ила на фабрику к  Насилью  Васильичу;
он выбрал что ни есть наилучшие три куска. Поверяй  же,  милый,  по  реестру
всякий раз, как будешь принимать от прачки;  все  новешенькие.  Там  немного
таких рубашек увидишь; пожалуй, и подменят; есть ведь этакие  мерзавки,  что
бога не боятся.  Носков  двадцать  две  пары...  Знаешь,  что  я  придумала?
положить в один носок твой бумажник с деньгами. Их  тебе  до  Петербурга  не
понадобится, так, сохрани боже! случай какой, чтоб и рыли, да  не  нашли.  И
письма к дяде туда же положу: то-то, чай, обрадуется! ведь семнадцать лет  и
словом не перекинулись, шутка ли! Вот косыночки, вот платки; еще полдюжины у
Сонюшки осталось. Не теряй, душенька, платков: славный полубатист! У Михеева
брала по два с четвертью. Ну, белье все. Теперь платье... Да где Евсей?  что
он не смотрит? Евсей!
     Евсей лениво вошел в комнату.
     - Чего изволите? - спросил он еще ленивее.
     -  Чего  изволите? - заговорила Адуева гневно. - Что не смотришь, как я
укладываю?  А  там,  как надо что достать в дороге, и пойдешь все перерывать
вверх  дном!  Не  может  отвязаться  от своей возлюбленной - экое сокровище!
День-то  велик:  успеешь!  Ты этак там и за барином станешь ходить? Смотри у
меня!  Вот  гляди:  это  хороший  фрак  - видишь, куда кладу? А ты, Сашечка,
береги  его,  не  всякий  день таскай; сукно-то по шестнадцать рублей брали.
Куда  в хорошие люди пойдешь, и надень, да не садись зря, как ни попало, вон
как  твоя  тетка, словно нарочно, не сядет на пустой стул или диван, а так и
норовит  плюхнуть  туда,  где  стоит  шляпа или что-нибудь такое; намедни на
тарелку  с  вареньем  села - такого сраму наделала! Куда попроще в люди, вот
этот  фрак масака надевай. Теперь жилеты - раз, два, три, четыре. Двое брюк.
Э!  да  платья-то  года  на  три  станет.  Ух!  устала! шутка ли: целое утро
возилась!  Поди,  Евсей. Поговорим, Сашенька, о чем-нибудь другом. Ужо гости
приедут, не до того будет.
     Она села на диван и посадила его подле себя.
     - Ну, Саша, - сказала она, помолчав немного, ты теперь едешь  на  чужую
сторону...
     - Какая "чужая" сторона, Петербург: что вы, маменька!
     -  Погоди,  погоди  - выслушай, что я хочу сказать! Бог один знает, что
там  тебя  встретит, чего ты наглядишься, и хорошего, и худого. Надеюсь, он,
отец  мой  небесный,  подкрепит  тебя; а ты, мой друг, пуще всего не забывай
его,  помни,  что  без  веры  нет  спасения нигде и ни в чем. Достигнешь там
больших  чинов, в знать войдешь - ведь мы не хуже других: отец был дворянин,
майор,  -  все-таки  смиряйся  перед  господом богом: молись и в счастии и в
несчастии,  а  не  по  пословице:  "Гром не грянет, мужик не перекрестится".
Иной,  пока  везет  ему,  и  в церковь не заглянет, а как придет невмочь - и
пойдет  рублевые  свечи  ставить да нищих оделять: это большой грех. К слову
пришлось о нищих. Не трать на них денег по-пустому, помногу не давай. На что
баловать?  их  не  удивишь. Они пропьют да над тобой же насмеются. У тебя, я
знаю,  мягкая  душа:  ты,  пожалуй, и по гривеннику станешь отваливать. Нет,
это не нужно; бог подаст! Будешь ли ты посещать храм божий? будешь ли ходить
по воскресеньям к обедне?
     Она вздохнула.
