ного  намерения  ворваться  в
опочивальню к вельможе и восстановить поруганную честь мужа.  Он  отошел  от
двери, и по мере удаления от места бесчестия к нему вернулась уверенность  и
даже надежда на будущие блага...
     Отчего грудь его выпрямилась и честолюбивейшая мечта становилась  явью,
на груди появились звезды, кресты, медали и,  наконец,  -  о,  счастливейшая
мечта - кавалерия через плечо.
     Анна Андреевна вела себя в опочивальне Ивана Александровича  совершенно
двояким способом. С одной стороны, кокетство требовало от нее учинять всякие
препятствия мужским действиям, а влечение сердца толкало ее к нему поближе.
     И когда влечение сердца Анны  Андреевны  взяло  верх  над  всеми  иными
соображениями, Хлестаков не на шутку испугался  страсти,  обозначившейся  на
лице Анны Андреевны. Взволновавшись от  куска  кружев,  он  перепугался  ее.
Самое тщедушное тело трусливо искало защиты, и, зарывшись под гору  подушек,
Иван Александрович захрапел так громко, что сразу можно  было  догадаться  -
сон для него сейчас единственное средство защиты в столь  неудачном  амурном
деле.
     Городничий замер, прислушиваясь к храпу ревизора, и все в  доме  начали
двигаться на цыпочках, а  что  могло  не  двигаться,  застыло  на  месте.  В
образовавшейся тишине шум маятника вдруг  вырос  настолько,  что  стал  один
спорить с переливистым храпом  Ивана  Александровича,  но  рука  городничего
протянулась, поймала болтающийся медный диск, с силой рванула его,  и  время
остановилось.
     Но, как нарочно, гремя сапогами, с  улицы  влетели  два  полицейских  и
рявкнули так, что мертвые могли бы пробудиться. Городничий  заткнул  ревущие
глотки и вывел полицейских на крыльцо.
     А над домом городничего уже собирались тучи - черным вороньем кружились
купцы в  длинных  сюртуках,  держа  под  мышкой  сахарные  головы  и  прочие
подношения. Антон Антонович приказывал полицейским:
     - Никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Только увидите,
что идет кто-нибудь с просьбой, а хоть и не с просьбою, да похож  на  такого
человека, что хочет подать на меня просьбу, - взашей.
     НДП. В благоустроенном государстве взятки даются без свидетелей,  между
четырех глаз.
     Судья  первым  представлялся  ревизору.  Его  правая  рука,   судорожно
зажавшая деньги для Ивана  Александровича,  жила  самостоятельной  жизнью  и
ничего общего с туловом Ляпкина-Тяпкина не имела.
     Хлестаков вел себя  престранным  образом.  Он  начал  кружиться  вокруг
Аммоса  Федоровича  по  спирали,  глядя  на  его  руку,  а  судья,  стоявший
навытяжку, уже слышал мелкую барабанную дробь,  которая  все  усиливалась  и
становилась настойчивей.
     Судья старался быть лицом к Хлестакову.
     И чем ближе  подходил  Иван  Александрович  по  спирали  к  судье,  тем
явственней слышалась мелкая дробь не одного, а нескольких барабанов. К ужасу
Ляпкина-Тяпкина, Хлестаков опустился на корточки и  внимательно  смотрел  на
руку.
     В ушах судьи стоял гул от барабанной дроби, и неожиданно все смолкло.
     - Что это у вас в руке? -  услышал  Аммос  Федорович.  Разом  затрещали
десятки невидимых барабанов. Брякнули невидимые кандальные цепи. Правая рука
Аммоса Федоровича разжалась, и ассигнации, легко подхваченные ворвавшимся  в
окно ветром, закружились по комнате, разлетаясь в разные стороны.
     Иван Александрович бросился ловить их.  Ляпкин-Тяпкин  стоял,  лишенный
какого-либо соображения, обливаясь потом,	Иван Александрович собрал деньги.
     - Знаете что?..
     И  не  знал,  что  сказать  дальше.  Замешательство  длилось   недолго.
Счастливая мысль пришла:
     - Дайте мне их взаймы. Я, знаете в дороге издержался то да се...
     В гортани зародилось урчание, сходное с выражением  удовольствия.  Даже
послышались нечленораздельные возгласы радости.
     Аммос Федорович окончательно очнулся от  столбняка,  неожиданно  быстро
вынул исписанный лист бумаги и таинственно передал его Хлестакову.
