онда. Долго, невыносимо
долго  кони  несли их к ним,  а ворота приближались ужасно  медленно.  Вслед
мчалась  орда Великих Мертвых,  наполняя молчаливый  лес  своими  яростными,
замогильными воплями, а уставшие лошади уже вотвот могли просто стать, желая
расслабляющего отдыха и отдавая себя  и своих  хозяев внезапно  проснувшимся
чудовищам.
     Не  останавливаясь,  они  пролетели по  опущенному  деревянному  мосту,
отозвавшемуся негодующим гулом, и в облаках поднятой лошадьми пыли соскочили
на   землю  во  дворе   мааконда,  защищенном  сверху  нависающими  длинными
галереями. Мечи давно уже были выдернуты из ножен, в руках Шамиссо по старой
привычке  мигом оказался  бесполезный  здесь бластер, -  они  решили  дорого
отдать свою жизнь.
     Но  вдруг застыли в удивлении.  Рев Великих  Мертвых  удалился и затих,
ворота мааконда были закрыты, а снаружи, поднимая мост, звенели цепи.
     Они были в безопасности.

21

     Мааконд  Тудрейм  и  впрямь  был  заброшен.  На  всем  виднелись  следы
запустения,  везде царили  тишина  и разрушение.  Относительной сохранностью
отличался только главный холл замка. Это было большое, сферическое помещение
с  рядом  огромных  каминов вдоль  стены.  По  углам  его  валялось  великое
множество поломанной, изрубленной мебели: старинные кресла, стулья с гнутыми
спинками,  огромные   столешницы,   в  которых  накрепко  сидели  крошащиеся
наконечники стрел. Все  это  позволяло прийти к выводу, что мааконд  Тудрейм
погиб не своей  смертью. Вся эта рухлядь была покрыта толстым слоем копоти и
пыли, но центр зала был чист от мусора, каменные плиты были  хорошо выметены
и  выглядели  так, будто  ими  пользовались  постоянно.  Там  ясно был виден
странный узор, линии которого  причудливо расходились, скрещивались, образуя
сложную фигуру. Приглядевшись, Чойс  понял, что это пентаграмма с выведенным
внутри кругом.
     - Они появляются там,  - сказал  Фонсека, кивая на узор. -  Откуда  они
появляются, не скажет никто, ибо  не  знает. Демоны пространства могут  быть
везде и нигде одновременно.
     - Мы вовремя? - спросил Чойс.
     - Да. Их танец начнется ночью.
     - Сейчас ночь.
     - Еще нет. Нужно ждать.
     За окнами была непроглядная чернильная темень. Лоу ввел лошадей прямо в
зал, поставив их в углу.
     - Мы их возьмем с собой?
     - А ты думал, мы пойдем через Страну Апокалипсиса пешком?
     - Я ничего не думал, Фонсека, потому что ничего не знаю.
     - Это хорошо, что ты не споришь.
     Потом Чойс заснул. Ему снилась "Пифия", летящая сквозь  тьму космоса, и
он был  на ней один. Было  холодно и тоскливо.  Его разбудил резкий толчок в
бок и чьи-то  сдавленные вопли. Шамиссо,  так бесцеремонно растолкавший его,
был встревожен. Он показал на мечущегося по  холлу Фонсеку, выкрикивающегося
что-то нечленораздельное.
     - Какая-то дрянь идет мимо замка в лес, Чойс, - сказал Шамиссо.
     - Что это?
     - Непонятно. Вроде люди. В темноте не разберешь. Они поют.
     - Он не согласен с этим? - кивнул Чойс на Фонсеку.
     - Нет. Он говорит, что это какие-то ботольфинги.
     - Они просто поют? - Чойс недоумевал.
     - Да, но мне не нравится эта песня. У нее странные слова.
     Рядом  с  Чойсом  очутился  Фонсека.  Он был  сильно напуган  и взбешен
одновременно.
     - Это не ботольфинги, а Ботольфинги, Шамиссо. - Фонсека брызгал слюной.
- Я не хочу лишиться разума, как Лалнольф Пачеко.
     - Кто они, Фонсека? - спросил Чойс.
     - Я  уже говорил вам о них. Они - предки Волдьфганга. Они мертвы, Чойс,
мертвы уже много сотен лет. Эрга прокляла их. Понял?
     - Как они смогут помешать нам?
     Глаза Фонсеки расширились от ужаса.
     - Они  поют,  -  завопил он,  и вдруг  в уши им ударил  рокочущий мотив
песни,  способной свести с ума.  Песня влетала в окна,  кружила по замку, и,
казалось, сама душа теряет покой, уносясь в красные просторы безумия:

