ся,  но  не
вытерпел - уж больно соблазнительный дух бьет в ноздри! Голод сказался. Стал
жадно есть. Лавка полна красногвардейцев; молчат, с любопытством смотрят.
     - Бери, бери - закусывай, - улыбчиво поощряет Пудовочкин.
     Гужонков  хватает с подноса  куски колбасы, торопливо  жует,  с усилием
глотает  непрожеванное.  Пригнутая  к  плечу  голова  вздрагивает,  весь  он
трясется.
     - Советскую власть лаешь? - бесцветно спросил Пудовочкин.
     Контуженый с неохотой прервал еду. Буркнул:
     - Ругаю.
     - За чего?
     - За германский мир. За посрамленье России!
     Красногвардеец Сунцов хихикнул:
     - Артист!
     Пудовочкин с удовольствием глядел на калеку.
     - А чего тебе Россия? Ей до тебя, чай, и дела нет.
     Арестант  всмотрелся в  него, глаза вдруг налились кровью, он  затрясся
еще сильнее, притопнул здоровой ногой.
     - Как это -  дела нет?  Я за нее принял мое страданье и желаю принять и
мою  долю славы!  Победи  Россия германца -  у нее слава!  И я  могу всякому
сказать, что не бросовый я человек, а я человек от славы России!
     - Ты погляди! - восхищенно воскликнул Сунцов. Кругом смеялись.
     - А  ты нахал, - мягко высказал Пудовочкин калеке. - Так и надо. Мы все
нахальные. Ешь досыта!
     Красные ржали,  но без  злобы. Солдат потоптался  и  опять  за колбасу.
Вдруг  увидел  направленный  на  него  пистолет. Десятизарядный "манлихер" в
ручище гиганта представлялся дамским оружием.
     Гужонков  с  набитым  ртом  спросил так, как  спрашивают,  нет ли  чего
запить:
     - Убьешь?
     - Необязательно.  Я нахальных уважаю. Назови кого-любого  врага заместо
себя, вон хоть бы колбасника, мы ему - аминь, а тебя возьму в мой штаб.
     Стоящий арестант  подергивался,  а лапища  богатыря  с  пистолетом была
недвижна, глаза веселы.
     Калека с внимательностью раздумывал:
     - В штаб?
     -  Ага! Ты человек военный.  Нахальный.  Будешь не бросовый, а от нашей
славы человек, от ба-а-льшой славы...
     Гужонков подался к сидящему: - Серун! - внезапно кинул руку ему в лицо.
Кулак  слегка коснулся  его носа.  Пудовочкин неожиданно - нестерпимо-режуще
для слуха -  взвизгнул, прыжком  взлетел  на ноги, отпрыгнул назад, крича: -
А-ааа! - стреляя в Гужонкова.


4.


     Его  бросило  навзничь, пули  опять и  опять  пронзали  бьющееся  тело.
Бородатый,  пятясь,  разряжал  в  него  "манлихер",  крикнул  так, что  крик
показался не слабее выстрелов:
     - Он меня докоснулся!
     На цыпочках обходил лежащего. Огромная фигура двигалась с поразительной
легкостью. То, что  громадина с  какой-то  трепетной грацией переступает  на
носках, пригибается - словно крадется играючи - выглядело бы смешным, если б
не подплывающий кровью человек на полу. Косясь на него,  бородач боком вышел
из  колбасной,  озираясь,  двинулся  по улице. Взгляд  задержался на высоком
прохожем.
     Семидесятилетний Яков Николаевич Братенков с вислыми седыми усами
     стоял на  тротуаре и  взирал на  Пудовочкина. Яков Николаевич много лет
пробыл околоточным надзирателем.  Он слышал выстрелы в колбасной,  а  теперь
видел перед собой  неизвестного  с  пистолетом,  окружающих с  винтовками, с
алыми бантами на груди. Понимал, что это - Революция-с! Новая  власть. Но не
сдержался.
     - Па-а-прошу объяснить...
     - Фараон? - Пудовочкин схватил старика за ус.
     Впалые щеки Якова Николаевича побелели.
     -  Давно  не служу-с! - проговорил, дрожа от бессильной  ярости, обеими
руками вцепился в лапищу силача.
     Тот глянул на Сунцова и был понят. Старика схватили, повернули спиной к
командиру, пригнули. Он выстрелил Братенкову в затылок, подпрыгнув, наподдал
ногой  вздрогнувшее  тело.   Оно  пролетело   шага  три,  крутнувшись  через
размозженную голову.
     - Сальто мортале! - вскричал Сунцов.
     Красногвардейцы  гоготали.  Среди них  шныряли мальчишки. Люди опасливо
выглядывали из окон.
     Пудовочкин размашисто шагал по  Промысловой,  за  ним  вели  лошадь. На
Ивановской площади увидел ресторан "Поречье", указал пальцем на его окна.
     - Если сию минуту кто там пьет - в распыл! Хозяина - на беседу!
     Вскочил на лошадь, велел узнать, где совдеп.



