племянников,  так  и
быть, я даю тебе четверть часа: сиди смирно, не  сделай  какой-нибудь  пятой
глупости и рассказывай, а потом,  после  этой  новой  глупости,  уходи:  мне
некогда. Ну... ты счастлив... так что же? рассказывай же поскорее.
     - Если и так, дядюшка, то эти вещи  не  рассказываются,  -  с  скромной
улыбкой заметил Александр.
     - Я было приготовил тебя, а  ты,  я  вижу,  все-таки  хочешь  начать  с
обыкновенных прелюдий. Это значит, что рассказ продолжится  целый  час;  мне
некогда, почта не будет ждать. Постой, уж я лучше сам расскажу.
     - Вы? вот забавно!
     - Ну, слушай же, очень забавно! Ты вчера  виделся  с  своей  красавицей
наедине...
     - А вы почему знаете? -  с  жаром  начал  Александр,  -  вы  подсылаете
смотреть за мной?
     - Как же, я содержу для тебя шпионов на жалованье. С чего ты взял,  что
я так забочусь о тебе? мне что за дело?
     Эти слова сопровождались ледяным взглядом.
     - Так почему же вы знаете? - спросил Александр, подходя к дяде.
     - Сиди, сиди, ради бога, и не подходи к столу, что-нибудь разобьешь.  У
тебя на лице все написано, я отсюда буду читать. Ну, у вас было  объяснение,
- сказал он.
     Александр покраснел и молчал. Видно, что дядя опять попал.
     - Вы оба, как водится, были очень глупы, - говорил Петр Иваныч.
     Племянник сделал нетерпеливое движение.
     - Дело началось с пустяков, когда вы  остались  одни,  с  какого-нибудь
узора, - продолжал дядя, - ты  спросил,  кому  она  вышивает?  она  отвечала
"маменьке или тетеньке" или что-нибудь подобное, а сами  вы  дрожали  как  в
лихорадке...
     - А вот нет, дядюшка, не угадали: не с  узора;  мы  были  в  саду...  -
проговорился Александр и замолчал.
     -  Ну,  с  цветка,  что  ли,  - сказал Петр Иваныч, - может быть, еще с
желтого,  все  равно;  тут  что  попадется в глаза, лишь бы начать разговор;
так-то слова с языка нейдут. Ты спросил, нравится ли ей цветок; она отвечала
да - почему, дескать? "Так", сказала она, и замолчали оба, потому что хотели
сказать  совсем  другое,  и  разговор  не  вязался.  Потом взглянули друг на
друга, улыбнулись и покраснели.
     - Ах, дядюшка,  дядюшка,  что  вы!..  -  говорил  Александр  в  сильном
смущении.
     - Потом, - продолжал неумолимый дядя, - ты начал  стороной  говорить  о
том, что вот-де перед тобой открылся новый мир. Она вдруг взглянула на тебя,
как  будто  слушает  неожиданную  новость;  ты,  я  думаю,  стал  в   тупик,
растерялся, потом опять чуть внятно сказал, что только теперь ты узнал  цену
жизни, что и прежде ты видал ее... как ее? Марья, что ли?
     - Наденька.
     - Но видал как будто во сне, предчувствовал  встречу  с  ней,  что  вас
свела симпатия и что, дескать, теперь ты посвятишь  ей  одной  все  стихи  и
прозу... А руками-то, я думаю, как  работал!  верно,  опрокинул  или  разбил
что-нибудь.
     - Дядюшка! вы подслушали нас! - вскричал вне себя Александр.
     - Да, я там за кустом сидел. Мне ведь только  и  дела,  что  бегать  за
тобой да подслушивать всякий вздор.
     - Почему же вы все это знаете? - спросил с недоумением Александр.
     - Мудрено! с Адама и Евы одна и та же  история  у  всех,  с  маленькими
вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Это удивляет
тебя, а еще писатель! Вот теперь и будешь прыгать и  скакать  дня  три,  как
помешанный, вешаться всем на шею  -  только,  ради  бога,  не  мне.  Я  тебе
советовал бы запереться на это время в своей  комнате,  выпустить  там  весь
этот пар и проделать все проделки с Евсеем,  чтобы  никто  не  видал.  Потом
немного одумаешься, будешь добиваться уж другого, поцелуя например...
     - Поцелуй Наденьки! о, какая высокая, небесная награда! - почти заревел
Александр.
     - Небесная!
     - Что же - материальная, земная, по-вашему?
     - Без сомнения, действие электричества; влюбленные - все равно что  две
лейденские банки: оба сильно заряжены; поцелуями электричество  разрешается,
и когда разрешится совсем - прости, любовь, следует охлаждение...
