подавала вареные  яйца, горячую картошку, жареное  сало  с  капустой.
Жена и дочери доктора заперлись в комнате в полуподвале.
     Сам   доктор   прогуливается  в  прихожей.  Он   при  галстуке,  рукава
отутюженной рубашки  закатаны  по  локоть.  Вместо  сюртука на нем жилет  из
хорошо  выделанной овчины.  Зверянский  то и  дело  достает из кармашка брюк
часы, щелкает мельхиоровой крышечкой. Наконец он вошел в коридор и кашлянул.
Из кухни выскочила Анфиса, молча пробежала мимо доктора на  цыпочках. Минуту
спустя зазвонили в церквах.
     Доктор, встав в дверях кухни, палил из револьвера в сидевших за столом.
Один повалился со  стула сразу, второй успел  вскочить и сделать шаг,  перед
тем как  упасть.  Другие  рванулись  кто к винтовкам, кто к  окну. Зазвенели
стекла: в окно  ткнулся  снаружи  дробовик  кучера Демидыча.  Стегнул утиной
дробью.
     Один из красногвардейцев уже вскидывал винтовку, когда, оттолкнув отца,
в кухню ворвался гимназист Юрий. Его лицо ужасало. Он увлекался самодельными
адскими машинами, одна взорвалась  в руках,  страшно изуродовав  лицо. Когда
оно  искажалось  от  гнева,  Юрий  и  в  самом  деле   становился  похож  на
легендарного Джека Потрошителя. Так Юрия звали в гимназии.
     Сейчас  он  бешено  кричал,   сжимая  "Смит-Вессон".  Хлестко  хлопнули
выстрелы  -  красный  не  успел прицелиться:  его пуля  расколола изразцовую
плитку печи, рикошетом ударила в чугун с картошкой на столе.
     Мелькали  вспышки, пальба оглушала; еще несколько  раз  изрыгнуло пламя
ружье  Демидыча.  Кухню  наполнял  плотный дым.  Доктор и  Юрий  расстреляли
барабаны револьверов. Демидыч вложил патроны в дробовик, влез в окно, тяжело
спрыгнул на пол.
     - Выйдите, Александр Романыч, вот энтих добить надо...
     Доктор, а за ним Юрий почти выбежали из кухни.


     28.


     До того как бегущий Пудовочкин свернул за угол,  одна из двух посланных
вдогонку  пуль достала его. Она скользнула  по ребрам  справа, пробив мягкие
ткани  под мышкой. Теперь движения правой  руки причиняли острую боль,  рука
ослабла, онемела.
     Пудовочкин был в Медном переулке.  Вдоль него тянулись сплошные заборы,
за которыми стояли добротные дома мещан, и во многих сейчас -  командир  это
знал - убивали его людей. До  ближайшего поворота -  шагов сто. Он слышал за
собой топот погони,  понимал: пробежать эти  сто шагов ему не  дадут. Ожидая
каждый миг пули, сделал то, что ему только и оставалось. Заметив слева забор
пониже, перепрыгнул через него, понесся по огороду.
     Близко вжикнула пуля. Он в поле зрения, его вот-вот уложат. За огородом
- ветхая ограда кладбища.  Пудовочкин с разбегу проломил ее.  Падая  вперед,
скинул "винчестер" с плеча, перевернулся через  голову и с земли выстрелил в
догоняющих. Их  двое, они - саженях в тридцати пяти. Оба  упали,  ударили из
винтовок. Приближалось еще пять-шесть фигур.
     Он трижды стрельнул  и побежал по кладбищу. Тотчас в шаге впереди  него
пуля  разбрызгала  земляной  ком. "Играются! - ожгла мысль. -  Мечтают живым
взять, побаловаться..." Пригибаясь, ныряя за  кресты и памятники, добежал до
избенки кладбищенского сторожа, ворвался в нее и запер дверь на крюк.



