азмахивает рукой с двумя растопыренными
пальцами:
     - Вы - по одному! по одному! А я - двоих!
     Оторвал Козлова  от Двойрина: -  Не  вида-а-ли?!  - и  подбросил  вверх
шапку.


8


     На востоке небосклон стал  бледно-лимонным,  пониже проступали все ярче
ало-розовые тона,  и вот из-за крыши казармы вырезался огненный край солнца.
Рассвет так и  дышал весенней благодатью, хотя в  воздухе неистребимо стоял,
сейчас по-особенному резкий и прогорклый, душок сгоревшего пороха. Казармы и
училище  единым махом  заняты  отрядом  Лукина.  Красногвардейцев  захватили
спящими,  было  немало в  стельку пьяных,  удрать  не удалось  почти никому.
Восемьсот пленных!
     Штабс-капитан  Двойрин  со  своими  людьми  ударил по  дружине  главных
железнодорожных  мастерских,  погнал  ошарашенных  со   сна,  запаниковавших
рабочих. Они  рассеялись  и  без труда оторвались  от преследователей  -  уж
слишком  тех было мало. Это вскоре заметили командиры и  энергично принялись
собирать дружину.
     Между тем отряд, в котором был Иосиф, окружил громадный пятиэтажный дом
купца  Панкратова,  где  нынче  располагался губернский  ревком  под охраной
доброй  сотни  матросов.  Надо  было  идти на  штурм, но  в  тылу  навязчиво
скапливалась рабочая дружина.
     Боевики Двойрина,  имея  два  ручных  пулемета, перекрыли  на  ее  пути
несколько улиц.  Опытные, умелые городские  партизаны, эсеры истребительными
нападениями мытарили красных. Но тех больше раз в шесть. Дружина двинулась в
широкий охват, занимая здания и дворы на флангах у боевиков.
     Когда, казалось, глядела в упор безнадежность, подоспела казачья  сотня
из станицы Павловской. Запаренные кони  мокрели в пахах,  на ременных шлеях,
стекая, клубилась пена.
     Оставив  лошадей  коноводам, станичники - обстрелянные, выматеревшие на
мировой войне -  атаковали красных в  пешем  строю, проредив и смяв дружину,
прогнали ее на окраину, за железнодорожное полотно.



