плох. Если бы кто-то ее спросил, нравится ли ей в Афганистане, Джейн ответила бы, что работа захватывает ее целиком, что она нужна людям Она действительно работала весьма успешно и даже получала от этого удовольствие Но теперь, когда перед ней реально встала перспектива возвращения в цивилизованный мир, былая решимость ослабела, и она могла себе признаться в том, что суровая природа, холодные зимы, чуждый ей народ, бомбардировки и бесконечный поток раненых и искалеченных юношей и мужчин довели ее нервное напряжение до крайнего предела.
     "Надо признаться самой себе, - подумала Джейн, - что жизнь здесь - просто ужас".
     Перестав сосать грудь, Шанталь погрузилась в сон. Джейн сняла ее с колен, поменяла пеленки и перенесла на матрасик, умудрившись при этом не разбудить. Непоколебимое спокойствие ее ребенка было настоящим подарком судьбы. Шанталь могла крепко спать, несмотря на любые тревоги вокруг нее - никакой шум или суета не могли ее разбудить, если она была сыта и ей было удобно. Однако она чутко реагировала на перемены настроения Джейн и часто просыпалась, если мать была чем-то расстроена, даже при отсутствии шума вокруг.
     Джейн села, скрестив ноги, на своем матрасе. Она разглядывала своего ребенка и думала о Жан-Пьере. Жаль, что его сейчас здесь нет, а то она сразу же с ним обо всем поговорила. Ее удивило, почему она так спокойно восприняла и не возмутилась, что Жан-Пьер выдавал партизан русским. Может, потому, что все мужчины - лжецы? Или теперь она осознала, что ни в чем не повинны на этой войне только матери, жены и дочери с обеих сторон? Или, сама став женой и матерью, она как-то внутренне изменилась, в результате чего предательство перестало вызывать в ней возмущение? Или все дело в том, что она любила Жан-Пьера? Джейн просто не знала, в чем причина.
     Но, несмотря ни на что, надо было думать о будущем, а не о прошлом. Они ведь снова вернутся в Париж, где есть почта, книжные магазины и водопровод. У Шанталь появится красивая одежда, коляска, одноразовые пеленки. Они будут жить в маленькой квартирке, вокруг будет кипеть интересная жизнь, и единственная серьезная опасность для жизни будет связана с неосторожными таксистами. Джейн и Жан-Пьер начнут все сначала, и тогда по-настоящему узнают друг друга. Они будут трудиться во имя того, чтобы изменить мир к лучшему путем неторопливых, но законных усилий, без интриг и предательства. Опыт, приобретенный в Афганистане, поможет им получить работу для осуществления проектов развития стран Третьего мира, например, во Всемирной Организации Здравоохранения. Семейная жизнь будет такой, о какой она мечтала, они втроем будут трудиться во имя добра, счастья и уверенности в завтрашнем дне.
     В пещеру вошла Фара - сиеста закончилась. Она почтительно приветствовала Джейн, взглянула на Шанталь и, увидев, что ребенок крепко спит, уселась на землю, скрестив ноги, в ожидании новых поручений. Она была дочерью Исмаил-Гуля, старшего сына Рабии. Его сейчас не было дома, он ушел с колонной.
     У Джейн вдруг перехватило дыхание. Фара вопросительно посмотрела на нее. Джейн сделала успокоительное движение, и Фара отвела взгляд.
     "Ее отец ушел с колонной", - подумала Джейн.
     Жан-Пьер выдал эту колонну русским. Отец Фары погибнет, попав в засаду, если Джейн не придумает, как это предотвратить. Но что можно придумать? Может, послать гонца, чтобы встретить колонну у Хейберского перевала и направить ее по другому маршруту? Мохаммед может это устроить. Но тогда Джейн придется рассказать, откуда она узнала о засаде, поджидающей колонну. И тогда Мохаммед, уж в этом можно не сомневаться, прикончит Жан-Пьера. Если уж кому-то суждено погибнуть, - подумала Джейн, - пусть это будет Исмаил, и не Жан-Пьер.
     Потом она вспомнила об остальных жителях деревни, ушедших с колонной, - их было человек тридцать - и ей сразу же пришла в голову мысль. "Неужели им всем суждено погибнуть во имя спасения моего мужа? Камир-Хан с всклокоченной бородкой, старик со шрамами Шахазай-Гул, Юсеф Гул, у которого такой красивый голос совсем молодой пастух Шер Кадор, Абдул Мохаммед с выбитыми передними зубами, Али Ханим, отец четырнадцати детей".
     Ведь должен же быть какой-нибудь другой выход.