     НДП. Для пользы отечества донесение. У попечителя богоугодных заведений
Земляники  больные  мрут  как  мухи,  деньги,  полагающиеся   на   них,   он
прикарманивает. Земляника - совершенная свинья в ермолке.
     Иван Александрович читал донесение, и кто-то невидимый тихо и вкрадчиво
покорял сообщениями:
     - Судья, который только что был перед моим приходом,  ездит  только  за
зайцами. В присутственных местах держит собак...
     Иван Александрович опустил донесение.
     На  месте  судьи  стоял  попечитель  богоугодных  заведений  Земляника,
совершенная противоположность  судье:  проницательность,  осведомленность  и
любовь к начальству - вот что было написано на лице Артемия Филипповича.  Он
продолжал свой устный донос:
     - И поведенья судья самого предосудительного - здесь есть один  помещик
Добчинский, и как только этот Добчинский куда-нибудь выйдет из дому,  то  он
там уже и сидит у жены его, я присягнуть готов... и  нарочно  посмотрите  на
детей: ни одно из них  не  похоже  на  Добчинского,  но  все,  даже  девочка
маленькая, как вылитый судья.
     Земляника вынул исписанную бумагу; протянул ее Ивану Александровичу:
     - Не прикажете ли, я все это изложил на бумаге.
     Хлестаков взял бумагу, а Артемий Филиппович  начал  пятиться  назад,  к
двери и проворно скрылся за ней. Хлестаков встрепенулся и закричал.
     - Эй, вы, как вас?
     В  дверь  просунулась  сначала  только  одна  голова  Земляники.   Иван
Александрович поманил: пальцем, и Земляника не слышно приблизился. Стараясь,
обворожить Землянику приятным голосом и манерами, Хлестаков начал: "Со  мной
престранный случай: в дороге совершенно  издержался.  Нет  ли  у  вас  денег
взаймы, рублей четыреста?"
     Артемий Филиппович неохотно достал деньги и передал их Хлестакову.
     НДП. В благоустроенном государстве взятки даются между четырех глаз.
     На месте Земляники стоял смотритель училищ, Лука Лукич,  трепещущий  от
страха, что и подметил Иван Александрович Хлестаков.
     Ему  страсть  как  захотелось  попугать  чиновника.   Хлестаков   начал
пристально  смотреть  на  Луку  Лукича.   В   глазах   Хлестакова   появился
фосфорический блеск.  Иван  Александрович  как  бы  сверлил  своим  взглядом
смотрителя училищ, и, когда  взгляд  Хлестакова  остановился  на  трясущихся
коленях Луки Лукича, последний не выдержал и сам не заметил,  как  опустился
на колени.
     Хлестаков встал, подошел  и  показал  стоящему  на  коленях  смотрителю
выдержку из донесения.
     НДП. Смотритель училищ внушает юношеству неблагонамеренные правила,  он
хуже, чем якобинец...
     Лука Лукич молитвенно скрестил руки, со слезами  на  глазах  готов  был
оправдываться...
     Хлестаков наслаждался данной ему властью.
     - Со мной престранный случай. В дороге...  И  не  успел  еще  Хлестаков
закончить стереотипную фразу, как Лука Лукич радостно закричал:
     - Есть, есть, есть...
     И лихорадочно начал шарить по карманам и доставать деньги. А за  дверью
Бобчииский и Добчинский, приготовляясь к встрече с Хлестаковым, собирали на-
личные деньги, которых оказалось 65 рублей ассигнациями.
     НДП. В благоустроенном государстве...
     На дороге стоят встретившиеся тройки.
     - Городничий дал  ему  две  тысячи...  -  расписывал  уездный  сплетник
петербургскому чиновнику последнюю новость о Хлестакове.
     - Судья дал три тысячи. А  сколько  можно  содрать  с  купечества...  -
мечтал уездный сплетник.
     Настоящий ревизор обмер.
     НДП. ...взятки даются между четырех глаз...
     На стене висит огромный портрет Николая Палкина с протянутой рукой, как
бы для принятия взятки, а за письменным столом вельможа, чрезвычайно похожий
на портрет российского  императора,  тоже  с  протянутой  рукой,  в  которой
царский указ, скрепленный  сургучными  печатями,  дающий  право  на  ревизию
губерний. Будущий ревизор, низко склонившись перед вельможей,  достал  пачку
новеньких ассигнаций и передал:
     - Ровно пять тысяч, хоть и не трудитесь считать. Еще как нарочно самыми
новенькими бумажками.
     Вельможа, принимая деньги:
     - Это хорошо,  ведь  это,  говорят,  новое  счастье,  когда  новенькими
бумажками.
