21.


     Зверянского,  несмотря  ни  на  что,  тянуло  к  постояльцу,  Александр
Романович объяснял себе, что  общается с ним "ради дела".  В тот день, когда
доктор побывал у Бесперстова, он предложил Костареву сыграть в преферанс.
     - Вот уж увольте! - отказался тот. - Никогда не представлял себя в роли
картежника.
     Не привлек его и бильярд.
     - А что, если в шахматы?
     Шахматы  -  штука достойная,  но,  пояснил  Костарев,  требует  слишком
большого  напряжения   ума.  А  он  не  может  позволить   себе  умственного
отвлечения. Доктор  кивнул: понятно - комбинации...  Шашки, пожалуй, подошли
бы - обронил постоялец - да и то: поддавки.
     - Поддавки?
     - Угу, в этом легкомыслие, а оно способствует поворотам мышления.
     Они играли в поддавки, беседовали. Костарев рассуждал о том, что не зря
в русской  философии,  в  искусстве  развиваются  предположения  о  тайном и
великом значении Тибета для будущего России. К сему пытались приобщить царя:
дальнейшее  показало, насколько это было безнадежно... Трусливые ренегаты не
выносят  высокого, используют власть,  чтобы сковать вокруг силу духа, волю,
порыв.
     Тогда как власть должна быть...  романтичной! Всей мощью  государства с
решимостью необыкновенной утверждать образ волшебного Беловодья!
     Костарев деловито сообщил  доктору, какие в скором времени  прокламации
будут распространяться среди крестьян:  "А хоть бы приди в ту страну с одним
топором да в лаптях, через полгода ты в пятистенной избе в два яруса. Будешь
в  смазных сапогах  при десяти конях. Коров опять  же двадцать да  овец  сто
голов. На обед у тя - щи с мясом, сало жареное, а на воскресный обед - гусь.
А пироги с яйцами в той стране едят во всякое время как семечки".
     Заградительные  отряды  станут расстреливать всех, кто  попытается  без
позволения вернуться в Россию. Установится жесточайший порядок
     передвижений. Проповедники взгляда,  что  Россия должна  вмешиваться во
внутриевропейские  дела, будут ликвидированы  как  вредные  животные. Страна
получит встряску и перейдет к условиям походной жизни.
     -  Невыполнимо?  Ну  почему же? Старообрядцы переселялись  в Америку, в
Китай.  Значит, можно  организовать  и  всенародное переселение  в Синьцзян,
Тибет, в Монголию. Чем шире и глубже будет разоренье от диктатуры
     большевиков, тем охотнее двинется плебс. Движение в неизвестность - его
излюбленное  средство спастись от  бедствий.  Повторится поход  Чингис-хана,
Батыя  в обратном  направлении. Революция будет согнана  с мест,  которые ей
благоприятствуют, и загнана в грандиозной скачке, как исполинский зверь. Она
падет и издохнет в пустыне Гоби! - Костарев отдал доктору последнюю  шашку и
тем выиграл партию в поддавки.


     22.