     Джейн приблизилась к выходу из пещеры и остановилась, выглянув наружу. Теперь, когда сиеста закончилась, дети выбежали из пещер и снова принялись играть среди камней и колючих кустарников. Джейн попался на глаза девятилетний Муса, единственный сын Мохаммеда. Его, однорукого, ребята стали баловать еще больше. Он важно расхаживал, щеголяя новеньким кинжалом который подарил ему любящий отец. Джейн увидела мать Фары, с трудом бредущую в гору со связкой дров на голове, жену муллы, стиравшую рубаху своего мужа Абдуллы. Не было заметно ни Мохаммеда, ни его жены Халимы Джейн знала, что он здесь, в Бэнде - она видела его утром. Он, наверное, уже пообедал с женой и детьми в своей пещере - почти у каждой семьи была такая собственная обитель в горах. Сейчас они наверняка были там, в пещере, но Джейн не хотелось открыто искать встречи с ним, потому что это шокировало бы окружающих, а ей надо было соблюдать правила приличия.
     - Только как ему это сказать? - подумала Джейн.
     А что, если прямо попросту. "Сделай это для меня, потому что я прошу". Это подействовало бы на любого влюбленного в нее западного мужчину, но мусульманам, судя по всему, было чуждо романтическое представление о любви. Чувства Мохаммеда к ней походили на смягченную форму животного влечения. Это чувство не давало ей никакой власти над ним и, кроме того, она вовсе не была уверена, что он вообще испытывает это чувство. Тогда как? Он ничем не был ей обязан. Ей никогда не приходилось лечить ни его самого ни его жену. Но она вылечила Мусу - она спасла жизнь мальчику! По отношению к ней Мохаммед испытывает чувство долга.
     "Сделайте это для меня, потому что я спасла вашего сына". Пожалуй, такая постановка может подействовать.
     Но Мохаммед может спросить, зачем это нужно.
     Между тем все больше женщин выходило из укрытий. Они шли за водой, выметали сор из пещер, кормили животных, готовили ужин. Джейн точно знала, что вскоре появится и Мохаммед.
     Что же я ему скажу?
     - Русским известен маршрут колонны.
     - Как они об этом узнали?
     - Не знаю, Мохаммед.
     - Тогда почему вы так в этом уверены?
     - Не могу вам об этом сказать. Я подслушала чужой разговор. Получила сообщение от британской разведки, У меня предчувствие. Так сказали карты. Я видела сон.
     Вот что, я видела сон.
     И тут появился Мохаммед. Он вышел из своей пещеры - высокий, красивый, словно отправляясь в путешествие. На голове у него была круглая хитралская шапочка, точно такая же, как у Масуда, в таком головном уборе щеголяли большинство партизан. Затем патту буро-земляного цвета, которое могло служить плащом, полотенцем и маскхалатом. Кроме того, бросались в глаза высокие кожаные сапоги, снятые с убитого русского солдата. Мохаммед продефилировал мимо пещеры походкой человека, которому до захода солнца предстоит пройти долгий путь. Он направился по тропинке вниз, в сторону покинутого жителями селения.
     Джейн наблюдала за тем, как тает на горизонте его высокая фигура. "Теперь или никогда", - подумала Джейн, отправляясь следом за ним. Поначалу она шла медленно, в прогулочном темпе, чтобы не сложилось впечатления, что она хочет догнать Мохаммеда. Но потом, отойдя достаточно далеко, чтобы не было видно из пещер, Джейн перешла на бег. Она скользила и спотыкалась на пыльной тропинке, размышляя о том, как эта гонка скажется на ее внутренностях. Увидев впереди себя Мохаммеда, Джейн окликнула его. Он обернулся, остановился, поджидая ее.
     - Да хранит вас Бог, Мохаммед-Хан! - проговорила Джейн, поравнявшись с ним.
     - И вас тоже, Джейн Дебу, - вежливо ответил Мохаммед.
     Она помолчала, чтобы отдышаться. Он посмотрел на нее с выражением насмешливого снисхождения.
     - Как чувствует себя Муса? - спросила Джейн.
     - С ним все в порядке Он счастлив и учится действовать левой рукой. Когда-нибудь этой рукой он будет убивать русских.
     Это была шутка: левой рукой по традиции выполняли "грязную" работу, правой брали пищу. Джейн улыбнулась, давая понять, что по достоинству оценила его остроумие, и сказала: "Я так рада, что нам удалось спасти ему жизнь".
     Если это замечание Мохаммед посчитал неуместным, тем не менее он ни в малейшей мере не подал вида.
     - Я ваш вечный должник, - заметил Мохаммед. Именно это ей и хотелось услышать.
