т страдавшего комплексами  Чикатило,  не  испытывал  неуверенности,
знакомясь с девушками на улицах. И они легко шли  на  контакт.  Кузнецов
считал себя суперсексуальным  мужчиной.  Он  не  проглатывал  части  тел
жертв, как Чикатило, не пил кровь, как вампир Гаджиев. Он нанизывал нес-
частных девушек на палки, как куски шашлыка на  шампур,  мотивируя  свои
действия тем, что они требовали от него деньги. На его счету -  двадцать
жертв и десятки изнасилований, в том числе на Украине.  В  декабре  1993
года приговорили к смертной казни. Тоже считает себя невиновным. Отец от
него отказался еще во время следствия. Вспоминал, как чуть не женился  в
Киеве, но отец девушки (на ее счастье) воспрепятствовал браку и увез по-
дальше. На вопрос, какой любимый предмет был в школе, сообщил, что ходил
в садик, через минуту сказал: "Ну-у... вообще... это самое, учился.  Та-
кого какогото предмета не было". А еще через минуту  вспомнил  про  физ-
культуру.
   - О чем вы с Головкиным общались?
   - Головкин не любил разговаривать. Что-то писал. Я  почти  с  ним  не
разговаривал. Про лошадей рассказывал что-то. Меня это не интересует.
   По правую сторону коридора сидит маньяк по кличке Режиссер,  обросший
рыжей бородой, окончательно опустившийся. Обманом,  представляясь  твор-
ческим работником, завлекал молодых девушек, насиловал и убивал.
   В одной камере с Кузнецовым сидит Борис Голубев, тридцатилетний убий-
ца. Благообразный вид, очки в тонкой оправе, в движениях и повадках неч-
то утонченно-женственное. Убил мужчину и его дочь  во  время  ограбления
квартиры. Родился в тюрьме, затем Тунгусский дом малютки,  специнтернат,
кражи, колония для  несовершеннолетних,  снова  зона.  "Я  всю  жизнь  в
тюрьме, - говорит он. - И единственная моя мечта - отыскать  мать.  Пишу
письма, делаю запросы..." Он говорит, что быть совершенно  одиноким  ему
гораздо легче - отвечать надо только за себя. Голубев несколько раз  си-
дел за воровство и кражи, хулиганство в тюрьме. Спрашиваю, какая у  него
гражданская специальность. "Обмотчик моторов". - "А на свободе?" Он  хо-
хочет: "Я никогда не работал на свободе!"
   В этой же камере сидел вплоть до расстрела  маньяк  Сергей  Головкин.
Борис сдружился с ним. Если попросить, может показать полароидную фотог-
рафию, где они сидят в обнимку. Сказал, что его не интересовало, чем Го-
ловкин занимался раньше. Главное, как он вел себя здесь, так и он к нему
относился. Сосед по два часа в день делал физические упражнения,  запол-
нял брошюрку "Рост ученика", которую распространяло в тюрьмах американс-
кое религиозное общество "Духовная свобода". В ней надо было отвечать на
вопросы. Аккуратным почерком -  духовные  поиски  узника  Головкина:  "Я
всегда думаю о мире и о жизни людей в мире, но только эмоционально.  Мне
бы очень хотелось принять участие в распространении Евангелия, работая в
христианской миссии или помогая в ее работе, и молю Господа о помощи". К
нему приходила мать, она от него не отказалась, почти каждый месяц - ад-
вокат. Была поддержка... Об отклонении Президентом ходатайства о помило-
вании Головкина они узнали из газеты "Российские вести", которую принес-
ли оперативники где-то в конце ноября. Когда увозили на расстрел,  Борис
вспоминал: "Он так интересно это воспринял. Получилось, что  как  раз  в
этот день у него был день рождения. Собрал  вещи.  Спокойно  лег  спать.
Воспринял очень спокойно, хорошо кушал, встал в 10  часов  дня,  а  пол-
восьмого вечера его уводили на этап. Может,  вера  в  Бога  помогла,  по
крайней мере, он пытался верить..."
   Сидит здесь бывший армейский капитан, которого военный трибунал  при-
говорил к смерти за убийство жены и ее любовника. Один  из  немногих,  к
которым охрана чувствует симпатию. В одном из телеинтервью он запальчиво
сказал примерно следующее: "Что вы снимаете нас как диких зверей! Мы то-
же люди. И нет ничего хуже, чем гнить  так,  беспросветно.  Я  согласен:
пусть меня одного убьют, а остальным или дадут нормальные  условия,  или
выпустят..."