     Белые туманы Тарлтара
     Проплывают мимо и сквозь нас,
     Чтобы рассеяться в ненужный дым.
     Но им уже нечего сушить,
     Ибо наши тела истлели, как и сердца.
     О, как мы страдаем!
     Мы бредем, родная плоть и кровь,
     Которая навеки застыла в наших жилах,
     И будем брести так вечно,
     Будем вечно скитаться,
     Пока другая наша плоть
     Не будет умерщвлена,
     Пока другая наша кровь
     Не застынет в жилах этой планеты,
     В жилах этой мертвой планеты,
     Мертвой, мертвой, мертвой планеты,
     Мертвой планеты!

     Спасась  от  песни, несущей безумие, Фонсека бросился на пол и закрылся
руками. Лоу  застыл на  месте,  как и Шамиссо, усмехающийся  какой-то кривой
усмешкой.  Ступор  холодного  страха  на  миг  охватил Чойса,  но он  быстро
справился с ним и, вскочив на ноги, подбежал к окну.
     Мимо него медленно, направляясь к лесу, двигалась странная процессия. В
темноте детали были не видны, но по тяжелому запаху, доносящемуся до него, и
по неестественным, угловатым  силуэтам под темными  саванами,  он догадался,
что  мимо  него в черные, ночные  глубины леса  идут мертвецы. Они  не  были
хактами, ибо хакты не могли петь полные  такой страшной безысходности песни.
Без  сомнения,  Фонсека был прав: это  были предки  Вольфганга,  поднятые из
своих  могил  проклятием  Эрги  и  обреченные вечно скитаться  за  нарушение
запрета Высших Сил, который исшел из уст Прорицательницы Болот.
     Чойсу тоже хотелось заткнуть уши, следуя примеру Фонсеки, защищаясь  от
жалящих слов песни, но какая-то  сила понуждала его не  делать этого. Что-то
подсказывало  ему:  они  не  могут умереть  или быть сбитыми  с  пути  таким
незначительным  препятствием.  Поэтому   он  стоял   и  качался  под  валами
накатывающегося мотива.
     Тем временем Ботольфинги скрылись  в лесу. Песня  стихла. Чойс медленно
обернулся. Неподвижные фигуры его спутников зашевелились. Фонсека отнял руки
от бледного лица,  Лоу  опустился на пол, как будто  у  него разом  отказали
ноги, Шамиссо провел рукой по лбу, стряхивая кошмар.
     - Это было достаточно страшно, - произнес он.
     -  Я не сошел с  ума, -  пробормотал Фонсека. -  Я  не  стал похожим на
Лалнольфа Пачеко.
     -  А  Великие  Мертвые?  -   спросил  Чойс.   Действительно,  когда  он
выглядывал, адских порождений нигде не было видно.
     - "И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в
блудодеянии  своем, ни  в  воровстве  своем". Это  о  них,  о  Вольфганговых
родственничках, - говорил в это время Фонсека. - Ты что-то спросил, Чойс? А,
это! Когда Ботольфинги поют, Великие Мертвые пропадают.
     - Не  нужно забывать, зачем мы здесь, - привычно взял инициативу в свои
руки Чойс. - Фонсека, кажется, ты знаешь, что делать?
     - Да... - произнес Фонсека. - Да...
     Он поднялся и сделал несколько неуверенных шагов в сторону пентаграммы.
     - Что-то начинается, - произнес Шамиссо.
     И впрямь, в центре  пентаграммы,  в  круге, возникло свечение, слабое и
прозрачное.
     - Они не заставляют себя ждать, - сказал Лоу.
     Свечение  начало разгораться,  накаляясь  до пламенного блеска, а потом
вдруг  исчезло. На его месте остались прозрачные фигуры. Это  были мужчины и
женщины, одетые в невиданные, чужеземные наряды. Некоторые из них и вовсе не
были людьми. Они танцевали, кружась в скользящем, колдовском минуэте.
     - Вот это они и есть, - проговорил Фонсека. - Демоны пространства.
     Странный танец приковывал  взгляд, завораживал, и становилось ясно, что
длится  он  невообразимо  долго.  Демоны   пространства  неслышно,  бесшумно
танцевали, и легкая вуаль Барьера, отделяющего человеческое измерение от их,
скрывала их черты.
     Чойс  не заметил, как Фонсека оказался  возле очерченного  пентаграммой
круга. Демоны пространства также не замечали его, отдавшись своему чарующему
танцу. Фонсека слегка приподнял руки и совершил в какие-то пассы,  в воздухе
оборвалась  некая мелодия,  нежная, похожая на звучание невидимой, волшебной
флейты,  и  дымка  Барьера  исчезла.  Перед  Фонсекой  прямо в  круге  стоял
огромный, широкоплечий верзила  с  красным лицом. Он был бы совсем  похож на
человека, если бы не ветвистые рога, растущие  из его лба. Чойс разглядел за
его  спиной  некое  подобие  странного,   блистающего  ослепительным   огнем
коридора, уходящего  в бесконечность.  Демон  что-то  сказал  Фонсеке.  Чойс
подошел поближе, чтобы расслышать, о чем они говорят.
     - ...и это наша миссия, Халльвард, Демон Круга, - произнес в это  время
Фонсека.
     - Есть ли нужда в ней? - спросил тот, кого Фонсека назвал Халльвардом.
     - Это решать не нам, - ответил Фонсека.
     - Когда? - спросил демон.
     - Сейчас, - сказал Фонсека.
     Халльвард пожал плечами.
     -  Коридором  редко  пользуются.  Он  мог  затянуться  паутиной  других
измерений.
     - Не думаю.
     Халльвард помолчал.
     - Существует ли угроза для нас, Проводник Вилибальдо?
     -  Она существует  для  всего мира.  Уверен, что измерения  будут  тоже
затронуты. Если даже часть их, это все равно всколыхнет оставшиеся.
     Халльвард выпрямился.
     - Тогда идите и думайте о своей Цели.
     - Благодарю тебя, Халльвард, Демон Круга, - поклонился Фонсека.
     - Не стоит, - помрачнел демон и исчез.
     Перед ними мерцал круг, и они ступили в него.