     ...Осадившие  ревком  белые  рванулись  к зданию - во  всех  его  окнах
замелькало пламя:  стена  превратилась в сплошняк разящих взблесков. Матросы
били из винтовок, маузеров, кольтов, садили из станковых и ручных пулеметов,
швыряли  гранаты.  Иосиф   будто   попал  в  сгусток  продымленной,  страшно
сдавленной атмосферы, которую кошмарно сотрясал непрерывный гремящий треск.
     Плескучий взрыв гранаты кинул его на спину. Иглы боли, звеня, вонзились
в  ушные перепонки. На минуту он  ослеп: в  глазах пошли  багровые,  желтые,
синие блики...
     Потом смутно помнилось: он, кажется, катился по земле, вскочил...
     Опомнился  в пространстве,  недосягаемом для пуль  -  визг свинца  рвал
воздух рядом, за углом. Он прижимался спиной к стене - Козлов держал его под
мышки и усердно встряхивал. Жуткая оторопь не отпускала, Иосиф безудержно бы
закричал - но  кровь  сокрушительно стучала  словно  в самом  горле.  Это не
давало издать ни звука.
     Кто-то пожаловался с раздирающей мукой:
     - Не могу я больше... убьют.
     Это Пузищев.
     - Да кто  тебя убьет?!  - вскричал Истогин звонко, горячечно,  будто  у
него  был жестокий жар.  Воспаленные глаза ни на  ком не  останавливались  и
словно смотрели на что-то свое, другим не видимое.
     В двадцати шагах,  на подступах к  ревкому,  лежали мертвые. А Иосиф  и
остальные, кто отступил, уставили  приклады воронеными оковками в  панель и,
вцепившись  в  стволы,  висло  опирались  на  ружья. Двое  держали  с  боков
командира: кровь выступала сквозь шинель во  всю грудь, капала на утоптанный
влажно-глянцевый снег. Командир потянулся вниз, выдавил задышливо:
     - Пусти-и-те...
     Его опустили наземь. Он беспокойно шарил вокруг себя руками, потом вяло
положил одну руку на грудь и стал недвижим.
     Вдруг  размашистый голос, сочный, недовольно-тягучий,  колебнул сникшее
сборище. Выпрямились, задвигались, образовали  ряды. На солнце сизым  острым
огнем  переблеснули  штыки.  Подполковник Корчаков сердито-насмешливо, густо
гудел:
     - Домик не за-а-нят! Мне эта картина не нравится.
     Приземистый,  в полушубке, опушенном в бортах пожелтевшим каракулем, он
выглядит  широким,  как  пень  столетней  лиственницы. Под его началом  была
отбита у  противника батарея, и в эти минуты деловые, в  малиновых  погонах,
артиллеристы  выкатывали пушку на перекресток. Вот она судорожно подпрыгнула
-  коротко,  будто   давясь,  выметнула  длинный  сгусток  пламени:  в  доме
Панкратова,  вверху,  жагнуло громом, от стены поплыла  плотная  пыль,  окна
выкинули дымное облако. Посыпалось, всплескиваясь на тротуаре, стекло .
     Корчаков  приказал  выдвигаться к  ревкому; по  окнам повели прицельную
стрельбу с колена.
     Иосиф  увидел,  что  лица кругом  него  разительно  изменились  -  став
прямодушно-смелыми.  Его  самого  так  и   взвивало  неведомо-новое  чувство
какого-то  страстного  душевного  всесилия.   Он  встал  на  простреливаемом
пространстве. Заметил лишь сейчас, что пола его шинели разорвана, машинально
тряхнул - из прорехи выпал осколок гранаты.
     Корчаков, держа одной рукой карабин,  другой помахивая в такт движению,
побежал к  ревкому твердой скользящей побежкой. За  ним - молча  и страшно -
хлынули все...
     Несколько молодцов, обогнав его, ворвались в здание, где никто в них не
выстрелил,  взбежали по лестнице  на третий этаж,  схватили  одного, другого
матроса  и,  подтащив  их,  слабо  сопротивляющихся,  к  окну, выбросили  на
тротуар.
     В  коридорах, полных махорочного дыма, пыли, остывших пороховых  газов,
толпились матросы  с  поднятыми  руками. Поток  сломленных,  виновато-тихих,
отупевших и безвольных скатывался по лестнице.
     Козлов и его  спутники  хотели  пить,  они  врывались  в  комнаты,  ища
умывальник, графин воды. Вдоль стены скользнул и при виде белых прилип к ней
мужчина  в кожаном, шоколадного цвета жакете, в таких же штанах  и в кожаной
же,  блином, фуражке.  Иосиф  взглянул  на  его ботинки: внимание  почему-то
отметило на них одинаковые утолщения над выпиравшими большими пальцами.
     Человек  со  стеснительной  ласковостью  в  глазах  слегка  двинулся  к
Евстафию Козлову:
     - Здравствуйте... мне знакомо ваше лицо... Вы стихи пишете?
     Козлов неожиданно смешался:
     - Пишу...
     -  Вот видите! А  я -  сотрудник  газеты. Она  не была большевицкой, но
большевики сделали. Мне предложили  остаться, я остался - ради пайка.  Детей
четверо...
     У Евстафия вырвалось:
     -  Понимаю. -  В голове у него  сейчас  царили его  стихи  и  неизменно
связанные с ними сомнения, страхи. Во  взгляде появилась неопределенность. С
дружелюбно-отсутствующим видом  он сказал незнакомцу: - Но где вы могли меня
видеть?.. Я из Бузулука.
     Тот затоптался, в суетливой покорности сдернул с головы "блин".
     -  У меня  тут  никого, кроме вас...  - Подстриженные под бобрик волосы
сально блестели, губы длинного рта были плоскими и бескровными.
     Иосиф просительно сказал ему:
     - Наденьте вашу фуражку.
     - Благодарю вас! Спасибо  вам!.. - с горячими, с  моляще-благоговейными
нотками воскликнул мужчина, улыбчиво обращаясь к  Двойрину:  -  Видите ли,на
редакцию выдали кожу - я и польстился.  А теперь в этом костюме  меня примут
за чекиста. Казаки и слушать не станут - изрубят. Помогите...
     Козлов и его друзья в замешательстве переглядывались.  Истогин высказал
мысль:
     - Отведем к полковнику.
     Молодые  люди,  окружив  незнакомца,  вышли  с   ним,   принявшим   вид
скромно-озабоченный,  но  независимый,  из  замызганного  здания.  Повстанцы
глядели  кто с любопытством, кто привычно-равнодушно на человека в одежде из
дорогой кожи: какую-то важную птицу ведут в штаб.
     На углу Козлов остановился, помявшись, взял Истогина за локоть:
     - Полковник станет слушать? Прикажет его к другим пленным. А там конвой
как увидит...
     - А то не ясно, что так оно и будет! - усмехнулся Пузищев.
     Иосифа  пронизала жалость к человеку, который только что так благодарил
их - за что? Его будут рубить шашками...
     - Димитрий,  вы такой добрый, сердечный,  понимающий!  Вы способны  так
преданно любить...
     В красивом лице Истогина чуть забрезжил огонек. Потом глаза сощурились,
и стали видны лишь сошедшиеся темные ресницы.
     Они  стояли  в двух шагах от  арочного хода, что вел в  какой-то  двор.
Димитрий кивнул -  спутники  вошли  за  ним под арку. Он  спрашивал мужчину:
знаете этот двор? он проходной?
     - Да-да...
     - Идите!
     Тот торопливо поклонился и побежал.
     Это был председатель губернской ЧК Рывдин, расстрелявший к тому времени
сотни  людей. Убив бывшего  председателя городской думы Барановского, Рывдин
приказал  вышвырнуть из квартиры без вещей вдову  со слепым стариком-отцом и
троих детей, младшему было пять лет.


