетки, ты  был  настолько
любезен, что признал мой способ кретинским и пообещал  изобрести  что-нибудь
более подходящее. Действительно, газ лучше. Это я должен  признать.  А  твое
алиби - просто пальчики оближешь. Большое тебе за него спасибо.
   - Это алиби  я  придумал  только  сегодня.  В  то  время  как  ты  читал,
кто-нибудь звонил мне? Припомни!
   - Около семи звонила Майка, но я сказал ей, чтобы она не  мешала  нам,  и
положил трубку.
   - Это я помню. А кто-нибудь еще звонил?
   - Не звонил. А что?
   - Наверняка не звонил?
   - Наверняка! Только после того, как я кончил чтение, мы позвонили Франку.
Примерно в половине девятого.
   - Ты не помнишь, о чем я говорил с Франком?
   - О чем же еще? О том, что хочешь выпить! Франк всячески отнекивался,  но
в конце концов согласился на то, чтобы ты приехал к нему и выпил все, что  у
него было дома. Ты пообещал немедленно появиться, и тогда я отобрал  у  тебя
трубку, чтобы поговорить с Франком. Я спросил у него, не  согласится  ли  он
издать у нас переделанный в повесть его сценарий "Четырехтакта". Он  ответил
мне, что после пяти лет, проведенных в Издательстве, ему противна сама мысль
о сотрудничестве с нами. У него до сих пор оскомина от графоманских  текстов
и кроме всего этого просто нет времени на  перелицовку  сценария.  Я  сказал
ему, что переложение уже сделал сам, ему остается только просмотреть повесть
и подписать договор на  половину  гонорара.  Выгодное  дельце  для  него.  И
услышал в ответ, что если я привезу рукопись еще сегодня вместе с  договором
на восемьдесят процентов гонорара, он, может быть, и  согласится.  Намекнул,
что именно столько  ему  предлагала  какая-то  газета.  Я  сказал  ему,  что
рукопись и договор у меня с  собой,  и  я  могу  передать  их  ему,  заменив
пятьдесят процентов на восемьдесят. В роли курьера должен был выступить  ты.
На этом мы закончили переговоры. Я переправил в договоре цифру гонорара,  мы
вышли на улицу и поехали к Франку. По дороге  беседовали  об  убийце  и  его
тетке, у дома Франка я отдал тебе рукопись и  договор,  и  мы  распрощались.
Держу пари, что Франк даже не взглянул на рукопись.
   - Не помню, чтобы он  ее  читал,  просто  бросил  в  ящик  стола.  Но  он
согласится на издание, будь спокоен.
   - Я тоже так думаю. Восемьдесят  процентов  гонорара  за  просто  так  на
дороге не валяются, - с горечью произнес Густав.
   - Заработаешь и ты, не ломай голову. Я совершенно уверен, что эта халтура
будет пользоваться успехом, - успокаиваю я его.
   - Это будет прекрасная повесть, - протестует Густав. -  Я  переделал  все
начало. Действие будет происходить в Зоо...
   - Мне это не интересно. У меня более острые проблемы. Пока! Я прощаюсь  и
покидаю пыльные пороги Издательства. Ловлю такси  и  прошу  отвезти  меня  к
Опольскому.
   7
   Звоню трижды, прежде чем Опольский наконец  решается  отворить  мне.  При
виде хозяина - застываю в недоумении. Опольский встречает меня в старомодном
дамском платье свободного покроя, шелковом в горошек, с воротником,  обшитым
кружевами. Из-под  платья  виднеются  тонкие  старческие  ноги  в  чулках  и
стоптанных домашних  туфлях.  Искусственные  челюсти  Опольского  стискивают
остывшую трубку. Под мышкой у него газета.
   -  Входи,  -  приглашает  он.  -  Пришел  убедиться,  что  у  меня   дома
действительно нет телефона? Пожалуйста, проверяй!