     - Дядюшка...
     - Да! а ты думал как?
     - Какой взгляд! какие понятия!
     - Да, я забыл: у тебя  еще  будут  фигурировать  "вещественные  знаки".
Опять нанесешь всякой дряни и будешь задумываться да разглядывать, а дело  в
сторону.
     Александр вдруг схватился за карман.
     - Что, уж есть? будешь делать все то же, что люди делают  с  сотворения
мира.
     - Стало быть, то же, что и вы делали, дядюшка?
     - Да, только поглупее.
     - Поглупее! Не называете ли вы глупостью то, что я буду любить  глубже,
сильнее вас, не издеваться над чувством, не шутить и не играть  им  холодно,
как вы... и не сдергивать покрывала с священных тайн...
     - Ты будешь любить, как и другие, ни глубже, ни сильнее;  будешь  также
сдергивать и покрывало с тайн... но только ты будешь  верить  в  вечность  и
неизменность любви, да об одном этом и думать, а вот  это-то  и  глупо:  сам
себе готовишь горя более, нежели сколько бы его должно быть.
     - О, это ужасно, ужасно, что вы говорите, дядюшка! Сколько раз я  давал
себе слово таить перед вами то, что происходит в сердце.
     - Зачем же не сдержал? Вот пришел - помешал мне...
     - Но ведь вы одни у меня, дядюшка, близкие: с кем же мне разделить этот
избыток чувств? а вы без милосердия вонзаете свой анатомический нож в  самые
тайные изгибы моего сердца.
     - Я это не для своего удовольствия делаю: ты сам просил  моих  советов.
От скольких глупостей я остерег тебя!..
     - Нет, дядюшка, пусть же я буду вечно глуп в ваших глазах, но я не могу
существовать с такими понятиями о жизни, о людях. Это больно, грустно! тогда
мне не надо жизни, я не хочу ее при таких условиях - слышите ли? я не хочу.
     - Слышу; да чего ж мне делать? ведь не могу же я тебя лишить ее.
     - Да! -  говорил  Александр,  -  вопреки  вашим  предсказаниям  я  буду
счастлив, буду любить вечно и однажды.
     - Ох, нет! Я предчувствую, что ты еще много кое-чего перебьешь у  меня.
Но это бы все ничего: любовь любовью; никто не мешает тебе; не нами заведено
заниматься особенно прилежно любовью в твои лета, но, однакож, не  до  такой
степени, чтобы бросать дело; любовь любовью, а дело делом...
     - Да я делаю извлечения из немецких..,
     - Полно, никаких ты извлечений не делаешь, предаешься только сладостной
неге, а редактор откажет тебе...
     - Пусть его! я не нуждаюсь.  Могу  ли  я  думать  теперь  о  презренной
пользе, когда...
     - О презренной пользе! презренная! Ты уж лучше построй в горах  хижину,
ешь хлеб с водой и пой:

          Мне хижина убога
          С тобою будет рай ..

     но только как не станет у тебя "презренного металла", у меня не проси -
не дам...
     - Я, кажется, не часто беспокоил вас.
     - До сих пор, слава богу, нет, а может случиться,  если  бросишь  дело;
любовь тоже требует денег: тут и лишнее щегольство и разные другие  траты...
Ох, эта мне любовь в двадцать лет! вот уж презренная, так презренная, никуда
не годится!
     - Какая же, дядюшка, годится? в сорок?
     - Я не знаю, какова любовь в сорок лет, а в тридцать девять...
     - Как ваша?
     - Пожалуй, как моя.
     - То есть никакая.
     - Ты почему знаешь?
     - Будто вы можете любить?
     - Почему же нет? разве я не человек, или  разве  мне  восемьдесят  лет?
Только если я люблю, то люблю разумно, помню себя, не бью и  не  опрокидываю
ничего.
     - Разумная любовь! хороша любовь, которая  помнит  себя!  -  насмешливо
заметил Александр, - которая ни на минуту не забудется...
     - Дикая, животная, - перебил Петр  Иваныч,  -  не  помнит,  а  разумная
должна помнить; в противном случае это не любовь...
     - А что же?..
     - Так, гнусность, как ты говоришь.
     - Вы... любите! - говорил Александр, глядя недоверчиво на дядю,  -  ха,
ха, ха!
     Петр Иваныч молча писал.
     - Кого же, дядюшка? - спросил Александр.
     - Тебе хочется знать?
     - Хотелось бы.
     - Свою невесту.