   Конечно, никого не выпустят. Альтернатива -  пожизненное  заключение.
Но вот такие парадоксы судебной системы: за то же убийство  можно  полу-
чить и восемь лет - и лет через шесть выйти на свободу...
   В этих стенах, кажется, сконцентрировано столько отрицательной  энер-
гии, что тюрьма должна разрушиться. Впрочем, это и  происходит.  Бутырка
не знала капитального ремонта с времен ее основания. Если тюрьмам, кото-
рые на московском бюджете, как-то помогает Лужков, то федеральное финан-
сирование СИЗО-2 больше напоминает слезы. Стены, источенные дыханием ты-
сяч людей, парами, влагой, осыпаются на глазах.
   В скудной жизни, кроме появления любопытных  журналистов,  обществен-
ных, политических деятелей разного ранга, случаются и другие события.  В
1996 году на Пасху впервые в истории Бутырки состоялась архиерейская бо-
жественная литургия. Один из высших иерархов Русской Православной Церкви
Архиерей Епископ Подольский Виктор провел ее не в тюремном  храме,  а  в
"коридоре номер шесть" - месте, где содержатся приговоренные к  смертной
казни и ожидающие исполнения приговора или помилования. Ввиду особеннос-
ти подобной паствы богослужение проводилось при закрытых  дверях  камер,
открытыми оставили только окошки. Пел  профессиональный  церковный  хор.
Голоса мужчин и женщин звучали в этой юдоли зла возвышенно  и  печально.
Владыко Виктор совершил обряд святого причащения -  смертникам  дали  по
ложечке красного вина. Кто-то горделиво отказался: "Не пью!" Другие пос-
лушными губами прикладывались к серебряной ложечке. Затем  в  каждую  из
четырнадцати камер поднесли куличи и пасхальные яички.
   История тюрьмы, построенной по указу Екатерины II в 1772 году, помнит
немало именитых преступников, которые сидели здесь и находили утешение в
христианском покаянии. Перед Пасхой благотворители приносили пожертвова-
ния: деньги, продукты, вещи. В тюремной церкви, что на внутреннем дворе,
проводились богослужения. После революции храм закрыли. В 1992  году  он
был воссоздан. Отец Николай, настоятель храма Покрова Божьей матери, так
он называется, еженедельно с монахинями Новодевичьего монастыря приходит
сюда для совершения молебна, святого причастия, духовных бесед  с  осуж-
денными и подследственными. Он также является настоятелем храма  Богома-
тери Всех Скорбящих Радости, что на Большой Ордынке. У него много  проб-
лем с возрождением, проще говоря, с ремонтом тюремного храма. Сюда труд-
но подвезти стройматериалы, сложно возвести купол с крестом. Мы познако-
мились с отцом Николаем в его храме, когда он проводил богослужение  для
осужденных из хозобслуги. Разговорились о роли церкви в  наставлении  на
путь истинный.
   - Хоть они и из преступного мира, но  нуждаются  в  помощи,  духовной
поддержке, надо им снять напряжение, - с оптимизмом  убеждал  меня  отец
Николай. - Люди, которые здесь сидят, тонко чувствуют, видят, где  прав-
да, а где нет. Если с другими намерениями - не  будут  разговаривать.  А
это наша священническая обязанность - прийти, крестик  дать.  Евангелие,
Библию, молитвенник, поговорить. Мы отучились за эти годы и помогать,  и
говорить с людьми, которые в беде... Надо всегда помнить: от тюрьмы и от
сумы не зарекайся.
   - В камерах смертников сидят люди, совершившие  тяжкие  преступления.
Им тоже может быть прощение от церкви? - не удержался я от вопроса.
   - Да, такие люди тоже могут рассчитывать на прощение. Мы знаем, когда
Иисус Христос был распят на кресте, с двух сторон от него  были  распяты
убийцы, бандиты. И то римское право одного из таких миловало на Пасху. И
один из бандитов на кресте покаялся. И Господь принимает всех,  кто  со-
вершил грех, раскаялся. Другое дело, когда человек не  кается,  сам  для
себя определяет, то ли с Богом ему быть, то ли без Бога...
   - У вас бывают долгие разговоры, в том числе и  со  смертниками.  Что
спрашивают вас?
