аны из особого сплава титана, который, наряду со сверхпрочностью, обладал высокой сопротивляемостью к вибрациям. Здесь, в носовой части "Марианны", мы совсем не ощущали работы двигателей, а знали, что они действуют, лишь по показаниям приборов. Да и в кормовых отсеках вибрация была минимальной.
     Фрегат слегка накренился на левый борт, как будто собирался совершить плавный поворот, не предусмотренный графиком полета. Чуть уменьшив мощность правых антигравов, я вернул ему строго горизонтальное положение. В этом состояла одна из моих обязанностей - страховать штурмана, "подчищая" его действия. Никто из присутствующих ничего не заметил, лишь Топалова криво ухмыльнулась.
     Мы превысили первую космическую скорость, миновали стратопаузу и вошли в мезосферу. Небо над нами уже было черным, на нем ярко пылали звезды. В отличие от нас с Топаловой, оператор погружения, румяный коротышка Гарсия, и долговязый навигатор Вебер откровенно бездельничали, а последний вдобавок демонстративно зевал. Их работа начиналась только с запуском сверхсветового привода. Собственно, мы тоже могли отдыхать, доверив взлет и выход на орбиту компьютеру, который справился бы с этой задачей не хуже нас. Но так почти никто не поступал. Ни один настоящий летчик не откажет себе в удовольствии собственноручно поднять в небо громадную махину в сотню килотонн, ощущая пьянящее чувство торжества над всемирным тяготением...
     Наконец мы вышли на стационарную орбиту вокруг Октавии в тридцати тысячах километров от ее поверхности. Томассон объявил режим полной готовности к погружению. Гражданские суда перед запуском сверхсветового привода еще пару часов шли на реактивной тяге, удаляясь от планеты, чья гравитация вносила нежелательные возмущения в физический вакуум. Однако космические исследователи, как и военные, считали подобные меры предосторожности излишними и обычно стартовали прямо с орбиты.
     Впервые за все это время Павлов поднялся со своего "гостевого" кресла, подошел к Томассону и что-то тихо сказал ему. Шкипер согласно кивнул и обратился к нам:
     - Помощник штурмана, поменяйтесь местами с оператором погружения.
     На лице Гарсии отразилось недоверчивое изумление. На моем, наверное, тоже. По крайней мере я испытывал подобное чувство - ведь мне поручалась самая ответственная на данном этапе полета задача.
     Тем не менее приказы командира не обсуждаются, поэтому мы с Гарсией беспрекословно подчинились, и я оказался за пультом управления вакуумными излучателями. На "Марианне" их было две пары - на носу и на киле, а также на концах крыльев. Создаваемые в процессе их работы энергетические потоки окутывали корабль подобно кокону.
     Разумеется, я и раньше совершал вакуумное погружение. Но то было в колледже, на учебных кораблях пятого класса. А сейчас мне предстояло окунуть в глубины вакуума тяжелый исследовательский фрегат.
     Томассон запросил ближайшую орбитальную станцию, контролирующую наш сектор околопланетного пространства. Получив подтверждение, что окружающий нас космос чист, он скомандовал:
     - Запустить привод в холостом режиме.
     - Привод запущен, - отрапортовала Топалова. - Все функции в норме.
     - Оператор, начать погружение в стандартном режиме с пошаговым отчетом.
     - Есть, сэр!
     Я включил подачу энергии на излучатели. Вокруг корабля образовался уже упомянутый мною "кокон", но на обзорных экранах этого видно не было - все происходило далеко за пределами оптического диапазона, а мощность энергетических потоков была еще недостаточно высока для массового рождения элекронно-позитронных пар.
     - Температура за бортом - десять в пятой, - объявил я. Пока всего лишь сто тысяч градусов - сущий пустяк, хотя и в десять-двадцать раз выше, чем на поверхности звезд, К тому же это не молекулярная температура, это мера возбуждения энергетических уровней виртуальных частиц в вакууме. Еще в далеком двадцатом веке ученый по имени Дирак предположил, что вакуум не является просто пустым пространством, что он до предела заполнен частицами с отрицательными энергиями. В дальнейшем его простая модель претерпела значительные изменения, на самом деле все оказалось гораздо сложнее и интереснее, но основополагающая идея осталась неизменной - вакуум действительно не есть пустота, это фундаментальное состояние материи. Поэтому нередко вакуум называют Морем Дирака.