     - Вы могли бы кое-что сделать для меня, - проговорила Джейн.
     Его лицо оставалось непроницаемым.
     - Если только это в моей власти.
     Джейн поискала глазами, где бы присесть. Они стояли около дома, пострадавшего от бомбардировки. Кучи камня и глины, когда-то составлявшие переднюю стену, были разбросаны по тропинке, в результате чего от интерьера дома остался разбитый горшок да нелепая пришпиленная к стене цветная фотография "Кадиллака". Джейн уселась на обломки камней, а после недолгого колебания рядом с нею оказался Мохаммед.
     - Это вполне в вашей власти, - сказала Джейн. - Правда, это причинит вам некоторые неудобства.
     - О чем же идет речь?
     - Не сочтите это за каприз глупой женщины.
     - Вполне допускаю.
     - Для вас будет искушением обмануть меня, согласившись выполнить мою просьбу, а потом "забыть" о ней.
     - Ну, нет.
     - Я прошу вас искренне сказать мне, независимо от того, откажете вы мне в этой просьбе, или нет.
     - Я выполню вашу просьбу.
     Пора переходить к делу, - подумала Джейн.
     - Я хочу, чтобы вы послали гонца навстречу колонне и приказали изменить маршрут возвращения домой.
     Эта просьба явно застала его врасплох. Скорее всего Мохаммед ожидал услышать какую-нибудь тривиальную просьбу.
     - Но почему? - проговорил Мохаммед.
     - Вы верите в сны, Мохаммед-Хан?
     В ответ он только пожал плечами и уклончиво заметил:
     - Сны - это сны.
     Может, это неверный подход, - подумала Джейн, - пусть это будет лучше не сон, а видение.
     - Когда в самую знойную пору дня я лежала одна в своей пещере, мне привиделся белый голубь.
     Мохаммед внезапно насторожился, и Джейн поняла, что ее расчет оказался точным: афганцы верили, что в белых голубей иногда вселяются духи.
     - Но мне, наверное, пригрезилось, - продолжала Джейн, - ибо птица попыталась заговорить со мной.
     - Ага.
     "Мохаммед воспринял это как доказательство, что у меня было видение, а не сон", - подумала Джейн и продолжала.
     - Я не могла разобрать слов, хотя прислушивалась очень внимательно. Наверное, голубь говорил на пушту.
     Глаза Мохаммеда расширились.
     - Стало быть, посланец с пуштунской территории.
     - Потом я увидела Исмаил-Гуля, отца Фары, который стоял позади голубя, - Тут Джейн положила руку на рукав Мохаммеда и посмотрела ему прямо в глаза, размышляя про себя. "А ведь я могу манипулировать вами, как электрическим выключателем, тщеславный глупец!"
     - В его груди торчал кинжал, и он плакал кровавыми слезами Он указал на рукоятку кинжала, словно умоляя меня вытащить его из своей груди. Рукоятка была инкрустирована драгоценными камнями.
     Про себя Джейн подумала: "И откуда только я все это взяла?"
     - Я встала и пошла к нему. Я боялась, но надо было спасать ему жизнь. И тогда, едва я протянула руку, чтобы ухватить кинжал.
     - И что же?
     - Он пропал. Наверное, я проснулась.
     Мохаммед сомкнул свой широко раскрытый рот, восстановил свое душевное равновесие и важно сдвинул брови, словно переваривая смысл сновидения. "Теперь, - подумала Джейн, - пора с ним немного пококетничать".
     - Может, все это глупости? - произнесла Джейн, придавая лицу детское выражение и как бы отдавая себя на суд более совершенного мужского ума. - Вот почему я прошу вас сделать это ради меня, той, которая спасла жизнь вашему сыну. Верните мне душевное спокойствие.
     Его лицо сразу же приняло слегка надменное выражение.
     - Вам нет необходимости напоминать мне о долге чести.
     - Значит ли это, что вы согласны?
     Мохаммед ответил вопросом на вопрос.
     - Какие камни были на рукоятке кинжала?
     "О, Господи, - подумала Джейн, - каким же должен быть правильный ответ? Ее уже подмывало сказать - изумруды, но этот камень ассоциировался с долиной Пяти Львов, поэтому сон мог означать, что Исмаил убит предателем из долины.
     - Рубины, - произнесла Джейн.
     Мохаммед неспешно кивнул.
     - А Исмаил вам ничего не сказал?
     - Он вроде бы попытался заговорить, но не смог.
     Мохаммед опять кивнул, а Джейн все твердила про себя - ну, решайтесь же, наконец. Преодолейте же самого себя!
     - Смысл предзнаменования ясен. Колонну надо отправить по другому маршруту.