     И  тогда  весь   мааконд  вдруг   оказался   заключенным  в   огромный,
призрачно-белый кристалл без  граней, который был заполнен  незримым светом,
пронизывающим  все  пространства, жизни и  миры. В  этом  свете линии  стали
тонкими,  нитчатыми,  спроецированные  на  их мозг, и это  мааконд  оказался
внутри них, а не они внутри мааконда. Свет внезапно стал серебряным, а потом
взорвался,  превратившись  в  ослепительный  аквамарин.  Но  взрыв  этот  не
рассеялся мельчайшей мозаикой  частиц, а остался запечатленным  в их памяти,
преобразовавшись   в  Настоящее,  которое  затем  превратилось  в   странный
реально-нереальный коридор, идущий неведомо куда.
     И  их  сознания,  боязливо  поежившись,  ступили  на зыбкий  пол  этого
коридора,  который  был  на   самом  деле  внутри   них,  и  остановились  в
нерешительности. Ибо  они были  не  одни: все вокруг  было  насыщено  другим
разумом, который  также  был - в Великом Блистающем Коридоре  Пространств. И
они, осознав  это в одно  всеисчерпывающее  и  всеохватное мгновение, пошли,
пошли, пошли, пошли вперед. Пошли вперед, чувствуя, как многие мили Коридора
остаются   позади,   приближая   Цель,  лежащую   перед   ними  таинственной
пульсирующей массой. И когда она  приблизилась, став  ясно видной (массивная
чаша с извитыми ручками), коридор с хлопком сжался до маленькой, каплевидной
точки и  застыл  в  клетках их  мозга  до  следующей надобности, которая уже
никогда  не  придет.  Звук  был похож на  грохот  пушек при Ватерлоо, клекот
парящего  кондора,  плач ребенка, брошенного в степи, позвякивание Железного
креста, бурную овацию после  слов "с чувством глубокого удовлетворения", вой
одинокого хобота  среди холодных ледников и  угловатых с! ! кал, - когда все
это было? Но их сознания какое-то  мгновение помнили все  это.  Помнили,  но
упустили  полученные знания, вобравшиеся внутрь  той голубой точки,  которая
навечно застыла в серых, неподвижных клетках. Знания были упущены, одно лишь
осталось,  объединявшее  понятие -  Цель. И когда слово это вспыхнуло внутри
них,  Коридор  растворился, кристалл  без  граней исчез,  и  кончились  чары
демонов пространства.
     Они  оказались среди разрушенных стен  мааконда Судрейм  и услыхали рев
черных волн, разбивающихся о  Замковую Скалу, на которой возвышался мааконд,
и  вдохнули  терпкий запах  моря, и увидели  слепое, серое  небо  с  пятнами
буревестников. Небо континента Берлихут.
     Их приветствовала Страна Откровения. Страна Апокалипсиса.

