дату, после которых орел превратился в стервятника.
   Может быть, это случилось тогда, когда он поступил на службу  в  Контору?
Или тогда, когда начал  записывать  свои  мысли  и  сны,  копаясь  в  падали
отмирающих лет? О, каким вкусным было мясо  беззащитных  мертвецов!  Сколько
еще теплой крови хранили события - следовало только поглубже  засунуть  свой
клюв и разорвать нежную кожицу ?приличий?... Но  так  же  хорошо  он  помнил
совсем другую жизнь. Кто же он: писатель, агент, бродяга, Последний  Варвар?
Он подозревал, что точного ответа не существует. У его памяти и у его судьбы
был другой, неизвестный ему хозяин. Тот, кто придумал его. И Дез. И  Конвой.
И весь этот ужас...
   (ЕБ молчал уже слишком долго. Это меня настораживало. Без врага в  сердце
я ощущал жутковатую пустоту. Я вдруг понял, как мне Его  не  хватает!  И  до
меня дошел смысл выражения из Новейшего Завета: ?Сиротство  овцы?.  (Овца  -
это такое покорное, беззащитное и трусливое домашнее животное, которое давно
вымерло. ЕБ однажды объяснил мне, что овцы стали лишними...)  Он  был  осью,
вокруг которой  вращалась  вся  моя  жизнь.  Стоит  вытащить  эту  ось  -  и
существование  рассыпается  на  бессвязные  фрагменты.  Рушится   заведенный
порядок. Хуже всего,  когда  начинаешь  подозревать,  что  порядок  оказался
иллюзией, а мнимые  правила  -  рамками  нелепого  поведения.  Но  разве  не
иллюзиями были та пустыня, тот океан?
   Я склонялся к мысли, что ЕБ решил усложнить игру.  Сменил  обстановку,  а
сам ушел в тень.  Возможно,  Он  научился  создавать  пейзажи  и  ландшафты,
добавив для пущей убедительности запахи, ветер и звуки.  Вместо  наскучивших
картин и гобеленов верхних горизонталей Монсальвата - видения несуществующих
мест. Чем не зверинец для двуногих с просторными вольерами? Чем не  гуманная
тюрьма для отбывающих пожизненное  заключение  -  тюрьма  с  полным  набором
искушений? А заодно новое развлечение для всемогущего хозяина!..)
   Соседний вагон был точной копией того, в  котором  я  проехал  (провел  в
бреду?) пару перегонов (или больше?), - во  всяком  случае,  в  сознании  не
запечатлелось ничего, кроме старика хилера, пустыни, из которой он пришел, и
морского берега, по которому удалился.
   Двигаться вперед было легко - только успевай  переставлять  ноги.  Состав
катился под уклон, скорость нарастала, и пол начал ощутимо вибрировать. Если
так  пойдет  и  дальше,  я  скоро  узнаю,  что   находится   ниже   ?нулевой
горизонтали?. А пока  что-то  странное  творилось  с  арочными  перекрытиями
туннеля. Я решил, что это зрительный обман, вызванный  быстрым  чередованием
ребристых конструкций. На этом маршруте явно не хватало пассажиров.  Правда,
кто-то оставил память  о  себе,  выцарапав  над  диваном  для  неприкасаемых
корявое предупреждение: ?Эйнштейн, сука, я до тебя доберусь!? Ну что  ж,  по
крайней мере один из тех, кто побывал здесь до меня, не утратил оптимизма. Я
не  мог  этим  похвастаться.  Единственным  существом,  до  которого  жаждал
добраться я, была Сирена. Желательно живая. Я с вожделением думал о ее груди
- тяжелом, налитом  молоком  вымени.  Нормальные  мысли  голодного  мужчины,
который ?выздоровел? слишком быстро... Чтобы утолить голод, оставалось всего
лишь разбить двойное стекло. На этот раз я действовал осторожнее,  поскольку
существовала опасность  заполучить  вместо  молока  пару  горячих  свинцовых
пилюль, которые мой желудок не сможет  переварить.  Стекло  было  темным,  и
понять, что происходит по ту сторону, сумел бы разве что  Всеведущий  ЕБ.  Я
высадил окно локтем  и  отодвинулся  в  сторону,  под  защиту  металлической
обшивки. Из пробоины потянуло  знакомым  запашком,  оттуда  же  просачивался
тусклый свет. Несмотря на вибрацию и гул, терзавший барабанные перепонки,  я
услышал то, от чего моя спина внезапно примерзла к гладкой  стенке.  (...Эти
щупальца всегда проникают через уши. Голова превращается в миксер, и  в  нем
взбивается отравленный коктейль. На поверхности -  мутная  пена  хаотических
галлюцинаций; в глубине -  пузырящиеся  кошмары,  реликтовые  сны,  грязные,
многослойные осадки боли, зубодробительные осколки ужаса...) Пытка оказалась
краткой, но пронзительной. Долго я бы и не выдержал. Сирена  пела.  И  слава
ЕБу, ее песня не предназначалась мне! Это была колыбельная - из тех, которые
еще никто никогда не выслушал до конца. Да, всего лишь кол ыбельная - еще не
в стадии, уводящей к смерти, но уже и не простое  ?снотворное?.  По  крайней
мере  не  то  снотворное,  после  которого  обыкновенные  люди   просыпаются
прежними. Полоса летаргии - вот что это было, - и,  кажется,  я  вломился  в
самый неподходящий момент.