     И  будущий  ревизор   получил   царский   указ   на   руки.   Терзаемый
воспоминаниями, настоящий ревизор рычал в припадке бешенства, сидя в  бричке
на пустынной дороге:
     - Ка-на-лья...
     Он схватил пистолет и, тыча им в шею кучера, завопил:
     - Догнать мошенника...
     Тройка словно оторвалась от земли и птицей понеслась вперед. А ревизору
казалось, что пейзаж сбоку совсем не движется. Он грозил кучеру  пистолетом,
а кучер, в свою очередь, хлестал лошадей.
     Тройка подлетела к обрыву и  остановилась.  На  глазах  ревизора  паром
отчалил от берега и медленно плыл по течению. Ревизор истошно орал:
     - Во-ро-тить...
     Но паром неуклонно уходил все дальше и дальше... Ревизор не выдержал  и
палил из  пистолета  в  воздух.  У  дома  городничего  купечество  кружилось
поодиночке, и неожиданно, точно по сигналу,  сбилось  в  одну  кучу,  что-то
обсудили и  всем  табуном  ринулись  к  парадному  городничего,  сшиблись  с
полицейскими. Держиморда дал волю своим кулакам, награждая купцов оплеухами.
     В общей суматохе молодой купец,  будущий  архиплут,  сообразил,  быстро
опустился на четвереньки, прополз между ног Держиморды, вскочил и скрылся  в
доме городничего. Купцы сразу  успокоились  и  чинно  стали  ждать.  Будущий
архиплут мигом обернулся из-за спины полицейских, давая знать, что  ревизору
нужно "дать", показывая на пальцах 800 рублей.
     Купцы опять сбились в кучу и, завязав ассигнации в платок, метнули  его
через полицейских. Архиплут поймал и скрылся.  Но  за  дверьми  остановился,
вынул из общественных денег три сотенных и спрятал их за голенище.
     Городничий увидел, как  купец  шмыгнул  к  ревизору,  он  заметался  по
комнате, перехватил бегущую Марью Антоновну, подвел ее к двери и  решительно
втолкнул в комнату Хлестакова.
     - Ах! - воскликнула Марья  Антоновна,  увидев,  как  Хлестаков  считает
купеческие деньги.
     Иван Александрович быстро спрятал ассигнации  и,  незаметно  выпроводив
купца, начал подступать к Марье Антоновне.
     Слесарша Пошлепкина ползла на четвереньках вдоль фасадной стороны  дома
городничего,  прижимаясь  к  фундаменту,  чтобы  не   заметили   полицейские
Свистунов и Держиморда, которые в это время ничего, кроме купцов, не видели.
     Купцы первые заметили неестественное положение слесарши, и на их  тупых
лицах выступил интерес.
     Полицейские подозрительно переглянулись между собой, дескать, держи ухо
востро,  опять  купцы  что-то  хитрят,  а  купцы   обрадовались   случайному
развлечению - затряслись козлиные  бороды,  и  один  из  купцов  крикнул  на
Пошлепкину:
     - Ату ее!
     Пошлепкина серой кошкой взвилась, чудом уцепилась за наличник  окна  и,
увидев Хлестакова с Марьей Антоновной, завопила истошным голосом:
     -  На  городничего  челом  бью!  Слесарша  я.  Пошлепкина.  Мужу  моему
мошенники приказали лоб забрить в солдаты, а очередь на нас не припадала.
     Пораженный Иван Александрович отскочил от Марьи Антоновны.
     Свистунов и Держиморда сторожевыми псами бросились к окну,  и  началась
борьба. Пошлепкина  брыкалась  ногами,  близко  не  подпуская  Свистунова  и
Держиморду,  купцы  подзадоривали  полицейских,  а  те  словчились,  поймали
развевающийся подол слесарши, дернули что есть мочи и вместе с  оторвавшейся
юбкой покатились по земле. Пошлепкина кричала Хлестакову:
     - Следовало взять сына портного в солдаты, да родители богатый  подарок
дали ему, тогда он,  мошенник,  присыкнулся  к  купчихе  Пантелеевой,  а  та
подослала супруге полотна три штуки, так он ко мне: на  что,  говорит,  тебе
муж? Он уж тебе не годится...
     И  вдруг  фигура  слесарши  Пошлепкиной  исчезла.  Полицейским  удалось
ухватить ее за ноги и стащить.