22

     "Что они видели, будучи внутри Апокалипсиса, в самой его середке,  став
уже не  людьми, а  некими полулегендарными  персонажами? Казалось, все мифы,
эпосы и сказания слились для них в  одно неразрывное целое, отрезав их бытие
от  бытия остального  мира.  Они погрузились в  иное  время, присущее только
этому миру, и стали одним из его множества составных.  Настоящее кануло  для
них  в  Лету  безвременья, и от  него осталась  только Цель. Они знали.  Они
знали.
     Впереди  была Цель. Позади был настигающий их Вольфганг. Их окружал мир
Откровения. Молнии беспрерывно  чертили небо, капли  дождя жгли даже  сквозь
одежду, а гром гремел подобно небесному бубну.
     Что они видели? О, многое!
     Они  видели землю, они видели море,  но,  главное,  они видели  небо, и
престол стоящий, и старцев возглашающих, и животных, исполненных очей. Пусть
это  были лишь тени, отброшенные реальностью,  или реальность, отбрасывающая
тени. Для них истиной было последнее.
     Что они видели?
     Агнца  невинного, берущего на  себя грехи  людей, ибо он есть жертва, и
семь печатей,  и скакали мимо них  белый  конь, и рыжий  конь,  и вороной, и
бледный, сея бедствия, а  копыта забросали их землей, перемешанной с кровью,
слезами и растоптанным зерном, и плавились, текли, таяли другие печати, чтоб
приходило время остальным бедствиям, ниспосланным на мир.
     Что видели они?
     Души возопили в праведном гневе: "Доколе!", и тряхнули их так, что пали
они на землю, а вместе с ними пали на землю звезды небесные, как смоковница,
потрясаемая   сильным  ветром,   роняет   незрелые   смоквы  свои,  и   небо
сворачивалось, сворачивалось  как свиток, сдвигая  с  места горы с ужасающим
грохотом, которые двигались, сыпля камнями.
     Что они видели?
     Бесчисленное, бесчисленное, бесчисленное множество душ, коим определено
блаженство,  а следом падал с неба глас труб, и огнь из  кадильницы сильного
ангела шел на землю, сливаясь с силой звука усемиренного, и сделались град и
огонь, смешанные с кровью, и скалы пламенеющие низвергались в море, и падала
с неба большая звезда, имя которой - полынь, сея смертную горечь,  и саранча
жалила и мучила людей,  и жуткие орды существ проносились в видениях. Но они
оставались в невредимости.
     Что они видели?
     Большого  красного   дракона,  чьи  семь  голов  были  увенчаны   семью
диадемами, который дал жизнь зверю, ибо стали они на песке морском и увидели
выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами, и узрели другого
зверя, выходящего из земли: два рога, подобных агнчим, были у него, и поняли
мудрость, ибо имели  ум, сочтя  число  зверя, число  человеческое, которое -
666.
     Что еще они видели? О, многое, многое, но, главное, видели они семь чаш
с Божьим гневом, и осознали тогда,  что делать, ибо истина чаш открылась им,
и встала перед ними великая размерами гора, увенчанная столбом света и дыма,
а  шесть ангелов лили  и лили перед ними Божий гнев; тогда-то и увидели они,
что седьмой ангел  удаляется, неся чашу свою в целости, не проливая ни капли
из нее, и  исчезает в столбе  света на вершине горы, Ползущей Горы, их Цели,
где стоит во веки веков Седьмая и Последняя Чаша Гнева.  Все свелось для них
в единый разрешимый и понятный узел, который оставалось только разрубить.  И
узлом этим был Вольфганг.
     Они   отпустили   коней  и  устремились   к   Ползущей  Горе,   которая
действительно ползла, медленно продвигаясь на восток".

ТАК ГОВОРЯТ "ТАРЛТАРСКИЕ ХРОНИКИ МЕЧЕЙ"