     Александр молчал. Он вспомнил, что, учась в  университете  и  живучи  в
губернском городе, он не очень усердно посещал церковь; а в деревне,  только
из угождения матери, сопровождал ее к обедне. Ему совестно было солгать.  Он
молчал. Мать поняла его молчание и опять вздохнула.
     - Ну, я тебя не неволю, - продолжала она, -  ты  человек  молодой:  где
тебе быть так усердну к церкви божией,  как  нам,  старикам?  Еще,  пожалуй,
служба помешает или засидишься  поздно  в  хороших  людях  и  проспишь.  Бог
пожалеет твоей молодости. Не тужи: у тебя есть мать. Она не проспит. Пока во
мне останется хоть капелька крови, пока не высохли  слезы  в  глазах  и  бог
терпит грехам моим, я  ползком  дотащусь,  если  не  хватит  сил  дойти,  до
церковного порога; последний вздох отдам, последнюю слезу выплачу  за  тебя,
моего друга. Вымолю тебе и здоровье, и чинов, и крестов, и небесных и земных
благ. Неужели-то он, милосердый отец, презрит молитвой бедной  старухи?  Мне
самой ничего не надо. Отними он у меня все: здоровье, жизнь, пошли слепоту -
тебе лишь подай всякую радость, всякое счастье и добро...
     Она не договорила, слезы закапали у ней из глаз.
     Александр вскочил с места.
     - Маменька... - сказал он.
     - Ну, сядь, сядь! - отвечала она, наскоро утирая слезы, - мне еще много
осталось  поговорить... Что бишь я хотела сказать? из ума вон... Вишь, нынче
какая  память у меня... да! блюди посты, мой друг: это великое дело! В среду
и  пятницу  -  бог  простит;  а  в  великий пост - боже оборони! Вот Михайло
Михайлыч и умным человеком считается, а что в нем? Что мясоед, что страстная
неделя  -  все  одно  жрет.  Даже  волос  дыбом  становится! Он вон и бедным
помогает,  да будто его милостыня принята господом? Слышь, подал раз старику
красненькую,  тот взял ее, а сам отвернулся да плюнул. Все кланяются ему и в
глаза-то  бог  знает  что наговорят, а за глаза крестятся, как поминают его,
словно шайтана какого.
     Александр слушал с некоторым нетерпением и  взглядывал  по  временам  в
окно, на дальнюю дорогу.
     Она замолчала на минуту.
     - Береги пуще всего здоровье, - продолжала она. - Как заболеешь -  чего
боже оборони! - опасно, напиши... я соберу  все  силы  и  приеду.  Кому  там
ходить за тобой? Норовят еще обобрать больного. Не ходи ночью по улицам;  от
людей зверского вида удаляйся. Береги деньги... ох, береги на  черный  день!
Трать с толком. От них, проклятых, всякое добро и всякое зло. Не  мотай,  не
заводи лишних прихотей. Ты будешь аккуратно  получать  от  меня  две  тысячи
пятьсот рублей в год. Две тысячи пятьсот рублей не шутка. Не заводи  роскоши
никакой, ничего такого, но и  не  отказывай  себе  в  чем  можно;  захочется
полакомиться - не скупись. - Не  предавайся  вину  -  ох,  оно  первый  враг
человека! -Да еще (тут она понизила голос) берегись женщин! Знаю я их!  Есть
такие бесстыдницы, что сами на шею будут вешаться, как увидят  этакого-то...
Она с любовью посмотрела на сына.
     - Довольно, маменька; я бы позавтракал? - сказал он почти с досадой.
     - Сейчас, сейчас... еще одно слово...
     - На мужних жен не зарься, - спешила она досказать, - это великий грех!
"Не  пожелай  жены  ближнего  твоего",  сказано  в  писании.  Если  же   там
какая-нибудь станет  до  свадьбы  добираться  -  боже  сохрани!  не  моги  и
подумать! Они готовы подцепить, как увидят, что с денежками да  хорошенький.
