выбора не было. Как ни странно, с новой колодой
дела пошли немного лучше.  Он  отыграл  у  старухи  девять  тысяч  лет.  Это
удовлетворило его, хоть он и не знал,  что  будет  делать  с  такой  прорвой
времени...
 
ФРАГМЕНТЫ ПАМЯТИ: 
ЗАМОК 
 
   Замок был огромен. Замок был  прекрасен.  Идеальное  место  для  хранения
многовековой тайны. Здесь могло произойти  все  самое  лучшее  и  все  самое
худшее. Замок был стар. Замок был юн. Если уметь  смотреть,  сквозь  древнюю
кладку  проступало  нечто  более  прочное,  чем  слежавшаяся  крупа  секунд.
Безвременье стало утешением. Замок  выглядел  как  часть  планеты  -  то  ли
молочная железа для вскармливания младенцев новой, жизнеспособной  расы,  то
ли злокачественная опухоль на ее дряхлеющем теле.
   Остров, пребывающий неизменным в непоправимо текучем мире; на  нем  будто
почила благодатная тень  ускользнувших  за  горизонт  облаков...  Затерянный
храм, погруженный в жутковатую тишину...
   Немало других сравнений пришло в голову Лоуну, пока он рассматривал замок
из окна экипажа (между прочим,  настоящего  конного  экипажа  -  вначале  он
расценил этот штришок как  чистейший  выпендреж  турагентства).  Дез  сидела
рядом, явно ощущая его тихий восторг, но  молчала  и  только  улыбалась.  По
мнению Лоуна, ее улыбка была в тысячу раз загадочнее, чем пресловутая улыбка
Моны Лизы, ведь Мона Лиза, кажется, никого не убивала. А Дезире проводила на
тот свет многих... Но к чему  эти  печальные  мысли?  Перед  ним  было  чудо
старинной  архитектуры,   окруженное   упадочным   орнаментом   послевоенной
послеприроды...
   Я летел вниз, и лабиринт подо мной неуловимо изменялся, но  скорее  всего
изменялось мое восприятие. Пространство распадалось на фрагменты, как  ничем
не скрепленная мозаика, а осколки  сжимались  и  превращались  в  мельчайшие
капли тумана. Этот туман и был реальностью - плотной, липкой, искаженной  до
нераспознаваемости, тормозящей мой полет. Вскоре я уже не мог понять: то  ли
я падаю  сквозь  него,  то  ли  новая  волна  галлюцинаций  омывает  мозг...
Зашевелился потревоженный Оборотень...
   Поднимая голову, я  ?видел?  темные  силуэты,  летевшие  вслед  за  мной:
Сирену, старуху, счастливчика. Дьявольщина, я не мог поверить,  что  потащил
за собой к смерти или просветлению и своих  призрачных  спутников!  Или  они
тоже прыгнули с моста? Или это я - призрак?! Что ж, посмотрим, кто  исчезнет
первым...  ?Туман?  начал  рассеиваться,  вернее,   расслаиваться.   В   нем
образовывались чередующиеся темные и светлые участки; все это  напоминало...
ну да!  -  горизонтали,  которые  я  видел  будто  с  огромного  расстояния,
проносясь мимо. Но вот они ближе, ближе... ?Туман? превратился в росу, щедро
покрывшую безжизненную  изнанку:  в  каждой  капле  сверкала  расколдованная
реальность. Моя родина... Я вернулся. Монсальват... Я  узнал  тебя.  Ты  был
устроен намного сложнее, чем  воображал  раньше  мой  скудный  ум.  Не  могу
сказать, что ты был бесконечен: я слишком ничтожен, чтобы судить об этом. Но
зато ты показал мне свое  прошлое  (или  будущее?).  Оно  вместилось  в  мою
коротенькую жизнь. Я понимал, что  не  каждому  дано  прикоснуться  к  тайне
вечности. И что это было на самом деле: проклятие или дар?
   По мере своего замедляющегося  ?падения?  я  замечал  изменения,  которые
позволяли воочию судить о том, что мир  стареет.  Меня  будто  выдернули  из
потока времени, и я смотрел на  все  со  стороны.  Жизнь  проходила  мимо...
Предметы  выглядели  архаичными,  древними,  искаженными;  интерьеры   замка
становились все более  причудливыми,  но  сама  обстановка  ветшала,  словно
разъедаемая  раком  плоть  или  одежда,  которую  носили  слишком   долго...
