ующая  улыбка  и  самая  прелестная
фигурка, какую только можно себе вообразить. Больше  всего  мне  нравилось
смотреть на нее сзади - особенно с одной точки, откуда был  виден  изящный
изгиб ее улыбающейся щеки,  кончик  милого  носика,  подбородок  и  нежная
округлость груди под поднятой рукой. Я прохаживался вокруг фонтана, тайком
норовя подобраться поближе к  этому  своему  излюбленному  месту.  Открыто
смотреть я стыдился: я уже слишком прочно  усвоил,  что  вся  эта  красота
неприлична. И все-таки я глядел и не мог наглядеться.
   Однажды,   когда   я   любовался   своим   кумиром,   по    обыкновению
полуотвернувшись к клумбе с цветами и поглядывая на  нимфу  исподтишка,  я
заметил, что на меня смотрят. Стареющий мужчина с плоским,  бледным  лицом
сидел на садовой скамейке и, подавшись вперед  всем  телом,  уставился  на
меня с идиотской, понимающей ухмылкой, как будто поймал меня с поличным  и
разоблачил мою тайну. Олицетворенная похоть! Меня обуял панический  страх.
Я пустился наутек - и больше близко  не  подходил  к  скверику.  Ангелы  с
пылающими мечами преграждали мне путь. И  смертельный  ужас,  что  я  могу
снова встретить этого жуткого старикашку...
   Потом я оказался в Лондоне, и моим воображением овладела  мисс  Беатрис
Бампус и сделалась моей Венерой, и всеми богинями вместе  -  а  когда  она
уехала, ничто не прошло, а только стало еще хуже... Она уехала!  Уехала  -
насколько я понимаю, - чтобы  выйти  замуж  за  того  самого  ненавистного
молодого человека, и забыла про женское равноправие, и уоркширские Бампусы
(завзятые охотники), несомненно, с радостью затравили в честь  возвращения
блудной дочери упитанную лисицу и  устроили  пышное  празднество.  Но  все
равно у каждой героини моих бесчисленных грез всегда было такое же  милое,
открытое мальчишеское личико. Я спасал ей жизнь во  всех  частях  света  -
впрочем,  иногда  и  она  спасала  меня.  С  нами  случались  удивительные
приключения. Мы пробирались, цепляясь друг за  друга,  по  краю  бездонной
пропасти, пока я не засыпал. А когда, сокрушив всех врагов, я объявлял  ей
после битвы, что никогда не полюблю ее,  она  выступала  вперед  из  толпы
пленниц и, пустив два  колечка  папиросного  дыма,  бросала  мне  в  ответ
одно-единственное слово:
   - Врунишка!
   Работая в аптеке мистера Хамберга, я вовсе не  встречался  с  девочками
моего возраста: вечерние курсы и чтение отвлекали меня от  легких  уличных
знакомств. Впрочем, случалось, что учение не шло мне  в  голову;  тогда  я
потихоньку удирал из дому куда-нибудь на Уилтон-стрит или  Виктория-стрит,
где по вечерам под электрическими фонарями слонялись, заговаривали друг  с
другом  мальчишки-рассыльные,  ученицы  из  мастерских,  солдаты,  уличные
девицы... Иной раз и я провожал взглядом девичью фигурку,  проплывающую  в
толпе, но я был  застенчив  и  строг.  Меня  неодолимо  влекло  к  чему-то
большому,  прекрасному,  что  рассеивалось,  как  дым,   при   первом   же
соприкосновении с действительностью.


   Не  прошло  и  года,  как  в  меблированном  доме  в   Пимлико   многое
переменилось.  Бедняги  Моггериджи  заболели  инфлюэнцей  (эпидемии   этой
болезни  особенно  свирепствовали  в  те  времена),  лихорадка  перешла  в
воспаление легких, и через три дня обоих не стало. Никого, кроме матери  и
Пру, не было на их бедных похоронах. Фрау Бухгольц исчезла из  моего  поля
зрения незаметно: не могу толком вспомнить, когда она съехала с квартиры и
кто поселился вместо нее. Мисс Беатрис Бампус, изменив борьбе  за  женское
равноправие, покинула нас, а на втором этаже водворилась в высшей  степени
непоседливая парочка, которая внушила моей матери серьезнейшие  подозрения
и стала причиной крупных разногласий между нею и Матильдой Гуд.