     В  ресторане  обедали  два  хорошо  одетых  господина.   Хозяин  шорной
мастерской Адамишин и председатель  кооператива кожевников Ламзутов обмывали
какую-то сделку. Продажа водки с начала  германской войны была запрещена, но
перед ними стоял графинчик "самодельненькой".
     Люди с  кумачовыми  повязками  на  рукавах подошли  к  столику.  Сунцов
схватил  графинчик за  горлышко,  поднес  к ноздрям,  со значительным  видом
понюхал, кашлянул. Запрокинув голову, влил в разинутый рот немалую порцию.
     - Не из болотца, не из колодца! На месте взяты, артисты!
     Ламзутов привстал со стула:
     - А вы кем уполномочены, товарищ?
     - Мы при цирке, а вы - артисты, - с рвущимся из него восторгом  ответил
Сунцов. - Айдати на выход!
     - Присядьте с нами, товарищ,  - пригласил  Адамишин, -  договоримся как
мужчины.
     Сунцов, играя глазами, потеребил свисающий из-под фуражки чуб, присунул
помятую физиономию к Адамишину:
     - Деньги и что еще при себе - покажь!
     Тот  вынул  бумажник.  Через  миг  два  приятеля  лишились  бумажников,
карманных часов, обручальных колец и носовых платков.
     -  А теперь -  ножками!  - скомандовал Сунцов  с выражением счастья  от
собственного остроумия. - Арена ждет!
     - И пойду! - рассердился Ламзутов. - Веди к начальнику! Я сам участник
     советской власти...  сколько  я  помогал... Я с пятнадцатого года  -  в
отношениях с большевиками...
     Переругиваясь, вышли из ресторана, и  тут приятелей вдруг подтолкнули к
стенке. Красногвардейцы подняли винтовки.
     - Да вы что-о-оо? -  зрачки у Ламзутова расширились,  руки он почему-то
отбросил назад. - Кто велел? Ка-ак?
     Адамишин  кинулся  вдоль  стены,  низко пригнувшись,  прикрывая  голову
руками. Хлестнули  выстрелы. Он ударился плечом  о стенку, упал ничком. Тело
сотрясалось толчками - трое били в него из винтовок почти в упор.
     Ламзутов  ойкнул,  зажал руками  глаза,  стал поворачиваться  спиной  к
винтовкам - и они загрохали.
     На  Ивановскую  площадь  сбегался  народ.  Сунцов,  задорно  вздергивая
коленки - рисуясь, - взбежал на крыльцо ресторана, помахал фуражкой.
     - Вот  эти, -  показал на убитых, - нарушали и занимались  разложением!
Так же и вы - кто про кого знает, прошу мне шептать! Ответно не обидим.


     5.


