Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
содержания:
"Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне твои лягушки. И всю
жизнь буду несчастна из-за них".
Профессор больше не женился и детей не имел. Был очень вспыльчив, но
отходчив, жил на Пречистенке, в квартире из 5 комнат, одну из которых
занимала сухонькая старушка, экономка Марья Степановна, ходившая за
профессором, как нянька. В 1919 году у профессора отняли из 5 комнат 2.
Тогда он заявил Марье Степановне:
- Если они не прекратят эти безобразия, Марья Степановна, я уеду за
границу.
Нет сомнения, что, если бы профессор осуществил этот план, ему очень
легко удалось бы устроиться при кафедре зоологии в любом университете мира,
ибо ученый он был совершенно первоклассный, а в той области, которая так или
иначе касается земноводных или голых гадов, и равных себе не имел, за
исключением профессора Уильяма Веккля в Кембридже и Джиакомо Бартоломео
Беккари в Риме. Читал профессор на 4 языках, кроме русского, а по-французски
и немецки говорил, как по-русски. Намерения своего относительно заграницы
Персиков не выполнил, и 20-й год вышел еще хуже 19-го, и в террариях
Зоологического института, не вынеся всех пертурбаций знаменитого года,
издохли первоначально 8 великолепных экземпляров квакшей, затем 15
обыкновенных жаб и, наконец, исключительнейший экземпляр жабы суринамской.
Подобно тому как амфибии оживают после долгой засухи при первом
обильном дожде, ожил профессор Персиков в 1926 году, когда соединенная
Американо-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и
Тверской, в центре Москвы, 15 пятнадцатиэтажных домов, а на окраине 300
рабочих коттеджей, каждый на 8 квартир, раз и навсегда прикончив тот
страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы
1919-1925.
Вообще это было замечательное лето в жизни Персикова, и порою он с
тихим и довольным хихиканьем потирал руки, вспоминая, как он жался с Марьей
Степановной в 2 комнатах. Теперь профессор расширился, расположил 21/2
тысячи книг, чучела, диаграммы, препараты, зажег на столе зеленую лампу в
кабинете.
Институт тоже узнать было нельзя: его покрыли кремовой краской,
пронесли по специальному водопроводу воду в комнату гадов, сменили все
стекла на зеркальные, прислали 5 новых микроскопов, стеклянные
препарационные столы, шары по 2000 ламп с отраженным светом, рефлекторы,
шкапы в музей. И вдруг летом 1928 года произошло то невероятное, ужасное...
Цветной завиток
Профессор зажег шар и огляделся. Зажег рефлектор на длинном
экспериментальном столе, надел белый халат, позвенел какими-то инструментами
на столе... Гул весенней Москвы нисколько не занимал профессора Персикова.
Он сидел на винтящемся трехногом табурете и побуревшими от табаку пальцами
вертел кремальеру великолепного цейсовского микроскопа, в который был
заложен обыкновенный неокрашенный препарат свежих амеб. В тот момент, когда
Персиков менял увеличение с 5 на 10 тысяч, дверь приоткрылась, показалась
остренькая бородка, кожаный нагрудник, и ассистент позвал:
- Владимир Ипатьич, я установил брыжейку, не хотите ли взглянуть?
Персиков живо сполз с табурета, бросив кремальеру на полдороге, и,
медленно вертя в руках папиросу, прошел в кабинет ассистента. Там, на
стеклянном столе, полузадушенная и обмершая от страха лягушка была распята
на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные внутренности вытянуты из
окровавленного живота в микроскоп.
- Очень хорошо! - сказал Персиков и припал глазом к окуляру микроскопа.
Очевидно, что-то очень интересное можно было рассмотреть в брыжейке
лягушки, где, как на ладони видные, по рекам сосудов бойко бежали живые
кровяные шарики. Персиков забыл о своих амебах и в течение полутора часов по
очереди с Ивановым припадал к стеклу микроскопа.