   Во-первых, новые жильцы не  привезли  с  собой  солидного  багажа,  без
которого ни один степенный человек не поселится на новом месте. Во-вторых,
они появлялись на день или два, пропадая затем на целую  неделю,  а  то  и
больше, и почти  никогда  не  приезжали  я  не  уезжали  вместе.  Все  это
заставило мою матушку предпринять ряд наблюдений морального свойства.  Она
стала поговаривать, что новые квартиранты, чего доброго, по-настоящему  не
женаты. Она раз и навсегда запретила Пру подниматься на гостиный этаж, что
и послужило толчком к открытому столкновению с Матильдой.
   - Что это ты затеяла? - спросила Матильда. - Отчего бы Пру не ходить на
гостиный этаж? Наводишь девчонку на разные мысли...
   - Наоборот: забочусь, чтоб другие не навели. У нее есть глаза.
   - И длинные руки, - многозначительно и зловеще добавила Матильда.  -  И
что же она такое увидела?
   - Метки, - сказала мать.
   - Какие такие метки?
   - Очень простые. Его вещи помечены одним именем, а ее  -  другим.  Сами
назвались Мильтоны, а у обоих разные метки, и  никакого  Мильтона  нет.  И
потом, видела, как  она  разговаривает?  Вроде  бы  чует,  что  ты  можешь
что-нибудь подметить: подъезжает к тебе, а сама боится. И это еще не  все!
Совсем не все. Я не слепая,  и  Пру  тоже.  Что  там  творится!  Целуются,
милуются весь день напролет. Как в дом ногой ступили - так тут же,  сразу!
Не дождутся, пока из комнаты выйдешь. Что я - дура, что ли?  Я,  Матильда,
сама была замужем...
   - А нам что? У нас меблированные комнаты, а не сыскное агентство.  Если
мистер и миссис Мильтон вздумают поставить на белье  сотню  меток,  и  все
разные - нам-то какое дело? Зато на счету у них  всегда  стоит:  "Уплачено
вперед;  с  благодарностью  -  Матильда   Гуд".   Мне   другого   брачного
свидетельства не требуется. Поняла? Ты, Марта, женщина трудная,  с  такой,
как ты, в меблированном доме тяжело. Нет чтоб примениться,  подладиться...
Нет того, чтобы знать свое дело, и точка.  То  ей  мисс  Бампус  мальчишку
портит - это же просто курам на смех! - а теперь,  видно,  миссис  Мильтон
стала для  Пру  нехороша?  А  миссис  Мильтон,  между  прочим,  как-никак,
культурная дама, да еще, главное, из благородных. Ты бы.  Марта,  побольше
занималась своим делом, а Мильтоны со своим управятся и без тебя. Если они
и не повенчаны, так им за это  отвечать  в  конечном  счете,  а  не  тебе.
Успеешь с ними поквитаться на страшном суде. А пока  что  -  кому  от  них
вред? Тихие, скромные - сколько я здесь живу, у меня лучше  этой  пары  не
было!
   Мать ничего не ответила.
   - Ну так как же? - наседала Матильда.
   -  Обидно  прислуживать  бесстыжей  бабе,  -  упрямо  проговорила  мать
побелевшими губами.
   - А еще обидней, когда тебя называют бесстыжей бабой только за то,  что
у тебя кое-что из белья помечено девичьей  фамилией,  -  сказала  Матильда
Гуд. - Брось, Марта, чепуху-то городить.
   - Не знаю только, отчего это на его  пижаме  тоже  девичья  фамилия,  -
снова набравшись боевого духа, упиралась мать.