   - Интересуются, почему так много различных конфессий,  кто  настоящий
Бог? Многие смертники хотят исповедоваться и причаститься к христианским
таинствам. В царской России человек, осужденный на  смерть,  имел  право
позвать священника, раскаяться и причаститься. Потом это было запрещено,
но сейчас, во время демократии, смертники обратились ко мне,  я  написал
Святейшему Патриарху прошение, и Патриарх разрешил  совершать  службы  и
литургии в местах, где находятся смертники.
   - Что вы хотели бы пожелать обитателям Бутырской тюрьмы?
   - Хотел пожелать, чтобы они сюда больше не попадали,  -  засмеявшись,
ответил отец Николай. - Не дай Бог, конечно, что  человек  должен  такое
пройти... Но и в царское время, и в советское время для многих узников -
и писателей, и диссидентов - оголтелых атеистов тюрьма стала  призванием
к Богу. Через тюремные испытания они стали глубоко верующими людьми.
   - Люди, которые сидят в камерах смертников, ведь деяния их - это дея-
ния сатанистов, хотя сейчас они якобы верующие...
   - Я знаю киллеров, которые совершали убийства по заказу, и они  стали
глубоко верующими людьми, это точно и без всякого преувеличения,  можете
мне поверить. Они много знают, много читают религиозной, научной,  худо-
жественной литературы, с ними интересно разговаривать, со смертниками. А
вот те, которые выйдут скоро на свободу, которые снова вернутся  в  при-
вычный круг, - вот за тех ручаться нельзя.
   - Как вы думаете, следует ли отменить смертную казнь?
   - Я не имею права судить об этом. Вопрос этот, как камень  преткнове-
ния. Кто-то за смертную казнь, другие - за  безусловную  отмену.  Многие
говорят, что человек, который не испытал на себе то горе, что  совершили
преступники, - может выступать за отмену. А если же человек пострадал, у
него убили близкого, издевались, то эти  будут  против  отмены  смертной
казни. Некоторые наши юристы считают, что наше общество не готово к  мо-
раторию на исключительную меру наказания. Но Президент, как видно, скло-
няется к выполнению обязательств, данных при вступлении в Совет  Европы,
то есть к введению моратория.
   Да, в тюремных камерах преступники неожиданно  становятся  набожными.
Предчувствуют, что гореть им в аду за свои злодеяния? Головкин  до  пос-
ледней минуты записывал откровения о благочестии и христианских  ценнос-
тях. Рьяно отбивают во время богослужения поклоны Ряховский с сокамерни-
ками. Надеются на Господне прощение или хотя бы снисхождение? У тех  же,
кто все же получит президентское помилование и замену приговора  на  по-
жизненное заключение, дорога одна - на остров Огненный, там, где  смерть
в рассрочку.

                                СТЕНКА

   Сразу оговорюсь: всю  правду сказать об  этой стороне нашей  жизни
   невозможно.  Впрочем,  не-жизни,  потому  что  тут у меня нелепица
   получается -  речь веду  о смерти,  точнее, о  смертном приговоре,
   или же,  по-казенному, применении  исключительной меры  наказания.
   Трудно рассказать не только потому, что она, эта правда - с  чужих
   слов и происходит ЭТО вдали от жадных на кровь посторонних глаз  -
   так требует  совсекретная инструкция  за двумя  нолями. Никогда не
   узнаем,  что  чувствует  приговоренный  в  последние  десять минут
   после  объявления  страшных,  разрывающих  сознание  слов:   "Ваше
   прошение о помиловании отклонено Президентом. Приговор привести  в
   исполнение..."  Не  узнаем  и  о  последней  минуте, и о последнем
   мгновении...

   А какие чувства испытывает исполнитель приговора?
   Согласие на эту встречу я получил через полгода. До сих пор не  знаю,
почему этот человек таки решился открыться. Может быть, грядущая  отмена
смертной казни, и как реакция на это,  внутреннее  несогласие,  протест,
необходимость, даже инкогнито, выговориться. Ведь это была вторая тайная
профессия и выполнялась она по убеждению. Или я не прав?
   Сначала я узнал его имя и отчество, обыкновенное, русское... Мой зна-
комый из системы исправительно-трудовых учреждений при мне позвонил  ему
по телефону, долго выслушивал собеседника, кивал, потом попрощался и за-
медленно положил трубку.