   Испуганный клиент мог сорваться с  крючка.  Такое  изредка  случалось,  и
возникала проблема, которую Сирена называла ?бешеный лунатик?. (Луну я видел
только на картинках. Судя по ним, это темный двойник  Солнца.  У  всех  есть
темные двойники, утверждает Его Бестелесность. И все же мне не совсем  ясно,
что такое ?лунатик?. Ну да ладно...)
   Вообще-то у нас с Сиреной давно отработаны  ходы  на  все  случаи  жизни,
особенно те, что грозят непредсказуемыми последствиями.  Вот  и  сейчас  был
один из таких случаев. Не дожидаясь худшего, я срочно отодрал себя от стенки
и полез в вагон, готовый стать для лунатика его последним кошмаром...
 
СНЫ ОБОРОТНЯ: 
ЗАГУБЛЕННАЯ МОЛОДОСТЬ 
 
   Он  был  все  еще  молод,  когда  набрел  на  оазис  Лесбос.   Это   было
действительно  не  худшее  местечко  посреди  Железной   пустыни,   лишенной
растительности и даже людей, которые помнили, как  выглядит  растительность.
Кажется, что-то зеленое и бесформенное - пятна на картинах древних мастеров,
служащие фоном и придающие лицам болезненную бледность. Парис был  настоящим
альбиносом. Он видел солнце лишь изредка - когда оно  пересекало  Стеклянные
Меридианы в своем движении через небосвод, - но и этих кратких прикосновений
жалящих лучей оказалось достаточно, чтобы он понял: его путь  почти  целиком
пролегает в тени. Яркие цвета не радовали глаз; зато он улавливал  тончайшие
оттенки серого. Серый был благороден и стилен. Цвет стали  и  серебра,  цвет
пепла и сырого мяса, цвет неба и волос, лишенных  пигмента.  Цвет  мудрости.
Парис не без оснований считал, что долгое странствие кое-чему  его  научило.
Немногие могли похвастаться тем, что исходили весь свет вдоль и поперек -  в
буквальном смысле. Он замкнул непреодолимое кольцо не только в пространстве,
но и в собственном сознании; измерил порочный круг существования. Он всерьез
называл себя Последним Варваром вовсе  не  потому,  что  был  примитивен,  -
наоборот, ему нравилось бесконечное многообразие Вселенной, которого  больше
не было. Один Бог вместо богов, демонов и стихий -  кому  из  древних  такое
понравится?
   Он открыл, что замкнутый мир-тюрьма, как  и  костяная  коробочка  черепа,
может вместить в себя безграничную ужасающую пустоту. Он нашел ответ  только
на один вопрос, но зато этот ответ отменил все остальные вопросы,  смел  их,
будто пыль, будто истлевшие кости, будто  варварские  племена,  уничтоженные
цивилизацией Единого Бога -  скучной,  серой  и  безотрадной,  как  железный
столб. Единый не оставлял выбора...
   Это был закат, сумерки -  и  только  бессмысленно  сияли  кривые  зеркала
упадка, отражавшие свет уже зашедшего за горизонт светила. По мнению Париса,
одряхлевшему  организму  требовалось  кровопускание.  Он  был  бы  не  прочь
увидеть, как свежая струя ударит из-под дряблой оболочки и смоет отравленное
поколение, а заодно разбудит обленившихся  и  сонных  богов  прошлого...  Но
ничего не менялось. Все было  просто:  миллионы  дорог  впереди  -  все  они
оканчивались тупиками - и старуха смерть за спиной.