Разве что у начальника твоего  или  у  какого-нибудь  знатного  да  богатого
вельможи разгорятся на тебя зубы и он захочет выдать  за  тебя  дочь  -  ну,
тогда можно, только отпиши: я кое-как дотащусь, посмотрю, чтоб не  подсунули
так какую-нибудь, лишь бы с рук  сбыть:  старую  девку  или  дрянь.  Этакого
женишка всякому лестно залучить. Ну, а коли  ты  сам  полюбишь  да  выдастся
хорошая девушка - так того... - тут она еще тише заговорила... -  Сонюшку-то
можно и в сторону. (Старушка, из любви к сыну, готова была покривить душой.)
Что в самом деле Марья Карповна замечтала! ты дочке ее не пара.  Деревенская
девушка! на тебя и не такие польстятся.
     - Софью! нет, маменька, я ее никогда не забуду! - сказал Александр.
     - Ну, ну, друг мой, успокойся! ведь я  так  только.  Послужи,  воротись
сюда, и тогда что бог даст; невесты  не  уйдут!  Коли  не  забудешь,  так  и
того... Ну, а...
     Она что-то хотела сказать, но не решалась, потом наклонилась к уху  его
и тихо спросила:
     - А будешь ли помнить... мать?
     - Вот до чего договорились, - перервал он, - велите скорей подавать что
там у вас есть: яичница, что ли? Забыть вас!  Как  могли  вы  подумать?  Бог
накажет меня...
     - Перестань, перестань, Саша, - заговорила она торопливо, - что ты  это
накликаешь на свою голову! Нет, нет! что бы ни было,  если  случится  этакой
грех, пусть я одна страдаю. Ты молод, только что  начинаешь  жить,  будут  у
тебя и друзья, женишься - молодая жена заменит тебе и мать,  и  все...  Нет!
Пусть благословит тебя бог, как я тебя благословляю.
     Она поцеловала его в лоб и тем заключила свои наставления.
     - Да что это не едет никто? - сказала она,  -  ни  Марья  Карповна,  ни
Антон Иваныч, ни священник нейдет? уж, чай, обедня кончилась! Ах, вон кто-то
и едет! кажется, Антон Иваныч... так и есть: легок на помине.
     Кто не знает Антона Иваныча? Это вечный жид. Он  существовал  всегда  и
всюду, с самых древнейших времен, и не переводился никогда. Он присутствовал
и на греческих и  на  римских  пирах,  ел,  конечно,  и  упитанного  тельца,
закланного счастливым отцом по случаю возвращения блудного сына.
     У нас, на Руси, он бывает разнообразен. Тот,  про  которого  говорится,
был таков: у него душ двадцать заложенных и перезаложенных; живет он почти в
избе или в каком-то странном здании, похожем с виду на амбар, -  ход  где-то
сзади, через бревна, подле самого  плетня;  но  он  лет  двадцать  постоянно
твердит, что с будущей весной приступит к стройке нового дома. Хозяйства  он
дома не держит. Нет человека из его знакомых, который бы  у  него  отобедал,
отужинал или выпил чашку чаю, но нет также человека, у которого бы он сам не
делал этого по пятидесяти раз в год. Прежде Антон  Иваныч  ходил  в  широких
шароварах и казакине, теперь ходит, в будни, в сюртуке  и  в  панталонах,  в
праздники во фраке бог знает какого покроя. С виду он полный, потому  что  у
него нет ни горя, ни забот, ни волнений, хотя он прикидывается, что весь век
живет чужими горестями и заботами; но ведь известно,  что  чужие  горести  и
заботы не сушат нас: это так заведено у людей.