     Совдеп  находился около городского сада  в двухэтажном  каменном  доме.
Раньше здесь  помещались земский  клуб и казино. Председатель совдепа Михаил
Юсин,  бывший бухгалтер  городской больницы,  побывал  на германском фронте,
имел чин прапорщика. Вернулся в Кузнецк большевиком.
     В  первые  месяцы  после  Октябрьского переворота власть большевиков  в
Кузнецке не слишком замечалась.  Обложили  состоятельных  горожан  умеренной
контрибуцией,  за счет нее открыли бесплатную  столовую для неимущих: полста
обедов в день. По  требованию ВЦИК, реквизировали на  сахарном  заводе вагон
сахару для нужд Москвы. Но со  станции  вагон не  ушел: проезжавшие с фронта
солдаты разграбили сахар дочиста. То же случилось и с  подсолнечным  маслом.
Юсин  телеграфировал в  Москву о  невозможности  обеспечивать грузоотправку.
Вооруженной  силы  у него было  шесть  милиционеров.  ЧК в  Кузнецке  еще не
создали.
     Смекнув,   что   для   отряда   красногвардейцев   с   него   потребуют
продовольствие, фураж, Юсин стал сетовать Пудовочкину на трудности:
     -  Отовсюду сопротивление, товарищ, а чем я располагаю? От меня многого
не жди.
     - Я тебя спасу, Миша,  -  заверил Пудовочкин  так, словно  Юсин был его
другом  детства. - Мой  отряд  собран  из  бедноты деревень.  Идем под  пули
казачьих дивизий и  знаем, что  возврата  нам нет! Значит, я и  трачу каждый
мимоходный  час  на спасенье революции. Нас не  станет, а у тебя, у местного
народа память про наше доброе будет жить.
     В  кабинет вбежал  член  совдепа  Лосицкий,  шепнул Юсину, что публично
убиты Ламзутов  и Адамишин. Побледнев, Юсин объяснял Пудовочкину, что, кроме
пользы, совдеп от Ламзутова ничего не видел.
     - Тем более,  товарищ, - как бы приветствуя сказанное  председателем  и
сочувственно продолжая  его мысль, заявил  Пудовочкин, - мы должны перекрыть
эту недостачу. Подведем под аминь более широкий масштаб! -
     Потребовал дать ему список всех богатых и зажиточных кузнечан.
     - Эх, снимаете вы мне голову... - тяжело вздохнул Юсин. - Кто отвечать
     будет?
     Глаза бородатого просияли весельем.
     - Не смеши, Миша. Ты  - мной спасенный! Раскрой ширинку и в тряпочку...
э-э, помалкивай!


     6.


     Перед  воротами  купца  Ваксова  волновалась  толпа.  Из  дома  донесся
выстрел, теперь долетали женские крики. Дюжина красногвардейцев с винтовками
в  руках  топталась  у  приоткрытых  ворот.  Здесь  же  стояла бурая  лошадь
Пудовочкина.
     Он вышел на  крыльцо; фуражка набекрень на белокурых кудрях.  Застегнул
казакин  на  крючки, подтянул пояс,  поправил  винтовку за спиной.  Балетной
побежкой  пронесся к воротам. Сидя в  седле, помахал толпе  рукой, дурашливо
крикнул:
     -  Поздравляю с громом "Грозы"! - простецки рассмеялся. - "Гроза" - мой
отряд! - И ускакал.
     Красногвардейцы  пошли  в  дом  купца  грабить.   А  люди  узнали,  что
Пудовочкин   изнасиловал   дочку  Ваксова,  гимназистку  пятнадцати  лет,  а
защищавшего ее отца застрелил.
     По  городу  начались реквизиции.  Красные  входили  в  дома,  разбивали
сундуки,  забирали  все,   что  понравится.  У  купеческой  вдовы  Балычевой
обнаружили  полный  сундук шелковых  головных платков.  Расхватали их, стали
повязывать  шею.  Сунцов  ходил  с  алым  бантом  на  желтом  полушубке,   с
самодельной красной звездой на фуражке  и  с ярко-зеленым платком  на шее. В
доме  девяностолетнего парализованного  генерала  Ледынцева увидал  турецкое
шомпольное ружье времен покорения Кавказа  и расстрелял генеральского зятя -
за хранение оружия. Зять сам был старик - горный инженер на покое.