     Хлестаков подбежал к  окну,  за  ним  подлетела  Марья  Антоновна,  они
увидели, как полицейские волокли слесаршу  за  ноги,  а  слесарша,  упираясь
руками в землю, орала:
     - Да я-то знаю, годится он мне или не годится, это мое  дело,  мошенник
ты такой!
     Полицейские ускорили шаг, Пошлепкина метнулась щукой и впилась зубами в
зад Свистунова.
     У Свистунова занялся дух. Он выпустил  слесаршину  ногу,  схватился  за
пораженное место и с воплем бросился в сторону.
     Купецкие животы колыхались в утробном смехе.
     Иван Александрович,  хихикая,  вдруг  заметил  соблазнительное  плечико
Марьи Антоновны и, не  долго  думая,  впился  в  него,  та,  как  ужаленная,
взвизгнула от боли и отскочила.
     Хлестаков перепугался и начал уверять Марью Антоновну:
     - Из любви, право, из любви.
     Он грохнулся на колени и старался подползти к Марье Антоновне.
     Анна Андреевна ворвалась в комнату.
     - Поди прочь отсюда! Слышишь, прочь, прочь?
     Марья Антоновна,  всхлипывая,  сделала  еще  раз  глазки  Хлестакову  и
исчезла.
     Хлестаков внимательно смотрел на возбужденную Анну  Андреевну  и  вдруг
упал перед ней на колени:
     - С пламенем в груди прошу руки вашей.
     Анна Андреевна с сожалением показала на массивное обручальное кольцо, а
Иван Александрович настойчиво твердил:
     - Это ничего, для любви нет различия. Руки вашей, руки прошу...
     Марья Антоновна впорхнула в  комнату  и,  увидев  стоящего  на  коленях
Хлестакова, вскрикнула.
     Хлестаков схватил за руку Марью Антоновну, поставил ее на колени  рядом
с собой:
     - Анна Андреевна, благословите  постоянную  любовь.  Анна  Андреевна  в
сильнейшем изумлении вскрикнула:
     - Так вы в нее...
     На самой лучшей тройке к дому городничего подкатил Осип.  Он  торопливо
подошел к двери и остановился. До  него  доносилось  что-то  необыкновенное.
Городничий кричал:
     - Да благословит вас бог, а я не виноват!
     Перепуганный Осип быстро  вошел  в  комнату  и  увидел,  как  Хлестаков
целовался с Марьей Антоновной. Осип нарочито громко сообщил:
     - Лошади готовы.
     Хлестаков глупо недоумевал, о каких лошадях идет речь.
     Городничий, Анна Андреевна и Марья Антоновна бросились  к  окну,  чтобы
проверить.
     Осип подозвал Хлестакова и шепотом говорил:
     - Погуляли два денька, ну и довольно. Неровен час, какой-нибудь  другой
наедет.
     Хлестаков тоже шепотом:
     - Нет, мне еще хочется пожить здесь. Пусть завтра...
     Осип требовал:
     - Да чего завтра, ведь вас, право, за кого-то другого приняли, а лошади
тут какие славные.
     Хлестаков вздохнул, обернулся к городничему:
     - Да, еду.
     Городничий растерялся:
     - А как же, то есть... вы  изволили  сами  намекнуть  насчет,  кажется,
свадьбы.
     Хлестаков вывертывался:
     - А это... на одну  минуту.  Только  на  один  день  к  дяде,  богатому
старику, и завтра же назад.
     Настоящий ревизор летел на тройке во весь опор, -  бричку  подбрасывало
на шатких мостках. Ревизор  стоял  в  бричке  и  подгонял  ямщика,  ямщик  -
лошадей...
     У парадного крыльца городничего  стоял  тарантас,  запряженный  тройкой
добрых коней.
     Осип торопился,  укладывая  нехитрый  багаж,  опасливо  оглядываясь  по
сторонам, не задержат ли. Тренькали нетерпеливые бубенцы.
     Настоящий ревизор летел во весь опор по Екатерининской дороге.
     Хлестаков, провожаемый всем семейством городничего, вышел на крыльцо.
     Неизвестно  откуда,  точно  из-под  земли,   вынырнули   Бобчинский   и
Добчинский. Им хотелось до страсти узнать, что произошло.
     Хлестаков на глазах у всех привлек в свои объятия Марью Антоновну:
     - Прощайте, ангел души моей, Марья Антоновна.
     Иван  Александрович  с  удовольствием  целовал  раскрасневшуюся   Марью
Антоновну.
     Бобчинский и Добчинский впитывали все, что видели. Городничий  умиленно
ворковал:
     - Прощайте, ваше превосходительство.