   Смерть настойчиво подталкивала в самое сердце жизни, но беда в  том,  что
жизнь не принимала обратно своих однажды  отвергнутых  детей.  Парис  ощущал
себя изгнанником  отовсюду.  И  брел  по  незримой  пограничной  полосе,  не
принадлежа целиком ни жизни, ни смерти. Воистину Последний Варвар! Ничто  не
радовало его по-настоящему, ничто не пугало до дрожи. Он не изведал любви, а
ненависть казалась ему слишком патетической и не стоящей сил, затраченных на
борьбу с пустотой. Да и все прочие чувства были чем-то вроде  неестественных
поз, в которых застыли  стальные  статуи,  щедро  разбросанные  по  пустыне.
Поэтому отверженные маги из оазиса Лесбос не вдохновили его. Он  пользовался
их прохладным гостеприимством, пока оно не наскучило. Парису было все равно,
что делать и куда идти. Вдобавок его семя  оказалось  мертвым  и  не  давало
всходов. Он не слишком огорчился, презирая мерзкую плоть.
   Когда отверженные предложили  ему  отправиться  в  густонаселенный  оазис
Джудекка и украсть девочку, чтобы заменить ею  старуху,  он  согласился  без
долгих колебаний, не очень задумываясь над тем,  что  будет  означать  такая
подмена. В  конце  концов,  девочка  -  это  ведь  не  голова  новоявленного
пророка-самозванца.  Когда-то  ему  даже  нравилось   выполнять   щекотливые
поручения. Он был наемником, шпионом и вором. Испробовал и  менее  почтенное
ремесло. Например, достать голову пророка было  очень  и  очень  трудно.  Он
принес ее на блюде капризной  дочери  властелина  оазиса  Палестина,  а  что
получил взамен?! Ничего. Забвение. И тот оазис давно исчез, засыпан  песками
времени.
   А сейчас начало было многообещающим. Его снабдили картой, объяснили,  как
ею  пользоваться,  и  установили  биологическую   защиту.   Он   знал,   что
расплачиваться за временную неуязвимость  придется  потом  -  годами  жизни,
которой он не очень-то дорожил.
   Его  спутница  была  не  против  эксперимента.  Он  думал,  что   опасное
приключение немного развлечет ее.
   Но старуха не любила детей.
   Конечно, у...
   ...И увидел внутри вполне идиллическую  картинку.  На  одном  из  диванов
сидела Сирена с младенцем на руках (она была похожа на  Мадонну  со  старого
холста); ее рубашка была расстегнута, и голый розовый  ребенок  жадно  сосал
левую грудь. Но это еще не все. Справа к моей женушке привалился счастливчик
и даже положил ей голову на плечо. Судя по сладкому выражению его  красивой,
молодой и гладенькой рожи, он видел приятные сны. Менее всего он смахивал на
мертвеца или лунатика. Рядом  валялись  тряпки,  в  которые,  очевидно,  был
запеленут младенец. Парень тащил его в заплечном мешке - в туннеле я  принял
мешок за горб. Одежда похитителя  была  ничем  не  примечательна  -  обычное
барахло из  неисчерпаемого  гардероба  Его  Бестелесности.  Жетон  и  оружие
отсутствовали.
   При виде этой троицы у любого возникли бы кое-какие неувязочки, однако  я
не из тех, кто  любит  складывать  головоломки.  Сирена  прекратила  петь  и
уставилась на меня так, будто увидела привидение. Думаю, на ее  месте  я  бы
тоже слегка удивился. Несколько секунд мы молча рассматривали друг друга. На
ее руки и ноги смотреть было страшновато -  вспаханное  зубами  мясо.  Кровь
запеклась, но я хорошо представлял себе, чего стоило ей  малейшее  движение.
Теперь мы поменялись ролями, и я испытывал мелкое удовлетворение - ведь  эта
чертова кукла не так давно бросила меня, раненого, на произвол судьбы!
   Тем не менее я не сомневался, что она и сейчас опасна. Сирена  выстрелит,
если сочтет меня наживкой  ЕБа.  По  части  муляжей  Его  Бестелесность  был
большим мастером... Мой взгляд то и дело соскааьзывал с ее лица и  падал  на
нашего ребенка... Нашего?!. Я попытался получше присмотреться. Черт  подери,
разве можно определить черты этого маленького сморщенного  личика?  Младенец
показался мне старым карликом, отогревающимся на груди  у  девы,  -  чем  не
библейский сюжет? Глядя на сосущего детеныша, я ощутил новый приступ  голода
- настолько сильный, что закружилась голова, - и чуть ли  не  зависть.  Ого!
Эдипов комплекс наоборот. Какая пища для насмешек ЕБа!..
