.  Мне  ни  на
секунду не приходило в голову, что это я, я сам швырнул ее в лапы Самнера,
когда с тупым упорством добивался развода.
   Все эти думы, и мечты, и фантастические планы, рожденные желанием, чтоб
между мною и Хетти произошло что-то еще, - все это я  переживал  в  полном
одиночестве: я и слова не  проронил  о  них  ни  одной  живой  душе.  Меня
одолевали угрызения совести; я чувствовал, что совершаю  предательство  по
отношению к Милли. Я даже как-то предпринял  несмелую  попытку  рассказать
ей, что встретил Хетти и  был  потрясен  ее  бедственным  положением.  Мне
хотелось,  чтоб  Милли  передалось  мое  душевное  состояние,  чтобы   она
разделила мои чувства. И вот однажды, когда мы вышли вечерком пройтись  по
Хемпстед-Хит, я как бы невзначай сказал, что во время последнего приезда в
отпуск с фронта гулял вдоль гряды холмов у Круглого пруда вместе с Хетти.
   - Интересно, как она сейчас поживает, - добавил я.
   Милли молчала. Я взглянул на нее: лицо ее застыло, на  щеках  выступили
багровые пятна.
   - Я надеялась, что ты ее забыл, - глухо проговорила она.
   - Забыл, а здесь вот вспомнил.
   - Я стараюсь о ней вообще не думать. Ты не знаешь, что  меня  заставила
вынести эта женщина, какое унижение. И не только за себя. За тебя тоже.
   Она ничего больше не сказала, но и без  слов  было  ясно,  как  страшно
расстроило ее одно лишь упоминание о Хетти...
   - Бедняги вы, бедняги! - вскричала  Файрфлай.  -  Вы  были  все  просто
одержимы ревностью!
   Не пошел я тогда и к Фанни, чтобы поделиться  своею  новостью.  Ведь  в
свое время я представил ей факты в ложном  свете,  изобразив  Хетти  самой
заурядной распутницей. Теперь это было не так-то просто исправить. Кстати,
в последнее время я виделся с сестрою далеко не так часто, как прежде.  Мы
с Фанни теперь жили в разных концах города. Ее отношения с Ньюберри  стали
гораздо более открытыми, и у нее появился свой круг знакомых, в котором ее
очень любили. А Милли из-за этой гласности  стала  относиться  к  ней  еще
холоднее: боялась, как бы не разразился скандал  оттого,  что  брат  Фанни
занимает такое видное положение в фирме "Крейн и Ньюберри"! Ньюберри  снял
дачу под Пангборном, и Фанни жила там по  целым  неделям,  совершенно  вне
нашего поля зрения.
   Однако  очень  скоро  произошли  события,  заставившие  меня  опрометью
ринуться к Фанни за помощью и советом.


   Нежданно-негаданно, в июле, когда я начинал уже думать, что никогда  не
увижусь с Хетти вновь, она обратилась ко мне с просьбой помочь ей.  Нельзя
ли нам встретиться в один из ближайших вечеров, писала она,  у  фонтана  в
парке возле зоологического сада? Там можно взять шезлонги и посидеть.  Она
должна кое о чем поговорить со мной.  Только  не  надо  писать  ей  домой:
Самнер за последнее время стал очень ревнив. Лучше поместить объявление  в
"Дейли экспресс" под буквами А.Б.В.Г. и указать день и час.
   Я назначил свой ближайший свободный вечер.
   Вместо угасшей, равнодушной Хетти, которую я видел весной,  я  встретил
Хетти возбужденную и энергичную.
   - Я хочу найти такое место, где нас никто не  увидит,  -  сказала  она,
едва я подошел к ней.
   Она взяла меня за руку, повернула и повела к  двум  зеленым  шезлонгам,
стоявшим немного поодаль, в стороне от главной аллеи. Я  заметил,  что  на
ней то же поношенное платьице, что и в прошлый раз. Однако  держалась  она
теперь совершенно иначе. Теперь в  ее  манерах  и  голосе  сквозило  нечто
интимное и доверительное, словно она за  это  время  тысячу  раз  мысленно
встречалась со мною, - так оно, разумеется, и было.