Возникало странное и жутковатое ощущение, что  мы  не  только  спускаемся  в
какой-то  беспредельный  лабиринт  пространства,  лишенный  тупиков,  но   и
погружаемся в глубины истории, пронзаем ее слоеный пирог со слишком  большой
скоростью  и  в  запретном  направлении.  Да  -  слишком  быстро,  чтобы  не
ожесточилось сердце. Когда видишь бесцельность и тщету всех усилий, поневоле
становишься циником.
   Это путешествие вспять порождало галлюцинации: я начинал ?видеть? тени  -
не настолько плотные, чтобы до них можно было дотронуться, однако достаточно
густые, чтобы наполнить  кажущуюся  пустоту  призрачной  безмолвной  жизнью.
Отсутствие запахов усиливало чувство  отстраненности;  я  будто  разглядывал
своеобразный ?гербарий?, в котором  хранились  ?засушенные?  и  выхолощенные
эпохи, лишенные подлинной остроты и вкуса  существования.  Это  было  только
подтверждение нашего отчуждения, которое произошло  так  давно,  что  о  нем
забыли. Где-то позади осталась развилка; некогда разошлись пути - и  горстка
отщепенцев побрела по узкой тропинке в ад, а человечество... Лично я не знаю
теперь, куда оно  делось.  Так  вот  -  тени.  Люди  в  причудливых  одеждах
разгуливали по замку; иногда мы заставали их в те минуты, когда они считали,
что свидетелей нет, -  и,  как  всегда,  их  занятия  были  просты:  любовь,
насилие, убийства. И мелькала  сталь  ножей,  и  текла  кровь,  и  умирающие
разевали рты в беззвучном крике, и тела любовников содрогались в экстазе,  и
новые существа в муках появлялись на  свет...Некоторые  горизонтали  были  в
этом смысле наиболее характерными: изысканнейшее оружие, роскошные  доспехи,
сложнейшие  костюмы  мужчин   и   женщин,   тончайшие   искусства,   вершина
совершенствования ремесел и разврата, непревзойденное лицемерие жрецов.  Там
же я впервые увидел лошадей и собак в движении, а также прекрасных золотых и
пятнистых единорогов.
   Но попадались места, которые казались мне смутно  знакомыми,  хотя  я  не
бывал там прежде (а как насчет Оборотня?). Я видел Висячие Сады и Стеклянную
Струю, Черный Обелиск и Падающую Башню. Горбатый уродец с труднопроизносимым
именем предлагал мне совершить экскурсию по Собору Какой-то Матери. На рынке
торговали мясом грифонов, а сфинксы  охраняли  Триумфальную  Арку.  Косматые
люди и собаки бродили среди обледеневших пирамид...
   Ниже этих горизонталей начиналось то, что показалось мне  явным  упадком.
Как видите, все зависит лишь от точки зрения. Но иногда, будто  в  сумбурном
сне, где перемешиваются все времена и все события, я снова попадал в  места,
знакомые с детства. Родина? Я не знаю, что это такое.  Особенно  если  червь
сомнения гложет с утра до вечера - пока открыты  глаза.  Они  замечают  едва
уловимые искажения, и уже не знаешь: то ли тебе изменяет память,  то  ли  ЕБ
подсовывает очередную подделку. Тогда и впрямь начинаешь  верить,  что  мимо
проскользнула целая жизнь. Например, я нашел наше убежище.  В  углу  валялся
пустой рюкзак Сирены, но не было ее запаха. Я же говорю: проклятый гербарий!
Я отправился поглядеть на прибор. То, что я увидел, было необъяснимо, но уже
не удивляло меня. В  зеленом  окошечке  сияли  значки:  ?+25С?.  Я  двинулся
дальше.
   Паломники с пятой горизонтали так же упорно рисковали жизнями, пробираясь
к Стене  Плача,  где  их  подстерегали  идолопоклонники  и  воры.  Все  было
по-прежнему. Если не считать  того,  что  теперь  в  Стене  были  замурованы
останки тех, кого ЕБ объявил ?святыми?...
   Так, в подглядывании за вечностью, проходила жизнь. И я вдруг понял:  все
наше существование - лишь недолгий переход по  Мосту  Вздохов,  соединяющему
рождение и смерть. Счастливчиком можно считать того, кто бредет  по  нему  в
веселом неведении, поглядывая по сторонам, постреливая в стремительных  птиц
и поплевывая с моста вниз - в мутные воды жизни. Разумеется,  в  фигуральном
смысле;  мост  закрыт  со  всех  сторон  -  самое  смешное,  что   совершить
самоубийство,  бросившись  с  него,  весьма  затруднительно,   если   вообще
возможно. Так  что  у  счастливчика  есть  все  основания  для  приподнятого
настроения. Невидимые палачи не мешают его веселью до самого конца  и  часто
избавляют от мучительного осознания происходящего.