   - Ничего не получится! - ответил он. - Зачем это ему на старости лет,
посудите сами? Он же среди людей живет, а вдруг соседи узнают... А там и
до уголовников дойдет. А они отомстят, как же, "кровушки  нашей  сколько
пролил!" Что им стоит старика порешить? Все эти беседы журналистские для
него просто смертельно опасны.
   Я смирился и больше не предпринимал попыток. Да и тема вскоре  перес-
тала интересовать.
   Через полгода вдруг позвонил тот же знакомый из исправительной систе-
мы.
   - Приходите к двенадцати... Только без вопросов, - сразу  предупредил
он.
   На проходной я показал документы, ответил на привычные вопросы,  имею
ли при себе оружие, аккуратно защелкнул за собой последнюю дверь и вошел
во двор учреждения - следственного изолятора. Кабинет находился в  адми-
нистративной части. Увидев меня на пороге, знакомый приветливо кивнул  и
показал на свободный стул. Здесь же сидели еще два офицера званием  пом-
ладше и грузный старик с багровым лицом и остатками седых волос на круп-
ной лысине. Закончив разговор, хозяин кабинета отпустил офицеров и  вни-
мательно глянул на меня. В глазах его прыгали веселые бесенята.
   - Как жизнь? - спросил он меня.
   - Помаленьку.
   - Хочу предложить тебе футурологическую тему на реалии  нашей  жизни:
что будет, когда заключенным нечего будет кушать. Исходные данные я тебе
дам: сколько миллионов рублей мы задолжали хлебозаводу, сколько за воду,
электричество. И что будет, если нас перестанут финансировать, - а  дело
к этому идет, отключат воду, свет... Каково?
   - Да об этом уже писано-переписано. Вот если бы представить, что  от-
чаявшиеся от безденежья контролеры за плату стали оптом выпускать в  го-
род зэков, скажем, на заработки - вот это было бы уже поинтересней.
   Старик, сидевший напротив меня, усмехнулся.
   А я, чтобы прощупать его, аккуратно перевел разговор в плоскость все-
общего бардака, который начался с приходом демократов. Захотелось  выяс-
нить, что за человек.
   Он же, непослушными пальцами вытащив из пачки "Примы" сигарету, заме-
тил хрипловатым голосам:
   - Это не бардак, молодой человек! Это величайшее преступление!  Когда
половину страны разворовали, а другую продали - это не  просто  беспоря-
док, это организованное уничтожение нашей Родины.
   - Вот только судить их никто уже не сможет! - коряво поддержал я  его
строгую не мысль - формулу.
   - Кого судить? Верхушка воры, а остальные внизу подворовывают.  Их-то
и сажают. Вон, Петрович говорит, кормить зэков скоро будет нечем. А  они
говорят, мы голодовки не объявляли! И я не объявлял! А мне пенсию  такую
платят, что впору на паперть идти. А у меня мать парализованная,  в  ма-
разме, жена... И скажи, журналист, как мне их кормить? Вот такие дела!
   Петрович, не вмешиваясь, слушал наш разговор, поглядывая то на  меня,
то на старика.
   Старик потушил окурок, это удалось ему с третьей или четвертой попыт-
ки, бросил взгляд из-под свисающих кустистых бровей:
   - Значит, интерес у вас есть к исполнению исключительной меры наказа-
ния? - неожиданно спросил он.
   А я и думать забыл о своей старой идее. Значит, щупали меня.
   - Есть, - ответил я, стараясь сдержать поспешные вопросы.
   - А зачем? Жареная тема?
   И действительно - зачем? В попытках узнать запретное я так и не зада-
вался вопросом: для чего вообще нужно говорить о запредельном -  о  том,
как "убивает государство".
   Ответил примерно так:
   - Чтоб знали, что все это с преступниками происходит на  самом  деле,
что казнь не заменяют на урановые рудники, чтоб знали, что от  наказания
не уйти...
   - Ну что, вас оставить? - спросил Петрович.
   - Зачем? - старик поднялся и оказался еще выше ростом, чем я  предпо-
лагал. - Мы пойдем на волю. Прогуляемся. Весна на дворе... Вы не против,
молодой человек?
   Я согласился. В тюрьме не надышишься...
   - Я люблю гулять по городу, просто так, ничего не делая и  никуда  не
спеша, - заметил мой новый собеседник, когда мы вышли за железные  воро-
та. - Когда служил в СИЗО, всегда после работы хоть полчаса,  но  бродил
на воздухе.