     - Температура - десять в седьмой...
     Десять миллионов градусов, уже на уровне звездных недр.
     - ...Десять в восьмой... в девятой...
     Миллиард градусов. Невидимый прежде энергетический "кокон" вокруг корабля засветился слабым голубым светом: это часть высокоэнергетических гамма-квантов, рожденных от аннигиляции электронно-позитронных пар, рассеивалась на присутствующих в окружающем пространстве атомах водорода, гелия и микроскопических частицах космической пыли, в результате чего возникало излучение видимого спектра.
     - Температура - десять в десятой... в одиннадцатой... в двенадцатой...
     Теперь из вакуума начали образовываться свободные кварки и антикварки. Корабль, наряду с жесткими гамма-лучами, подвергся бомбардировке всевозможных типов мезонов. Но наше защитное поле была рассчитано и не на такие нагрузки. А "кокон" сиял уже так ярко, что давно затмил не только звезды, но и наше солнце Эпсилон Эридана.
     - ...Десять в четырнадцатой... в пятнадцатой... в шестнадцатой, - рапортовал я. - Вскипает слабый бозе-конденсат... Есть полное погружение! Мы в апертуре.
     Для стороннего наблюдателя "Марианна" просто исчезла из пространства, как будто испарилась. Примерно то же самое можно было бы сказать и об ушедшей под воду субмарине, если не учитывать того, что море не только поверхность, но и глубина. У вакуума тоже есть глубина, но измеряемая не в единицах длины, а температурой. Мы находились на глубине десяти тысяч триллионов градусов, в так называемой апертуре - прослойке, где часть заполнявших вакуум виртуальных бозонов уже находилась в хаотичном состоянии, а часть оставалась в сконденсированном виде. Здесь отсутствовала разница между слабым и электромагнитным взаимодействием, но еще отдельно существовало сильное.
     Голубое сияние энергетического "кокона" исчезло - в апертуре не было ни космической пыли, ни других материальных частиц. На обзорных экранах вновь появились звезды и планеты - вернее, их электрослабые отражения. Мы могли свободно проходить сквозь любые объекты, находящиеся в обычном эйнштейновом пространстве, не рискуя столкнуться с ними. Правда, в местах большого скопления материи присутствуют сильные возмущения вакуума, представляющие определенную опасность для корабля.
     В апертуре еще невозможно движение со скоростью выше световой, зато в ней содержится неограниченный запас даровой энергии, которую можно использовать для дальнейшего погружения, увеличивая температуру окружающего вакуума за счет самого вакуума - звучит парадоксально, но факт. Начиная с этого момента излучатели не получали больше ни эрга от бортового реактора, но погружение продолжалось еще стремительнее - десять в семнадцатой градусов... Десять в двадцатой... десять в двадцать пятой...
     - Внимание! - произнес я. - Температура - десять в двадцать шестой. Вскипает сильный бозе-конденсат. Мы в инсайде!
     Мы оказались под нижним слоем упорядоченной структуры вакуума, в его "изнанке" - в инсайде. Здесь сильное взаимодействие объединилось с электрослабым, здесь материя потеряла массу покоя, здесь исчезло понятие светового барьера, здесь не было ничего, кроме океана чистой энергии. Если бы не "кокон", окутывавший "Марианну", мы сами превратились бы в часть этой энергии.
     Краем глаза я заметил, как офицер связи поднялся со своего места, отсалютовал шкиперу и направился к выходу из рубки. Его короткая вахта закончилась; теперь он понадобится не раньше, чем мы прибудем в систему Тау Кита.
     - Продолжать погружение до номинальной глубины, - распорядился Томассон. - Навигатор, передайте штурману курс.
     - Есть, сэр! - ответил Вебер. - Курс готов.