   - Скажи, Гарри, в тот раз ты все говорил серьезно? - начала она.
   - Совершенно.
   - Ты правда готов мне помочь?
   - Чем только могу.
   - Даже если б я попросила денег?
   - Естественно.
   -  Я  хочу  уйти  от  Самнера.  Сейчас  есть  такая  возможность.   Это
осуществимо.
   - Расскажи, Хетти. Я сделаю все, что в моих силах.
   - Многое переменилось, Гарри, с той нашей встречи. Я ведь тогда  совсем
дошла до точки. Что на меня ни  свалится  -  пусть,  все  равно.  Пока  не
увидела тебя. Не знаю отчего, но это всю  меня  перевернуло.  Быть  может,
рано или поздно это произошло бы и так. Короче говоря, я не могу больше  с
Самнером. И вот как раз  представился  случай.  Только  понадобится  много
денег - фунтов шестьдесят, а то и семьдесят.
   Я подумал.
   - Это вполне возможно, Хетти. Если бы  ты  могла  немного  подождать  -
неделю, скажем, или дней десять.
   - Понимаешь, у  меня  есть  подруга,  которая  вышла  замуж  за  одного
канадца. Когда ему нужно было вернуться на  родину,  она  осталась  здесь,
потому что вот-вот ждала ребенка. Теперь подруга едет к мужу. Она  недавно
болела и не совсем еще поправилась, так что ей неприятно пускаться одной в
такую дальнюю дорогу. Мне было бы совсем нетрудно уехать с ней  под  видом
двоюродной сестры - как будто я ее сопровождаю.  Если  б  только  привести
себя в приличный вид... Мы уже  с  ней  все  обсудили.  У  нее  есть  один
знакомый, он мог бы выправить мне паспорт на девичью фамилию. Вот такой  у
нас план. А вещи и все прочее  можно  оставить  у  нее.  И  я  бы  сбежала
потихоньку.
   - Ты хочешь сменить фамилию? Начать там все сначала?
   - Да...
   Я задумался. Что ж, хороший план.
   - С деньгами затруднений быть не должно, - сказал я.
   - Я не могу больше жить с Самнером. Ты никогда  его  не  видел.  Ты  не
знаешь, что это такое.
   - Красивый, говорят.
   - Я ли не изучила это лицо,  воспаленное,  слабое!  Враль  и  мошенник.
Хвастает, будто ему ничего не стоит провести кого хочешь. И ко всему  стал
пить. Бог его знает, зачем только я  вышла  за  Самнера.  Как-то  казалось
естественно: ты со  мною  развелся,  а  ребенку  нужен  отец.  Но  он  мне
противен, Гарри. Омерзителен. Я больше так не могу. Я  не  вынесу.  Ты  не
представляешь себе: тесная каморка, да еще  в  такую  духоту...  Чего  это
стоит - не подпускать его к себе, раскисшего, пьяного... Если бы  не  этот
спасительный выход, добром бы не кончилось.
   - Почему тебе не уйти прямо сейчас? - спросил я. - Зачем вообще к  нему
возвращаться?
   - Нет. Уйти надо так, чтобы сжечь все мосты. Иначе быть  беде.  И  так,
чтобы ты не был замешан. Он сразу  же  заподозрит  тебя,  если  дать  хоть
малейший повод. Это как раз самое главное - чтобы все  шло  через  кого-то
другого: деньги, письма и все остальное.  А  ты  будь  в  стороне.  Нельзя
давать мне чеки - только  деньги.  Нельзя,  чтобы  кто-то  видел,  что  мы
встречаемся. Даже здесь, сейчас, и то опасно. Он  уже  давно  увязает  все
глубже. Сейчас связался с одной темной шайкой. Они шантажируют  букмекеров
на скачках. Ходят с  оружием.  Что  где  узнают  -  передают  друг  другу.
