инственной игрой с ножом, подаренным ему отцом. Он будет с ранеными, и если, что маловероятно, кому-то из них ночью понадобится медицинская помощь, он сбежит с горы и приведет Джейн.
     Все было в порядке. Пожелав доброй ночи и потрепав Мусу по голове, она вышла, Эллис за нею. В вечернем ветерке Джейн почувствовала легкую прохладу - первый признак, что лето близится к концу Она посмотрела на далекие вершины Гиндукуша, откуда должна была прийти зима. Заснеженные пики розовели в лучах заходящего солнца. Какая красота вокруг, а об этом так легко позабыть, особенно в дни, когда так много забот. "Хорошо, что удалось повидать эту страну, - подумала она. - Хотя я и не могу дождаться, когда, наконец, попаду домой".
     Она пошла вниз по склону рядом с Эллисом. В закатных лучах его лицо, бронзового оттенка, казалось вытесанным как бы из грубой каменной породы. Она вдруг подумала, что прошлой ночью ему, должно быть, почти не удалось поспать, и сказала: - У тебя усталый вид.
     - Я уже давно не был на настоящей войне, - ответил он. - Мирное время размягчает человека.
     Он говорил об этом, как о чем-то обыденном, но, по крайней мере, ему не доставляли удовольствия все эти убийства, в отличие от афганцев. Он просто сообщил как факт о том, что им взорван мост в Дарге. Но позднее один из раненых партизан рассказал обо всем подробно, объяснив, что время взрыва было рассчитано так, чтобы изменить ход боя, и художественно описал начавшуюся резню.
     Внизу, в селении Бэнда, настроение было праздничное. Мужчины и женщины, вместо того, чтобы разойтись по дворикам, стояли группами и оживленно разговаривали. Дети играли в шумные военные игры, устраивая засады на воображаемых русских в подражание старшим братьям. Откуда-то доносилось пение мужского голоса под аккомпанемент барабана. Мысль о том, чтобы провести вечер в одиночестве, внезапно показалась Джейн невыносимой, и, подчиняясь этому порыву, она сказала Эллису.
     Пойдем вместе выпьем чаю - если ты не против того, чтобы я при тебе кормила Шанталь.
     - Я не против, - ответил он.
     Входя в дом, они услышали плач ребенка, и, как обычно, организм Джейн непроизвольно отреагировал на этот крик, из одной груди вдруг потекло молоко. Поспешно сказав:
     - Садись, Фара принесет тебе чаю, - она бросилась в другую комнату, чтобы Эллис не успел заметить мокрое пятно на блузке.
     Быстро расстегнув пуговицы, она взяла ребенка на руки. После обычных судорожных стараний, пока Шанталь искала сосок, она начала сосать, вначале ухватившись так, что стало больно, затем помягче. Джейн смущала необходимость вернуться к Эллису. "Не будь дурочкой, - сказала она себе, - ведь ты его спросила, и он сказал, что не против, да и когда-то ты проводила почти каждую ночь в его постели. ". Все равно она, входя, почувствовала на своем лице легкую краску.
     Эллис рассматривал карты Жан-Пьера.
     - Вот это самое мудрое, - заметил он. - Ему были известны все пути, потому что Мохаммед всегда пользовался его картами. - Подняв глаза и увидев выражение ее лица, он поспешно добавил:
     - Но не будем об этом. Что ты теперь собираешься делать?
     Она уселась на подушку, прислонясь спиной к стене, - ее любимая поза во время кормления. Эллиса, казалось, ничуть не смущал вид ее обнаженной груди, и она немного успокоилась.
     - Приходится ждать, - сказала она. - Как только откроют дорогу в Пакистан и пойдут конвои, я отправлюсь домой. А ты?
     - И я тоже. Моя работа здесь закончена. Разумеется, надо будет следить за соблюдением условий договора, но у ЦРУ есть люди в Пакистане, которые этим займутся.
     Фара внесла чайные приборы. Джейн задала себе вопрос, а какое будет следующее задание Эллиса - заговор с целью военного переворота в Никарагуа, шантаж советского дипломата в Вашингтоне или убийство какого-нибудь африканского коммуниста? Когда они были любовниками, Джейн расспрашивала Эллиса о Вьетнаме, и он рассказал о том, как все ожидали, что он найдет повод избежать мобилизации в армию, но он всегда поступал противоположно тому, чего от него ожидали. Она не была уверена, что верит этому, но даже если это было правдой, все же было непонятно, почему он занимался делом, связанным с насилием, даже после того, как демобилизовался.
