ветром  и  сыростью  из  сетки,
уходящей в пропасть...



10. Страшный Дыркин

   Зеркальная кабина стала падать вниз,  и  двое  Коротковых  упали  вниз.
Второго Короткова первый и главный забыл в зеркале кабины и вышел  один  в
прохладный  вестибюль.  Очень  толстый  и  розовый  в  цилиндре   встретил
Короткова словами:
   - И чудесно. Вот я вас и арестую.
   - Меня нельзя арестовать, - ответил Коротков  и  засмеялся  сатанинским
смехом, - потому что я неизвестно кто. Конечно. Ни арестовать,  ни  женить
меня нельзя. А в Полтаву я не поеду.
   Толстый человек задрожал в ужасе, поглядел в зрачки  Короткову  и  стал
оседать назад.
   - Арестуй-ка, - пискнул Короткое и показал  толстяку  дрожащий  бледный
язык, пахнущий валерьянкой, - как ты арестуешь, ежели вместо документов  -
фига? Может быть, я Гогенцоллерн.
   - Господи Исусе, - сказал толстяк,  трясущейся  рукой  перекрестился  и
превратился из розового в желтого.
   - Кальсонер не попадался? - отрывисто спросил Коротков и  оглянулся.  -
Отвечай, толстун.
   - Никак нет, - ответил толстяк, меняя розовую окраску на серенькую.
   - Как же теперь быть? А?
   - К Дыркину, не иначе, - пролепетал толстяк, -  к  нему  самое  лучшее.
Только грозен. Ух, грозен! И не подходи. Двое уж от него сверху  вылетели.
Телефон сломал нынче.
   - Ладно, - ответил Коротков и залихватски сплюнул,  -  нам  теперь  все
равно. Подымай!
   - Ножку не ушибите, товарищ уполномоченный,  -  нежно  сказал  толстяк,
подсаживая Короткова в лифт.
   На  верхней  площадке  попался  маленький  лет  шестнадцати  и  страшно
закричал:
   - Куда ты? Стой!
   - Не бей, дяденька,  -  сказал  толстяк,  съежившись  и  закрыв  голову
руками, - к самому Дыркину.
   - Проходи, - крикнул маленький.
   Толстяк зашептал:
   - Вы уж идите, ваше сиятельство, а я здесь  на  скамеечке-вас  подожду.
Больно жутко...
   Коротков попал в темную переднюю, а из нее в пустынный зал,  в  котором
был распростерт голубой вытертый ковер.
   Перед дверью с надписью "Дыркин" Коротков немного поколебался, но потом
вошел и оказался в уютно обставленном кабинете с огромным малиновым столом
и часами на стене. Маленький пухлый Дыркин вскочил на пружине из-за  стола
и, вздыбив усы, рявкнул:
   - М-молчать!.. - хоть Коротков еще ровно ничего не сказал.
   В ту же минуту в кабинете появился  бледный  юноша  с  портфелем.  Лицо
Дыркина мгновенно покрылось улыбковыми морщинами.
   - А-а! - вскричал он сладко. - Артур Артурыч. Наше вам.
   - Слушай, Дыркин, - заговорил юноша металлическим голосом, - ты написал
Пузыреву, что будто бы я учредил  в  эмеритурной  кассе  свою  единоличную
диктатуру и  попер  эмеритурные  майские  деньги?  Ты?  Отвечай,  паршивая
сволочь.
   - Я?.. - забормотал Дыркин, колдовски превращаясь из грозного Дыркина в
Дыркина добряка, - я, Артур Диктатурыч... Я, конечно... Вы это напрасно...
   - Ах ты, мерзавец, мерзавец, - раздельно сказал юноша, покачал  головой
и, взмахнув портфелем, треснул им Дыркина по уху, словно блин  выложил  на
тарелку.
   Коротков машинально охнул и застыл.
   - То же будет и тебе, и всякому негодяю, который позволит  себе  совать
нос в мои дела,  -  внушительно  сказал  юноша  и,  погрозив  на  прощание
Короткову красным кулаком, вышел.