     - Не... невесту! - едва выговорил Александр, вскочив с места и  подходя
к дяде.
     - Не близко, не  близко,  Александр,  закрой  клапан! - заговорил  Петр
Иваныч, увидя, какие большие глаза сделал племянник, и проворно придвинул  к
себе разные мелкие вещицы, бюстики, фигурки, часы и чернильницу.
     - Стало быть, вы женитесь? - спросил Александр с тем же изумлением.
     - Стало быть.
     -  И  вы  так  покойны!  пишете  в  Москву  письма,  разговариваете   о
посторонних предметах, ездите на завод и еще так адски холодно рассуждаете о
любви!
     - Адски холодно - это ново! в аду, говорят, жарко. Да что  ты  на  меня
смотришь так дико?
     - Вы - женитесь!
     - Что ж тут удивительного? - спросил Петр Иваныч, положив перо.
     - Как что? женитесь - и ни слова мне!
     - Извини, я забыл попросить у тебя позволения.
     - Не просить позволения, дядюшка, а надо  же  мне  знать.  Родной  дядя
женится, а я ничего не знаю, мне и не сказали!..
     - Вот ведь сказал.
     - Сказали, потому что кстати пришлось.
     - Я стараюсь, по возможности, все делать кстати.
     - Нет, чтоб первому мне сообщить вашу радость: вы знаете, как  я  люблю
вас и как разделю...
     - Я вообще избегаю дележа, а в женитьбе и подавно.
     - Знаете что, дядюшка? - сказал Александр с живостью, -  может  быть...
нет, не могу таиться перед вами... Я не таков, все выскажу...
     - Ох, Александр, некогда мне; если новая история, так нельзя ли завтра?
     - Я хочу только сказать, что, может  быть...  и  я  близок  к  тому  же
счастью...
     - Что, - спросил Петр  Иваныч,  слегка  навострив  уши,  -  это  что-то
любопытно...
     - А!  любопытно?  так  и  я  помучаю  вас:  не  скажу.
     Петр   Иваныч  равнодушно  взял  пакет,  вложил  туда  письмо  и  начал
запечатывать.
     - И я, может быть, женюсь! - сказал Александр на ухо дяде.
     Петр Иваныч не допечатал письма и поглядел на него очень серьезно.
     - Закрой клапан, Александр! - сказал он.
     - Шутите, шутите, дядюшка, а я  говорю  не  шутя.  Попрошу  у  маменьки
позволения.
     - Тебе жениться!
     - А что же?
     - В твои лета!
     - Мне двадцать три года.
     - Пора! В эти лета женятся только мужики, когда им  нужна  работница  в
доме.
     - Но если я  влюблен  в  девушку  и  есть  возможность  жениться,  так,
по-вашему, не нужно...
     - Я тебе никак не советую жениться на женщине, в которую ты влюблен.
     - Как, дядюшка? это новое; я никогда не слыхал.
     - Мало ли ты чего не слыхал!
     - Я думал все, что супружества без любви не должно быть.
     - Супружество супружеством, а любовь любовью, - сказал Петр Иваныч.
     - Как же жениться... по расчету?
     - С расчетом, а не по расчету. Только расчет этот должен состоять не  в
одних деньгах. Мужчина так создан,  чтоб  жить  в  обществе  женщины;  ты  и
станешь рассчитывать,  как  бы  жениться,  станешь  искать,  выбирать  между
женщинами...
     - Искать, выбирать! - с изумлением сказал Александр.
     - Да, выбирать. Поэтому-то и не советую жениться, когда влюбишься. Ведь
любовь пройдет - это уж пошлая истина.
     - Это самая грубая ложь и клевета.
     - Ну, теперь тебя не убедишь; увидишь сам со временем, а теперь запомни
мои слова только: любовь пройдет,  повторяю  я,  и  тогда  женщина,  которая
казалась  тебе   идеалом   совершенства,   может   быть,   покажется   очень
несовершенною, а делать будет нечего. Любовь  заслонит  от  тебя  недостаток
качеств, нужных для жены. Тогда  как  выбирая,  ты  хладнокровно  рассудишь,
имеет ли такая-то или такая женщина качества, какие хочешь  видеть  в  жене:
вот в чем главный расчет. И  если  отыщешь  такую  женщину,  она  непременно
должна нравиться тебе постоянно, потому  что  отвечает  твоим  желаниям.  Из
этого  возникнут  между  ею  и  тобою  близкие  отношения,   которые   потом
образуют...
     - Любовь? - спросил Александр.
     - Да... привычку.
     - Жениться без увлечения, без поэзии любви,  без  страсти,  рассуждать,
как и зачем!!