   Мысли разбегались; это мешало проследить всю цепочку: украденный младенец
-  снятый  Турникет  -  раздваивающийся  коридор  -  счастливчик  -  нулевая
горизонталь - адский поезд... Что дальше?
   Я знал, что дальше. Надо вести себя  так,  словно  ничего  особенного  не
произошло. В этом спасение от безумия, которое, возможно, уже поджидало меня
в гудящей тьме за окнами - летело, неузнаваемое и леденящее, рядом с вагоном
и представляло собой вполне реальную угрозу...
   Я подошел к Сирене и, несмотря на наставленный в меня  ствол,  влепил  ей
пощечину.  Наверное,  я  совершил  единственно  верный  в  данной   ситуации
поступок. Проявил здоровый  мужской  шовинизм.  Во  всяком  случае,  ее  это
убедило. Она поверила в то, что  я  -  это  я.  ?За  что??  -  спрашивал  ее
умоляющий взгляд. Я еще не придумал, что делать с  парнем,  поэтому  сначала
объяснился с нею. Очень коротко.
   - Больше так не делай, - предупредил я ласково,  наклонившись  к  жене  и
дотрагиваясь до почти лысой головки младенца. - А про нее ты подумала, тупая
стерва?
   Жадное непрерывное сосание казалось каким-то механическим бессознательным
движением, обреченным на бесконечное повторение, как биение сердца. При этом
дитя спало так же крепко, как счастливчик. И на обоих не было  ни  царапины.
Это казалось сверхъестественным. Я ни секунды  не  верил  в  то,  что  парню
просто повезло. Он знал какую-то тайну, секрет неуязвимости. И хотя бы  ради
этого стоило сохранить ему жизнь. Пока.
   Я разорвал тряпки на полоски и связал парню руки  за  спиной.  Для  этого
пришлось его сбросить на пол, но он не проснулся,  и  даже  легкая  тень  не
омрачила благостного выражения на его роже. Он  был  совершенно  расслаблен.
Если бы не дыхание... Я усомнился, что  он  вообще  когда-нибудь  проснется,
однако теперь ни в чем нельзя быть уверенным.
   Я принюхался. Этот странный парень пахнул, как младенец. И  это  был  его
собственный запах, а  не  приобретенный  в  результате  тесного  контакта  с
Еленой. Заодно я обшарил его карманы. Нашел колоду карт  -  примерно  таких,
какими гадает старуха из  оазиса  Дельфы,  -  немного  жевательной  дряни  в
плоской металлической коробочке и связку ключей необычной формы. Вот и  все.
Ничего похожего на оружие. Я и раньше подозревал, что дуракам везет,  но  не
до такой же степени! А  везет  ли  самоубийцам?  Скоро  проверим...  Гораздо
больше меня беспокоила судьба девочки  -  если,  конечно,  это  вообще  наша
девочка. Я не стал выяснять пол младенца  прямо  сейчас.  Сирена  вела  себя
странно - словно все, кроме питания сосунка, потеряло  смысл  -  и  намертво
вцепилась во  вновь  обретенное  сокровище.  Ее  черные  глаза  настороженно
следили за каждым моим движением. Откровенно говоря, я никогда не думал, что
Сирена может превратиться в обузу, но сейчас все выглядело именно так. -  Не
задуши ее, идиотка, - буркнул я и отвернулся.
   Поезд начал...
   Следующая станция  оказалась  сумрачным  гротом;  по  платформе  стелился
густой зеленоватый туман, а сверху, из темноты, свисали перевернутые шпили с
неподвижными  флюгерами  в  виде   плоских   человеческих   фигур.   Однако,
присмотревшись, можно было заметить, что фигуры не вполне человеческие. Пока
поезд тормозил, наше замедляющееся движение очень напоминало полет  во  сне.
Давненько мне не снится ничего подобного, но ощущение запомнилось  навсегда.
Полуобморочное от агорафобии скольжение  между  жестяными  фигурами,  словно
сплющенными небытием; и сам я - уродливая, черная,  слишком  тяжелая  птица,
летящая в поисках утраченного гнезда...
   В глубине грота что-то мерцало. Когда изменился ракурс, я внезапно  узнал
Маятники   Лимба,   которые   кромсали   пространство   своими   сверкающими
безжалостными плоскостями в неизменном, всегда неизменном ритме.  Я  впервые
видел их уходящий в бесконечность ряд с другой стороны, как  бы  с  изнанки.