   Меньше повезло другим,  тем,  которым  способ  казни  известен  с  самого
начала, - эти бредут медленно и печально, истерзанные невыносимыми  пытками,
но пытки  продолжаются  и  на  мосту.  Колпак,  надетый  на  голову,  мешает
приговоренным видеть ускользающую красоту мира; ужасные призраки рождаются в
искусственной темноте; тяжелые ржавые кандалы затрудняют шаг; позади тянется
кровавый след... Для этих все равно: что колпак, что небо -  дырявый  старый
таз, сквозь дыры в котором проникает запредельный ?божественный? свет, намек
на то, чего здесь не было, нет и не должно быть...
   И под конец был какой-то  совсем  глухой  тупик  истории;  был  безлюдный
город, и были стены, и был глубокий портал, и была дверь в стене. Над дверью
болталась вывеска: ?Земная лавка?. Не  колеблясь,  я  вошел.  Внутри  горела
единственная тусклая лампа. В полумраке виднелась стойка, а за нею  -  лысый
старик. В глубине - множество  полок,  заставленных  обычными  и  не  вполне
обычными предметами. На жердочке сидела большая красивая  птица  с  загнутым
клювом.  Похожих  пташек  я  видел  на  картинах.  Кажется,  ЕБ  называл  их
попугаями. - Что тебе нужно? - без обиняков спросил хозяин лавки. - А что  у
тебя есть? - осторожно ответил я вопросом на вопрос,  подозревая  в  старике
плута наподобие карлика.
   -  Могу  предложить  два  билета  на  ковчег.   Каюты   первого   класса.
Двухнедельный тур с заходом в Атлантиду. Где твоя пара?
   - Какой еще ковчег?
   - Разве ты не слышал: ?Непримиримых заперли  в  Монсальвате  и  отправили
куда подальше?? Так вот, есть шанс вернуться...
   - Где ты прочел это, старик? - спросил я, стараясь держать себя в  руках.
И сдержать Оборотня, что  было  гораздо  труднее.  -  Таблички  из  Мертвого
моря...
   - Ты их видел?
   - Я - нет, а вот он видел. - Торговец без тени  улыбки  ткнул  пальцем  в
попугая.
   - Ты что, смеешься надо мной?
   - Сынок, глядя на тебя, хочется рыдать. Возвращался бы ты домой.  Дальние
дороги - не для таких простаков.
   - Я не знаю, где мой дом.
   - Там, где земля.
   - Я не знаю, что такое земля.
   - А чем, по-твоему, я торгую?
   Я ошеломленно уставился на него. Он повернулся  и  обвел  рукой  жестяные
банки и глиняные горшки, рядами стоявшие на полках у него за спиной.  -  Или
возьми вот это, - предложил торговец.
   Его указующий перст переместился  на  странную  конструкцию  из  металла,
напоминавшую мне распущенный многожильный кабель. - Металлическое дерево,  -
пояснил старик. - Что может быть нелепее? Все равно что  призрак,  хотя  оно
просуществует  в  тысячу  раз  дольше,  чем  настоящее.  Вещь  для  истинных
ценителей.
   Я с сомнением разглядывал дерево. Самые тонкие  проволочки,  расплющенные
на концах, подрагивали и издавали мертвый  серебристый  звон.  -  Не  будешь
брать, тогда проваливай. Нечего  морочить  голову.  Сразу  видно,  что  тебе
прямая дорога в резервацию святых.
   - Скажи, где это, - обреченно проговорил я. - Может быть, ты  и  прав.  -
Конечно, прав, - подтвердил торговец. - Уж  поверь  моему  опыту.  На  твоем
месте побывало столько заблудившихся тупиц... Я всех туда отправил.  Еще  ни
один не вернулся.
   - Давай, не теряй времени!
   - Время! - воскликнул старик. - Как бы я хотел его потерять!..  Говоришь,
хочешь в резервацию? А что там интересного? Довольно скучное местечко. -  Не
тяни.
   - Ну смотри, я предупредил. С тебя три дыхания.
   - На.
   Он поманил меня в  угол,  впустил  за  стойку,  подвел  к  черной  ширме,
подмигнул и хлопнул по плечу:
   - Шагай.
   Я отдернул ширму и погрузился в загадочную клубящуюся темноту...