     В сущности Антона Иваныча никому не нужно, но без него  не  совершается
ни один обряд: ни свадьба, ни похороны. Он на всех званых обедах и  вечерах,
на всех домашних советах; без него никто ни шагу. Подумают, может быть,  что
он очень полезен, что там исполнит какое-нибудь важное поручение,  тут  даст
хороший совет, обработает дельце, - вовсе нет! Ему никто ничего подобного не
поручает; он ничего не умеет, ничего не знает: ни в судах хлопотать, ни быть
посредником, ни примирителем, - ровно ничего.
     Но зато ему поручают, например, завезти мимоездом поклон от такой-то  к
такому-то, и он непременно завезет и тут же кстати позавтракает, - уведомить
такого-то, что известная-де бумага получена, а какая именно,  этого  ему  не
говорят, - передать туда-то кадочку с медом или горсточку семян,  с  наказом
не разлить и не рассыпать, - напомнить,  когда  кто  именинник.  Еще  Антона
Иваныча употребляют  в  таких  делах,  которые  считают  неудобным  поручить
человеку. "Нельзя Петрушку послать, - говорят, -  того  и  гляди,  переврет.
Нет, уж пусть лучше Антон Иваныч съездит!" Или: "Неловко  послать  человека:
такой-то или такая-то обидится, а вот лучше Антона Иваныча отправить".
     Как бы удивило всех, если б его вдруг не было где-нибудь на  обеде  или
вечере!
     - А где же Антон Иваныч? - спросил бы всякий непременно с изумлением. -
Что с ним? да почему его нет?
     И обед не в обед. Тогда уж к нему даже кого-нибудь и отправят депутатом
проведать, что с ним, не заболел ли, не уехал ли? И  если  он  болен,  то  и
родного не порадуют таким участьем.
     Антон Иваныч подошел к руке Анны Павловны.
     - Здравствуйте, матушка  Анна  Павловна!  с  обновкой  честь  имею  вас
поздравить.
     - С какой это, Антон Иваныч? - спросила Анна Павловна, осматривая  себя
с ног до головы.
     - А мостик-то у ворот! видно, только  что  сколотили?  что,  слышу,  не
пляшут доски под колесами? смотрю, ан новый!
     Он,  при  встречах  с  знакомыми,  всегда  обыкновенно поздравляет их с
чем-нибудь,  или  с  постом, или с весной, или с осенью; если после оттепели
мороз  наступит, так с морозом, наступит после морозу оттепель - с оттепелью
...
     На этот раз ничего подобного не было, но он что-нибудь да выдумает.
     -  Вам  кланяются  Александра  Васильевна,  Матрена  Михайловна,   Петр
Сергеич, - сказал он.
     - Покорно благодарю, Антон Иваныч! Детки здоровы ли у них?
     - Слава богу. Я к вам веду благословение божие:  за  мной  следом  идет
батюшка. А слышали ли, сударыня: наш-то Семен Архипыч?..
     - Что такое? - с испугом спросила Анна Павловна.
     - Ведь приказал долго жить!
     - Что вы! когда?
     -  Вчера  утром.  Мне  к  вечеру же дали знать: прискакал парнишко; я и
отправился,  да  всю  ночь  не  спал.  Все  в  слезах:  и утешать-то надо, и
распорядиться: там у всех руки опустились: слезы да слезы, - я один.
     - Господи, господи боже мой! - говорила Анна Павловна, качая головой, -
жизнь-то наша! Да как же это могло случиться? он еще на той неделе с вами же
поклон прислал!
     - Да, матушка! ну, да ом давненько прихварывал,  старик  старый:  диво,
как до сих пор еще не свалился!
     -  Что за старый! он годом только постарше моего покойника. Ну, царство
ему  небесное!  -  сказала,  крестясь,  Анна Павловна. - Жаль бедной Федосьи
Петровны:  осталась  с  деточками  на  руках.  Шутка ли: пятеро, и все почти
девочки! А когда похороны?
     - Завтра.
     - Видно, у всякого свое горе, Антон Иваныч; вот я так сына провожаю.
     - Что делать, Анна  Павловна,  все  мы  человеки!  "Терпи",  сказано  в
священном писании.