   Минуты две в кабинете стояло молчание, и лишь подвески  на  канделябрах
звякали от проехавшего где-то грузовика.
   -  Вот,  молодой  человек,  -  горько  усмехнувшись,  сказал  добрый  и
униженный  Дыркин,  -  вот  и  награда  за  усердие.  Ночей   недосыпаешь,
недоедаешь, недопиваешь, а результат всегда один - по морде. Может быть, и
вы с тем же пришли? Что ж... Бейте Дыркина, бейте. Морда  у  него,  видно,
казенная. Может быть, вам рукой больно? Так вы канделябрик возьмите.
   И Дыркин соблазнительно выставил пухлые щеки из-за  письменного  стола.
Ничего не понимая, Коротков косо и застенчиво улыбнулся, взял канделябр за
ножку и с хрустом ударил  Дыркина  по  голове  свечами.  Из  носа  у  того
закапала на сукно кровь, и он, крикнув "караул", убежал  через  внутреннюю
дверь.
   -  Ку-ку!  -  радостно  крикнула  лесная   кукушка   и   выскочила   из
нюренбергского разрисованного домика на стене.
   - Ку-клукс-клан! - закричала она  и  превратилась  в  лысую  голову.  -
Запишем, как вы работников лупите!
   Ярость овладела Коротковым. Он взмахнул канделябром и ударил им в часы.
Они ответили громом и брызгами  золотых  стрелок.  Кальсонер  выскочил  из
часов, превратился в белого петушка с  надписью  "исходящий"  и  юркнул  в
дверь. Тотчас за внутренними дверями разлился вопль  Дыркина:  "Лови  его,
разбойника!", и тяжкие  шаги  людей  полетели  со  всех  сторон.  Коротков
повернулся и бросился бежать.



11. Парфорсное кино и бездна

   С площадки толстяк скакнул в кабину, забросился сетками и ухнул вниз, а
по огромной, изгрызенной лестнице  побежали  в  таком  порядке:  первым  -
черный цилиндр толстяка, за ним - белый  исходящий  петух,  за  петухом  -
канделябр, пролетевший в вершке над острой белой головкой, затем Коротков,
шестнадцатилетний с револьвером в руке  и  еще  какие-то  люди,  топочущие
подкованными сапогами. Лестница застонала  бронзовым  звоном,  и  тревожно
захлопали двери на площадках.
   Кто-то свесился с верхнего этажа вниз и крикнул в рупор:
   - Какая секция переезжает? Несгораемую кассу забыли!
   Женский голос внизу ответил:
   - Бандиты!!
   В огромные двери  на  улицу  Коротков,  обогнав  цилиндр  и  канделябр,
выскочил первым и, заглотав огромную порцию раскаленного воздуху,  полетел
на улицу. Белый петушок провалился сквозь  землю,  оставив  серный  запах,
черная крылатка соткалась из воздуха и  поплелась  рядом  с  Коротковым  с
криком тонким и протяжным:
   - Артельщиков бьют, товарищи!
   По  пути  Короткова  прохожие  сворачивали  в  стороны  и  вползали   в
подворотни, вспыхивали и гасли короткие свистки.  Кто-то  бешено  порскал,
улюлюкал,  и  загорались  тревожные,  сиплые  крики:  "Держи".  С  дробным
грохотом опускались железные шторы, и какой-то хромой, сидя на  трамвайной
линии, визжал:
   - Началось!
   Выстрелы летели теперь  за  Коротковым  частые,  веселые,  как  елочные
хлопушки, и пули жикали то сбоку, то сверху. Рычащий, как  кузнечный  мех,
Коротков стремился к  гиганту  -  одиннадцатиэтажному  зданию,  выходящему
боком на улицу и фасадом в тесный переулок. На  самом  углу  -  стеклянная
вывеска с надписью "RESTORAN I PIVO" треснула звездой, и пожилой  извозчик
пересел с козел на мостовую с томным выражением лица и словами:
   - Здорово! Что ж вы, братцы, в кого попало, стало быть?..