 
ФРАГМЕНТЫ ПАМЯТИ: 
ЧЕЛОВЕК ЗАБЛУДИВШИЙСЯ 
 
   Вообще-то Лоун редко страдал от бессонницы. Но время от времени случались
ночи, когда  заснуть  было  невозможно.  Ночи  работающего  проклятия,  ночи
сгустившегося страха, ночи, в которых орали демоны... Одна  из  таких  ночей
наступила на одиннадцатый  день  его  пребывания  в  Монсальвате.  Он  долго
ворочался на  огромной  кровати,  покрываясь  пленкой  липкого  пота.  Чужая
роскошная спальня внезапно показалась ловушкой, где  были  заперты  призраки
всех тех, кто здесь совокуплялся, умирал, рожал и видел кошмары,  всех,  кто
оставил частицу себя в этом ветшающем доме за сотни лет  его  существования.
Они тоже почуяли присутствие постороннего, который пока ничем не заплатил за
то, чтобы обрести покой под кровом странной обители.
   Они были  аристократами  духа,  истинными  снобами  по  отношению  к  еще
живущим. Деньги, это смехотворное изобретение человечества,  а  также  плоть
ничего не значили  для  них.  Они  питались  эфемерными  вещами  -  страхом,
подозрениями, коварством и ненавистью, но, на худой конец,  сходили  вера  и
любовь.
   Под их натиском Лоун начал сомневаться, что сумеет продержаться до утра и
при этом остаться прежним. Голый и возбужденный,  он  вскочил  с  кровати  и
отправился к Дезире. Отсутствие одежды его ничуть не смущало  -  Дез  видела
его во всевозможных ситуациях.  При  ней  он  блевал  в  сортире,  занимался
мастурбацией и трахал несовершеннолетнюю девственницу, нимфетку из школы при
женском монастыре. Дезире могла находиться в отведенной ей смежной  спальне,
но не обязательно. Он ни разу не застал ее спящей  -  если  не  считать  тех
случаев, когда она делала вид, что спит. Она была гардом  без  слабых  мест,
идеальным муляжом. Как ни странно, он принимал  это  совершенно  спокойно  и
смирился с тем, что некоторые вещи навсегда останутся совершенной  загадкой.
Он смеялся, когда читал измышления об инопланетных  монстрах,  захватывающих
человеческие тела или обладающих способностью к антропоморфным превращениям.
В случае с гардами человеческий разум оказывался бессильным. Тут было  нечто
гораздо более жуткое, целиком  лежащее  за  гранью  понимания  и  потому  не
внушавшее ни страха, ни отвращения. Некоторые самоуверенные глупцы полагали,
что ?изучают? гардов, на самом же деле это напоминало бы  попытки  инфузорий
изучать существ по ту сторону микроскопа... Сегодня сестричек не было слышно
- ни ангельского пения, ни сумасшедших воплей. Между тем луна всплывала  над
заброшенным дичающим парком. Лоун уже знал, что безумная Сальвати чаще всего
воет  именно  на  полную  луну.  Окрестные  жители  из  числа  самых  темных
поговаривали про оборотня. Кажется, на  ихнее  убогое  воображение  повлияла
старая легенда, распространенная в здешних местах. Во  всяком  случае,  Лоун
боялся чего угодно, только не клыков голодной  волчицы.  Он  открыл  изящную
дверь на бесшумных петлях, словно созданную для проникновения  любовника,  и
замер на несколько секунд. Лунный свет падал в спальню Дез через два высоких
окна. На полу образовались искаженные силуэты двух сияющих башен. Дез сидела
в кресле с открытыми глазами. Лоун не сомневался, что она не меняла позу уже
несколько часов и не изменит до утра, если не случится ничего  из  ряда  вон
выходящего. К этому пора было привыкнуть, но при  виде  ?отдыхающей?  Дезире
Лоуна всякий раз сковывал ледяной панцирь. Его бессонница  ее  нисколько  не
беспокоила.  Он  глядел  в  ее  опустевшие  глаза,  которые  превратились  в
миниатюрные лунные моря. Чернота вытекла из них, и теперь они как будто были
равномерно припорошены золотистой пылью. Он  пытался  понять,  что  означает
этот ее не-сон, эта бессознательность, это отсутствие. Может быть, вместе  с
нею изчезал  гнетущий,  подавляющий  бег  времени,  переставали  действовать
законы обыденной жизни, подлунный  мир  выворачивался  наизнанку,  выставляя
напоказ свое кишевшее демонами чрево,  и  паутина  черной  магии  затягивала
звенящую  от  тревоги  и  восторга  ночь...   Волшебное   состояние.   Такое
впечатление, что даже мертвые предметы участвуют в тайной  оргии,  но  чтобы
проникнуть за незримый занавес,  надо  стать  лунатиком,  забыть  обо  всем,
забыть о прежней жизни и о  том,  что  существует  день  и  солнечный  свет.