     - А ты женился бы, не рассуждая и не спрашивая себя: зачем? так  точно,
как, поехавши сюда, тоже не спросил себя: зачем?
     - Так вы женитесь по расчету? - спросил Александр.
     - С расчетом, - заметил Петр Иваныч.
     - Это все равно.
     - Нет, по расчету значит жениться для денег - это  низко;  но  жениться
без расчета - это глупо!., а тебе теперь вовсе не следует жениться.
     -  Когда  же жениться? Когда состареюсь? Зачем я буду следовать нелепым
примерам.
     - В том числе и моему? спасибо!
     - Я не про вас говорю, дядюшка, а про всех вообще. Услышишь о  свадьбе,
пойдешь посмотреть - и что же? видишь  прекрасное,  нежное  существо,  почти
ребенка,  которое  ожидало  только  волшебного  прикосновения  любви,  чтобы
развернуться в пышный цветок, и вдруг ее отрывают  от  кукол,  от  няни,  от
детских игр, от танцев, и слава богу, если  только  от  этого,  а  часто  не
заглянут в ее сердце, которое, может быть, не принадлежит уже ей. Ее одевают
в газ, в блонды, убирают цветами и, несмотря на слезы, на бледность, влекут,
как жертву, и ставят - подле кого же? подле пожилого  человека,  по  большей
части некрасивого, который уж утратил блеск молодости. Он или бросает на нее
взоры оскорбительных желаний, или холодно осматривает ее с головы до ног,  а
сам думает, кажется: "Хороша ты, да, чай, с блажью в голове: любовь да розы,
- я уйму эту дурь, это - глупости! у меня полно вздыхать да мечтать, а  веди
себя пристойно", или еще хуже  -  мечтает  об  ее  имении.  Самому  молодому
мало-мало тридцать лет. Он часто с лысиною, правда с крестом, или иногда  со
звездой. И говорят ей: "Вот кому обречены все сокровища твоей юности, ему  и
первое биение сердца, и признание, и взгляды, и речи, и девственные ласки, и
вся жизнь". А кругом толпой теснятся те, кто, по молодости  и  красоте,  под
пару ей и кому бы надо было стать рядом с невестой. Они  пожирают  взглядами
бедную жертву  и  как  будто  говорят:  "Вот,  когда  мы  истощим  свежесть,
здоровье, оплешивеем, и  мы  женимся,  и  нам  достанется  такой  же  пышный
цветок..." Ужасно!..
     - Дико, нехорошо, Александр! пишешь ты  уж  два  года,  -  сказал  Петр
Иваныч, - и о наземе, и о картофеле, и о  других  серьезных  предметах,  где
стиль строгий, сжатый, а все еще дико говоришь.  Ради  бога,  не  предавайся
экстазу, или по крайней мере как эта дурь найдет на тебя, так уж молчи,  дай
ей пройти, путного ничего  не  скажешь  и  не  сделаешь:  выйдет  непременно
нелепость.
     - Как, дядюшка, а разве не в экстазе родится мысль поэта?
     - Я не знаю, как она родится, а знаю, что  выходит  совсем  готовая  из
головы, то есть когда обработается размышлением: тогда только она и  хороша.
Ну, а по-твоему, - начал, помолчав, Петр Иваныч, - за кого  же  бы  выдавать
эти прекрасные существа?
     - За тех, кого они любят, кто еще не утратил блеска юношеской  красоты,
в ком и в голове и в сердце - всюду заметно присутствие жизни, в  глазах  не
угас еще блеск, на щеках не остыл румянец, не пропала  свежесть  -  признаки
здоровья; кто бы не истощенной рукой повел по пути жизни прекрасную подругу,
а принес бы ей в  дар  сердце,  полное  любви  к  ней,  способное  понять  и
разделить ее чувства, когда права природы...
     - Довольно! то есть за таких молодцов, как ты. Если  б  мы  жили  среди
полей и лесов дремучих - так, а то жени вот этакого молодца, как ты, - много
будет проку! в первый год с ума  сойдет,  а  там  и  пойдет  заглядывать  за
кулисы, или даст в соперницы жене  ее  же  горничную,  потому  что  права-то
природы, о  которых  ты  толкуешь,  требуют  перемены,  новостей  -  славный
порядок! а там и жена, заметив мужнины проказы, полюбит вдруг каски,  наряды
да маскарады и сделает тебе того... а без  состояния  так  еще  хуже!  есть,
говорит, нечего!
     Петр Иваныч сделал кислую мину.