   Выбежавший из переулка человек сделал  попытку  ухватить  Короткова  за
полу пиджака, и пола осталась у него в руках. Коротков завернул  за  угол,
пролетел несколько саженей и вбежал в зеркальное  пространство  вестибюля.
Мальчик в галунах и золоченых пуговках отскочил от лифта и заплакал.
   - Садись, дядя. Садись! - проревел он. - Только не бей сироту!
   Коротков вонзился в  коробку  лифта,  сел  на  зеленый  диван  напротив
другого Короткова и задышал, как рыба  на  песке.  Мальчишка,  всхлипывая,
влез за ним, закрыл дверь, ухватился за веревку, и лифт  поехал  вверх.  И
тотчас внизу, в вестибюле, загремели  выстрелы  и  завертелись  стеклянные
двери.
   Лифт мягко и тошно шел вверх, мальчишка, успокоившись, утирал нос одной
рукой, а другой перебирал веревку.
   - Деньги покрал, дяденька? - с любопытством спросил он, всматриваясь  в
растерзанного Короткова.
   - Кальсонера... атакуем... - задыхаясь, отвечал Коротков,  -  да  он  в
наступление перешел...
   - Тебе,  дяденька,  лучше  всего  на  самый  верх,  где  бильярдные,  -
посоветовал мальчишка, - там на крыше отсидишься, если с маузером.
   - Давай наверх... - согласился Коротков.
   Через минуту лифт плавно  остановился,  мальчишка  распахнул  двери  и,
шмыгнув носом, сказал:
   - Вылазь, дяденька, сыпь на крышу.
   Коротков   выпрыгнул,   осмотрелся   и   прислушался.   Снизу   донесся
нарастающий,  поднимающийся  гул,  сбоку  -  стук  костяных  шаров   через
стеклянную перегородку, за которой мелькали встревоженные лица.  Мальчишка
шмыгнул в лифт, заперся и провалился вниз.
   Орлиным взором окинув  позицию,  Коротков  поколебался  мгновение  и  с
боевым кличем: "Вперед!" - вбежал в бильярдную. Замелькали зеленые площади
с лоснящимися белыми шарами и бледные лица. Снизу совсем близко  бухнул  в
оглушительном эхо выстрел, и со звоном где-то посыпались стекла. Словно по
сигналу игроки побросали кии и гуськом, топоча, кинулись в боковые  двери.
Коротков, метнувшись, запер за ними дверь на крюк, с треском запер входную
стеклянную дверь, ведущую с  лестницы  в  бильярдную,  и  вмиг  вооружился
шарами. Прошло несколько секунд, и возле лифта выросла  первая  голова  за
стеклом. Шар вылетел из рук Короткова, со свистом прошел через  стекло,  и
голова мгновенно исчезла. На ее месте сверкнул бледный  огонь,  и  выросла
вторая голова, за ней - третья. Шары полетели один  за  другим,  и  стекла
полопались в перегородке. Перекатывающийся стук покрыл лестницу, и в ответ
ему, как оглушительная зингеровская швейка,  завыл  и  затряс  все  здание
пулемет. Стекла и рамы вырезало в верхней части как ножом, и  тучей  пудры
понеслась штукатурка по всей бильярдной.
   Коротков понял,  что  позицию  удержать  нельзя.  Разбежавшись,  закрыв
голову руками, он ударил ногами в  третью  стеклянную  стену,  за  которой
начиналась плоская  асфальтированная  кровля  громады.  Стена  треснула  и
высыпалась. Коротков под бушующим  огнем  успел  выкинуть  на  крышу  пять
пирамид, и они разбежались по асфальту, как отрубленные головы.  Вслед  за
ними выскочил Коротков, и очень вовремя, потому что пулемет  взял  ниже  и
вырезал всю нижнюю часть рамы.