     7.


     Доктор  Зверянский  громко  постучал  в  дверь  "бильярдной",  услышал:
"Войдите". Костарев, одетый, но накрывшийся  пледом, приподнялся  на канапэ.
Он спал - его разбудил стук.
     -  Уважаемый  госпо... пардон!  Гр-ражданин  комиссар! Вы  знаете,  что
творят в-в-ваши? - от голоса доктора зазвенели бокалы в шкафчике.
     Костарев надел  пенсне, спустил с канапэ  ноги,  всунул их  в  домашние
туфли.
     - Расстреливают? Мародерствуют? - обронил рассеянно.
     Доктор   судорожно   сглотнул  и  почему-то  зашел  к  сидящему  сбоку,
наклоняясь и разглядывая его в профиль.
     - Знаете... и - спите?
     - И неплохо, между прочим, поспал.
     Несколько секунд длилась тишина.
     - У-уу! - доктор вдруг  взревел,  отшатнувшись, выбросив вперед руки  -
будто отталкиваясь от сидящего. - Ка-а-кой цинизм!
     Он   силился   говорить,  но   горло  перехватил  спазм,   доктор  лишь
беспорядочно  двигал руками,  сжимал и разжимал мощные кулаки.  Полное  лицо
багрово,  губы дергаются.  Он выбежал и  быстро вернулся; карман сюртука был
оттопырен.
     - Цини-и-изм... - выдохнул Зверянский и  запустил пятерню в  зачесанные
назад волосы.
     Костарев  сидел  сгорбившись; уперев локти в колени, поддерживая голову
ладонями, смотрел в пол, словно занятый чем-то своим, не имеющим отношения к
доктору.
     Тот столь взбудоражен, что речь дается ему с немалым трудом:
     - Потерявшие облик человеческий... мерзавцы... льют невинную кровь... а
цинизм их начальника неопровержимо доказывает,  что они з-звер-рствуют с его
ведома и... поощряемы им... Прошу возражать! - смятенно прервал он себя.
     Комиссар не шелохнулся.
     - Ах, неугодно? В  таком случае... в отмщение за безвинные жертвы...  я
казню!.. - Зверянский выхватил из кармана револьвер.
     Сидящий взглянул сквозь пенсне.
     - Вы - трус!
     - Ка-ак? - Сбитыйс толку доктор прицеливался ему в грудь так тщательно,
будто ответ мог принести только очень меткий выстрел.
     - Трус!
     - Я-а?.. -  Доктор помахал  револьвером, точно собираясь не стрелять, а
ударить, при этом у него был вид, словно ударить - гораздо страшнее.
     - Вы, Александр Романович.
     - Но позвольте... за вашу смерть меня убьют, мою семью истребят...
     -  Правильно!  Вы  этим кокетничаете,  вы себе  интересны. Извольте  не
перебивать!  Вы  же  знаете,  кто  действительно  командует   убийцами,  вам
наверняка сказали...
     - Чудовище саженного роста, Голиаф...
     -  Вот видите! - Костарев прислонился к спинке  канапэ, вытянул ноги. -
Но вместо  того  чтобы проникнуть  к  виновнику и  пустить  пулю в  него, вы
выбираете самое легкое. Кидаетесь на того, кто сам отдался в ваши руки.
     Доктор в пристальном внимании промолчал, сунул револьвер в карман.
     -  И  тем  не  менее...  - проговорил взвинченно,  - вы  тоже  виновник
проливаемой крови!
     -  Это  мы исправим! -  Костарев встал. - Александр  Романович,  будьте
добры... там внизу мой ординарец Голев. Передайте ему, что я велю запрягать.
     Когда пролетка с комиссаром отъехала от дома, доктор вбежал в комнату к
жене, сыну и двум дочерям.
     - О! Этот человек сейчас примет свои меры... Он знает, как поступить со
сволочью! Самым сур-ровейшим образом!