   Вводит меня в  кабинет,  движением  руки  указывает  на  раскрытую  дверь
спальни. Но искать аппарат мне не  нужно,  уже  на  улице  я  убедился,  что
телефонный кабель к вилле не протянут.
   Жилище Опольского обставлено солидно, даже  богато.  Но  видно,  что  уже
много лет это богатство  никому  не  служит.  Некому  нежиться  в  массивных
кожаных креслах, никто не  проверяет  ход  времени  на  роскошных  напольных
часах, никто не распахивает застекленные книжные шкафы и  не  читает  изящно
переплетенные книги,  никто  не  трудится  у  резного  бюро  и  не  любуется
прекрасными картинами  на  стенах.  Среди  картин  замечаю  портрет  молодой
женщины в наряде, модном лет сорок назад. Художник сделал все, что  мог,  но
тем не менее от лица ее веет серостью и отсутствием обаяния.  На  полочке  у
резного бюро стоит в рамке ее же фотография, отнести которую можно  к  более
позднему времени. Женщина на фотографии одета в шелковое платье  в  горошек,
именно то, в котором встретил меня Опольский. Видимо,  старичок  из  каприза
или экономии донашивает старые платья покойной супруги.
   - Если ты намерен побеседовать со  мной,  пойдем  на  кухню,  -  заявляет
Опольский, - манная каша может пригореть.
   Похоже, что кухня - единственное жилое помещение в этом доме. В центре ее
громоздится плетеное кресло-качалка, вокруг которого валяются на полу газеты
и исписанные листки бумаги. Сразу видно, что это любимое  место  Опольского,
разумеется, в те часы, когда он находится  дома.  Умывальник  забит  чистыми
кастрюлями и тарелками. На газовой печке в  небольшой  кастрюльке  дозревает
манная  каша.  Опольский  мешает  кашу  ложечкой,  отставляет  кастрюльку  в
сторону, выключает газ.
   - Одно мне неясно, - говорит Опольский, - как там было с ключом?
   - Я уже рассказывал вам, - объясняю я. -  Запасной  ключ  от  канцелярии,
подходящий также и к дверям моей квартиры, постоянно находится  в  нише  под
гидрантом. Этот кто-то, с кем черная беседовала по телефону, велел ей  пойти
в канцелярию, открыть дверь этим ключом  и  подождать  его  прихода.  Черная
выполнила все эти поручения.
   - Но Нусьо попал туда еще до нее. Каким способом?
   - Таким же самым. Подслушал разговор, поднялся на этаж канцелярии,  вынул
ключ из ниши и открыл себе дверь.
   - А после всего этого снова спрятал ключ? Мало вероятно! Если  он  пришел
воровать, то не стал бы оставлять ключ снаружи, разумнее было бы взять его с
собой и закрыть дверь, чтобы никто не мог поймать его на месте преступления.
Но если это так, каким же способом могла попасть в канцелярию дама в черном?
- вопрошает Опольский.
   - А может быть, он взял ключ, но забыл захлопнуть дверь? Черная не  нашла
ключа, но обнаружила, что дверь незаперта. Тот, кто пришел вслед за нею,  то
есть убийца - тоже застал двери открытыми. Даже если она захлопнула  их,  он
мог постучать, и она бы ему открыла, так как  ожидала  его.  Нусьо  к  этому
времени был уже убит, если это черная застрелила его, или погиб только  чуть
позже, когда  убийца  промахнулся,  если  принять  за  аксиому,  что  убийца
покончил с нею в канцелярии и только потом перенес ее  труп  этажом  выше  в
квартиру.
   - Я не верю, что Нусьо взял ключ с собою и забыл захлопнуть дверь,  и  не
верю, что открыв дверь, он  положил  ключ  обратно  в  нишу  для  следующего
визитера. Не могу поверить и в то, что он  открыл  дверь  черной,  если  она
постучала в кан