   - Сдавайся! - смутно донеслось до него.
   Перед Коротковым сразу открылось худосочное солнце над  самой  головой,
бледненькое небо, ветерок и промерзший асфальт. Снизу и снаружи город  дал
знать тревожным, смягченным гулом. Попрыгав  на  асфальте  и  оглянувшись,
подхватив три шара, Коротков подскочил к парапету, влез на него  и  глянул
вниз. Сердце его замерло. Открылись перед  ним  кровли  домов,  казавшихся
приплюснутыми  и  маленькими,  площадь,  по  которой  ползали  трамваи   и
жучки-народ, и тотчас Коротков разглядел серенькие фигурки, проплясавшие к
подъезду по щели переулка, а за ними тяжелую  игрушку,  усеянную  золотыми
сияющими головками.
   - Окружили! - ахнул Коротков. - Пожарные.
   Перегнувшись через парапет, он прицелился и пустил один за  другим  три
шара. Они взвились, затем, описав дугу, ухнули  вниз.  Коротков  подхватил
еще одну  тройку,  опять  влез  и,  размахнувшись,  выпустил  и  их.  Шары
сверкнули, как серебряные, потом, снизившись, превратились в черные, потом
опять засверкали и  исчезли.  Короткову  показалось,  что  жучки  забегали
встревоженно  на  залитой  солнцем  площади.  Коротков  наклонился,  чтобы
подхватить еще порцию снарядов, но не  успел.  С  несмолкающим  хрустом  и
треском стекол в проломе бильярдной показались  люди.  Они  сыпались,  как
горох, выскакивая на крышу. Вылетели серые фуражки, серые шинели, а  через
верхнее стекло, не касаясь  земли,  вылетел  люстриновый  старичок.  Затем
стена совсем распалась, и грозно  выкатился  на  роликах  страшный  бритый
Кальсонер со старинным мушкетоном в руках.
   - Сдавайся! - завыло спереди, сзади и сверху, и все покрыл  невыносимый
оглушающий кастрюльный бас.
   - Кончено,  -  слабо  прокричал  Коротков,  -  кончено!  Бой  проигран.
Та-та-та! - запел он губами трубный отбой.
   Отвага смерти хлынула ему  в  душу.  Цепляясь  и  балансируя,  Коротков
взобрался на столб парапета, покачнулся на нем, вытянулся во весь  рост  и
крикнул:
   - Лучше смерть, чем позор!
   Преследователи были в двух шагах. Уже Коротков видел  протянутые  руки,
уже  выскочило  пламя  изо  рта  Кальсонера.  Солнечная  бездна   поманила
Короткова так, что у него захватило дух. С пронзительным  победным  кликом
он подпрыгнул и взлетел вверх. Вмиг перерезало ему дыхание. Неясно,  очень
неясно он видел, как серое с черными дырами, как от взрыва, взлетело  мимо
него вверх. Затем очень ясно увидел,  что  серое  упало  вниз,  а  сам  он
поднялся вверх к узкой щели переулка, которая  оказалась  над  ним.  Затем
кровяное солнце со звоном лопнуло у него  в  голове,  и  больше  он  ровно
ничего не видал.



   Михаил Булгаков.
   Ханский огонь

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Собачье сердце".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Когда солнце  начало  садиться  за  орешневские  сосны  и  Бог  Аполлон
Печальный перед дворцом ушел в тень,  из  флигеля  смотрительницы  Татьяны
Михайловны прибежала уборщица Дунька и закричала:
   - Иона Васильич! А Иона Васильич! Идите, Татьяна Михайловна вас кличут.
Насчет экскурсий. Хворая она. Во щека!
   Розовая Дунька колоколом вздула юбку, показала голые икры  и  понеслась
обратно.
   Дряхлый камердинер Иона бросил метлу и поплелся мимо заросших  бурьяном
пожарищ конюшен к Татьяне Михайловне.