     - Так чем же ты будешь заниматься, когда попадешь домой? - спросила она. - Опять станешь изобретать подходящий способ убрать Кастро?
     - ЦРУ не занимается убийствами, - ответил он.
     - Но ведь такое случается.
     - Это экстремистские элементы в нашей работе, из-за которых мы имеем дурную славу. К несчастью, президенты не могут устоять против соблазна вести игры с использованием тайных агентов, а это возбуждает клику сумасшедших.
     - Почему ты не оставишь их, чтобы вернутся в общество обычных людей?
     - Слушай, в Америке полно людей, верящих что и другие страны, подобно их собственной, тоже имеют право на свободу. Но именно они-то отворачиваются от этих проблем и живут обычной жизнью. Поэтому ЦРУ приходится брать на работу в основном разных психопатов и слишком мало порядочных, душевных граждан. А потом, когда ЦРУ по капризу президента свергает правительство иностранного государства, общественность начинает недоумевать, как такое вообще могло произойти. Ответ ясен - они сами допустили это. В моей стране демократия, а если что-нибудь не так, надо винить только самого себя. А если что-то требуется исправить, надо самому заняться этим, потому что это - личная ответственность каждого.
     Джейн это не убедило.
     - Неужели ты хочешь сказать, что для того, чтобы, например, реформировать КГБ, необходимо с ними работать?
     - Нет, потому что КГБ в высшей инстанции не подчиняется народу. Это относится только к ЦРУ.
     - Контролировать не так-то легко, - сказала Джейн. - ЦРУ обманывает народ. Их нельзя проконтролировать, если нет никакой возможности узнать, чем они на самом деле занимаются. - Но ведь, в конце концов, это наше ЦРУ, и наша ответственность за его действия лежит на нас, гражданах.
     - Можно стремиться к упразднению его, вместо того, чтобы работать в нем.
     - Но нам необходимо иметь центральное разведывательное управление или что-то в этом роде. Мы живем во враждебном мире, и надо получать информацию о своих врагах.
     Джейн вздохнула.
     - Но посмотри, к чему это приводит. Ты собираешься отправлять Масуду больше оружия, крупнее калибром, чтобы он мог побыстрее убить еще больше людей. И это то, чего вы, парни из ЦРУ, всегда добиваетесь.
     - Но дело ведь не в том, чтобы он смог побыстрее убить еще больше людей, - возразил Эллис. - Афганцы борются за свободу - воюют против кучки убийц.
     - Все они воюют за свободу, - перебила Джейн. - ПЛО, кубинские беженцы, "уитермэны", ИРА, белые южноафриканцы, Армия свободного Уэльса.
     - Кто-то из них борется за правое дело, а кто-то - нет.
     - А ЦРУ умеет различать?
     - Оно должно уметь.
     - Но оно этого не делает. За чью свободу воюет Масуд?
     - За свободу для всех афганцев.
     - Ерунда! - Яростно воскликнула Джейн. - Он - исламский фундаменталист, и если когда-нибудь придет к власти, то первым делом отнимет права у женщин. Он никогда не даст им участвовать в выборах, он хочет отнять даже те незначительные права, которые они сейчас имеют. А как, по-твоему, он поступит со своими противниками, раз его политический идеал - Аятолла Хомейни? Разве научные работники и учителя получат академические свободы? А гомосексуалисты, мужчины и женщины, разве получат сексуальную свободу? Что станет с индуистами, буддистами, атеистами, "Плимутскими братьями"? Эллис спросил:
     - Ты что, серьезно полагаешь, что режим Масуда будет хуже режима русских?
     Джейн на секунду задумалась.
     - Не знаю. Единственное, что несомненно - режим Масуда будет афганской тиранией, а не русской. А ради того, чтобы заменить иностранного диктатора местным, не стоит убивать людей.
     - Афганцы, видимо, уверены, что стоит.
     - Большинству из них никогда не задавали этот вопрос.
     - Думаю, это очевидно. Впрочем, я все равно не занимаюсь такими делами. Обычно я работаю как детектив.