9


     По  небу шли,  не  заслоняя  солнца,  высокие дымчатые, с  краями цвета
сливочной пенки  облака.  Голубой  воздух  дрожал от ликующего  колокольного
звона. Рождаясь  вслед  за  ударом,  плавно  догоняли  одна  другую  упругие
трепещущие волны.
     Победители с закопченными руками и лицами, обсыпанные пылью от разбитой
пулями штукатурки, вал за валом втекали в юнкерское училище. В столовой, где
сейчас поглощали бы пищу красные, белых ждал только что поспевший густой суп
из картофеля, лапши и баранины. Пузищев, садясь  за  стол, в упоении смотрел
на налитую до краев дымящуюся миску:
     - Вкусненько живут краснюки! Понагнали скота из станиц.
     Разгоряченные, не утихшие еще после боя молодые  люди ретиво заработали
ложками. Когда голодная охотка унялась и хлеб стали откусывать уже не  столь
поспешно, Истогин поразмыслил вслух: не понимает он станичников!  мириться с
тем, что тебя грабят, и бездумно ждать каких-то "улучшений жизни"?
     Иосиф оторвался от еды:
     -  Мне  нравится  восточная  пословица:  "Кто не  хочет держать  черную
рукоять меча, против того обратится его сверкающее острие".
     Козлов кивнул:
     - Сейчас бы им всем восстать, а поднялись какие-то сотни...
     Говорили о казаках, и Иосиф вдруг порывисто ринулся в классику:
     -Вспомните, пожалуйста, "Тараса Бульбу"...
     Потолковали о воинственности запорожцев, прославленной в былинных тонах
Гоголем. Иосиф затронул тему юдофобии.
     - Что еще о казаках... - сказал неуверенно, покраснел  и сам осерчал на
себя из-за этого: - Я знаю, многие из  них  - юдофобы. Я уже поймал не  один
злой, ненавидящий взгляд. Но  какое мне дело до них! Я вношу мою лепту в то,
чтобы зло не захватило Россию. Россия для меня  -  это  шестая часть  Земли,
часть, за которую отвечаем мы - здесь живущие. Как можно  отстраняться? Дядя
рассказывал,  как  здесь, в  Оренбурге,  убивали  архиерея.  На него  надели
надутую автомобильную камеру, столкнули в  прорубь. Он мучился много  часов,
пока умер...
     Пузищев постарался придать голосу трагическое звучание:
     - А пятьдесят монахов с игуменом расстреляли!
     Когда он произносил конец фразы, лицо у него было по-детски испуганным.
     Козлов  добавил  о  двухстах  заложниках.  Он  пояснил  Иосифу:  ревком
арестовал бывших  офицеров, судейских и земских служащих и потребовал, чтобы
Дутов явился с повинной. Конечно, он не явился - и всех этих людей перебили.
     -  Все-таки  как верно,  что  я пошел!  - Иосиф  на  мгновение  замолк,
стараясь  успокоиться.  -  Отец был  против: пожалей  мать! Мама  переживала
страшно: я - самый младший, у меня две сестры... Было больно  за маму, мне и
сейчас больно...
     - Вы сказали, у  вас какая-то идея... - напомнил Козлов, не  переставая
есть суп.
     - Да! Но как было  трудно  до нее дойти! Гесиод учил: мысль рождается в
свободе от дел  и слов. А у нас вечно какие-то дела и море слов. Ваша  мысль
замечательна: размышлять в покое с трех часов дня до отхода  ко сну.  Ничего
прекраснее не могло  бы  быть! Чего мне стоило  выкраивать хоть  два  часа в
день. Кабинет не годился: там приготовляешь уроки, там не  та атмосфера,  вы
понимаете...  Прятался   в  беседке,  на   чердаке.  Домашние   замечали   -
переглядывались. И все-таки удалось добиться, что идея возникла...
     - Вас слушают, - нетерпеливо подтолкнул Евстафий.
     - Я  понял: литературные герои живут  не только  в книгах, не только  в
нашем сознании. У них есть свой реальный мир. Писателям дано проникать туда.
Но  они этого не  понимают.  Они думают,  что сами создают  своих героев. На
самом деле это не создания, а  лишь  отражения! Если их  очень-очень любить,
очень в них верить, то в покое - абсолютном покое - можно сосредоточиться до
такой степени... что в нашу действительность войдут сами герои...
     Пузищев фыркнул, отвернувшись в сторону. Иосиф протянул к нему руки:
     -  Постарайтесь представить... Вы тихой ночью сосредоточились  в глухом
углу сада или на крыше... А в каком-то доме женщина рожает... В миг рождения
в  ребенка входит ваш любимый  герой. Начинает расти, крепнуть Дон-Кихот или
Тиль Уленшпигель, которые так нужны России...
     - Хм! - Козлов заинтересован.
     - А почему не мустангер Морис Джеральд? - отчего-то обиделся Пузищев.
     - Пусть и Джеральд, - согласился Иосиф.
     -  Утопия! - обрезал  Истогин:  - Чтобы это  не осталось утопией, нужно
одно.  В  парламенте будущей России шестьдесят процентов  мест должно быть у
женщин, милых, обаятельных...
     Пузищев вскочил:
     - Пойду-ка я за добавкой!
     Когда он возвратился  с  полным котелком, Истогин все еще, с неослабной
настойчивостью, развивал  женскую тему. Пузищев  обменялся многозначительным
взглядом  с Козловым, глубоко, шумно вздохнул -  сколько чувства  было в его
жалобном возгласе:
     - Чего еще не хватает - поджарки!
     Иосиф поправил:
     - По-моему, у нас сейчас есть все. Даже - Радуга!
     Серо-зеленые, слегка навыкате, глаза Козлова заблестели.
     - Ваша идея...  - начал он торжественно, но сконфузился и сбавил тон, -
считайте, что Хранители Радуги уже приняли ее.