Разминая затекшие ноги, Персиков поднялся, вернулся в свой кабинет,
зевнул, потер пальцами вечно воспаленные веки и, присев на табурет, заглянул
в микроскоп, пальцы он положил на кремальеру и уже собирался двинуть винт,
но не двинул. Правым глазом видел Персиков мутноватый белый диск и в нем
смутных бледных амеб, а посредине диска сидел цветной завиток, похожий на
женский локон. Этот завиток и сам Персиков, и сотни его учеников видели
очень много раз, и никто не интересовался им, да и незачем было. Цветной
пучочек света лишь мешал наблюдению и показывал, что препарат не в фокусе.
Поэтому его безжалостно стирали одним поворотом винта, освещая поле ровным
белым светом. Длинные пальцы зоолога уже вплотную легли на нарезку винта и
вдруг дрогнули и слезли. Причиной этого был правый глаз Персикова, он вдруг
насторожился, изумился, налился даже тревогой. Не бездарная посредственность
на горе республике сидела у микроскопа. Нет, сидел профессор Персиков! Вся
жизнь его, его помыслы сосредоточились в правом глазу. Минут пять в каменном
молчании высшее существо наблюдало низшее, мучая и напрягая глаз над стоящим
вне фокуса препаратом. Кругом все молчало.
Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, колыхнув старые стены
института. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе.
Профессор побледнел и занес руки над микроскопом так, словно мать над
дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло быть и речи о том,
чтобы Персиков двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудь
потусторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.
Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцо
института, когда профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к
окну. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и черные глухие шторы закрыли
утро, и в кабинете ожила мудрая ученая ночь. Желтый и вдохновенный Персиков
растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами.
- Но как же это так? Ведь это чудовищно!.. Это чудовищно, - повторил
он, обращаясь к жабам в террарии, но жабы спали и ничего ему не ответили.
Он помолчал, потом подошел к выключателю, поднял шторы, потушил все
огни и заглянул в микроскоп. Лицо его стало напряженным, он сдвинул
кустоватые желтые брови.
- Угу, угу, - пробурчал он, - пропал. Понимаю. По-о-ни-маю, - протянул
он, сумасшедше и вдохновенно глядя на погасший шар над головой, - это
просто.
И он вновь опустил шипящие шторы и вновь зажег шар. Заглянул в
микроскоп, радостно и как бы хищно осклабился.
- Я его поймаю, - торжественно и важно сказал он, поднимая палец
кверху, - поймаю. Может быть, и от солнца.
Опять шторы взвились. Солнце теперь было налицо. Вот оно залило стены
института и косяком легло на торцах Герцена. Профессор смотрел в окно,
соображая, где будет днем солнце. Он то отходил, то приближался, легонько
пританцовывая, и наконец животом лег на подоконник.
Приступил к важной и таинственной работе. Стеклянным колпаком накрыл
микроскоп. На синеватом пламени горелки расплавил кусок сургуча и края
колокола припечатал к столу, а на сургучных пятнах оттиснул свой большой
палец. Газ потушил, вышел и дверь кабинета запер на английский замок.
- Какая чудовищная случайность, что он меня отозвал, - сказал ученый. -
Иначе я его так бы и не заметил. Но что это сулит?.. Ведь это сулит черт
знает что такое?..
Персиков поймал
Дело было вот в чем. Когда профессор приблизил свой гениальный глаз к
окуляру, он впервые в жизни обратил внимание на то, что в разноцветном
завитке особенно ярко и жирно выделился один луч. Луч этот был ярко-красного
цвета и из завитка выпадал, как маленькое острие, ну, скажем, с иголку, что
ли.