     Сторож Ярулкин и его жена были дома.  Ярулкин -  лет около шестидесяти,
но  юркий - то и  дело вскакивая с табуретки, рассказывал жене о  том,  что,
должно быть,  сейчас  происходит  в  городе. Баба  стояла,  полуоткрыв  рот,
слушала выстрелы, охала и крестилась.
     Когда  Пудовочкин  вскочил  в  домишко,  онав  оцепенении  завизжала  -
пронзительный, на одной ноте, визг  не прерывался... Ярулкин же схватился за
голову, съежился на табуретке, уставился в пол.
     Гость прыгнул к  окошку.  Меж могил бежали преследователи. Выбив стекло
стволом,  стрельнул  несколько  раз:  люди  залегли.  Он  отцепил  от  пояса
пятифунтовую,   повышенной   взрывоубойности,   гранату  Новицкого,   широко
размахнулся,  превозмогая  боль  от  ранения,  метнул  в  окно.  Рвануло  за
могилами, но в домишке посыпалась с потолка известка.
     - У меня  дед и  бабка!  - проорал Пудовочкин, не высовываясь наружу. -
Станете  ломиться,  себя  и их взорву!  На мне  еще четыре  гранаты.  - Дико
захохотал.
     Старуха  стала  молиться,  сильно дергая  головой. Гость сидел на  полу
сбоку
     от  окошка, раскинув  громадные ножищи,  привалившись спиной  к  стене.
Казакин   под   мышкой    набряк   кровью.    Дрожащие    ноздри,   какие-то
по-детскииспуганно-озорные, любопытствующие глаза.
     - Неуж, - вырвалось у него, - помирать? Ой, неохота!
     - А ты убитым тобой пожалься, - отчетливо прошептал Ярулкин.
     Гигант приподнялся с пола.
     - Ты чего, хрен, из ума выжил? - с  жадностью вглядывался в  старика. -
Тебе не страшно?
     - Ты есть мерзость, - с  выражением жути выговорил Ярулкин, отодвигаясь
вместе с табуреткой. Голос дребезжал, вопреки смыслу звучал  ласково: -  Как
тебе не околеть? Околеешь: теперь тебе никуда...
     Пудовочкин подбросился так, что  доски пола затрещали  под  сапожищами,
занес правую руку  - и взмыкнул от  боли. Огромная пятерня застыла над лысой
головой  Ярулкина.  Казалось,  ручища  скомкает  череп, точно картонный.  Но
надобна еще жизнь человечка...
     - У-уу,  сторож  мертвячий! -  Пальцы  скребнули  стариковскую  голову,
сжались в кулак.
     Опять  рванулся  к окошку,  дважды  стрельнул  в  сторону  залегших  за
могилами, присел на пол.
     - Чего так злобисся, сыч заковыристый? Твоего внука, што ли, списал?
     Ярулкин ответил тихо, тоном угодливости:
     - Внуки мои проживают в Сызрани, а на  тебя я восстаю за обчество. Ты -
зверь геенны.  Убивал без вины и убитых не давал по-людски хоронить. Радуюся
я, что теперь околеешь, хотя и в моем дому.
     На этот раз Пудовочкин слушал как бы покорно, когда сторож договорил -
     утробно, с рыком гоготнул, сказал с радостной торжественностью:
     -  Твое  обчество  сейчас развалюшку твою  зажжет! Ничего  умней они не
придумают. Я-то  без  боли себя  застрелю,  а  ты  с бабкой твоей пожаритесь
неспешно, как два хорька в угольях. Ой, задушевно порадуесся...
     Старуха тонко вскрикнула, упала на колени перед иконами. Пудовочкин
     сладко рассмеялся:
     - Боль-то от огня -  о-оо, какая... поди-ка потерпи ее! Чай, не минуту,
не две, хе-хе-хе...
     Вдруг он расправил саженные плечи, глядя на  Ярулкина с демонстративной
гадливостью:
     -  Или  надеесся, за вас,  двух клопов, они  мою жизнь уступят?  Да они
полста таких, как вы, да еще двадцать малолеток спалят, лишь бы у меня жизнь
взять! Да что им отец родной и хоть кто, когда есть я!