10


     Из-за прохваченного солнцем шафранового облака косо падали тончайшие  и
хрупкие  апрельские  лучи.  Там  и  там на  улицах,  где наслоилось за  зиму
особенно  много снега, он,  убывая, сверкал  расплавленным стеклом.  Кое-где
участки мостовой уже  совсем обнажились,  вовсю  омываемые ручейками. Заборы
палисадников  размякли от  сырости. С застрех по большей части  бревенчатых,
обшитых крашеным тесом домов срывались крученые струйки капели.
     Отряд белых строем следовал через город,  чтобы занять позиции в районе
под названием Аренда. Был в разгаре исторический для Оренбурга день 4 апреля
1918 года.  Город взят белыми,  когда вокруг него - советская  власть, когда
Центральная Россия,  Сибирь, Туркестан - в руках большевиков. Еще почти  два
месяца - до выступления чехословаков, еще нет и помину об армиях Колчака.
     Молодежь, придерживая на  плече ремни ружей, жизнерадостно печатает шаг
-  брякают  патроны  в  подсумках,  звякают  манерки.  На тротуарах толпятся
жители.
     - Освободители наши! Глядите - дети!..
     Какая-то  дама  размахнулась  и бросила букет искусственных цветов.  По
колонне порхнуло:
     - Давайте "Шотландца"!
     Безудержность сил и бешеной удали грянула с заражающей лихостью:

     Шотландский парень Далгетти
     Поехал в Эр-Рияд.
     От спутников отстал в пути,
     Пески кругом лежат.

     Устал идти, устал идти!
     Где взять глоток вина?
     А ждет тебя, мой Далгетти,
     Султанова жена...

     Звонко простучала, отдавшись многократным эхом, пулеметная очередь.
     - Вон с того чердака-аа!..
     Колонна  стремглав  рассыпалась,  облавно  охватывая  трехэтажный  дом:
распираемые жадной энергией - теснясь шинель к шинели - рванули  по лестнице
вверх. Красный, открыв  люк  чердака,  стрелял вниз  из нагана.  Хоронясь за
краем темного зева, он ранил нескольких,  пока, прошитый пулей  трехлинейки,
не  грохнулся на  лестничную площадку. Второго - еще чуть-чуть, и ушел бы! -
сбили с крыши соседнего дома.
     Иосиф,   Козлов,  Пузищев,  закинув  винтовки  на  плечо,  выходили  из
подъезда. Вдруг враз встали:
     - А где Истогин?
     Он лежал ничком  на мостовой. Судя по попаданию, должен бы опрокинуться
навзничь. Может, кто-то уже  перевернул  его...  Пулеметная  пуля ударила  в
грудь  и  вышла из спины,  разворотив  позвоночник. Димитрий  не дышал. Лужа
крови еще курилась.