Просто уж такое несчастье, что на несколько секунд луч этот приковал
наметанный глаз виртуоза. В луче профессор разглядел то, что было в тысячу
раз значительнее и важнее самого луча. Благодаря тому что ассистент отозвал
профессора, амебы пролежали полтора часа под действием этого луча, и
получилось вот что: в то время, как в диске вне луча зернистые амебы лежали
вяло и беспомощно, в том месте, где пролегал красный заостренный меч,
происходили странные явления. В красной полосочке кипела жизнь. Серенькие
амебы, выпуская ложноножки, тянулись изо всех сил в красную полосу и в ней
оживали. Какая-то сила вдохнула в них дух жизни. Они лезли стаей и боролись
друг с другом за место в луче. В нем шло бешеное, другого слова не
подобрать, размножение. Ломая и опрокидывая все законы, известные Персикову,
они почковались на его глазах с молниеносной быстротой. Они разваливались на
части в луче, и каждая из частей в течение 2 секунд становилась новым и
свежим организмом. Эти организмы в несколько мгновений достигали роста и
зрелости лишь затем, чтобы в свою очередь тотчас же дать новое поколение. В
красной полосе, а потом и во всем диске стало тесно, и началась неизбежная
борьба. Вновь рожденные яростно набрасывались друг на друга и рвали в клочья
и глотали. Среди рожденных валялись трупы погибших в борьбе за
существование. Побеждали лучшие и сильные. И эти лучшие были ужасны.
Во-первых, они объемом приблизительно в два раза превышали обыкновенных
амеб, а во-вторых, отличались какою-то особенной злостью и резвостью.
Движения их были стремительны, их ложноножки гораздо длиннее нормальных и
работали они ими, без преувеличения, как спруты щупальцами.
Во второй вечер профессор, осунувшийся и побледневший, без пищи,
взвинчивая себя лишь толстыми самокрутками, изучал новое поколение амеб, а в
третий день он перешел к первоисточнику, т. е. к красному лучу.
- Да, теперь все ясно. Их оживил луч. Это новый, не исследованный
никем, никем не обнаруженный луч. Первое, что придется выяснить, - это
получается ли он только от электричества или от солнца, - бормотал Персиков
самому себе.
И в течение еще одной ночи это выяснилось. В три микроскопа Персиков
поймал три луча, от солнца ничего не поймал и выразился так:
- Надо полагать, что в спектре солнца его нет... гм... ну, одним
словом, надо полагать, что добыть его можно только от электрического света.
- Он любовно поглядел на матовый шар вверху, вдохновенно подумал и пригласил
к себе в кабинет Иванова. Он ему все рассказал и показал амеб.
Приват-доцент Иванов был поражен, совершенно раздавлен: как же такая
простая вещь, как эта тоненькая стрела, не была замечена им, Ивановым, и
действительно это чудовищно! Вы только посмотрите...
- Вы посмотрите, Владимир Ипатьич! - говорил Иванов, в ужасе прилипая
глазом к окуляру. - Что делается?! Они растут на моих глазах... Гляньте,
гляньте...
- Я их наблюдаю уже третий день, - вдохновенно ответил Персиков.
Из Германии после запроса через Комиссариат просвещения Персикову
прислали три посылки, содержащие в себе зеркала, двояковыпуклые,
двояковогнутые и даже какие-то выпукло-вогнутые шлифованные стекла.
Кончилось все это тем, что Иванов соорудил камеру и в нее действительно
уловил красный луч. И надо отдать справедливость, уловил мастерски: луч
вышел жирный, сантимера 4 в поперечнике, острый, сильный.
1 июня камеру установили в кабинете Персикова, и он жадно начал опыты с
икрой лягушек, освещенной лучом. Опыты эти дали потрясающие результаты. В
течение 2 суток из икринок вылупились тысячи головастиков. Но этого мало, в
течение одних суток головастики выросли необычайно в лягушек, и до того злых
и прожорливых, что половина их тут же была перелопана другой половиной. Зато
оставшиеся в живых начали вне всяких сроков метать икру и в 2 дня уже без
всякого луча вывели новое поколение и при этом совершенно бесчисленное. В
кабинете ученого началось черт знает что: головастики расползались из
кабинета по всему институту, в террариях и просто на полу, во всех закоулках
завывали хоры, как на болоте. Через неделю ученый почувствовал, что он
шалеет. Институт наполнился запахом эфира и цианистого калия. Разросшееся
болотное поколение наконец удалось перебить ядами, кабинеты проветрить.