   - Ты ничего не знаешь, Марта, - сказала Матильда,  неприязненно  сверля
мать одним глазом, а другим глубокомысленно созерцая предмет спора  где-то
в пространстве. - Я в тебе это замечаю не первый  раз,  а  теперь  открыто
говорю: ничего ты не  знаешь.  Мистер  и  миссис  Мильтон  будут  жить  на
квартире сколько вздумают, а если ты чересчур привередлива и гнушаешься им
прислуживать, найдутся такие, что не  погнушаются.  Я  своих  квартирантов
оговаривать не позволю. Я не потерплю, чтоб на  них  возводили  напраслину
из-за их же нижнего белья. Да, кстати! Как мне раньше в голову не  пришло!
Ясное дело: человек просто-напросто одолжил пижаму, и все!  Или  ему  друг
какой-нибудь отдал,  которому  она  не  впору...  А  может  быть,  получил
наследство, и пришлось срочно сменить  фамилию  [в  Англии  принято  брать
фамилию  человека,  оставившего  в  наследство  поместье].  Таких  случаев
сколько угодно. Сплошь да рядом. Почитай газеты. А потом и в стирке  часто
меняют белье. Знаешь, какие бывают прачечные? Что твой меновой  двор.  Вот
мистер Плейс - у него раз  был  воротничок  с  меткой  "Фортескью".  Летом
уезжал отдыхать - и привез. _Фортескью_! Чем тебе  не  доказательство?  Не
вздумаешь ли ты. Марта, из-за этого приписать и  мистеру  Плейсу  неведомо
что? Или, значит, и он ведет двойную жизнь и вовсе не холостяк? Ты, Марта,
наведи у себя порядок в  голове.  И  не  думай  так  низко  о  людях.  Сто
оправданий можно найти, а уж потом подумать худое. А тебе,  Марта,  просто
нравится порочить людей. Я сколько раз замечала. Тебя прямо-таки хлебом не
корми. В тебе христианского милосердия - ни крупинки!
   - Такое не хочешь, да заметишь, - сказала мать уже  далеко  не  твердым
голосом.
   - Ты - еще бы! Есть люди, которым дальше носа не видно,  а  за  другими
замечают чересчур много. И чем больше я на  тебя  гляжу,  тем  мне  больше
сдается, что ты как раз из таких. Во всяком случае, может,  кто  и  съедет
отсюда, а мистер и миссис Мильтон останутся. Кто бы другой из-за этого  не
съехал. Думаю, ясно, Марта.
   Мать была ошеломлена. Она прикусила язык,  умолкла  и  потом  несколько
дней ходила оскорбленная и притихшая, открывая рот лишь в  случае  крайней
надобности и односложно отвечая, когда к ней  обращались  с  вопросом.  На
Матильду, казалось, это не произвело ни  малейшего  впечатления.  И  когда
вскоре после этого Матильда велела Пру подать Мильтонам  чай,  я  заметил,
что застывшее  лицо  моей  матушки  совсем  окаменело,  но  вслух  она  не
возразила ни слова.


   А потом на моем горизонте, откуда ни возьмись,  снова  возникла  Фанни.
Вернула мне ее чистая случайность: после переезда из Клифстоуна  в  Лондон
всякая возможность установить с нами связь исчезла.  Весть  о  возвращении
Фанни принес нам мой брат Эрнст.
   Мы сидели за ужином в нашем подвальчике. Ужин  у  нас  всегда  проходил
очень славно. На столе появлялась копченая  грудинка,  хлеб,  сыр,  легкое
пиво. К тому же Матильда Гуд обычно  норовила  скрасить  вечернюю  трапезу
чем-нибудь "вкусненьким":  печеной  картошкой  в  мундире,  или,  как  она
говорила, "всякой всячиной на сковородке" - картошкой с  разными  овощами,
приправленными  мясной  подливой.  Потом  она  брала  газету,  читала  нам
что-нибудь вслух и рассуждала о прочитанном умно и живо, а не то  вызывала
меня на разговор о  книгах,  которые  я  читаю.  Она  обожала  убийства  и
происшествия, и с ее  легкой  руки  все  мы  очень  скоро  стали  большими
специалистами по части мотивов и улик преступлений.