     В этом полете у него была самая плевая из всей нашей четверки работа. Тау Кита находилась на расстоянии всего пяти светолет от Эпсилон Эридана, это была ближайшая к нам населенная система, и между Октавией и Тау IV постоянно ходили корабли. Маршрут был исследован вдоль и поперек, так что Вебер составил курс, что называется, левой рукой - если вообще не левой ногой, перекинутой через голову.
     Тут, впрочем, был один нюанс - по прямой между нашими системами находилась область вакуумной аномалии. Гражданские корабли обходили ее стороной, делая крюк в два с лишним световых года. Но разведчики космоса - крутые ребята, они не привыкли пасовать перед трудностями, поэтому навигатор, даже не обращаясь за советом к шкиперу, предложил кратчайший курс, ведущий прямиком через аномалию.
     Когда фрегат достиг номинального уровня десяти в тридцать пятой степени градусов, штурман Топалова запустила привод в форсированном режиме. Через двадцать с небольшим минут мы вышли на крейсерскую скорость, и я наконец смог перевести дыхание - при форсаже корабль так и норовил нырнуть поглубже, поэтому мне постоянно приходилось избавляться от излишков энергии в излучателях. Разумеется, все расчеты производил компьютер, но от меня зависел выбор оптимальных решений. Машина, какой бы умной она ни была, не обладает свободой воли и интуицией - а без этих качеств с вакуумом никак не совладаешь, выполняй ты хоть триллион секстильонов операций в секунду.
     Закончив разгон, Топалова переключила привод с форсажа в обычный режим, и следующие два часа полета прошли спокойно. Как и прежде, Павлов ни во что не вмешивался, оставаясь сторонним наблюдателем. Временами он исчезал в смежной с мостиком капитанской рубке, и там, наверное, просматривал записи отдельных эпизодов, оценивая мои действия.
     Уже на подходе к аномалии командор Томассон неожиданно приказал:
     - Штурман, поменяйтесь местами с оператором погружения.
     Почему-то на этот раз я совсем не удивился. В первый момент у меня даже мелькнула мысль, что шкипер не рискует доверить мне контроль над уровнем погружения в аномальной области пространства - ведь там, похоже, будет заносить еще похлестче, чем при форсаже. Но, с другой стороны, будь это так, он бы вернул обратно Гарсию, а не сажал меня в штурманское кресло. По всей видимости, это капитан Павлов, когда я был занят работой, дал Томассону знать, что хочет проверить, сумею ли я удержать корабль на курсе при прохождении аномалии.
     Волноваться я уже перестал и с невозмутимостью, удивившей даже меня самого, принял управление кораблем. Аномалия оказалась не так страшна, как я ожидал, и мне без особых усилий удавалось вести "Марианну" по курсу. Именно сейчас, когда энергетические завихрения в вакууме раз за разом пытались швырнуть фрегат то в одну, то в другую сторону, я испытывал необыкновенный душевный подъем. Я не знал, доволен ли моими действиями Павлов, и в данный момент меня это мало интересовало. Я вел корабль и наслаждался этим. Это был настоящий межзвездный корабль, и я наконец-то почувствовал себя настоящим пилотом. А в более широком смысле - космоплавателем. Именно так, не иначе. Прошло уже более пяти столетий, как был создан первый сверхсветовой привод, но люди до сих пор не придумали единого названия для всех, чья профессия - космические полеты. Их называют и астронавтами, и космонавтами, и звездолетчиками, и космолетчиками. Но ближе всего - космоплаватели. Ведь мы, по сути, моряки-подводники, а наша стихия - глубины Моря Дирака...
     Через час с небольшим мы покинули пределы аномалии, и корабль вновь пошел ровно. Томассон обратился к Веберу:
     - Навигатор, коррекция курса нужна?
     - Похоже, что нет, шкипер.
     - Похоже?
     - Я уверен, сэр.
     Командор в задумчивости потер свой гладко выбритый подбородок.
     - И все же проверим. Штурман, переключить привод в холостой режим. Оператор - подъем в апертуру.
     - Привод приостановлен, - отчитался я.
     - Начинаю подъем, - сообщила Топалова.