     Доктор еле сдерживался. Слушая шокирующие планы, он лихорадочно
     напрягался,   словно  перенося  физические  страдания.  Планы   ужасали
кровожадностью, но  они были явно  несбыточны. Так чего же страдать? К  тому
же, скоро все должно кончиться. И несмотря на это - а скорее, именно поэтому
- доктор страшно нервничал.
     - А  вы - живописец! -  он, наконец,  не вытерпел. - И  воли себе  дали
вдоволь. А  всего интереснее,  что во всех этих  деяниях наверху у вас будет
Пудовочкин.
     Костарев усмехнулся:
     - Пудовочкин или Пудовочкины будут  лишь до тех пор, пока большевиков в
крови  не утопим. А дальше  страну поведет  пожизненный правитель - русский,
представьте себе, венецианский дож!
     -  Понимаю  ваш внутренний  смех,  доктор, - мрачно продолжал человек в
пенсне. - Вы смакуете  убийственный, как  вам мнится,  вопрос:  не себя ли я
вижу всемогущим дожем? Возможно, и себя! Но это лишь  одна  из вероятностей.
Если я встречу более достойного, я сделаю все, чтобы высший пост занял он!
     - Позвольте спросить, благодаря чему он будет достоин такой жертвы?
     -  Благодаря тому,  что  соединит  в себе Оливера  Кромвеля и шведского
короля Карла Двенадцатого!
     Доктор поморщился, поднял руки к голове, будто у него стреляло в ухе.
     -  Не  много  ли  иностранщины?  Помнится,  кто-то  был еще  и Генрихом
Восьмым...
     -  Ни один англичанин, - заявил  Костарев утомленно, точно  вынужденный
повторять  прописные  истины,  -  уже  не сможет стать Генрихом Восьмым  или
Кромвелем.  Ни  один швед  -  Карлом Двенадцатым.  И  только  русский,  если
понадобится, будет и тем, и другим, и третьим! Неужели вы не  видите по себе
нашей широты, Александр Романович?  Не ощущаете в себе Эсхила?  Сократа? - В
глазах Костарева - неподдельное изумление.
     Зверянский  нервно  хохотнул,  хотел пошутить  и сам  почувствовал, что
вышло фальшиво:
     -  Уж  не взыщите с нас,  с  темных... не ощущаю-с. -  Сердясь на себя,
сварливо спросил: - И на что же можно будет полюбоваться в ... э-ээ... новой
России, когда ваши планы, г-хм, исполнятся?
     - Картина следующая. Малозаселенность. Строгое сохранение природы.
     Власть у  крупных земельных  собственников.  Частные предприниматели  и
компании бурно развивают промышленность на Урале, в Сибири. Вербовка рабочих
рук производится под контролем государства...
     -   Крупные  собственники  властвуют!   -  вскричал  доктор.  -  И  это
провозглашаете вы - революционер.
     - Бывший! - поправил  Костарев. - Ярый якобинец  Фуше сделался герцогом
Отрантским. Генерал революционной  Франции Бернадотт  - у него на груди была
татуировка:  "Смерть монархам!" - стал  королем Швеции. Да и сам Наполеон  в
ранней молодости болел коммунизмом.
     -  Ага,  наконец, и до  Наполеона  доехали,  -  сказав это,  Зверянский
возмутился  собой:  "И  чего  только я  себя  распаляю  таким  бредом?" Стал
объяснять собеседнику, что у того не программа, а  крикливые фразы, нечто до
ужаса реакционное, нежизненное.
     - Я  далек  от политики,  однако же знаю: монархия  отжила  свое!  Пора
уничтожить  и  крупное  землевладение. Не больше ста десятин  на  семью  - и
будьте здоровы! Мелких собственников поощрять. Ввести выборность снизу
     доверху.  Никакого назначенчества!  Дать народу  всеобщую  грамотность.
Строить больницы, родильные дома...
     -  Программа для узенького  трусоватого  народца! - оборвал Костарев. -
Сделать сие  не так уж  трудно,  но будет только хуже.  Скажите еще о  мерах
против  пьянства... Ну взгляните же без шор: кому вы все это сулите? Русский
народ  -  это  Гомер с  глазами и мечом  Геракла!  Он хотел  бы  каждый день
создавать  и разрушать  Трою!  И  он уже  загулял: вот  суть тех фактов, что
сегодня так возмущают  вас. Неужели его теперь ублажат  ваши  жидкие постные
блюда? Если его не погнать в нашествие, он,  изничтожая  сам  себя, от скуки
раздробит Земной Шар.
     -  Россия  должна  скакнуть,  как   отоспавшийся  исполин,  -  с  тихой
одержимостью говорил Костарев. - Мгновенье - и Кяхта, Харбин, Пхеньян станут
русскими городами! Казачьи станицы появятся в  предгорьях  Гималаев. Русские
косоворотки будут носить на Цейлоне, на островах Фиджи...