Куриная история
В уездном заштатном городке, бывшем Троицке, а ныне Стекловске
Костромской губернии Стекловского уезда, на крылечко домика на бывшей
Соборной, а ныне Персональной улице, вышла повязанная платочком женщина в
сером платье с ситцевыми букетами и зарыдала. Женщина эта рыдала так громко,
что вскорости из домика через улицу в окошко высунулась бабья голова в
пуховом платке и воскликнула:
- Что ты, Степановна, али еще?
- Семнадцатая! - разливаясь в рыданиях, ответила бывшая Дроздова.
- Ахти-х-ти-х, - заскулила и закачала головой баба в платке, - ведь это
что ж такое? Да неужто ж сдохла?
- Да ты глянь, Матрена, - бормотала попадья, всхлипывая громко и тяжко,
- глянь, что с ей!
Действительно: семнадцатая по счету с утра брамапутра, любимая
хохлатка, ходила по двору и ее рвало. "Эр... рр... урл... урл го-го-го", -
выделывала хохлатка и закатывала грустные глаза на солнце так, будто видела
его в последний раз.
В июне 1928 года
Москва светилась, огни танцевали, гасли и вспыхивали. На Театральной
площади вертелись белые фонари автобусов, зеленые огни трамваев. А над
Большим театром гигантский рупор завывал:
- Антикуриные прививки в Лефортовском ветеринарном институте дали
блестящие результаты. Количество... куриных смертей за сегодняшнее число
уменьшилось вдвое...
Затем рупор менял тембр, что-то рычало в нем, над театром вспыхивала и
угасала зеленая струя, и рупор жаловался басом:
- Образована чрезвычайная комиссия по борьбе с куриной чумой в составе
наркомздрава, наркомзема, заведующего животноводством, профессоров Персикова
и Португалова...
Театральный проезд, Неглинный и Лубянка пылали белыми и фиолетовыми
полосами, брызгали лучами, выли сигналами, клубились пылью. Толпы народа
теснились у стен у больших листов объявлений, освещенных резкими красными
рефлекторами:
"Под угрозою тягчайшей ответственности воспрещается употреблять в пищу
куриное мясо и яйца. Все граждане, владеющие яйцами, должны в срочном
порядке сдать их в районные отделения милиции".
Рокк
Неизвестно, точно ли хороши были лефортовские ветеринарные прививки,
умелы ли заградительные самарские отряды, удачны ли крутые меры, принятые по
отношению к скупщикам яиц в Калуге и Воронеже, успешно ли работала
чрезвычайная московская комиссия, но хорошо известно, что через две недели в
смысле кур скоро стало совершенно чисто. Кое-где в двориках уездных городков
валялись куриные сиротливые перья, вызывая слезы на глазах, да в больницах
поправлялись последние из жадных, доканчивая кровавый понос со рвотой.
Профессор Персиков совершенно измучился и заработался в последние три
недели. Куриные события выбили его из колеи и навалили на него двойную
тяжесть. Целыми вечерами ему приходилось работать в заседаниях куриных
комиссий. Работал Персиков без особого жара в куриной области, да оно и
понятно - вся его голова была полна другим - основным и важным - тем, от
чего его оторвала его куриная катастрофа, т. е. от красного луча.
Расстраивая свое и без того надломленное здоровье, урывая часы у сна и еды,
порою не возвращаясь на Пречистенку, а засыпая на клеенчатом диване в
кабинете института, Персиков ночи напролет возился у камеры и микроскопа.
К конце июля гонка несколько стихла. Дела переименованной комиссии
вошли в нормальное русло, и Персиков вернулся к нарушенной работе.