     В инсайде мы были почти слепы. Надежные ориентиры отсутствовали (аномалии нельзя было считать надежными ориентирами), и нам приходилось полагаться лишь на чисто математические расчеты, производимые компьютером. Однако со временем погрешность расчетов накапливалась, поэтому периодически требовался подъем в апертуру для определения точного местонахождения по электрослабым отражениям звезд.
     Все это, впрочем, относилось к длинным отрезкам пути в несколько десятков светолет. Ну и еще, конечно, коррекция производилась при подлете к системе назначения. Однако до Тау Кита оставалось еще добрых два световых года, так что было ясно - Томассон решил убедиться, что я ничего не напортачил при прохождении аномалии.
     Когда мы пересекли критический уровень десять в двадцать седьмой и оказались в апертуре, навигатор быстро произвел необходимые счисления и сообщил:
     - Погрешность курса в пределах допустимого минимума. Я же говорил, шкип, что коррекция не нужна.
     - Принято, - сказал Томассон. - Оставаться в апертуре. - С этими словами он включил интерком на своем капитанском пульте и объявил о смене летной вахты.
     Спустя пять минут нашу команду заменила другая четверка летчиков. Томассон отправил нас отдыхать, поручив Топаловой определить меня в одну из свободных кают. Покидая рубку, я бросил на Павлова вопросительный взгляд, но тот лишь качнул головой: мол, ступай, парень.
     Когда мы спустились палубой ниже, где находились офицерские каюты, я осторожно поинтересовался у своей провожатой:
     - Как вы думаете, я выдержал экзамен?
     - Экзамен? - не поняла Топалова, Потом до нее дошло, и она улыбнулась:
     - Пожалуй, да. По крайней мере у меня нет к вам никаких претензий... Гм. Значит, это был экзамен?
     - Да.
     - И какого рода?
     - Наподобие вступительного. Капитан Павлов сказал, что если я выдержу его, то буду зачислен в Астроэкспедицию.
     К моему удивлению, Топалова энергично кивнула:
     - Вот это правильно! Лучше брать своих курсантов, чем нанимать легионеров.
     Я собирался было спросить, о каких легионерах она толкует, но тут Топалова хитро усмехнулась:
     - А знаете, когда шкипер сообщил, что в нашу команду временно зачислен курсант, мы грешным делом решили, что нам собираются навязать какого-нибудь адмиральского сынка-заморыша. Потому-то мы все сбежались в рубку - хотели поглазеть на это чудо природы.
     Я с трудом подавил истерический смех. Насчет адмиральского сынка их догадка оказалась верной - прямо не в бровь, а в глаз. Знали бы они еще, какого адмирала я сын...
     Мы прошли в жилой отсек летно-навигационной службы, который располагался особняком от кают остальных офицеров - точно так же, как держались особняком и сами летчики, считавшие себя элитой на корабле - на мой взгляд, вполне заслуженно.
     Топалова остановилась перед дверью без таблички.
     - Здесь свободно. Отдохните, расслабьтесь немного, а через полчаса приходите в офицерскую столовую на ужин. До встречи, курсант Вильчинский.
     Ободряюще хлопнув меня по плечу, она зашагала обратно по коридору. Я проводил ее взглядом, затем открыл дверь, которая оказалась незапертой, и вошел в каюту.
     Лишь теперь, оставшись наедине с собой, я почувствовал, как напряжены мои нервы. Нельзя сказать, что я сильно перетрудился, просто на моих плечах лежала двойная ответственность - за корабль, который я пилотировал, и за свое будущее, которое во многом зависело от этого полета.
     Я повалился на застеленную койку, рассчитывая полчаса отдохнуть перед ужином, но едва моя голова коснулась мягкой подушки, я уснул мертвым сном.

6

     Проснувшись, я обнаружил, что проспал более десяти часов. Это было плохо. И не просто плохо, а скверно. Я вскочил с койки, чувствуя, как меня охватывает паника. Что подумает обо мне Павлов? Всего четыре часа летной вахты - и я уже свалился без задних ног. Даже если там, в рубке управления, я выдержал экзамен, то потом...