Сомнамбулы - летучие голландцы ночей - плыли мимо Лоуна в  океане  тьмы;  он
ощущал их присутствие,  движение  их  теней,  похожих  на  облака  в  черном
беззвездном небе; стены и земная твердь  не  были  для  них  преградой;  они
свободно скользили, не  заходя  в  гавани  реальности  и  держась  вдали  от
оживленных трасс, по которым ползли неуклюжие лайнеры  обычных  человеческих
сновидений... Он вернулся к себе и прижался лбом к  зеркалу,  чтобы  ощутить
прохладу и  твердость  стекла.  Ему  показалось,  что  лоб  проваливается  в
податливую прозрачную массу, и Лоун инстинктивно  отшатнулся.  ?Началось!  -
подумал он, охваченный легкой паникой, но одновременно испытывая неописуемую
радость. - Или я наконец сошел с ума, или мир впервые изменился наяву...?  В
любом случае искажение обещало приключение. ?Трип? без всякой химии.
   Вырвав голову из желеобразного Зазеркалья  (первая  маленькая  победа?  -
сегодня кому-то определенно  не  удастся  полакомиться  деликатесом  из  его
мозга!), Лоун наскоро натянул джинсы и майку,  надел  кроссовки  и  вышел  в
длинный изгибающийся коридор, перегруженный старыми  картинами.  Большинство
полотен потемнели от времени. На них падал лишь слабый, дважды отраженный от
стен свет лампы, горевшей где-то на лестнице.
   За первым же поворотом Лоуна ожидал сюрприз. Навстречу ему крадучись  шел
мужчина в нелепой полувоенной одежде, вооруженный как минимум  пистолетом  и
ножом. Человек двигался совершенно бесшумно. Лоун отпрянул за  угол,  однако
незнакомец обладал куда более быстрой реакцией. Через мгновение  он  уже  не
был и незнакомцем - Лоун разглядел и узнал его лицо,  заросшее  многодневной
щетиной и  отмеченное  нездоровой  бледностью.  Прежде  чем  от  этого  лица
осталась половина, Лоуну  показалось,  что  человек  потянул  носом  воздух,
словно принюхиваясь к чему-то. Потом произошло нечто странное.  Белое  пятно
было пересечено плоскостью стены - так луна прячется  за  башню.  Еще  через
мгновение оно  исчезло  целиком.  Лоун  ухмыльнулся.  Дез  оказалась  права.
Чертовски забавное место! Может  быть,  она  не  предвидела  такого  оборота
событий, но в этом и состояла особая прелесть. Лоун был уверен, что  скучать
не придется. Итак, он видел, как его двойник прошел  сквозь  стену.  Точнее,
сквозь холст. Тяжелая на вид рама со свинцовым отливом почти достигала пола.
Внутри  этой  рамы  (магическая  дверь?  турникет?)  был  портрет  человека,
изображенного в полный рост  и  в  натуральную  величину.  Не  испытывая  ни
малейшего опасения, Лоун приблизился к портрету, пригляделся  повнимательнее
и даже дошел до такой вульгарности, что  потрогал  пальцами  растрескавшийся
лак. На уровне ощущений реальность осталась непоколебимой.
   На портрете  был  изображен  предок  сестричек,  погибший  еще  в  Третью
мировую. Он тоже чем-то смахивал на  Лоуна,  как  и  на  бледного  призрака,
таскавшегося по замку  с  пистолетом.  По  правде  говоря,  призрак  обладал
большим сходством - насколько Лоун мог судить, они были почти идентичны. Вот
только как быть с оружием и одеждой...
   На лице у предка  просматривались  явные  признаки  вырождения.  Художник
наверняка польстил оригиналу, тщательно выписав третий глаз  и  наделив  его
пронизывающим взглядом.  Зато  два  других  были  подернуты  мутной  пеленой
идиотизма. Лоун безошибочно подмечал такие нюансы.
   Вернуться на прежнее место ему не удалось.
   ...Спустя пару часов Лоун понял, что безнадежно заблудился...
   Триста шагов спустя...
   Справа появился иконостас с говорящими головами. Иконы мерцали,  разливая
вокруг голубоватое сияние. В глубине находился алтарь с  громадным  экраном.
Нечто подобное было устроено и в известной мне части Монсальвата. Однажды  я
слышал болтовню одного хулителя, который  утверждал,  что  говорящие  головы
являются  зримым  доказательством  многоликости  ЕБа  и  свидетельством  Его
воплощений.
   Если это действительно так, то тем более не стоило  прислушиваться  к  их
утомительной трескотне. ЕБ всег