Микроскопы были заряжены новыми препаратами, в камере под лучом зрела со
сказочной быстротой рыбья и лягушачья икра. Из Кенигсберга на аэроплане
привезли специально заказанные стекла, и в последних числах июля, под
наблюдением Иванова, механики соорудили две новые большие камеры, в которых
луч достигал у основания ширины папиросной коробки, а в раструбе - целого
метра. Персиков радостно потер руки и начал готовиться к каким-то
таинственным и сложным опытам. Прежде всего он по телефону сговорился с
народным комиссаром просвещения, а затем Персиков по телефону же вызвал
товарища Птаху-Поросюка, заведующего отделом животноводства при верховной
комиссии. Встретил Персиков со стороны Птахи самое теплое внимание. Дело шло
о большом заказе за границей для профессора Персикова. Птаха сказал, что он
тотчас телеграфирует в Берлин и Нью-Йорк.
x x x
Был очень солнечный августовский день. Он мешал профессору, поэтому
шторы были опущены. Один гибкий на ножке рефлектор бросал пучок острого
света на стеклянный стол, заваленный инструментами и стеклами. Отвалив
спинку винтящегося кресла, Персиков в изнеможении курил и сквозь полосы дыма
смотрел мертвыми от усталости, но довольными глазами в приоткрытую дверь
камеры, где, чуть-чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух в
кабинете, тихо лежал красный сноп луча.
В дверь постучали.
- Ну? - спросил Персиков.
Дверь мягко скрипнула, и вошел Панкрат. Он сложил руки по швам и,
бледнея от страха перед божеством, сказал так:
- Там до вас, господин профессор, Рокк пришел.
На пороге появился человек. Персиков скрипнул на винте и уставился в
пришедшего поверх очков через плечо. Персиков был слишком далек от жизни -
он ею не интересовался, но тут даже Персикову бросилась в глаза главная
черта вошедшего человека. Лицо вошедшего произвело на Персикова то же
впечатление, что и на всех, - крайне неприятное впечатление. Маленькие
глазки смотрели на весь мир изумленно и в то же время уверенно, что-то
развязное было в коротких ногах с плоскими ступнями. Лицо иссиня-бритое.
Персиков сразу нахмурился. Он безжалостно похрипел винтом и, глядя на
вошедшего уже не поверх очков, а сквозь них, молвил:
- Вы с бумагой? Где она?
- Я Александр Семенович Рокк и назначен заведующим показательным
совхозом "Красный луч", - пояснил пришлый.
- Ну-с?
- И вот к вам, товарищ, с секретным отношением.
- Покороче!
Пришелец расстегнул борт куртки и высунул приказ, напечатанный на
плотной бумаге. Его он протянул Персикову. А затем без приглашения сел на
винтящийся табурет.
- Не толкните стол, - с ненавистью сказал Персиков.
Пришелец испуганно оглянулся на стол, на дальнем краю которого в сыром
темном отверстии мерцали безжизненно, как изумруды, чьи-то глаза. Холодом
веяло от них. Лишь только Персиков прочитал бумагу, он поднялся с табурета и
бросился к телефону. Через несколько секунд он уже говорил торопливо и в
крайней степени раздражения:
- Простите... Я не могу понять... Как же так? Я... без моего согласья,
совета... Да ведь он черт знает что наделает!..
Тут незнакомец повернулся крайне обиженно на табурете.
- Извиняюсь, - начал он, - я завед...
- Извините, я не могу понять... Я, наконец, категорически протестую. Я
не даю своей санкции на опыты с яйцами... Пока я сам не попробую их...
Кончилось тем, что багровый Персиков с громом повесил трубку и мимо нее
в стену сказал:
- Я умываю руки.
Затем Персиков повернулся к пришельцу и заговорил:
- Извольте... Пов-винуюсь. Не мое дело. Вот-с, пожалуйста. Вот дуговой
шар. От него вы получаете путем передвижения окуляра, - Персиков щелкнул
крышкой камеры, похожей на фотографический аппарат, - пучок, который вы
может