     - "Я, говорит, женат, - продолжал он, - у меня, говорит, уж трое детей,
помогите, не могу прокормиться, я беден..." беден! какая  мерзость!  нет,  я
надеюсь, что ты не попадешь ни в ту, ни в другую категорию.
     - Я  попаду  в  категорию  счастливых  мужей,  дядюшка,  а  Наденька  -
счастливых жен. Не хочу жениться, как женится большая часть:  наладили  одну
песню: "Молодость прошла, одиночество наскучило, так надо  жениться!"  Я  не
таков!
     - Бредишь, милый.
     - Да почему вы знаете?
     - Потому что ты такой же человек, как другие, а других  я  давно  знаю.
Ну, скажи-ка ты, зачем женишься?
     - Как зачем! Наденька - жена моя! - воскликнул Александр,  закрыв  лицо
руками.
     - Ну, что? видишь - и сам не знаешь.
     - У! дух замирает от одной  мысли.  Вы  не  знаете,  как  я  люблю  ее,
дядюшка! я люблю, как никогда никто не любил: всеми силами души - ей все...
     - Лучше бы ты, Александр, выбранил или, уж так и быть, обнял меня,  чем
повторять эту глупейшую фразу! Как это у тебя язык поворотился? "как никогда
никто не любил!"
     Петр Иваныч пожал плечами.
     - Что ж, разве это не может быть?
     - Впрочем, точно, глядя на твою любовь, я думаю, что это даже возможно:
глупее любить нельзя!
     - Но она говорит, что надо ждать год, что мы  молоды,  должны  испытать
себя... целый год... и тогда...
     - Год! а! давно бы  ты  сказал!  -  перебил  Петр  Иваныч,  -  это  она
предложила? Какая же она умница! Сколько ей лет?
     - Восьмнадцать.
     - А тебе - двадцать три: ну, брат, она в двадцать три раза умнее  тебя.
Она, как я вижу, понимает дело: с тобою она  пошалит,  пококетничает,  время
проведет весело, а там... есть между этими девчонками преумные! Ну,  так  ты
не женишься. Я думал,  ты  хочешь  это  как-нибудь  поскорее  повернуть,  да
тайком. В твои лета эти глупости так проворно делаются,  что  не  успеешь  и
помешать; а то через год! до тех пор она еще надует тебя...
     - Она - надует, кокетничает! девчонка! она, Наденька!  фи,  дядюшка!  С
кем вы жили всю жизнь, с кем имели дела,  кого  любили,  если  у  вас  такие
черные подозрения?..
     - Жил с людьми, любил женщину.
     - Она обманет! Этот ангел,  эта  олицетворенная  искренность,  женщина,
какую, кажется, бог впервые создал во всей чистоте и блеске...
     - А все-таки женщина, и, вероятно, обманет.
     - Вы после этого скажете, что и я надую?
     - Со временем - да, и ты.
     - Я! про тех, кого вы не знаете, вы можете заключать,  что  угодно;  но
меня - не грех ли вам подозревать в  такой  гнусности?  Кто  же  я  в  ваших
глазах?
     - Человек.
     - Не все одинаковы. Знайте же, что я, не шутя, искренно дал ей обещание
любить всю жизнь; я готов подтвердить это клятвой ..
     - Знаю, знаю! Порядочный человек не сомневается в  искренности  клятвы,
когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам не знает как. Это
делается не с намерением,  и  туг  никакой  гнусности  нет,  некого  винить:
природа вечно любить не позволила. И верующие в вечную и  неизменную  любовь
делают то же самое, что и  неверующие,  только  не  замечают  или  не  хотят
сознаться; мы, дескать, выше этого, не люди, а ангелы - глупость!
     - Как же есть любовники-супруги, которые вечно любят друг друга  и  всю
жизнь живут?..
     - Вечно! кто две недели любит, того называют  ветреником,  а  два,  три
года - так уж и вечно! Разбери-ка, как любовь создана, и  сам  увидишь,  что
она не вечна! Живость, пылкость и лихорадочность этого чувства не  дают  ему
быть продолжительным. Любовники-супруги живут всю жизнь вместе - правда!  да
разве любят всю жизнь друг друга? будто их всегда  связывает  первоначальная
любовь? будто они ежеминутно ищут друг друга, глядят и не  наглядятся?  Куда
под конец денутся мелочные угождения,  беспрестанная  внимательность,  жажда
быть вместе, слезы, восторги - все эти вздоры? Холодность и неповоротливость
мужей вошла в пословицу. "Их любовь обращается  в  дружбу!"  -  говорят  все
важно: так вот уж и не любовь! Дружбу! А чт