     - Уж не погневайтесь, что потревожила вас - вместе размыкать  горе;  вы
нас так любите, как родной.
     - Эх, матушка Анна Павловна! да кого же мне и любить-то,  как  не  вас?
Много ли у нас таких, как вы? Вы цены себе не знаете. Хлопот полом рот:  тут
и своя стройка вертится на уме. Вчера еще бился целое утро с подрядчиком, да
все как-то не сходимся... а как, думаю, не поехать?.. что  она  там,  думаю,
одна-то, без меня станет делать? человек не молодой: чай, голову растеряет.
     - Дай бог вам здоровья, Антон Иваныч, что не забываете нас! И  подлинно
сама не своя: такая пустота в голове, ничего не вижу! в горле совсем от слез
перегорело. Прошу закусить: вы и устали и, чай, проголодались.
     - Покорно благодарю-с.  Признаться,  мимоездом  пропустил  маленькую  у
Петра Сергеича да перехватил  кусочек.  Ну,  да  это  не  помешает.  Батюшка
подойдет, пусть благословит! Да вот он и на крыльце!
     Пришел священник. Приехала и Марья Карповна с дочерью, полной и румяной
девушкой, с улыбкой и заплаканными глазами. Глаза и все выражение лица Софьи
явно говорили: "Я буду любить просто, без затей, буду ходить за  мужем,  как
нянька, слушаться его во всем и никогда не казаться  умнее  его;  да  и  как
можно быть умнее мужа? это грех! Стану прилежно заниматься хозяйством, шить;
рожу  ему  полдюжины  детей,  буду  их  сама  кормить,  нянчить,  одевать  и
обшивать". Полнота и свежесть щек ее и пышность груди подтверждали  обещание
насчет детей. Но слезы на глазах и грустная улыбка придавали ей в эту минуту
не такой прозаический интерес.
     Прежде всего отслужили молебен,  причем  Антон  Иваныч  созвал  дворню,
зажег свечу и принял от священника  книгу,  когда  тот  перестал  читать,  и
передал ее дьячку, а потом отлил в скляночку святой воды, спрятал в карман и
сказал: "Это Агафье  Никитишне".  Сели  за  стол.  Кроме  Антона  Иваныча  и
священника, никто по обыкновению не дотронулся ни до  чего,  но  зато  Антон
Иваныч сделал полную честь этому гомерическому завтраку. Анна  Павловна  все
плакала и украдкой утирала слезы.
     - Полно вам, матушка Анна Павловна, слезы-то тратить!  -  сказал  Антон
Иваныч с притворной досадой, наполнив рюмку наливкой. - Что вы его, на убой,
что ли, отправляете? - Потом, выпив до, половины рюмку, почавкал губами.
     - Что за наливка! какой аромат пошел!  Этакой,  матушка,  у  нас  и  по
губернии-то не найдешь! - сказал он с выражением большого удовольствия.
     - Это тре... те...  годнич...  ная!  -  проговорила,  всхлипывая,  Анна
Павловна, - нынче для вас... только... откупорила.
     - Эх, Анна Павловна, и смотреть-то на вас тошно, -  начал  опять  Антон
Иваныч, - вот некому бить-то вас; бил бы да бил!
     - Сами посудите, Антон Иваныч, один сын, и тот с  глаз  долой:  умру  -
некому и похоронить.
     - А мы-то на что? что я вам, чужой, что  ли?  Да  куда  еще  торопитесь
умирать? того гляди, замуж бы не вышли!  вот  бы  поплясал  на  свадьбе!  Да
полноте плакать-то!
     - Не могу, Антон Иваныч, право не могу;  не  знаю  сама,  откуда  слезы
берутся.
     - Этакого молодца взаперти держать! Дайте-ка  ему  волю,  он  расправит
крылышки, да вот каких чудес наделает: нахватает там чинов!
     - Вашими бы устами да мед пить! Да что вы мало взяли пирожка?  возьмите
еще!