     Это было то, что не давало покоя Джейн уже больше года.
     - В чем же, собственно, состояла твоя миссия в Париже?
     - Когда я следил за нашими общими друзьями? - он тонко улыбнулся. - Разве Жан-Пьер тебе не говорит?
     - Он сказал, что не знает.
     - Возможно, он и не знал. Я охотился за террористами.
     - Среди наших друзей?
     - Именно там они обычно и обнаруживаются - в среде диссидентов, разных отщепенцев и преступников.
     - А Рами Коскун был террористом? - Жан-Пьер говорил ей, что Рами арестовали из-за Эллиса.
     - Да, он был виновен в террористическом акте, когда в представительстве турецких авиалиний на авеню Феликс-Фор была брошена зажигательная бомба.
     - Рами? Откуда ты это знаешь?
     - Да он сам мне об этом сообщил. А когда я организовал его арест, он как раз готовил новый террористический акт. - Он что, сообщил тебе и об этом?
     - Он попросил помочь ему с бомбой.
     - Боже мой. Красавец Рами, с пламенным взглядом и страстной ненавистью к продажному правительству своей страны.
     Эллис продолжал:
     - Помнишь Пепе Гоцци? Джейн нахмурилась.
     - Ты имеешь в виду того смешного коротышку-корсиканца с "роллс-ройсом"?
     - Да. Он снабжал оружием и взрывчаткой практически всех отпетых негодяев в Париже. Он был готов торговать со всеми, кто соглашался на его цены, но специализировался на "политических" клиентах.
     Джейн была ошеломлена. Она и в самом деле подозревала, что Пепе замешан в чем-то преступном - ведь он был богач и корсиканец, но она-то думала, что это, в худшем случае, тривиальная контрабанда или торговля наркотиками. Подумать только, он продавал оружие убийцам! Джейн стало казаться, что прежде она жила, как во сне, а реальный мир вокруг был полон интриг и насилия. Неужели я настолько наивна? - спросила она себя.
     Эллис безжалостно продолжал:
     - Я также выследил одного русского, который финансировал много разных убийств и похищений. Потом Пепе на допросе выдал половину всех европейских террористов.
     - Так вот чем ты занимался все это время, пока мы были любовниками, - задумчиво произнесла Джейн. Она вспомнила вечеринки, рок-концерты, политические споры в кафе, бесчисленные бутылки красного вина, выпиваемые в студиях-мансардах. После их разрыва у нее были смутные предположения о том, что он составлял небольшие досье на радикалов, отмечая тех, кто обладал влиянием, был экстремистом, имел деньги, кто был наиболее популярен среди студентов, кто имел связи в коммунистической партии, и тому подобное. И теперь было трудно смириться с мыслью, что он следил за настоящими преступниками и действительно обнаружил кое-кого из них среди их общих друзей.
     - Я не могу этому поверить, - произнесла от потрясенно.
     - Это была большая, победа, если уж хочешь знать правду.
     - Тебе, наверное, не следует все это говорить.
     - Верно, не следует. Но, когда в прошлом я тебе врал, то всегда, мягко говоря, сожалел об этом.
     Джейн, вновь ощутив неловкость, не знала, что сказать. Она переместила Шанталь к левой груди, затем, поймав взгляд Эллиса, спрятала правую грудь под блузкой. Разговор приобретал нежелательно личный оборот, но ее снедало любопытство побольше узнать. Теперь она понимала ход логических суждений, которые он выстраивал в свое оправдание, хотя и не соглашаясь с его доводами, но все еще не могла понять, что же им двигало. Если не узнать этого сейчас, подумала она, другого случая, наверное, не представится, и сказала:
     - Не понимаю, что может заставить человека заниматься этим всю жизнь.
     Он отвел взгляд.
     - У меня это дело хорошо получается, и оно стоит риска, а платят просто по-королевски.
     - И еще, наверное, тебя привлекли условия пенсионного обеспечения и нравится меню в служебной столовой. Это неважно, тебе не надо мне все это объяснять, шли не хочешь.
     Он бросил на нее испытующий взгляд, будто стараясь прочитать ее мысли.
     - Нет, я действительно хочу говорить с тобой об этом, - сказал он. Но ты уверена, что хочешь меня выслушать?