Началось с пари на ипподроме, а теперь хотят вернуть свое кровное - это  у
них так называется... Если они пронюхают, что ты замешан, тебе не уйти.
   - Траншейная война в Лондоне! Ничего, рискнем...
   - Рисковать ни к чему, надо только действовать осторожно. Вот  если  бы
найти, через кого держать связь...
   Я сразу подумал о Фанни.
   - Да, это надежно, - сказала Хетти. - Надежнее не  придумаешь.  Мне  бы
так  приятно  было  ее  увидеть  снова.  Она  мне  понравилась  с  первого
взгляда... И  до  чего  же  ты  хороший,  Гарри.  Такая  доброта...  Я  не
заслужила.
   - Вздор, Хетти. Не я ли тебя столкнул в грязь?
   - Я сама прыгнула.
   - Нет, упала. Не ахти какая доблесть помочь тебе выбраться.


   На другой же день я отправился к сестре, чтобы подготовить ее к встрече
с Хетти. Я выложил ей все начистоту, сознался, что в  свое  время  очернил
Хетти, раздув ее вину, и попросил Фанни выручить ее теперь. Фанни сидела в
кресле и слушала, не сводя с меня глаз.
   - Надо мне было повидать ее, Гарри,  а  не  полагаться  сразу  на  твои
слова, - сказала она. - Хотя у меня и сейчас не укладывается  в  сознании,
как это можно вынести, чтобы тебя кто-то целовал,  когда  любишь  другого.
Правда, ты сам говоришь, что она до этого выпила вина. Мы  ведь,  женщины,
не все устроены одинаково. Каких только не встретишь - мир велик.  Есть  и
такие, что теряют голову от первого поцелуя. Мы с тобой, Гарри,  -  другое
дело. Вот ты сидел, говорил, а я думала: до чего же мы  оба,  в  сущности,
похожи на покойницу маму, хоть она и воевала со мной! Нам надо следить  за
собой хорошенько - не то в два счета станем сухарями. А  Хетти  твоя  была
молода - много ли она понимала? Один  только  раз  оступилась,  а  разбита
целая жизнь... Я и не подозревала, Гарри, как все было на самом деле.
   И Фанни стала вспоминать, какое впечатление произвела на  нее  когда-то
Хетти,  какая  она  живая,  темпераментная,   какая   тонкая,   интересная
собеседница.
   - Я еще, помню, сказала себе, когда вы ушли: вот в ком  есть  изюминка!
Первая остроумная женщина на моем веку. В ней какая-то  особенная  поэзия:
что ни скажет - все получается немножко иначе, чем у других. Каждая  фраза
- как цветок в живой изгороди. Правда. Она и сейчас такая?
   - Х-мм... Я до сих пор не задумывался. Да, пожалуй, действительно  есть
своеобразная поэзия. Я, кстати, только на днях вспоминал  -  что  это  она
тогда сказала, когда мы встретились в первый раз? Что-то такое...
   - Стоит ли повторять ее слова, Гарри. Остроумие - оно цветет только  на
корню. Если сорвешь - увянет. Взять хотя бы нас с тобой, Гарри:  смекалкой
бог не обидел и разумом, но такой блеск - это нам не дано.
   - Я тоже всегда любил ее слушать...
   Я подробно изложил Фанни план действий и  объяснил,  что  требуется  от
нее. Сам я Хетти больше не увижу. Те сто фунтов, что мы сумели набрать, ей
передаст Фанни. Она же  свяжется  с  приятельницей,  которую  Хетти  будет
сопровождать, и посадит Хетти на пароход. Фанни слушала  меня  серьезно  и
соглашалась.
   Когда я кончил, она задумалась.
   - Отчего бы тебе самому не отвезти  ее  в  Канаду,  Гарри?  -  внезапно
спросила она.


   Я отозвался не вдруг.
   - Не хочу.
   - Ты ведь по-прежнему любишь Хетти, я вижу.