   Ставни во флигельке были прикрыты, и уже в сенцах сильно пахло йодом  и
камфарным маслом. Иона потыкался в полутьме и  вошел  на  тихий  стон.  На
кровати во мгле смутно виднелась кошка Мумка и белое заячье  с  громадными
ушами, а в нем страдальческий глаз.
   - Аль зубы? - сострадательно прошамкал Иона.
   - Зу-убы... - вздохнуло белое.
   - У... у... у... вот она, история, - пособолезновал Иона, - беда! То-то
Цезарь воет, воет... Я говорю: чего, дурак, воешь среди бела дня? А?  Ведь
это к покойнику. Так ли я говорю? Молчи,  дурак.  На  свою  голову  воешь.
Куриный помет нужно прикладывать к щеке - как рукой снимет.
   - Иона... Иона Васильич, - слабо сказала Татьяна Михайловна, -  день-то
показательный - среда. А я выйти не могу. Вот горе-то. Вы уж сами пройдите
тогда с экскурсантами. Покажите им все. Я вам Дуньку  дам,  пусть  с  вами
походит.
   - Ну, что ж... Велика мудрость. Пущай. И  сами  управимся.  Присмотрим.
Самое главное - чашки. Чашки самое главное. Ходят, ходят  разные...  Долго
ли ее... Возьмет какой-нибудь в карман, и поминай как звали. А отвечать  -
кому? Нам. Картину - ее в карман не спрячешь. Так ли я говорю?
   - Дуняша с вами пойдет - сзади  присмотрит.  А  если  объяснений  будут
спрашивать, скажите, смотрительница заболела.
   - Ладно, ладно. А вы - пометом. Доктора -  у  них  сейчас  рвать,  щеку
резать. Одному так-то вот вырвали, Федору орешневскому, а он возьми  да  и
умри. Это вас еще когда не было. У него тоже собака выла во дворе.
   Татьяна Михайловна коротко простонала и сказала:
   - Идите, идите. Иона Васильич, а то, может, кто-нибудь и приехал уже...


   Иона отпер чугунную тяжелую калитку с белым плакатом:

   УСАДЬБА-МУЗЕЙ ХАНСКАЯ СТАВКА
   Осмотр по средам, пятницам и воскресеньям
   от 6 до 8 час. веч.

   И в половине седьмого из Москвы на дачном поезде приехали  экскурсанты.
Во-первых, целая группа молодых смеющихся людей человек в  двадцать.  Были
среди них подростки в рубашках хаки, были девушки без шляп,  кто  в  белой
матросской блузке, кто в пестрой кофте. Были в сандалиях на босу  ногу,  в
черных стоптанных туфлях; юноши в тупоносых высоких сапогах. И  вот  среди
молодых оказался немолодой лет сорока, сразу поразивший Иону. Человек  был
совершенно голый, если не считать коротеньких бледно-кофейных штанишек, не
доходивших до колен и перетянутых на животе ремнем с бляхой "1-е  реальное
училище". Да еще пенсне на носу, склеенное фиолетовым сургучом. Коричневая
застарелая сыпь покрывала сутуловатую спину голого человека, а ноги у него
были разные - правая толще левой, и обе разрисованы на голенях  узловатыми
венами.
   Молодые люди и девицы держались так,  словно  ничего  изумительного  не
было в том, что голый человек разъезжает в поезде и  осматривает  усадьбы,
но старого скорбного Иону голый поразил и удивил.
   Голый между девушек, задрав голову, шел от ворот ко дворцу, и один ус у
него был  лихо  закручен,  и  бородка  подстрижена,  как  у  образованного
человека.  Молодые,  окружив  Иону,  лопотали,  как  птицы,  и  все  время
смеялись, так что Иона совсем запутался и расстроился,  тоскливо  думал  о
чашках и многозначительно подмигивал Дуньке на голого. У той  щеки  готовы
были лопнуть при виде разноногого. А тут еще Цезарь, как на  грех,  явился
откуда-то  и  всех  пропустил  беспрепятственно,  а  на  голого  залаял  с
особенной хриплой, старческой злобой,  давясь  и  кашляя.  Потом  завыл  -
истошно, мучительно.