     - Да. Пожалуйста. - Речь идет о войне, - начал он, и вдруг Джейн поняла, что Эллис собирается сказать ей нечто такое, чего прежде никому не говорил.
     - Может, самое ужасное в жизни летчика во Вьетнаме было то, что очень трудно было различать вьетконговцев и обычных мирных жителей. Каждый раз, обеспечивая поддержку с воздуха наземным войскам, минируя тропу в джунглях, объявляя зону свободного огня, мы знали, что убьем куда больше женщин, детей и стариков, чем партизан. Обычно говорили, что эти люди укрывают врагов, но кто мог это точно знать? И кому было до этого дело? Мы убивали их. Тогда террористами были именно мы. И речь идет не о единичных случаях, хотя мне и приходилось наблюдать особенные проявления жестокости, я говорю об обычной, повседневной тактике. И, видишь ли, никакого оправдания этому не было, вот это самое главное. Мы совершали все эти ужасы во имя того, что впоследствии оказалось сплошной ложью, коррупцией и самообманом. Мы боролись не за правое дело.
     На его лице застыло выражение боли, будто его мучила какая-то незаживающая внутренняя рана. В напряженном свете лампы его лицо выглядело синевато-бледным.
     - Этому нет оправдания, понимаешь ли, нет прощения.
     Джейн осторожно стала побуждать его рассказывать дальше.
     - Так все-таки почему же ты остался? - спросила она. - Почему ты остался добровольно на сверхсрочную?
     - Потому что тогда я все это понимал не до конца, потому что я сражался за свою страну, и с войны просто так не уйдешь, потому что я был офицером и на хорошем счету, а если бы я уехал домой, на мое место могли назначить какого-нибудь идиота, который послал бы на смерть моих ребят. Разумеется, ни одна из этих причин не является достаточно веской, и наступил момент, когда я спросил себя: "Что же ты собираешься делать дальше?" Я хотел. Тогда я этого не сознавал до конца, но мне хотелось сделать нечто во искупление грехов. В шестидесятые годы мы назвали бы это паломничеством от вины.
     - Да, но...
     Он выглядел сейчас таким неуверенным в себе, уязвимым, что ей было трудно задавать прямые вопросы. Но ему надо было выговориться, а ей хотелось выслушать все, поэтому она продолжала:
     - Но почему ты выбрал именно это?
     - Ближе к концу срока службы я перешел в разведку, и они предложили мне продолжать ту же работу и на гражданке. Мне сказали, что я смогу работать как тайный агент, потому что знаю эту среду. Понимаешь, од были известны мои прошлые связи с радикальными кругами. Мне казалось, что выслеживая террористов, я смогу искупить кое-что из прошлого. Поэтому я и стал экспертом по борьбе с террористами. Это звучит упрощенно на словах, но, понимаешь, я был удачлив. ЦРУ меня не очень-то жалует, бывает, я отказываюсь от заданий, например, как было, когда они собирались убить президента Чили. Но ведь агенту не положено выбирать задания. Впрочем, благодаря мне кое-какие негодяи попали в тюрьму, и мне есть чем гордиться.
     Шанталь заснула. Джейн, уложив ее в ящик, служивший колыбелью, сказала Эллису:
     - Наверно, надо признаться тебе, что я, что я судила о тебе неверно.
     Он улыбнулся:
     - Ну и слава Богу.
     На какое-то мгновение ее охватила тоска при мысли о прошлом неужели это было всего полтора год назад? Тогда они с Эллисом были счастливы, и ничего этого еще не было - ни ЦРУ, ни Жан-Пьера, ни Афганистана.
     - Но ведь этого нельзя стереть из памяти, правда? - спросила она. - Всего, что было - твоей лжи, моего озлобления.
     - Нет.
     Он, сидя на табуретке, испытующе посмотрел на нее, стоящую перед ним. Подняв руки, он, поколебавшись, положил обе ладони ей на бедра жестом, который мог означать и братское сочувствие, и нечто большее. Вдруг Шанталь забормотала: "Мамамамамаамм..." Джейн обернулась к ней, и Эллис опустил руки. Шанталь лежала, широко раскрыв глаза и суча ручками и ножками. Джейн взяла ее на руки, и она немедленно начала произносить какие-то звуки.