     У доктора задергались  щеки. Он знал, что недопустима и  тень усмешки -
но не мог подавить смеха. Слезы текли по выбритым полным щекам, вздрагивали,
кривились губы. Смех душил и сотрясал Зверянского.
     Костарев замолчал. От  его  лица отхлынула  кровь; стало казаться,  что
усы, бородка наклеены на выбеленное папье-маше.
     -  Добавлю  еще кое-что, чтобы  вам стало и вовсе весело, - произнес он
удрученно,  без гнева в голосе. - Я утверждаю: мне никто не в силах помешать
-  кроме  меня  самого...  Должен признаться, - продолжил с  убито-покаянным
видом, точно сознаваясь в преступлении, - мне  не  чужда прекрасная холодная
дама  по  имени  Гордость. А  она  столь  привередлива,  что  не  поступится
какой-нибудь  мелочью...  вроде, я не  знаю... вроде,  например, обязанности
отплатить  за доброту, за  обыденную, житейскую, банальную доброту. А стоить
это может  безгранично много... - Человек в  пенсне вдруг сказал без всякого
перехода: -  Вы - провокатор, доктор! - сказал так горько, так смиренно, что
Зверянский не взорвался, не схватил  его  за  горло, а только, опешив, налег
грудью, локтями на столик - тот затрещал.
     Костарев  встал,  подошел  к  шкафу,  открыл  дверцу.  В  шкафу  висело
полупальто.  Он  достал из его кармана револьвер,  приблизился к вскочившему
из-за стола доктору.
     -  Сейчас  в этой  машинке  произойдет  вспышка  пороха,  газы выбросят
маленький кусочек металла, который пронзит ваш  мозг. Через миг все кончится
для  вас, все! Не мешайте  мне: вы только причините себе излишние мученья...
За год  участия в революции  я  потерял здоровье. Вы,  махровый благодетель,
добиваете меня. К тому  же, вы все равно будете агитировать против прыжка на
Восток:  ваше  устранение неминуемо. -  Костарев держал револьвер  с изящной
уверенностью.
     - Французская вещь: самовзводный "Ронжэ", - зачем-то объяснил он. -
     Калибр невелик, но заряд достаточно сильный.
     Доктор  с  невероятной  сосредоточенностью,   словно  именно  от  этого
зависела его жизнь, следил, как револьвер поднимается на  уровень его  лица.
Потомвзглянул  в  потухшие  вдруг,  затомившиеся скукой  глаза  Костарева, в
чернеющий  зрачок дула.  "А  ведь убьет!"  -  осозналось прозаически-сухо  и
оттого неопровержимо.
     - Во время англо-бурской войны, - как бы рассеянно проговорил комиссар,
- я вот так же в упор убил британского майора!
     -  Секунду,  -  тихо,  не   шевелясь,   попросил  Зверянский.  -  Семья
всполошится: вам же лишнее беспокойство... Завтра утром поедем в лес,  и там
вы сделаете ваше дело. Даю слово: я никуда не скроюсь.
     Человек с револьвером помолчал и нехотя кивнул.


     23.


     Назавтра  была Пасха. Кузнечане тщательно  подготовили выступление.  Но
когда в  дело вовлечено  столько  людей,  неудивительно,  что побежал слух о
предстоящем. Надо удивляться  тому, что  это  произошло  лишь в  самый канун
выступления.
     Местная  большевичка Ораушкина, кухарка бесплатной  столовой, узнала  о
сигнале  к  бою  за  полчаса  до  него.  Когда  принесла весть  Пудовочкину,
оставалось тринадцать минут.
     Тот глянул в  окно на рыночную площадь: было по-праздничному людно.  Он
моментально заметил среди народа нестарых людей с засученными рукавами и без
шапок: они топтались близко от дома, держали руки в карманах.
     Пудовочкин  бросился в другую комнату взглянуть во двор. Он  был  пуст.
Напротив  дома - каретный сарай и  баня. В их стенах зияют щели, отсутствуют
несколько досок. Более чем вероятно, что  там затаились стрелки, держат  под
прицелом окна и выход во двор.
     В доме  с командиром были Сунцов, пятеро охранников, да часовой стоял у
входа  с площади. Часового  укокошат в первый же момент. Пудовочкин приказал
отозвать его  в здание. Мелькнула мысль  о заложниках.  Когда  он занял дом,
хозяин-сахарозаводчик  с  семьей  переехал  в монастырь, где ему дали приют.
Остались дальняя родственница-старуха, лакей и пожилая горничная.
     Теперь  никого  из них  не  оказалось. Да  и вряд  ли захват этих людей
остановил бы нападающих...
     Командир и охрана метались по зданию. Пудовочкин понимал: выйди он, его
немедля возьмут в кольцо или тотчас начнут стрелять, не дожидаясь общего
     сигнала. Отойти от дома уже не дадут.
     Он сгреб Сунцова за грудки:
     - Так чего, Серега, обожгутся они об нас?
     Тот, бледный, вспотевший, ощерился:
     - Подгорят, как без масла!
     Гигант  отбросил  его,  точно  вещь, шагнул  в  нужник,  возвратился  в
коридор.
     -  Они думают, мы под их пули выбегим, а мы: нате вам ...! Здесь станем
отбиваться, пока отряд нас не выручит. Патронов, гранат, взрывчатки нам не
     занимать.
     - А если перебьют отряд? - скучно спросил Сунцов.
     - Чего? Прям весь город и навалится, ха-ха-ха! Куда им. Четыре из пяти,
кто обещался в бой, под койкой будут сидеть, я ихо нутро знаю. Оно, конечно:
сразу-то много наших  побьют тепленькими,  но вскоре и скиснут.  Начнут сами
обороняться, другие вовсе побегут. - Пудовочкин говорил наставительно:
     охранники жадно внимали,  сжимая  винтовки. Раньше  никто не  слышал от
командира больше трех фраз подряд, а сейчас слова лились:
     - Нас  убивать досконально - на то нужен запал,  какого нет у них. Мы -
сила, мы - власть, а они - куриная  публика. Так что волнуйтесь об одном: до
завтра, до утра вам предстоит расстрелами заниматься, без передыху.
     Красногвардейцы заухмылялись. Заняли позиции у запертых дверей, у окон,
нацелили во двор ручной пулемет.
     Пудовочкин  опять  зашел в  нужник:  это  был  просторный  с  комфортом
устроенный  ватер-клозет.  Единственное  окошко,  находясь в торцевой  стене
дома,  глядело  на узенькую  улочку.  В  оконце  не пролез бы  и шестилетний
ребенок; вряд ли его сейчас стерегли.
     Пудовочкин  вооружился пистолетом и винтовкой, набил карманы патронами,
подвесил  к поясу гранаты. Он мало верил в  то, что сказал охране о "куриной
публике".  Мещане изменились за  последнее время. Он знал случаи,  когда они
без  чьей-либо  помощи  окружали  и  уничтожали бандитские  шайки.  Успокоив
охрану, командир  вовсе не собирался сидеть  и  отстреливаться в  окруженном
здании.