     - Возьму-с: вот только этот кусок съем.
     -  За  ваше  здоровье,  Александр   Федорыч!   счастливого   пути!   да
возвращайтесь скорее; да женитесь-ка! Что вы, Софья Васильевна, вспыхнули?
     - Я ничего .. я так...
     - Ох, молодежь, молодежь! хе, хе, хе!
     - С вами горя не чувствуешь, Антон Иваныч, - сказала Анна  Павловна,  -
так умеете утешить; дай бог вам здоровья! Да выкушайте еще наливочки.
     - Выпью, матушка, выпью, как не выпить на прощанье!
     Кончился завтрак. Ямщик  уже  давно  заложил  повозку.  Ее  подвезли  к
крыльцу. Люди выбегали один за другим.  Тог  нес  чемодан,  другой  -  узел,
третий - мешок, и опять уходил за чем-нибудь Как мухи  сладкую  каплю,  люди
облепили повозку, и всякий совался туда с руками.
     - Вот так лучше положить чемодан, - говорил один, - а тут бы коробок  с
провизией.
     - А куда же они ноги денут? - отвечал другой, - лучше чемодан вдоль,  а
коробок можно сбоку поставить.
     - Так  тогда  перина  будет  скатываться,  коли  чемодан  вдоль:  лучше
поперек. Что еще? уклали ли сапоги-то?
     - Я не знаю. Кто укладывал?
     - Я не укладывал. Поди-ка погляди - нет ли там наверху?
     - Да поди ты.
     - А ты что? мне, видишь, некогда!
     - Вит еще, вот это не забудьте! - кричала девка, просовывая мимо  голов
руку с узелком.
     - Давай сюда!
     - Суньте и это как-нибудь в чемодан; давеча забыли, - говорила  другая,
привставая на подножку и подавая щеточку и гребенку.
     - Куда теперь совать? - сердито закричал на нее дородный лакей, - пошла
ты прочь! видишь, чемодан под самым низом!
     - Барыня велела; мне что за дело, хоть брось! вишь, черти какие!
     - Ну, давай, что ли, сюда скорее; это можно  вот  тут  сбоку  в  карман
положить.
     Коренная беспрестанно поднимала и трясла  голову.  Колокольчик  издавал
всякий раз при этом резкий звук, напоминавший о разлуке, а пристяжные стояли
задумчиво, опустив головы, как будто понимая всю  прелесть  предстоящего  им
путешествия, и изредка обмахивались хвостами или протягивали нижнюю  губу  к
коренной лошади. Наконец настала роковая минута. Помолились еще.
     - Сядьте, сядьте все! -  повелевал  Антон  Иваныч,  -  извольте  сесть,
Александр Федорыч! и ты, Евсей, сядь. Сядь же,  сядь!  -  И  сам  боком,  на
секунду, едва присел на стул. - Ну, теперь с богом!
     Вот тут-то Анна Павловна заревела и повисла на шею Александру.
     - Прощай, прощай, мой друг! - слышалось среди рыданий,  -  увижу  ли  я
тебя?..
     Дальше ничего нельзя было  разобрать.  В  эту  минуту  послышался  звук
другого колокольчика: на двор влетела телега, запряженная тройкой. С  телеги
соскочил, весь в пыли, какой-то молодой человек, вбежал в комнату и бросился
на шею Александру.
     -  Поспелов!..  -  Адуев!.. - воскликнули они враз, тиская друг друга в
объятиях.
     - Откуда ты, как?
     - Из дому, нарочно скакал целые сутки, чтоб проститься с тобой.
     - Друг! друг! истинный друг! - говорил Адуев со слезами на глазах. - За
сто шестьдесят верст прискакать, чтоб сказать прости! О, есть дружба в мире!
Навек, не правда ли? - говорил  пылко  Александр,  стискивая  руку  друга  и
наскакивая на него.
     - До  гробовой