     Джейн обернулась к Эллису. Он, сложив руки на груди, улыбаясь, наблюдал за ней. Внезапно она поняла, как ей не хочется, чтобы он уходил. Подчиняясь внезапному порыву, она сказала:
     - Почему бы тебе не поужинать со мной? Правда, есть только хлеб и творог.
     - Хорошо.
     Она передала ему Шанталь.
     - Я пойду предупрежу Фару.
     Эллис взял ребенка, а она вышла во двор, где Фара подогревала воду для купания Шанталь. Джейн попробовала теплоту воды локтем - в самый раз. - Пожалуйста, испеки хлеба для двоих, - сказала она на дари. Фара удивленно раскрыла глаза, и Джейн поняла, что Фара шокирована тем, что одинокая женщина приглашает к себе на ужин мужчину. "Какого черта", подумала она. Подняв котелок с водой, она понесла его в дом.
     Эллис сидел на большой подушке под масляной лампой, покачивая Шанталь на колене и выговаривая тихим голосом какой-то детский стишок. Его сильные, покрытые волосами руки держали крохотное розовое тельце, а ребенок смотрел на него снизу вверх, счастливо гулькая и суча толстыми ножками. Джейн остановилась в дверях, завороженная этим зрелищем, и невольно подумал, именно Эллис должен бы быть отцом Шанталь.
     Неужели? - спросила она себя, глядя на них. Неужели я и впрямь хочу этого? Эллис, закончив говорить стишок, поднял на нее глаза, улыбаясь слегка застенчиво, и она подумала: да, хочу.
     В полночь они вместе взбирались на гору. Джейн показывала дорогу, а Эллис шел следом, зажав под мышкой свой большой спальный мешок. Они выкупали Шанталь, съели скудный ужин, состоявший из хлеба и творога, снова покормили Шанталь, и устроили ее ночевать на крыше, где она мгновенно уснула рядом с Фарой, которая готова была защищать ее ценой собственной жизни. Эллису хотелось увести Джейн прочь из дома, где она была чьей-то чужой женой, и Джейн разделяла это чувство, поэтому сама предложила:
     - Я знаю, куда можно пойти.
     Теперь, свернув с горной тропы, она повела Эллиса по покатому каменистому склону в свое тайное убежище - расщелину, где до рождения Шанталь она загорала обнаженной и массировала живот. Джейн легко сыскала расщелину при свете луны. Она посмотрела вниз где во дворах селения еще тлели угольки костров, на которых приготавливали пищу, а в не застекленных окнах кое-где мерцали лампы. Она с трудом могла различить собственный дом. Через несколько часов, когда начнет светать, можно будет различить очертания спящих на крыше Шанталь и Фары. Скорее бы, ведь она впервые проводила ночь без Шанталь.
     Она обернулась, Эллис уже расстегнул все молнии на спальном мешке и расстилал его на земле, как одеяло. Джейн охватили неловкость и смущение. Волна теплого желания, накатившая на нее в доме, когда она наблюдала за Эллисом, нянчившимся с ребенком, прошла. Тогда к ней на мгновение вернулись все старинные чувства, потребность коснуться его, то, как он улыбался, когда бывал смущен, желание ощутить прикосновение его больших рук, неотвязное желание увидеть его нагим. За несколько недель до рождения Шанталь у нее пропала всякая охота заниматься сексом, и желание вернулось лишь теперь. Но это настроение постепенно прошло в последующие часы, пока они неловко устраивали все для того, чтобы остаться наедине. Подумать только - будто они были подростками, старающимися ускользнуть из-под бдительного надзора родителей, чтобы тайком потискаться.
     - Садись, - позвал Эллис.
     Она уселась рядом с ним на расстеленном спальном мешке, и они оба стали смотреть вниз, на окутанное мраком селение, не касаясь друг друга. Наступило напряженное молчание.
     - Я никого еще сюда не приводила, - произнесла Джейн, просто чтобы что-то сказать.
     - Что же ты здесь делала?
     - Да просто грелась на солнышке, ни о чем не думая, - сказала она, а затем, подумав: "О, что за черт", - продолжала: - Нет, это не совсем верно, я занималась онанизмом. Засмеявшись, он привлек ее к себе одной рукой.
     - Я рад, что ты до сих пор не научилась в