     Хлестаков оторвался от Марьи Антоновны и, взглянув на  аппетитную  Анну
Андреевну, бросился к ней:
     - Прощайте, маменька.
     Иван Александрович сел в тарантас, и тройка тронулась.
     Городничий махал платком. Женщины посылали воздушные поцелуи. И  только
Добчинский и Бобчинский, ухватившись за крылья тарантаса, бежали по  дороге,
не желая расставаться с вельможей.
     Бобчинский еле поспевал за тарантасом, на бегу успел  ввернуть  просьбу
Ивану Александровичу:
     - Прошу покорнейше... сказать всем там сенаторам и адмиралам... что вот
живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский...
     Ямщик  подобрал  вожжи,  тройка  рванула  и  понесла,   обдавая   пылью
оторвавшихся от тарантаса Петров Ивановичей.
     Бубенцы, захлебываясь, уносились вдаль, и уже не видно самой тройки,  а
только звуковой след от Хлестакова долго еще был слышен.
     Петры Ивановичи подбежали к семейству Антона Антоновича.
     Они видели, как вельможа целовался с Марьей Антоновной, можно  сказать,
без их участия совершились огромные события.
     Антон Антонович не мог прийти в себя от всего случившегося.
     - Фу ты, канальство, с каким дьяволом породнились!
     Петры Ивановичи восторженно всплеснули руками и вмиг исчезли  разносить
последнюю новость...
     - Как ты думаешь, Анна Андреевна: можем мы теперь влезть в генералы?
     Анна Андреевна подтверждала:
     - Конечно, можем.
     - Ведь почему хочется быть  генералом?  -  мечтал  Антон  Антонович.  -
Потому что, случится, поедешь куда-нибудь - фельдъегеря и адъютанты поскачут
везде вперед: "Лошадей!"
     И, как далекое эхо, еле слышно доносилось:
     -   Ло-ша-дей   для   его    превосходительства    Антона    Антоновича
Сквозник-Дмухановского...
     Антон Антонович входил в раж и представлял себе картину:
     - И там на станциях никому не дадут лошадей. Все  дожидаются,  все  эти
титулярные, капитаны, городничие...
     Антон Антонович заливался и помирал со смеху.
     - Какие мы теперь  с  тобою  птицы  сделались!  Высокого  полета,  черт
побери!
     Купчина в длиннополом черном сюртуке торопливо перебежал дорогу.
     Городничий, увидев его, вмиг вспомнил все обиды, причиненные купцами, и
вся сила и энергия его души обрушились теперь на них:
     - Постой! Теперь я задам перцу всем этим охотникам подавать  просьбы  и
доносы. Эй, кто там?
     Из разных мест к городничему метнулись пять  полицейских  со  шляпой  и
шпагой Антона Антоновича.
     Петры  Ивановичи  носились  по  торговым  рядам  и  баламутили   купцов
известиями о том, что ревизор  женится  на  дочери  городничего,  и  неслись
дальше.
     Торговые  ряды  зашумели,  словно  потревоженный;   улей.   "Архиплуты,
протобестии, надувалы мирские", подгоняемые страхом,  сбились  вокруг  купца
Абдулина, теперь над купцами нависли тучи.
     В  полной  парадной  форме,  при  всех  регалиях,  со  свитой  из  пяти
полицейских Антон  Антонович  шел  по  улицам  уездного  города,  и  шествие
замыкали пустые дрожки.
     Антон Антонович, руководимый желанием мести, алкал встречи с купцами. С
губ его срывались обрывки угрожающих звуков, что-то  отдаленно  напоминающее
"Гром победы, раздавайся", переходящее в марш городничего. Купцы собрались в
лавке Абдулина и прислушивались к надвигающемуся маршу, и вдруг раздалось:
     - Здорово, соколики!
     Купцы сразу склонились и в пол бубнили:
     - Здравия желаем!
     Городничий оглядывал  склоненные  фигуры  и  обманно  ласковым  голосом
говорил:
     - Что, голубчики, как поживаете? Как товар идет ваш?..
     Но сам не выдержал лицемерия и гаркнул на всю лавку:
     - Что,  самоварники,  аршинники,  жаловаться?  Архиплуты,  протобестии,
надувалы мирские! Жаловаться?
     С последней угрозой купцы, как один человек, рухнули на землю, над ними
возвышался голос, мечущий громы:
     - Знаете ли вы, семь чертей и одна ведьма вам  в  зубы,  что  чиновник,
которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
     Купцы припадали к земле и вопили:
     - Виноваты, Антон Антонович! Городничий гр