   - Любишь... Не надо мне этого.
   - Не надо? Быть с ней вместе?
   - Исключено. Зачем  только  задавать  такие  мучительные  вопросы?  Все
умерло.
   - А воскресить нельзя? И почему исключено? Из гордости?
   - Нет.
   - Почему же?
   - Милли.
   - Ты не любишь Милли.
   - Этого я тебе не разрешаю касаться, Фанни. И потом, я ее люблю.
   - Не так, как Хетти.
   - Совсем иначе. Но Милли мне верит. Полагается ка меня. Предать Милли -
все равно, что вытащить деньги из детской копилки...
   - Это ужас, до чего благородно мужчины относятся к нелюбимым женам, - с
горечью заметила Фанни.
   - Ньюберри - другое дело, - сказал я. - У меня  сынишка.  Работа.  И  -
хоть ты не желаешь этого признать - я все-таки люблю Милли.
   - В известном смысле. Интересно тебе с нею? Весело?
   - Я ей верю, и я привязан  к  ней.  А  насчет  Хетти...  Ты  не  совсем
понимаешь. Я ее люблю. Больше всего  в  мире  люблю.  Но  наша  встреча  -
свидание скорбных призраков в лунную ночь. Мы умерли друг  для  друга.  Ты
нас не сравнивай с собой, это совсем не то. Я вижу, что  Хетти  в  аду,  и
сделаю, кажется, все на свете, чтобы ее  вызволить.  Но  мне  с  ней  даже
встречаться незачем. Только бы вытащить ее из этой идиотской помойной ямы,
чтобы она могла начать все сызнова. Мне больше ничего не надо. Ей -  тоже.
Быть снова вместе? Обменяться поцелуем любви?  После  того,  как  мы  сами
осквернили и ограбили себя? А сколько зла я ей  принес!..  Куда  нам!  Ты,
видно, путаешь нас с кем-то, Фанни. Ты, видно, судишь о  нас  с  Хетти  по
кому-то еще.
   - Может быть. Да, наверное. Ну что ж,  значит,  она  едет  в  Канаду  и
начинает  все  сначала.  Отойдет,  поправится,  воспрянет  духом...  С  ее
темпераментом, Гарри, нельзя жить  в  одиночестве,  без  мужчины,  который
любил бы ее.
   - Пусть себе живет, пусть любит. Возьмет другую фамилию. И друзья будут
рядом, не дадут в обиду... Пусть забудет. Пусть  для  нее  начнется  новая
жизнь.
   - С другим?
   - Может, и так.
   - И тебе ничего?
   Это было очень больно, но я сдержался.
   - Какое я теперь имею право думать об этом?
   - Будешь, все равно. И  останешься  жить  со  своей  супругой,  которую
ценишь  и  уважаешь.  И  которая  до  того  скучна  и  пресна,  что  впору
повеситься.
   - Нет. С матерью моего ребенка. С верной подругой, которая  связала  со
мной свою судьбу. И потом у меня есть работа. Быть может, для тебя все это
ничто. А с меня и этого довольно. Мне есть чему  посвятить  жизнь.  Да,  я
люблю Хетти. Я хочу помочь ей вырваться из западни, в которую она  попала.
Но разве это значит, что я обязан добиваться невозможного?
   - Серые будни, - сказала Фанни.
   - А вся наша жизнь - не серые будни?..
   - И тут, - сказал Сарнак, - я произнес пророческие  слова.  Я  произнес
их... Когда? Две тысячи лет назад  или  две  недели?  Здесь,  в  маленькой
гостиной Фанни, этом уголке старого мира, я, плоть от  плоти  этого  мира,
предсказал, что не вечно мужчинам и женщинам страдать, как страдаем мы.  Я
говорил, что мы пока только жалкие дикари, а наше время - лишь хмурая заря
цивилизации. Мы страдаем  оттого,  что  дурно  обучены,  дурно  воспитаны,
ужасающе невежественны во всем, что касается нас самих. Однако, -  говорил
я, - мы уже сознаем, как мы несчастны, и в этом залог того,  что  настанут
лучшие дни, когда добро и разум взойдут над миром и люди перестанут мучать
себя и других, как мучают сегодня повсюду и везде, во  всех  концах  нашей
земли, при всех законах и ограничениях, в ревности и злобе...