   - Ты, может, скажешь, что это ни с чем не сообразно, Марта, но только в
каждом убийстве вся человеческая природа - как на ладони. Вся до капельки.
Сомнительно даже, можно ли узнать, на что человек  способен,  пока  он  не
совершил убийство.
   Мать редко могла удержаться, чтобы не клюнуть на эту приманку.
   - Не пойму, как ты можешь говорить такие  вещи,  Матильда,  -  начинала
она...
   Но вот с улицы послышался  шум  автомобиля,  и  на  дворик,  ведущий  в
подвальный этаж, спустился мой брат Эрнст. Пру отворила ему  дверь,  и  он
вошел в комнату. Он был в своей шоферской форме:  кожаная  куртка,  краги.
Кепку он держал в руке.
   - Раньше отпустили сегодня? - спросила Матильда.
   - В одиннадцать надо к Корт Сиэтр, - сказал Эрнст. - Думал, заверну  на
пару слов и погреюсь кстати...
   - Закусишь с нами? Пру, подай-ка ему тарелку, нож, вилку, стакан.  Один
стаканчик такого пива тебе не помешает править машиной... Сто лет тебя  не
видали!
   -  Спасибо,  мисс  Гуд.  -  Эрнст  всегда  разговаривал   с   Матильдой
чрезвычайно вежливо. - Пожалуй, закушу. Не подумайте, будто  я  к  вам  не
собирался. Просто мотаешься целыми днями туда-сюда...
   Тут  было  подано  угощение,  и  разговор  на  время  заглох.   Попытки
возобновить его не увенчались успехом. Эрнст был явно чем-то  озабочен,  и
это, по-видимому, не укрылось от зоркого глаза Матильды Гуд.
   - Ну и что же ты новенького собрался нам рассказать, Эрни?  -  внезапно
спросила она.
   - Хм... странная вещь - как это вы догадались, мисс Гуд?  Ведь  я  и  в
самом деле собрался кое-что рассказать. Такое... Как бы это  выразиться...
интересное, что ли.
   Матильда вновь наполнила его стакан.
   - С Фанни я виделся, вот что, - с решимостью отчаяния брякнул Эрнст.
   - Ну да! - выдохнула мать. На секунду в комнате воцарилось молчание.
   - Так! - Матильда Гуд положила  локти  на  стол  и  волной  колыхнулась
вперед. - Ты видел Фанни. Красоточку Фанни, которую я  знала  когда-то.  И
где же ты ее видел, Эрни?
   Но Эрнсту было не так-то легко справиться с первой фразой.
   - Дело было на той неделе, во вторник, - выговорил он наконец.
   - Там? С этими... которые у вокзала Виктория? - задыхаясь, допытывалась
мать.
   - Ты ее сначала увидел или она тебя? - спросила Матильда.
   - Стало быть, в тот вторник, - повторил Эрнст.
   - Заговорил ты с ней?
   - Говорить-то - нет. Не говорил.
   - А она с тобой?
   - Тоже нет.
   - Откуда ж ты тогда знаешь, что это была наша Фанни?  -  спросила  Пру,
внимательно следившая за разговором.
   - Я думала, ее отправили на погибель в чужую страну - до Булони-то было
рукой подать, - запричитала матушка. - Думала, у торговцев  живым  товаром
хватит все-таки совести сбыть девушку подальше от родного  дома...  Фанни!
На панели - в Лондоне! Рядом с нами! Я  ей  говорила,  чем  это  кончится.
Сколько раз учила: иди, говорю, замуж за порядочного человека. Так нет же!
Своевольничала, на богатство польстилась...  Она  к  тебе  не  приставала,
Эрни, где мы живем, и все такое? Не увязалась за тобой?