     29.


     Домишко окружили. Атакующие лежали за могилами, держась от избы саженях
в  тридцати. На  кладбище все  прибывали  люди, но поручик Кумоваев приказал
задерживать их в отдалении: Пудовочкин поминутно стрелял из окон.
     К поручику подобрались Усольщиков  и Бутуйсов, сообщили, что с отрядом,
кажется, покончено; все дело заняло чуть более получаса.
     - Значит, остался  один  главный,  - заключил поручик. -  Я  ждал  вас,
господа,  чтобы  посоветоваться.  - Он  уже  знал, что  капитан Толубинов  и
Бесперстов
     погибли. - Придется  зажигать домик. Мерзавец уже убил бондаря Данкова,
троих ранил. Банщик Бортников умирает от осколков его гранаты.
     - А как же сторож с женой? - спросил Усольщиков. - Живы ли?
     -  Пожалуй,  проверим.  -  Бутуйсов выглянул  из-за  могильного  бугра,
крикнул: - Эй, сударь! Заложники невредимы?
     Пудовочкин сгреб бабу, высунул в окошко чуть не до пояса.
     - А-ай, не дави! - истошно кричала та. - Ай-ай, помираю!
     Минуту спустя из окошка высунулась голова Ярулкина.
     - Я дозволяю...
     - Не слышно! - крикнул Бутуйсов.
     - Дозволяю, - слабо кричал  старик, -  и отдаю...  этого... жизнь, чтоб
околел  Пудовкин! Не поминайте лихом! И еще  от  меня прошенье: пускай  отец
Питирим отслужит за счет обчества по  три молебна... за меня и старуху... по
три!
     - Сделаем, милый! - хрипло прокричал Усольщиков, у него хлынули слезы.
     Пудовочкин отдернул сторожа от окна.
     - А это, хрыч, чтоб фамилие не путал! - шлепнул  старика  левой ладонью
по уху. У того из носу брызнула кровь. Свалился на месте.


30.