     8.


     Комиссар  возвратился  через   два  часа,   поднялся  к  себе   наверх.
Зверянский,
     вытерпев пять минут, постучался к нему.
     - Валерий Геннадьевич, я извиняюсь... положен конец? Как вы наказали?
     Костарев полулежал на канапэ.
     - Я  ездил  за  город. Мы  ехали проселком, пока  не попали на  водяную
мельницу. Повернули в  лес. Потом  -  назад. Дороги,  доложу я  вам, не  для
прогулок.
     - Прогу...? - доктор, казалось, ощутил, что из  его горла выходит яйцо.
Растерянность, оцепенение,  ужас; рот не может закрыться.  Он  вглядывался в
говорившего, наклоняясь к нему. Присел на корточки, сдавил руками виски.
     - Ничего более чудовищного... я отродясь... ни в каком кошмарном сне...
     - Я, кажется, уведомил вас, - неожиданно зло произнес Костарев, - что я
- сумасшедший? Не перебивать!  У  меня, как вам  должно  быть известно, тоже
имеется револьвер. Сейчас я на ваших глазах выстрелю себе в рот! Не верите?
     Он вскочил, ринулся к креслу, рванул из-под него саквояж.
     - Остановитесь! - прохрипел доктор. - Вы с ума сош... пардон...
     Тот  раскрыл   саквояж  -  Зверянский   устремился  к  нему.   Комиссар
повелительно поднял руку:
     - Прочь!
     -  Придите  в  себя,  Валерий   Геннадьевич...   -  умоляюще  прошептал
Зверянский.
     Костарев  значительно глядел  на  него  сквозь пенсне. Затем  вынул  из
саквояжа бутылку, взял из шкафчика бокал, налил.
     - Вам нельзя пить ни капли, - пробормотал доктор.
     -  Вы  находите? - его собеседник  усмехнулся. -  Даже  если  через три
минуты меня не будет? - Он выпил.
     - Это дом  умалиш... пардон,  это  какой-то публичный дом! -  вырвалось
уЗверянского, вид  у  него  был потерянный и  взвихренный,  но  вдруг  глаза
захолодели гордой решимостью: - Идиотство... Наплевать!  Я знаю, что делать.
- Он пошел к двери.
     - Вернитесь!  -  приказал Костарев,  беря  стул  и  садясь за столик. -
Спешите  пальнуть  в  Пудовочкина?  Наивно!  Он  осторожный,  опытный зверь,
добраться до  него трудненько. В случае же неудачи  он убьет не только вас и
вашу семью. Прикончит сто невинных. Я его знаю.
     -  Сто человек?  -  на  багровом  лице  блестел пот,  доктор изнемог от
потрясений.
     -  Возьмите  себе  стакан  и садитесь!  -  не терпящим возражения тоном
сказал Костарев. - Это разбавленный спирт.


     9.