   На лице моего брата Эрнста было написано мучительное затруднение.
   - Все было  совсем  не  так,  мать,  -  сказал  он.  -  Совсем  не  то.
Понимаешь...
   После жестокой схватки  с  внутренним  карманом  своей  тесной  кожаной
куртки Эрнст наконец вытащил довольно  замусоленное  письмо.  Он  не  стал
читать его сам, не протянул кому-нибудь из нас - он просто держал письмо в
руке. По-видимому, так он чувствовал себя увереннее в роли  рассказчика  -
роли, для которой обладал столь ничтожными данными.
   - Я лучше с самого начала, - сказал Эрнст. - Все  совсем  не  так,  как
надо бы ожидать. На той неделе, стало быть. Во вторник.
   Матильда Гуд предостерегающим жестом остановила мать.
   - Вечером, наверное? - подсказала она.
   - Вызов был: отвезти на обед и обратно. Само собой, я Фанни без  малого
шесть лет не видал, понимаете... Это она меня узнала.
   - Значит, отвезти на обед и доставить обратно, так? - опять помогла ему
Матильда.
   - Велено было заехать на Брантисмор-гарденс, Эрлс Корт,  дом  сто  два,
забрать даму с  господином  из  верхней  квартиры,  отвезти  на  Черч-роу,
Хемпстед, номер дома укажут. Заехать в десять тридцать  и  отвезти  домой,
куда будет сказано. Ну я, значит, еду  на  Брантисмор-гарденс.  Докладываю
швейцару, что, мол, прибыл точно в срок и жду. Дом из этих - с квартирами,
швейцар в ливрее. Он  звонит  наверх  по  телефону,  как  водится.  Спустя
немного из дому выходят дама и господин. Я иду  к  машине,  как  положено,
открываю  дверцу.  Пока  что  ничего  особенного.  Он  -  джентльмен   как
джентльмен, в смокинге, обыкновенное  дело,  на  ней  -  меховая  накидка,
причесана сама красиво, знаете, как ходят на вечера, и  что-то  блестит  в
волосах. Леди с ног до головы.
   - И это была Фанни? - не выдержала Пру.
   Вопрос озадачил рассказчика. Несколько секунд немой борьбы - и  вот  он
снова нащупал почву под ногами.
   - Вроде бы сказать - нет еще.
   - То есть ты еще ее не узнал, так? - выручила Матильда.
   - Да. А она только глянула на меня и  будто  вздрогнула.  И  садится  в
машину. Вижу, качнулась вперед и словно бы  рассматривает  меня,  пока  он
тоже усаживается. Честно скажу, я особо даже не обратил внимания. Даже  бы
не вспомнил, если б не то, что было потом. Но когда я  их  отвозил  назад,
кое-что уже было заметно. Вижу, смотрит она на  меня,  смотрит...  Сначала
вернулись опять на  Брантисмор-гарденс,  сто  два.  Он  вышел  и  говорит:
"Минуточку подождите здесь" - и помогает выйти ей. А она вроде  как  хочет
со мной заговорить - а потом, гляжу, раздумала. Но  здесь  уж  и  я  думаю
себе: "Где-то я вас, миледи, видел". Интересно, что о Фанни  у  меня  даже
мысли не было. Единственное, что, вижу, чуть смахивает на нашего Гарри.  А
что это может быть Фанни, мне и в голову не приходило. Чудеса! Взошли  они
по ступенькам в подъезд - знаете как: площадка, и на нее выходят несколько
квартир. Остановились на минутку под люстрой; смотрю: совещаются о чем-то,
а сами посматривают в мою сторону. Потом поднялись в квартиру.
   - Ты и тогда еще ее не узнал? - спросила Пру.