     Несколько человек лежат за большим надгробным камнем.
     - Как  хотите,  господа, а жечь  избу нельзя! - прочувствованно  сказал
Усольщиков.
     Поручик смотрел с досадой:
     - Атаковать? Он еще не менее двоих подстрелит, швырнет гранаты, а
     стариков все равно убьет! Надо стрелять по окнам, под прикрытием огня -
к домику. Бросить на него факела. Как военный заявляю: иначе никак!
     - Э-эх, - тяжело  вздохнул Усольщиков, - был бы жив  капитан Толубинов,
сказал бы, что делать: и как военный, и как русский человек.
     Поручик в ярости привстал с земли:
     - А я не р-русский?
     - Русский,  господин Кумоваев,  безвинных живьем не пожжет! Да прилягте
вы! - Дюжий купец с силой придавил поручика к земле.
     Тот поперхнулся злым смехом:
     - А  как  же  Пудовочкин?  Тоже  нерусский?  Или,  скажете, не  жег еще
безвинных, а только... к-хм, шлепал?
     -  Русский он. И большинство его отрядников - тоже.  Я  не возражаю. Но
они  -  про-оклятые!  Они  отдалися,  они  -   потерянные.  Это  уметь  надо
пости-игнуть, тут - тайна...
     - Ах, тайна! - Олег Кумоваев отвернулся.
     Усольщиков, остыв, предложил мирным тоном:
     - А не отпустить его к лешему? Взамен стариков?
     - Как это исполнить? - сдерживаясь, спросил поручик.
     -  Пусть  берет  сторожа  с  женой,  идет  с  ними  к  лесу.  Мы  будем
приглядывать с отдаленья.  У леса подойду к нему безоружный, с конем: скачи,
подлец!
     -  Ускачет!  -  офицер  усмехнулся.  -  А  на прощанье  вас  и стариков
пристрелит.
     - Совершенно-с так оно и будет, - заверил Василий Уваровский.
     - Ах, цар-рица немецкая, яп-понский городовой! - смятенно воскликнул
     Усольщиков.  -  Ну  не  может  того быть,  чтобы  нельзя  было не  жечь
стариков!
     Поручик старался придать лицу безразличие.
     - Вам угодно выставлять меня извергом, а я вам объясняю: как только они
попали ему  в руки, они - уже мертвые. Мы ничем не можем  им помочь, как  не
можем воскресить тех, кого он убил раньше!
     -  Вот   что,  господа,  -  произнес  до  того  молчавший  Бутуйсов,  -
предложу-ка я  себя в  заложники.  Знаю,  знаю,  что вы скажете:  он  и меня
возьмет, и  их не отпустит. Ну  и пусть! Пронесу револьвер или хоть ножичек,
улучу момент - и...
     - Никогда-с!  -  возразил  Уваровский.  - Он  вас без поднятых  рук  не
подпустит. А как войдете - обыщет.
     - Если уж так, - энергично заявил Усольщиков, - то лучше я пойду! Все ж
таки, Борис  Алексеич, -  с дружественной  мягкостью обращался он к  бывшему
приставу, - я немного помоложе и посильнее вас.
     Подполз на четвереньках доктор Зверянский.
     -  Раненых перевязал, - сообщил  он, - их  домой унесли.  А несчастному
Бортникову я  впрыснул  морфий:  разорваны кишечник,  печень...  Ну,  а  вы,
господа: когда берем негодяя?
     Ему объяснили. Доктора тотчас объяло воодушевление:
     -  Пойду  я!  От  моего  постояльца-комиссара, господа,  я  знаю:  этот
мерзавец охотно показывается врачам, беспокоится о здоровье.
     - Пойдете - и что? - спросил поручик с тоскливой иронией.
     - Дам ему пилюлю, отвлеку его, а тут вы подберетесь...
     - Шутка-с!  - обронил Уваровский. - Не станет он сейчас брать пилюли-с.
Не то время.
     Остальные поддержали приказчика.
     -  Но  другому  он тем более  не  доверится!  - доктор вдруг вскочил на
могильный холмик, встал во весь рост:  - Господин Пудовочкин! Я  - врач! Вам
нужен врач?
     Пудовочкин мгновенно навел винтовку.


     31.