     Он положил в оконце  ватер-клозета  десять фунтов динамита. В это время
колокола ударили в  набат.  Из  каретного сарая, из  бани выскочили  люди  -
оглушительно-резко застрочил ручной пулемет, загрохотали винтовки охраны.
     Пудовочкин зажег фитиль, отпрянул в  коридор, прыгнул в боковую комнату
и лег  на пол. Дом  качнулся от взрыва. Гигант  вновь рванулся в  нужник:  в
клубы пыли, в едкий дым. Полстены разнесло. Он перемахнул через груду битого
камня, вывалился в пролом. Минуту спустя уже мчался по улочке.
     Когда преследователи выскочили на улочку, бегущему  оставалось до  угла
три шага...
     Густо грянули ружейные выстрелы.  Пудовочкин  скрылся  за углом. За ним
бежали.


     24.


     Заговорщики выделили  против  Пудовочкина семнадцать человек.  Десятеро
приблизились  к дому с фасада,  семеро  проникли в каретный сарай  и в баню.
Среди них - Толубинов и Бесперстов.
     Группой  в десять человек  командовал поручик Кумоваев. Он  и  его люди
видели, как в дом прошла Ораушкина: поручик заподозрил худое. Но шума в доме
не  поднялось, а Ораушкина была  молодая здоровая бабенка: так что ее ранний
визит мог объясняться не стремлением предупредить о заговоре, а
     совсем  иной причиной. Когда часовой  покинул  пост  у крыльца,  пришла
уверенность, что Пудовочкин ни о чем не тревожится.
     А  капитан Толубинов смотрел  на часы.  С ударом  колокола он  вышел из
укрытия и был на месте  убит пулеметной очередью. Бесперстов успел отскочить
назад  в баню. С ним рядом  прижался к  полу Григорий АрхиповичКумоваев. Еще
двое залегли в сарае. От семи боевиков осталось четверо.
     В этот миг  землю тряхнуло, саданул мощнейший раскат  грома  -  у торца
здания высоко взметнулся огненно-черный смерч.
     Столб  желто-коричневого дыма  крутился, толстел - и в несколько секунд
растаял.
     Бесперстов, человек штатский, решил,  что  вторая группа  бросила в дом
гранату.  Приподнявшись, стал  бить  из маузера  в  окно, откуда только  что
строчил пулемет. В доме громыхнули два взрыва.
     Дверь  во  двор распахнулась, выскочил  один охранник, другой. Из сарая
сухо затрещали револьверы, дуплетом шарахнула двустволка Кумоваева.
     Красногвардейцы корчатся на земле в агонии. Из дома плывут клубы дыма.
     Бесперстов, его люди побежали через двор.
     И  тут,  пошатываясь,  вышел  Сунцов. В желтом  полушубке,  на  груди -
красный   бант,   шея  обмотана  ярко-зеленым   шелковым   платком,   черный
разметавшийся  чуб свесился  на глаза.  В  руках  - по  револьверу, палит из
обоих. Рядом с Бесперстовым кто-то упал.
     Бесперстов  нажал на спусковой крючок маузера. Сунцов повалился ничком,
лоб стукнул о землю. Приподнялось окровавленное лицо:
     - А ежели не сдохну? - перевернулся набок и, лежа,  дважды  выстрелил в
Бесперстова.
     Кумоваев  стоял над  Сунцовым,  в  которого  разрядил  двустволку. Руки
Григория Архиповича тряслись. Из семи человек его группы он один был живой.