     Доктор стоял вполоборота к собеседнику, заложив руки за спину.
     - Я хочу вам объяснить вероятные комбинации, - произнес тот мягче, -
     присядьте, пожалуйста, Александр Романович.
     Зверянский сел за столик. Сухощавый  человек в пенсне стал  говорить...
Меж  тем   уже   была   ночь.  Хозяин  зажег  свечу   в  подсвечнике.  Тихий
уверенно-барский голос не умолкал. Доктор, волнуясь, терпеливо слушал.
     Красные отряды, говорил человек с темной негустой бородкой, создаются
     повсеместно,  и  все  они творят то,  что  сегодня  было в Кузнецке. Их
действия поощряет  большевицкая  верхушка.  Почему?  Потому что большевицкие
вожди  владеют   историческим  диагнозом.  В  России  создалось  критическое
напряжение кровяных  жил,  нервов,  и коммунистический ЦК  вызывает у страны
припадок падучей с обильным кровотечением. Перебесятся, ослабнут, утихнут. А
там еще разок - судорогу пострашнее. И так далее.
     - Спасибо, утешили! - не сдержался мрачно-распаленный Зверянский.
     - Видите,  к вам  вернулась  способность иронизировать,  -  с несколько
театральным сарказмом заметил  Костарев и тут  же  озлился на  себя: -  Я не
кривляюсь, Александр Романович! Неужто вы хотели бы слышать ложь утешения?
     -  Вы  считаете правдой  то,  что  говорите, и  при  этом можете так...
жестоко, рассудочно...
     - Давайте выпьем, доктор.
     Они отхлебнули из бокалов.
     - Вопрос в том, - сказал Костарев подчеркнуто-озабоченно, - как вырвать
больного из рук красных и исцелить его!
     - Пардон, а вы сами разве не красный?
     - Я - черный.
     - Час от часу не легче...
     - Сейчас я дам  угодную вам мысль, - Костарев  сузил глаза  за стеклами
пенсне.
     Предложил  вообразить  его, Валерия Геннадьевича,  библейским Самсоном,
которого к тому же  не берут пули. В одну ночь, рассуждал он, я перебью весь
отряд Пудовочкина. А через два-три дня здесь появится другой такой же. И его
перебить?  А взглянем на Инзу, Сердобск, Хвалынск,  на сотни и сотни городов
России. В каждом заиметь по Самсону? Мы придем к тому,  что нужно истребить,
пожалуй что, четверть мужского населения страны, способного носить оружие. А
если мерзавцев  окажется еще больше? И почему,  откуда  они  берутся в таком
количестве?
     Можно отвлечься и разобраться в этом, но сейчас скажем  округленно: так
угодно Ходу Истории.
     - Я  поднялся настолько, чтобы  играть против него, - вдруг бесстрастно
уведомил Костарев. -  И потому я - Сумасшедший. С большой буквы. И когда  вы
излили мне об убийствах, я поехал на  прогулку. Настолько  я поднялся. Иначе
нельзя играть. Вы поняли смысл?


     10.


     Глубокая ночь. Доктор вставил  в подсвечник очередную свечу. Бутылка на
столике почти пуста.
     - Отряд  "Гроза", - рассказывает Костарев, - формировался в Рузаевке, в
Саранске. Я там был. Это родные места Пудовочкина. Я получил о нем все
     нужные сведения...
     Пудовочкин     Митрофан     Савватеевич     происходит     из     семьи
крестьян-старообрядцев.   Отец   был  крепким  середняком.   В  сорок   лет,
представьте, вдруг
     принялся разбойничать,  убивать; умер на каторге. Митрофану в это время
было семнадцать. Вскоре  он примкнул к шайке грабителей. Два его брата,  три
сестры, мать остались очень религиозными трудолюбивыми крестьянами.
     Двадцати пяти лет Пудовочкин стал  главарем.  Предшественника застрелил
при  дележе  добычи.  Шайка  оперировала в Саранске, в  Пензе, в  Симбирске,
проявляя изощренную жестокость. Грабили помещичье имение близ села Сенгилей.
Большинство бандитов заспорили с главарем из-за добычи. А что  он? Предложил
отвлечься  -  убить всех живущих  в имении, -  а затем  вернуться  к  спору.
Несчастных оказалось девять, включая троих детей. Всех поочередно уводили на
кухню и  там убивали  топором... То  ли  бандиты  устали  от  этого,  то  ли
Пудовочкин  произвел  на  них такое  впечатление,  зверски  орудуя  топором,
нопочти все претензии отпали.
     Шайка громила,  жгла  усадьбы,  грабила  и  горожан,  не  зная  удержу.
Пудовочкин был изворотлив, но попадался дважды. После первой поимки бежал из
тюрьмы,  после  второй  -  его