     Каждое  движение  правой  руки стоило  боли.  Он  прицеливался,  скрипя
зубами. Боль пульсировала под мышкой, отдавалась в локтевой сустав.
     - Впустите меня! - крикнул Зверянский.
     Раненый убрал палец со спускового крючка.
     - Идите сюда, доктор! Советская власть вам зачтет.
     Зверянский подхватил чемоданчик с инструментами, неторопливо направился
к  домику.  Левая рука согнута, кисть  поднята на  уровень  головы;  доктор,
улыбаясь, показывает окошку растопыренные пальцы.
     Усольщиков, лежа за могилой, перекрестил его в спину, пробормотал:
     - И немолод, и - врач, а - сорвиголова! О-ох, болит душенька...
     - Это называется: потери растут! - бросил поручик.
     Впустив Зверянского, заперев дверь, гигант  указал стволом пистолета на
чемоданчик:
     - Покажьте саквояжик.
     Глянув  в  него,  скользнул  к  одному окошку, к  другому.  Понаблюдав,
повернулся к доктору. Тот стоял, подняв мускулистые руки, кряжистый,
     гладко  выбритый,  тугощекий. "А  как  в клетку  к  тигру  входят...  -
мелькали мысли, -  или на войне изо дня в день - вставай и иди: под пули, на
колючую проволоку, на штыки, под сабли конников..."
     - Дрожите, -  умилился Пудовочкин. Левой  ручищей похлопал  доктора  по
карманам.
     "Какие   ангельски   чистые   глаза!   -   с  ужасом  подумал  тот.   -
Какоедобродушие! Хоть в няньки к младенцу нанимай".
     - По имени-отчеству как будете?
     Зверянский ответил. Спросил, нельзя ли опустить руки?
     - Угу.
     Доктор  глубоко  вздохнул,  чтобы  не так  учащенно  вздымалась  грудь.
Огляделся  в  тесной  низкой  избе.  Ярулкин  сидел на  лавке у стены; глаза
полузакрыты, под носом и на подбородке запеклась кровь. Рядом, поставив ноги
на  пол,  лежала боком  на  лавке  его жена, молча  следила за  пришельцами.
Пудовочкин, посматривая в окно, спросил доктора:
     - Вас мой комиссар прислал?
     - В какой-то мере...
     Зверянский,  волнуясь,  соображал:  что  он, собственно,  сможет  здесь
сделать? Не дал ли маху, придя сюда?
     - Он не захвачен? Отбивается? Что с ним?
     - У него все в порядке. Ваш отряд, впрочем, истреблен!
     - Ой ли?
     Доктора пронял озноб: до того неузнаваемо изменились глаза Пудовочкина.
Они точно уменьшились, остекленели. В Зверянского впились ледяной испытующий
ум и злоба.  Через мгновение глаза сделались мутными, как бы пьяными. И лишь
затем опять стали прозрачно-добродушными, простецкими.
     - Ну, вы обманывать не будете, - тепло сказал Пудовочкин. - Стало быть,
перебили недотеп. Чего там - других наберем...
     Миг - и он у  окошка. Трижды стрельнул в него из пистолета.  Вот он уже
возле  другого окна,  у  которого стоит  "винчестер".  Быстро  прицеливаясь,
послал три пули из него.
     - Подбираться начали, хулиганы! - И беззлобно рассмеялся.
     Из-за могил донеслось:
     - В дом не стрелять! Там доктор!
     - Теперь будут нянькаться, - любовно заметил Пудовочкин. - Вон  этих, -
кивнул на Ярулкиных, - спалили б со  мной за  милую душу. А с вами - никак и
никогда! Я эту публику знаю. У них - фасон!  Не пускали  вас ко мне идти, а?
Эх, и отменно вы им поднас...!
     У доктора защипало корни волос. "Если я  ничего не смогу и он  окажется
прав, - резнуло по нутру, - о! Лучше броситься на его пулю."
     Те,  кто  пытался  приблизиться к  избенке, в  растерянности  лежат  за
могильным холмиком. Поручик извивается,  кусает  руку.  Пуля  раздробила ему
голень.


     32.