23

     Вопреки ожиданиям,  подъем  их в гору был  нетруден.  Гора  противилась
категорическим  определениям легенд, сделавшим ее  неприступной:  нужно было
только  опасаться  отлетающих  больших  валунов,  когда  Гора  со  скрежетом
проходила  по  ним,  отбрасывая в  сторону со  скоростью  пушечного снаряда.
Уклоняясь  от  камней, они  по  очереди  перепрыгнули  на  ровную  площадку,
начинающуюся сразу от  подножия, и с  удивлением  заметили огромную каменную
лестницу, которая уходила высоко вверх. Предназначенные  для  ноги  великана
ступени  и множество громадных маршей, походящих на площади, - эта  лестница
казалось  продолжением  Вечности.  По  бокам  ее  тянулся  вдаль  ряд  герм,
украшенных головами неведомых древних богов, чьи лики кривлялись в злорадной
усмешке. Небо  было далеким коричневым куполом,  клубящимся темными  массами
косматых  туч.  Временами  извилистые  молнии бороздили этот купол, и следом
гремел гром. Здесь все предвещало опасность.
     Они  переглянулись.  Цель  была  близко,  лежащая  наверху  и  закрытая
клубящимисмя  облаками,  но  в то же время и далеко, ибо гигантская лестница
наводила на мысли о Бесконечности. Чойс вспомнил де-мойрскую пословицу: "Что
может быть важнее первого шага? Только шаг второй". И он поднялся  на первую
ступень, а  за ним последовали остальные. Снова  загремел гром, напоминая об
опасности.
     Продвигаясь вперед, они чувствовали вокруг себя некое странное сгущение
воздуха,  будто  какие-то незримые силы  завладели  ими, толкая по сотни раз
пройденному пути. Их не покидало чувство принужденности. Лоу  слал проклятия
Богу и дьяволу попеременно. Молнии сверкали чаще и чаще, изгибаясь и дробясь
на множество ответвлений. Теперь они находились почти на середине лестницы.
     Сверху  раздалось  хлопанье  крыльев, и  на  одну  из  герм  опустилась
огромная птица.  Она  повернула голову с хохолком  и  окинула их насмешливым
взглядом.
     - Хэк! - каркнула она. -  Сложное всегда кажется простым,  не так ли? Я
Птица Вопросов Хва.
     - Так называются твои Вопросы? - спросил Лоу.
     - Нет, так  называюсь я. - Голова птицы внезапно исчезла под  крылом, и
послышалось  громкое  шуршание.  Затем  голова вынырнула,  щелкая  клювом. -
Блохи, - пояснила птица. - Мерзкие маленькие животные.
     - Зачем ты здесь? - спросил Чойс.
     - По необходимости,  естественно. Я  любитель  вопросов. Я задаю  их  и
получаю ответы. Но вся проблема в том, что иногда не получаю.
     - Что бывает тогда?
     - Я люблю мясо, - пояснила птица.
     - Видимо, ты многое любишь.
     -  Да. А  теперь я задам вопрос. Он мучает  меня с того времени,  как я
увидала вас. Как вам это?
     - Что?
     - Это. - Птица повела крылом по сторонам.
     - Результат - венец ожидания, - сказал Шамиссо.
     Птица задумалась.
     -  Если учесть, что здесь  не было никого последние три  тысячелетия, -
наконец сказала  она, - то это самый умный ответ на мой  вопрос.  А  как  вы
думаете, чья власть на этой Горе?
     - Откуда это знать нам, смертным? - сказал Чойс.
     -  Вопросом на вопрос... -  Птица минуту посидела в неподвижности. -  И
все равно это  правильно, - изрекла она наконец. -  Вам неоткуда было  взять
ответ, вот в чем проблема. Видите ли, я и  сама  не знаю, чья здесь  власть.
Хотя некоторые считают, что власть - это и есть Бог.
     - Бог?
     -  Ну  да,  Бог.  Правда,  это  также  понятие,  да к тому  же  слишком
растяжимое. У него ведь  тоже есть имя, и даже, насколько я знаю, много, что
весьма проблематично.
     - Ты попала в собственную сеть.
     - Ничего подобного, - не согласилась птица. - Вести философские диспуты
- мой дар, и я в этом преуспела.
     - Это дела не проясняет.
     - Правильно. И все-таки...
     - И все-таки тебе, конечно, на все  это наплевать.  Скучновато  живется
здесь, наверное.
     - Скучно, - подтвердила птица. - Я молчу веками. Теперь здесь вы, и мой
язык, этот  колокол ненужных словес,  развязался,  давая  волю пробудившимся
эмоциям и непробудившимся чувствам. В этом-то и проблема.
     - Это тоже выход. Ты болтаешь, как комедиант.
     - А что делать? Язык - вот и  все, что я имею путного. Если есть орган,
которым можно потрепать без риска  для жизни, то  не использовать его  столь
долгий срок - ужасная пытка.
     -  Знай я,  что ты здесь, я пришел бы сюда единственно ради того, чтобы
поговорить с приятным собеседником, - вставил Лоу.
     -   Не  пройдет,  -  после  паузы  загремела  птица.  -  Я  -  предмет,
используемый для Испытания, и меня не подсластишь дешевыми комплиментами.
     - Мои комплименты никто