   "Тьфу, окаянный, - злобно и растерянно думал Иона, косясь на  незваного
гостя, - принесла нелегкая. И чего Цезарь воет. Ежели кто  помрет,  то  уж
пущай этот голый".
   Пришлось Цезаря съездить по ребрам ключами, потому что вслед за  толпой
шли  отдельно  пятеро  хороших  посетителей.  Дама  с   толстым   животом,
раздраженная  и  красная  из-за  голого.  При  ней   девочка-подросток   с
заплетенными длинными косами. Бритый высокий господин с дамой  красивой  и
подкрашенной  и  пожилой  богатый  господин-иностранец,  в  золотых  очках
колесами, широком светлом пальто, с тростью. Цезарь с  голого  перекинулся
на хороших посетителей и с тоской в мутных старческих глазах сперва залаял
на зеленый  зонтик  дамы,  а  потом  взвыл  на  иностранца  так,  что  тот
побледнел, попятился и проворчал что-то на не известном никому языке.
   Иона не вытерпел и так угостил Цезаря, что тот оборвал вой, заскулил  и
пропал.


   - Ноги о половичок вытирайте, -  сказал  Иона,  и  лицо  у  него  стало
суровое и торжественное, как всегда, когда он  входил  во  дворец.  Дуньке
шепнул: "Посматривай, Дунь..." - и отпер тяжелым ключом стеклянную дверь с
террасы. Белые Боги на балюстраде приветливо посмотрели на гостей.
   Те стали подыматься по  белой  лестнице,  устланной  малиновым  ковром,
притянутым золотыми прутьями. Голый оказался впереди всех, рядом с  Ионой,
и шел, гордо попирая босыми ступнями пушистые ступени.
   Вечерний свет, смягченный тонкими белыми шторами, сочился наверху через
большие  стекла   за   колоннами.   На   верхней   площадке   экскурсанты,
повернувшись, увидали пройденный провал лестницы, и  балюстраду  с  белыми
статуями, и белые  простенки  с  черными  полотнами  портретов,  и  резную
люстру, грозящую с тонкой нити сорваться в провал. Высоко, улетая куда-то,
вились и розовели амуры.
   - Смотри, смотри, Верочка, - зашептала  толстая  мать,  -  видишь,  как
князья жили в нормальное время.
   Иона стоял в сторонке, и гордость мерцала у него на  бритом  сморщенном
лице тихо, по-вечернему.
   Голый поправил пенсне на носу, осмотрелся и сказал:
   - Растрелли строил. Это несомненно. Восемнадцатый век.
   - Какой Растрелли? - отозвался Иона, тихонько кашлянув. - Строил  князь
Антон Иоаннович, царство ему небесное, полтораста лет назад. Вот как, - он
вздохнул. - Пра-пра-прадед нынешнего князя.
   Все повернулись к Ионе.
   - Вы не понимаете, очевидно, - ответил голый, - при Антоне  Иоанновиче,
это верно, но ведь архитектор-то  Растрелли  был?  А  во-вторых,  царствия
небесного не существует и князя нынешнего, слава Богу, уже нет.  Вообще  я
не понимаю, где руководительница?
   - Руководительница, - начал Иона и засопел от ненависти к голому,  -  с
зубами лежит, помирает, к утру кончится. А насчет царствия - это вы верно.
Для кой-кого его и нету. В небесное царствие в срамном виде без штанов  не
войдешь. Так ли я говорю?
   Молодые захохотали  все  сразу,  с  треском.  Голый  заморгал  глазами,
оттопырил губы.
   - Однако, я вам скажу, ваши симпатии к царству небесному  и  к  князьям
довольно странны в теперешнее время... И мне кажется...
   - Бросьте, товарищ Антонов, -  примирительно  сказал  в  толпе  девичий
голос.
   - Семен И