     Отдаваясь в руки  убийце, Зверянский почему-то думал, что поведет  себя
находчиво. Теперь он ужасался, что не в силах хитрить.
     Пудовочкин сказал:
     - Комиссара моего вы спрятали, а он прислал вас меня вызволить?
     Тут  бы  и  подтвердить,  войти  в  игру,  но  он  с  оторопью  услышал
собственные слова:
     - Видите ли, чтобы вы знали... я - вам враг!
     Доктор мысленно  проклинал себя, в  ярости хотел  повернуться  и уйти и
вдруг вспомнил, что уйти ему не дадут. От мысли,  что он мог об этом забыть,
ему стало еще хуже.
     - Хорошие вы  люди - какие  с  фасоном!  - нежно  смотрел Пудовочкин. -
Обмана не  выносите. Без  благородства  никак не живете. - Он сидел на  полу
сбоку от окошка. - Прибыли, стало быть, старичков спасать? Каким манером?
     Доктор стоял  перед  ним: руки на груди, взгляд устремлен поверх головы
гиганта.  "Какое безрассудство  - прийти  сюда! -  билась  мысль.  -  А  все
характер: вспыхнул как спичка и прямиком в клетку."
     - Я пришел,  - выговорил  с усилием, - как врач... оказать помощь тому,
кто в ней нуждается.
     - Правильно! - одобрил Пудовочкин. - Очень верю. На  то и фасон у  вас,
чтоб только так и делать. А я, Александр Романыч, ранен.
     - Ранены? -  доктор встрепенулся, подхватил с пола  чемоданчик. -  Надо
осмотреть, и перевязку...
     - С этим покамесь не удастся - на ваших хулиганов каждый миг нужен глаз
да  пулька.  Вы б  сделали  мне  укольчик  от боли. Морфий у вас  при  себе?
Иголочка чистая? Вот и ладно.
     "Наконец-то!  - мысленно вскричал  Зверянский. - Всобачу  ему лошадиную
дозу!"  Сейчас казалось, что он этого и ждал. Вовсе  не безрассудство,  что,
вопреки воле друзей, он пришел сюда. Его вело чутье.
     - Потребуем телегу с парой лошадок, - свойски делился Пудовочкин.  -  С
вами да  со  старичками  сяду.  Докатим  до Четвертого разъезда,  а  там  на
проходящий  на  Пензу вскочу. Ворочусь через пару неделек с  другим отрядом:
пожалте, господа виновники, к ответу! Фасон уважаете? Ну-ка, подержите фасон
перед косоглазой!
     - Заладили: фасон да  фасон...  - доктор готовил шприц.  - Что вы  этим
хотите сказать?
     Пудовочкин глянул в одно окошко, в другое.
     - Какие живут для интересности своей персоны: вот-де до чего благородно
я делаю! каков я во всем наилучший! - эти и есть ваш брат, с фасоном. А мы -
на полном отличии. Мы - люди  с полезным понятием. В чем понимаем пользу, то
и делаем, а там хоть чего про нас говори...
     - Получается, - заметил доктор, - что наш брат глупее вас?
     - Зачем же глупее... - добродушно возразил Пудовочкин. - Возьмите  коня
благородных кровей. Красота!  И цена ему?  Многие людишки  и  сотой  доли не
стоят. А  все ж таки он  - лошадь. Он мне  душу  радует,  но захочу  - я его
продам. И загоню вусмерть, коли мне надо.
     -  Так-так, получается, мы  -  кони. -  Зверянский  держал шприц  иглой
вверх. - Ну-с, обнажите-ка руку!
     Пудовочкин посмотрел на шприц, улыбнулся:
     -  Хе,  от  эдакой порции  я  закимарю,  а меня хлопоты ждут.  Извольте
половину отбрызнуть.
     "Кончено! -  доктор ощутил,  как заледенели  руки.  -  Не усыпить!  Все
выйдет так, как хочет эта бестия..."


     33.


     Кричи друзьям, чтобы зажгли домишко! Кричи - ты хочешь сгореть вместе с
убийцей!
     Они  на такое  не пойдут. И потом,  ты -  это ты, но  призывать,  чтобы
заодно сожгли и стариков...
     Дело погублено. О, ужас! Подадут подводу, мерзавец спасется...
     Нет - будет спасен тобой! Объясняй  потом как угодно, почему  ты пришел
сюда. Объясняй это и тогда, когда негодяй вернется с новым отрядом, станет
     мстить...
     Перед сидящим на полу гигантом стоял крепко сбитый человек со шприцем в
руке и мучительно желал смерти.
     - Доза э-э... небольшая... - голос осип, прерывался.
     - А спорить бы не надо,  лицо терять, -  устало укорил Пудовочкин. - Уж
признайтесь, Александр Романыч, усыпить вздумали? А как же, это фасон
     вполне дозволяет: бескровно обезвредить вооруженного врага, хе-хе-хе...
Али не  благородно? А что  человека, разбудив, на мелкие куски живьем  рвать
станут - тут вы вроде и ни при чем. Такая уж вы публика - благор-родная!  Да
только ваши хитрости перед нами - завсегда наружу. Как ни фасоньте, а мы для
вас - ездоки.
     - Ездоки? - полное лицо Зверянского передернула судорога. -  Ездоки?! -
бешено рявкнул, мотнул головой.
     Пудовочкин невольно повторил его движение: резко повернул голову к окну
в мысли,  что доктор там  что-то увидел.  Тот  с размаху всадил  шприц в его
кадык.  Упал всей тяжестью  на левую  руку  раненого,  державшую "манлихер",
вцепился в нее.  Пистолет,  прижатый грудью доктора  к полу, выстрелил. Пул