     Тут мой взгляд упал на дверцу одежного шкафа. Я точно помнил, что десять часов назад там ничего не было. Помнил, потому что еще хотел заглянуть внутрь и проверить, не осталось ли вещей от прежнего хозяина. А сейчас дверца была слегка приоткрыта, и на ней висела голубая офицерская форма Астроэкспедиции. Со знаками различия суб-лейтенанта - одна широкая и одна узкая нашивки на погонах. С золотыми крылышками летно-навигационной службы на левой стороне мундира. А справа... справа была именная планка с моей фамилией!
     Нет, это невозможно! Ну, допустим, я успешно прошел испытание и меня зачислили в Астроэкспедицию. Тогда мне полагалось бы звание уорента, в лучшем случае - мичмана. Но никак не суб-лейтенанта.
     Наверное, кто-то решил надо мной подшутить, предположил я. Рассчитывает, что я, дурачок, напялю на себя эту форму и пойду в ней разгуливать по кораблю. Вот смеху-то будет, обхохочешься! Чижик-пыжик возомнил себя орлом...
     Тем не менее я все-таки примерил на себя мундир - исключительно чтобы посмотреть, как он на мне сидит. А сидел он просто идеально, как влитой. Я сунул руки в карманы и в правом нащупал какую-то бумажку. Достав ее, я прочитал: "Это не шутка, суб-лейтенант Вильчинский. Поздравляю. Кэп Павлов".
     Ого! Это совсем другое дело. Через десять минут, приняв холодный освежающий душ и наскоро приведя себя в порядок, я уже без опаски облачился в свою новую форму. Хотя, конечно, теоретически нельзя было исключить, что и записка от капитана Павлова была частью все того же розыгрыша, но я решил рискнуть - в конце концов, как сказала бы Элис, меня не расстреляют.
     Первым, кого я повстречал, выйдя из каюты и покинув жилой отсек летной службы, был уорент-офицер из интендантской службы. Он поприветствовал меня, как старшего по званию, не проявив никакого удивления по поводу того, что на борту "Марианны" оказался лишний суб-лейтенант, Ну а поскольку хозяйственники всегда самые осведомленные люди на корабле, я мог больше не беспокоиться из-за своего мундира - его я носил на законных основаниях.
     Меня буквально распирало от радости и гордости, но сполна насладиться своим успехом мне мешало острое чувство голода. Если не считать пары сандвичей, второпях поглощенных мной во время вахты, я последний раз нормально ел вчера утром у себя на квартире - а с тех пор прошло без малого двадцать часов. Посему я, не особо раздумывая, направился в офицерскую столовую.
     Там было не слишком многолюдно - человек десять молодых мужчин и женщин в светло-серых униформах без всяких знаков различия, а также несколько офицеров, среди которых не было ни одного из летно-навигационной службы. Находившийся в другом конце обеденного зала сержант-стюард жестом показал, что видит меня, и немедленно скрылся за дверью камбуза.
     Я выбрал свободный столик возле искусственного окна с видом на сосновый бор и едва успел устроиться за ним, как вернулся стюард, толкая перед собой тележку. Он вежливо поздоровался со мной ("Доброе утро, сэр!"), выставил на стол блюда и, пожелав приятного аппетита, удалился. Здесь не предлагали меню и не принимали заказов, а просто кормили комплексными завтраками, обедами и ужинами, в зависимости от индивидуального расписания каждого члена команды. Выбрать себе еду и напитки можно было в расположенном по соседству кафе, но там за это приходилось платить.
     Впрочем, я настолько проголодался, что мне было не до разборчивости. В считанные минуты я проглотил весь завтрак, подумал было попросить добавки, но решил воздержаться и стал не спеша попивать горячий кофе, с любопытством поглядывая в сторону "серых униформ". Их было одиннадцать человек - семеро мужчин и четыре женщины в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет, все, как один, смуглые. У нас на Октавии такой оттенок кожи большая редкость, наша Эпсилон дает слишком мало ультрафиолета - гораздо меньше, чем Тау Кита или Солнце, не говоря уже о Веге и Альтаире. Поэтому, находясь на планетах с более высокой солнечной радиацией, нам приходится соблюдать осторожность, чтобы не обжечь кожу.
     До меня дон