   - Сейчас еще слишком темно вокруг, - говорил я, - и нам не видно,  куда
идти. Каждый  бредет  наугад  и  спотыкается,  каждый  сбивается  с  пути.
Напрасно стал бы я сейчас гадать, что правильно, а что нет. Как  я  сейчас
ни поступлю, все будет скверно. Мне надо бы по-настоящему уехать с Хетти и
снова стать ее возлюбленным. Я  и  рад  бы,  что  скрывать?  Но  я  обязан
остаться верным Милли, верным делу, которое нашел себе  в  жизни.  Направо
повернешь или налево - обе дороги сулят лишь раскаяние да печаль.  И  вряд
ли во всем нашем сумрачном мире, Фанни, найдется хоть одна  душа,  которая
не оказалась бы, рано или поздно, перед таким  же  тяжким  выбором.  Я  не
обрушу свод небесный на голову Милли. Я не могу:  она  доверилась  мне.  А
ты... Ты моя милая сестра, и я тебя люблю. Мы ведь с тобой  всегда  любили
друг друга. Помнишь, как ты, бывало,  водила  меня  в  школу?  Как  крепко
держала за руку, когда мы шли через дорогу? Вот и теперь:  не  делай  так,
чтобы мне стало еще тяжелей. Только  помоги  мне  вызволить  Хетти.  И  не
терзай меня. Она полна жизни, молода, и она - Хетти. Там, далеко,  она  по
крайней мере сможет все начать заново...


   И все-таки я еще раз увиделся с Хетти, прежде чем она оставила  Англию.
Она написала мне в Сандерстоун-Хаус и предложила встретиться.
   "Ты так добр ко мне, - писала она. - Это почти так же хорошо, как  если
б ты не ушел от меня тогда. Ты благородная душа, ты вернул мне счастье.  У
меня столько надежд! Я уже сейчас в радостном волнении при одной мысли  об
океане, об огромном корабле. Нам дали проспект с изображением  парохода  -
ни дать ни взять роскошный отель; и на плане  точно  обозначено,  в  каком
месте наша каюта. Канада, королева снегов, - как  чудесно!  А  по  пути  -
Нью-Йорк. Нью-Йорк, фантастический, неповторимый -  утесы,  громады  окон,
уходящие в самое небо. А мои новые вещи - какой восторг! Я  иногда  тайком
забегаю к Фанни, чтоб хоть потрогать их. Да,  я  взволнована,  благодарна,
да, я исполнена надежд. Но, Гарри, Гарри, сердце мое болит и болит. Я хочу
тебя видеть. Знаю, что я не заслужила, но хочу тебя увидеть еще раз. У нас
все началось с прогулки - так отчего бы нам  и  не  кончить  прогулкой?  В
четверг и пятницу вся шайка будет в Лидсе. В любой из этих дней я могла бы
отлучиться из дому хоть до вечера, и будет просто  чудо,  если  кто-нибудь
узнает. Жаль, что нельзя повторить ту нашу первую прогулку. Наверное,  это
слишком далеко и трудно. Что ж, мы ее отложим, Гарри, до тех времен, когда
умрем и станем двумя дуновениями ветерка в траве или  пушинками,  летящими
бок о бок. Но ведь у нас с тобой была и другая прогулка -  помнишь,  когда
мы отправились в Шир и прямо через северные холмы дошли до Летерхеда?  Под
нами раскинулся Вилд, а на горизонте, далеко-далеко,  были  видны  и  наши
холмы, южные. Сосны и вереск, холмы, холмы... И запах дыма  -  внизу  жгли
сухие листья..."