   - Примерно четверть часа спустя выходит он. Задумчивый такой.  В  белой
жилетке,  смокинг  переброшен  через  руку.  Называет  адрес  недалеко  от
Слоун-стрит. Выходит, дает на чай - довольно щедро,  прямо  скажу,  и  все
стоит размышляет. Вроде и надо бы что-то сказать, и не знает как. "У меня,
- говорит, - свой счет в вашем гараже. Вы  запишите  этот  вызов".  Потом:
"Мне обычно присылают другого  шофера.  Вас,  -  говорит,  -  как  зовут?"
"Смит". "Эрнст Смит?" "Да, сэр". Я уж отъехал и вдруг спохватился:  откуда
же, черт побери... Ох, извините, пожалуйста, мисс Гуд!
   - Ничего, ничего, - сказала Матильда. - Дальше.
   - Откуда, шут его побери, он знает, что меня зовут Эрнст? До  того  это
крепко меня озадачило - чуть не врезался  в  такси  на  углу  Слоун-сквер.
Ночью лежу - не сплю; все думаю да гадаю, и только часа  в  три  утра  как
стукнет в голову... - Эрнст принял вид рассказчика, припасшего  под  конец
сногсшибательный сюрприз, - что эта молодая дама, которую я  возил  в  тот
вечер... - Он выдержал эффектную паузу.
   - Фанни, - шепотом подсказала Пру.
   - Сестрица Фанни, - поддержала ее Матильда.
   - Наша Фанни, - подхватила мать.
   - Не кто иной, как Фанни собственной персоной!  -  победоносно  объявил
мой брат  Эрнст  и  обвел  нас  взглядом,  чтобы  насладиться  изумлением,
вызванным столь ошеломляющей развязкой.
   - Я так и думала, что Фанни, - закончила Пру.
   - Накрашена, или как? - спросила Матильда.
   - Чуть-чуть - не  то,  что  большинство.  Теперь  почти  поголовно  все
мажутся. Знатные дамы. Жены епископов. Вдовы.  Все.  По  ней  как  раз  не
скажешь, что она из этих... ну, из особо  размалеванных;  даже  нисколько.
Такая свеженькая, бледноватая - точно как раньше, бывало.
   - А одета, как настоящая дама? Не крикливо?
   - Богато одета, - сказал Эрнст. - Богато, без обмана.  Но  только,  как
говорится, показного шика - этого нет.
   - А дом, куда ты их привез, - шумный? Песни, танцы, окна настежь?
   - Дом очень тихий, солидный. Шторы спущены, и  никакого  шума.  Частный
дом. Хозяева вышли к двери проститься: она настоящая леди, он - джентльмен
джентльменом. Я и дворецкого видел, - к машине выходил открывать дверь. Не
из тех, кого нанимают на вечер. Настоящий дворецкий. Там еще были гости  -
их дожидался собственный лимузин, шофер пожилой такой, осторожный. Короче,
что называется, чистая публика.
   Матильда повернулась к матери.
   - В Лондоне-то в Лондоне, да не очень скажешь, чтоб  на  панели.  А  он
каков из себя?
   - О нем я слышать не желаю, - объявила мать.
   -  Протасканный  такой,  кутила?  И  слегка  под  мухой?  -  настаивала
Матильда.
   - По сравнению, каких обычно развозишь с обедов, - куда трезвее.  Сразу
видно по тому, как считал деньги. Многие из них - и какие еще важные птицы
- с обеда едут... ну, как бы это... немножко чудные. Занятно поглядеть.  С
дверью никак не справятся. Этот - ничего похожего. Вот то-то именно  и  не
понять... Ну, и потом - письмо.
   - Так. Стало быть, письмо, - кивнула Матильда. - Ты бы. Марта,  прочла,
а?
   - Как оно к тебе попало? - спросила мать, даже не пытаясь  притронуться
к письму. - Не хочешь же ты сказать, будто она тебе дала письмо?
   - Письмо я получил в четверг. По почте. Пришло в гараж, адресовано мне:
Эрнсту Смиту, эсквайру. Интересное такое письмо: про  нас  спрашивает.  Не
разберусь я толком, что к чему в этой исто