Значит, их были тысячи, если  не  десятки  тысяч!  А  ведь  там,  на  второй
горизонтали Монсальвата, людей, сумевших преодолеть восемь маятников,  можно
было пересчитать по  пальцам  одной  руки.  В  Лимбе  проходили  специальную
подготовку и тренировались Мастера  Гильдии  убийц.  Рядовые  члены  сдавали
экзамен на зрелость с риском для жизни. До  девятого  Маятника  дошли  двое.
Один из них был уже мертв.
   До десятого не добирался никто.
   Лично я не добрался бы и до пятого, не говоря уже о Сирене  с  детенышем.
Поэтому не было ни малейшего смысла вылазить здесь. Мы сидели и молча ждали,
пока закроются двери и поезд отправится  дальше.  Вскоре  девочка  перестала
сосать молоко и теперь просто спала. Наконец-то я приложился к другой  груди
Сирены. Она тоже была зверски голодна, и чуть позже мне пришлось  поделиться
с нею своим протеином. Никакого  секса,  только  взаимная  услуга.  Я  опять
становился зависимым и уязвимым. Куда  денешься  от  круговорота  жратвы,  в
котором все мы - лишь питательная смесь  на  костях!  У  меня  было  немного
времени,  чтобы  подумать  об  этом.  Я  прекрасно   осознавал   собственную
ограниченность и обреченность.
   Подозрение   относительно   общего   психического   искажения   и    даже
извращенности давно не покидало меня. А  что  вообще  осталось  неискаженным
здесь,  в  этих  норах,  кроме  пугливых  призраков  счастливого   прошлого,
прячущихся в наших мозгах, кроме маленьких, отторгнутых и больных частей нас
самих?
   Я часто ощущал себя конечностью, отделенной  от  тела,  которая  все  еще
судорожно подергивается, но связь  с  управляющим  разумом  уже  непоправимо
нарушена и смысл движений  утрачен.  Отрубленная  рука  мучительно  пытается
?вспомнить? (а вспоминать-то нечем!), зачем она, например, держала оружие  и
против кого это оружие было обращено. Или  взять  еще  меньше  -  отрезанный
палец. Просто так, по недоразумению. Несчастный случай.  Всего  лишь  палец.
Что он без тела! Где мое тело? Где мое настоящее тело?! Скажи мне, ЕБ,  хотя
бы, где спрятана моя погубленная душа?..
   Мы с Сиреной - два мизинца  в  стеклянной  банке.  Два  мертвых  страшных
мизинца...
 
СНЫ ОБОРОТНЯ: 
СПУТНИКИ ЖИЗНИ 
 
   Конечно, у каждого был зловещий спутник - не  обязательно  злой.  Понять,
кто из двоих является смертью, было не так-то просто. Однажды Парис встретил
парня, которого сопровождал черный пес.  Молодые  люди  сразу  почувствовали
взаимную  симпатию.  Парис  когда-то  любил  похожего  юношу   в   Илионе...
Выяснилось, что им по пути и у них много общего. Они проговорили до глубокой
ночи. Парис решил, что наконец нашел родственную душу. В  парне  угадывалось
что-то  надломленое,  даже  трагическое.  Еще  бы  -  ему   не   повезло   с
сопровождающим. Четвероногая тварь была на редкость  уродливой  и  свирепой.
Казалось, никто и ничто не может справиться с нею.
   Однако наутро Парис обнаружил черного пса околевшим, а  парень  бесследно
исчез.
   Он завидовал тому псу. Он видел стариков, которым  достались  в  спутницы
красивые юные девушки; иногда попадались парочки - мужчины и  женщины  более
или менее подходящего возраста, которые выглядели как счастливые  любовники,
созданные  друг  для   друга.   Эти   демонстрировали   полное   слияние   и
взаимопонимание, невозможное между людьми.
   Но имела ли значение степень близости,  психического  сродства?  Кажется,
нет. Смерть могла отстать на шаг или десять тысяч шагов, однако  в  решающий
момент всегда оказывалась рядом, за левым плечом...
   Старуха с черным лицом вошла в вагон на следующей  станции.  Она  надолго
избавила меня от праздных и саморазрушающих мыслей. Перед  ее  появлением  я
сделал небольшое открытие. Вообще-то за одну поездку я повидал  больше,  чем
за годы прошлой жизни.
   Вагон остановился у  края  темной  с  фиолетовыми  прожилками  платформы,
которая  напоминала  карниз,  выступающий  на  большой   высоте   из   гряды
металлических гор. (Я мог судить об этом, потому  что  видел  пейзажи  целой
горной страны - и там, на неприступных скалах, виднелись прочные и угловатые
человеческие логова. Его Бестелесность тоже на