     25.


     Когда ударили в набат, шестеро из  десяти боевиков прижимались к фасаду
дома: попасть в них из окон, не высовываясь, было невозможно. Четверо других
стали стрелять в окна из револьверов с расстояния сажени в три. Одновременно
открыли огонь охранники. Один из них бросил гранату, бросил слишком
     далеко: она  взорвалась  позади нападавших,  убив проходившую  женщину,
ранив нескольких случайных людей. Были ранены и двое атакующих.
     Грохнул  взрыв  в  торце  здания.  Те,  кто   приникли  к  фасаду,   не
растерялись.  Швырнули в окна гранаты. Затем один, пригнувшись,  упер руки в
стену: другие стали вскакивать на него и прыгать в окно.
     Первым был  поручик Кумоваев. Он застрелил раненого охранника,  схватил
его винтовку. Бросившись в коридор, увидел  зияющий  дверной  проем нужника,
кучу щебня,  брешь  в  стене.  Еще  не  осознав, что это  значит, подчиняясь
инстинкту, рванулся в пролом. За ним кинулся Василий Уваровский - уже и он с
винтовкой.
     Очутившись  на  улочке, они заметили убегавшего Пудовочкина. Выстрелили
по нему: поручик  с  колена,  Уваровский - стоя. Пудовочкин пропал за углом,
они помчались следом.
     Кругом в городе трещали, стегали, хлопали, раскатисто гремели выстрелы.


26.


     На  Извозной улице, шагах в  сорока  от  дома Зверянского, стоял  Федор
Иванович Медоборов, бывший фронтовик,  унтер-офицер, а ныне - пекарь. Он сам
поставил  себе  задачу:  добыть винтовку  и, заняв  позицию  на перекрестке,
стрелять в  красногвардейцев,  которые  окажутся  на  улице. Федор  Иванович
презирал красных. Он вышел безоружным, не прихватив даже ножа. Утро выдалось
солнечное, но не теплое. Однако Медоборов надел только пиджак.
     К нему приближались трое красногвардейцев: очевидно, ночной патруль,
     с  опозданием возвращающийся на  квартиру. У двоих винтовки  висели  за
спиной.  Третий - низенький, пожилой,  усатый - шел  с очень сердитым важным
видом. К винтовке примкнут штык, она висит на  правом  плече; красногвардеец
придерживает ремень рукой.
     Он  задиристо  взглянул  на  Медоборова.  Тот  ослепительно  улыбнулся,
приложил два пальца  к козырьку воображаемой фуражки. Низенький прошел мимо.
Другой, что шел посередке, обернулся с усмешкой:
     - К пустой голове руку не прилагают!
     Грянул набат. Медоборов в два прыжка настиг усатого, сорвал с его плеча
трехлинейку,  двинул прикладом в  лицо.  Тот, что  посередке,  отшатнулся  к
забору, сбрасывая винтовку со спины...
     Медоборов  мастерски выполняет прием  штыкового  боя  (за  годы  службы
скольких солдат он обучил этому!).
     Человек завороженно  смотрит  на  штык  -  не успев повернуть винтовку,
пытается заслониться ею от острия, рот раскрылся...  острие еще не коснулось
его, а он страшно, с гримасой жути и удивления, ахнул.  Через мгновение штык
прошел его насквозь, отчетливо стукнул в забор.
     Третий  красногвардеец  побежал.  А  низенький,  с  разбитым  лицом,  с
поднятыми  руками, зажмурясь замер перед Медоборовым.  Федор  Иванович ткнул
его штыком. Щелкнув затвором,  прицелился в бегущего.  Расстояние было шагов
тридцать.
     Выстрел   -   голова   беглеца   брызнула  радугой   (солнце  пронизало
разлетевшиеся частицы крови, мозга). Бежавший с размаху упал так, что высоко
подлетели ноги в хромовых сапогах. Ему снесло верх черепа.
     Голубятник  Ванька  Щипцов наблюдал все это с чердака.  Долго мальчишки
будут обсуждать короткую схватку, изображать Медоборова и троих красных.


     27.


     Семеро  красногвардейцев  закусывали,  пили  чай   в  просторной  кухне
Зверянских на первом этаже. Винтовки были составлены в угол. Стол, за
     которым  сидели  постояльцы,  рассчитан  человек на двадцать. Горничная
Анфиса