   - И часто приходилось выполнять эту миссию? - не удержался я от  воп-
роса.
   - Ну, не каждый же день... Иной раз на несколько месяцев  перерыв,  а
потом сразу двоих подряд. Раньше ведь много статей было под вышку...
   - И за экономические преступления, - заметил я. - Сейчас "теневики" в
миллиардерах ходят, уважаемые граждане, в депутаты их выдвигают.  Скажи-
те, вы не сожалеете,  что  были  расстреляны  люди,  которые  обвинялись
только лишь в расхищении социалистической собственности?
   Я задал вопрос и запоздало спохватился.
   Но мой собеседник и не думал замыкаться или сердиться.
   - Я тогда считал и сейчас так считаю, что очищал наше общество от по-
донков. Санитаром работал, ясно? И мне все равно было кто он  -  убийца,
насильник или вор, который грабил народ. Рука не дрожала.
   - Ну вы хоть знали, кого расстреливали?
   - Конечно. По закону я имел право на предварительное  ознакомление  с
делом.
   - А потом лоб - зеленкой?..
   - Да не лоб... Как было: приходила правительственная телеграмма, там,
значит, выписка. Такому-то отказано в прошении о помиловании. Тогда, ка-
жется. Президиум Верховного Совета этим занимался. И приходили в  камеру
и сообщали... Просто, без всяких церемоний. "Собирайся,  гад,  в  расход
тебя пускаем!" Шучу, конечно... Одевали наручники за спину, иногда  бри-
ли.
   - И они как - вырывались, кричали?
   - Это общее заблуждение... Из сотни, насколько я  знаю  и  от  других
слышал - один-два человека что-то там из себя строят.  Блатной  "король"
какойнибудь мог повыпендриваться. А так  -  идут  как  бараны  под  нож.
Кто-то блюет, кто в штаны обмочится или похуже... Бывает, под руки  при-
ходится тащить - ноги отказывают. Многие плачут...
   - Пощады просят?
   - Все молча... Это шок. Представь, утром встал, съел завтрак.  Каждый
ведь надеется, что его помилуют. И в постоянном напряжении. А тут прихо-
дят без предупреждения, обыскивают, заламывают руки, и вот жить тебе ос-
талось всего несколько минут. Ноги ватные, двое по бокам, тащат по кори-
дору, потом через башню, ступени вниз. Черным цветом были выкрашены, как
помню. И кафель по стене - тоже черный с темно-красной полосой. Грамотно
сделано, чтоб настраивало на траурный лад. Наш начальник тюрьмы,  -  мой
собеседник назвал фамилию, - называл это траурной эстетикой. И  на  сту-
пеньках, помню, тоже заставил две красные  каемки  нанести...  А  дальше
дверь черная, железная. За ней три помещения. Третье без окон -  глухое.
Там короб стоял - пулеулавливатель.  Все  входим  туда  -  я,  начальник
тюрьмы, как положено, прокурор по надзору, врач, ну и  конвой...  Ставим
его на колени - он даже не сопротивляется. Выстрел производится в  заты-
лок - из штатного оружия - пистолета Макарова. Потом  врач  констатирует
смерть, пишут акт. Труп пакуют в целлофановый мешок - и выносят. Тут  же
в соседнем помещении гараж на одну машину - микроавтобус, УАЗ,  с  синим
спецсигналом. Без права досмотра в пути. Сделает пару ложных  кругов  по
территории, чтоб никто из любопытствующих не прознал про "спецгруз" - ив
городской крематорий. Тело выдавать запрещено.
   - А потом?
   - Как положено, кто-то из конвоя смоет из шланга кровь,  там  сток  в
центре помещения. Сам помоешься в душе, там же, в первой комнате. От га-
дости всей этой отделаться...  Потом  наверху  стол  накрывают.  Обедаем
вчетвером - начальник тюрьмы, врач, я  и  прокурор.  Естественно,  водка
стоит. Пей, сколько душа просит.
   - Ваши коллеги не знали, что вы исполняете приговоры?
   - Нет. С этим очень строго. Может, кто и догадывался. Я обычным конт-
ролером был.
   - А жена?
   - Однажды я рассказал ей об этом. Как восприняла?  Нормально.  Старая
закалка.
   - А деньги за это платили?
   - Премии выплачивали. А то