   Ответ я должен был написать на адрес Фанни.
   Конечно же, мы совершили эту прогулку - влюбленные, которые  воскресили
лишь тень своей  любви.  Мы  даже  не  вели  себя,  как  влюбленные,  хотя
поцеловались при встрече и само собою подразумевалось, что  поцелуемся  на
прощание. И разговаривали мы, наверное, как усопшие души,  что  вспоминают
мир, в котором жили некогда. О чем мы только не говорили тогда  -  даже  о
Самнере! Сейчас, на пороге избавления, весь ужас Хетти  перед  ним  и  вся
былая ненависть исчезли. Самнер, рассказывала она, полон  страсти  к  ней,
она ему по-настоящему нужна; это несправедливо, более того, губительно для
него,  что  она  его  презирает.  Это  ранит  его   чувство   собственного
достоинства,  приводит  в  исступление,  толкает  на  отчаянные  поступки.
Другая, любящая женщина не пожалела  бы  труда,  чтобы  смотреть  за  ним,
заботиться, как подобает настоящей жене, и, глядишь, сделала  бы  из  него
человека.
   - Но я, Гарри, никогда не любила его, хоть и старалась. Правда, я вижу,
когда и отчего ему бывает больно. Я знаю, что порой он  страшно  мучается.
Он творит подлые дела, но ведь от этого ему не легче...
   Самнер, как выяснилось, еще и тщеславен. Ему стыдно, что он  неспособен
прилично заработать. Он очень быстро катится на преступную  дорожку,  а  у
нее нет власти удержать его.
   Как сейчас, слышу голос Хетти, вижу ее на широкой  верховой  тропе  меж
пышных кустов рододендронов. Серьезно, ровно, доброжелательно рассказывала
она про этого прохвоста, который обманул, сломил ее, надругался над нею. В
тот день я увидал ее с какой-то новой стороны, но это была,  конечно,  все
та же Хетти - прежняя, милая Хетти, которую я любил, которую я оттолкнул и
потерял, умная, быстрая и больше наделенная чуткостью, чем волей...
   Долго сидели мы на самом гребне над Широм, откуда  открывался  особенно
привольный и красивый вид. Мы вспоминали прежние счастливые дни  в  Кенте,
говорили о просторах, раскинувшихся перед нами, и о пути  через  океан,  о
Франции - обо всем на свете.
   - У меня такое чувство, - сказала Хетти, - как, бывало,  в  детстве,  в
конце  школьной  четверти.  Я  уезжаю,  передо  мной  мир  нового.  Надень
платьице, Хетти, надень шляпку, тебя ждет большой корабль. Мне и  жутко  и
все-таки радостно... Жаль только... Ну, да что там!
   - Жаль только?..
   - О чем же мне еще жалеть!
   - Ты хочешь...
   - Что пользы? Праздные мечты.
   - Я связан, Хетти. И работа. Я начал и должен довести до конца. Но если
хочешь знать, я мечтаю о том же. О господи, если б желания могли  избавить
нас от оков!
   - Ты нужен здесь. Будь даже моя воля, Гарри, я все равно  не  взяла  бы
тебя с собой. Ты сильный человек, ты выдержишь. Будешь  заниматься  делом,
для которого ты создан. А я положусь на судьбу. Там, вдали отсюда, многое,
пожалуй, забудется - и Самнер и это безвременье. Зато я буду часто  думать
о тебе, о наших южных холмах и о том, как мы с тобой сидели рядом...
   Быть может, - продолжала Хетти, - рай - это  такое  место,  как  здесь.
Высокий склон, куда ты добрался наконец. Твои труды, твои усилия, надежды,
разочарования, маята, несбыточные желания, горькая ревность, зависть - все
это позади, с этим покончено раз и навсегда. Ты здесь. Ты сел и отдыхаешь.
И ты не один. С тобою твой любимый, он рядом, он  легонько  касается  тебя
плечом, вы сидите близко, очень тихо, и все  грехи  прощаются  тебе;  т