11


     В нежной  сини  неба  пыхнуло  желтоватое  пламя  -  с  далеко  и  ясно
разнесшимся,  со своим  округлым  охом лопнула  шрапнель.  Интернациональный
большевицкий  полк,  сплошь  несгибаемо-серьезные напористые  мадьяры,  стал
покидывать  снаряды в расположение  белых.  Одних  лишь  мадьяр  не  удалось
бросить на лопатки. Они отошли, не теряя порядка, установили связь с частями
красных в окрестностях города и теперь поперли в драку.
     Как  раз  в это время замитинговали две  сотни  казаков, что подошли из
станицы Неженской. Их  больно хлопнула нежданная  весть: на станицу движется
карательный  отряд - надо мчаться спасать семьи.  Лукин,  со слезами, тщился
задержать станичников. Они покинули город - в то время как отряд большевиков
приближался не  к Неженской. Он вливался  в оренбургское предместье. Впереди
тарахтел броневик,  за  ним, с  ленцой двигая из  стороны в сторону  стволом
пулемета "гочкис", катил окрашенный в серое бронеавтомобиль.
     Еще одна  большевицкая  часть  подтягивалась  вдоль железной  дороги  к
вокзалу. Этот полк выезжал гасить  в населении недовольство поборами. Казаки
станицы  Сакмарской  должны были  не  дать  ему вернуться, раскидав  рельсы.
Однако   путь  оказался   в   целости  -  красные  прикатили   в   эшелонах,
сопровождаемые  бронепоездом,  почти  к  самому  городу  и  быстро выгрузили
артиллерию.
     Над крышами домов,  над площадью, над  дворами чаще и чаще распускались
пухлые бледные бутоны  шрапнелей. В  расположении белых там и сям вздыбились
пожары.  Иногда огонь  выбрасывался ввысь витым столбом,  от него отрывались
жаркие  хлопья  и  истомно потухали на  излете. Треск винтовок стоял  такой,
будто немыслимое скопище народа оголтело крушило сухой хворост.
     Козлов, Иосиф  и  Пузищев крепенько засели в  обезлюдевшем доме на углу
Николаевской  и  Кладбищенской  улиц.  Аккуратно целясь, они выщипали  рядок
побежавших было в атаку красных - остаток отпрянул.
     Евстафий  и  Иосиф,  присев  у  окна  нижнего  этажа,  наполняли обоймы
патронами. Пузищев у соседнего окна продолжал стрелять, целя куда-то вверх.
     - В кого ты? - спросил Козлов.
     - У меня, х-хе, поединок! Вон - угнездился... - показал на верхний этаж
дома, что стоял слева, по другую сторону.
     Пуля  звучно  стукнула  в  толстый  подоконник  перед  Пузищевым  -  он
отшатнулся, жмурясь.
     - У-у, пылища! Ничего. Все-таки я тебя сниму... - тряхнув головой, стал
тщательно прицеливаться.
     В  этот  миг  вблизи  жигануло воздух  просторной слепящей  росшивью  -
разорвался снаряд красных. "Та-та-та-а..." - заработал ручной пулемет белых.
Козлов  и Иосиф выстрелили по красногвардейцам, что мелькнули в конце улицы.
Потом Евстафий повернул голову:
     - Миша!
     Пузищев лежал  под окном на боку, спиной к товарищам. Лопатки двинулись
под  шинелью, точно  меж  ними  чесалось.  Козлов тронул  - и, отвернувшись,
закрыл руками лицо.
     - Что-о? - вырвалось у Иосифа.
     - Пуля - в глаз...


12


     Прибыл  полк красных  из Соль-Илецка. Крупный  отряд сосредоточился  на
окраине,  именуемой Нахаловкой,  и  напал  оттуда.  Противник  брал  числом,
напирал  все  упорнее.  Белые партизаны,  огрызаясь частым  огнем навскидку,
отошли на квартал. Группа молодежи приостановилась в узком дворе, стесненном
высоким  длинным домом и каменным сараем.  Из смежного двора передали приказ
Корчакова:
     - Приготовьсь к контратаке!
     Козлов увидел  под  навесом  сарая воз  с дровами.  -  Пойдем  под  его
прикрытием...  -  Впятером  выкатили  воз  за  ворот