     Слава Богу, - подумала Джейн.
     - У меня просто камень с души свалился, - искренне призналась она. - Я не знала, что мне. Теперь я могу быть уверена, что Ахмед не погибнет.
     Она подумала: что еще можно сделать, чтобы поймать Мохаммеда на слове и не дать ему изменить свое намерение? Джейн не могла заставить его поклясться. А может, пожать ему руку? Наконец она решила скрепить обещание еще более древним жестом, подавшись вперед, она поцеловала его в губы, да так мгновенно и ловко, что он не успел ни отпрянуть, ни ответить ей тем же.
     - Спасибо - проговорила Джейн. - Я знаю, вы - человек слова.
     Джейн поднялась с места, оставив Мохаммеда сидящим в легкой растерянности, повернулась и побежала по тропинке к пещерам. На вершине подъема Джейн остановилась и оглянулась назад. Мохаммед уже успел отдалиться на некоторое расстояние от разрушенного дома. Он вниз по склону с высоко поднятой головой, размахивая на ходу руками. Этот поцелуй здорово его раскрутил, - подумалось Джейн. Мне должно быть стыдно. Я сыграла на его суеверии, тщеславии и сексуальности. Мне как убежденной феминистке не следовало так откровенно манипулировать мужчиной, пользуясь стереотипными образами ясновидящей, дурочки и кокетки. Но это сработало. Своего я добилась!
     Теперь следовало продолжение. Ей предстоял разговор с Жан-Пьером, Он должен быть дома с наступлением сумерек, ему как и Мохаммеду, прежде чем отправиться в путь, пришлось переждать жару. Она чувствовала, что с Жан-Пьером будет управиться проще, чем с Мохаммедом. Во-первых, Жан-Пьеру можно сказать всю правду. А во-вторых, он был виноват.
     Джейн добралась до пещер. Среди обитателей маленького лагеря царило оживление. В небе слышался гул русских реактивных самолетов. Все побросали свои занятия и устремили взоры в небо, хотя самолеты находились слишком высоко и далеко, чтобы бомбить эту местность. Когда они улетели, мальчишки, расставив руки в стороны, как крылья, подражали гудению реактивных двигателей. "Кого только они бомбят в своем воображаемом полете?" - подумала Джейн.
     Она вошла в пещеру, окинула взглядом Шанталь, улыбнулась Фаре и достала журнал для записей. Они с Жан-Пьером почти каждый день делали записи в журнале. В основном они посвящались больным. Журнал предполагалось взять с собой в Европу, чтобы помочь познакомиться с будущей работой тем, кто приедет в Афганистан им на смену. Кроме того, их просили записывать в журнале личные переживания и проблемы, чтобы и другие были морально готовы ко всему. Джейн делала довольно подробные записи о собственной беременности и рождении Шанталь, но все сугубо личное подвергалось ею строжайшей цензуре. Джейн села, прислонившись к стене пещеры, положила журнал себе на колени и стала описывать случай с восемнадцатилетним юношей, умершим от аллергического шока. Эта трагедия вызвала горечь, но не депрессию. "В общем, вполне здравая реакция", - оценила ее Джейн про себя.
     Она кратко упомянула недавние относительно тяжелые случаи, затем от нечего делать стала листать журнал назад. Это были начальные записи, сделанные угловатым, как паутина, почерком Жан-Пьера. Они оказались весьма краткими и состояли почти сплошь из описания симптомов и диагнозов, назначенного лечения и его результатов. "Глисты" - фиксировал Жан-Пьер, или "малярия", затем: "вылечен", "стабильное состояние" или, иногда - "летальный исход". Джейн больше склонялась к развернутым предложениям, вроде "Утром она чувствовала себя лучше" или "Мать больна туберкулезом". Она перечитала записи о начальной стадии своей беременности, о болевых ощущениях в груди, о раздавшихся в ширину бедрах и утренней тошноте. Ей было интересно отметить, что почти год назад она написала: "Я боюсь Абдуллы". Она уже успела об этом забыть.
     Джейн убрала журнал, после чего целых два часа вместе с Фарой наводила чистоту и порядок в лазарете, затем подошло время спускаться в селение и готовиться ко сну. Спускаясь по горной тропинке и потом, дома, занимаясь обычными делами, Джейн размышляла о том, как лучше построить разговор с Жан-Пьером. Она знала, что делать - надо вытянуть его на прогулку, но она не была уверена, что именно ему сказать. Джейн так и не приняла для себя окончательного решения, когда несколько минут спустя появился Жан-Пьер. Она влажным полотенцем стерла пыль с его лица и подала зеленый чай в фарфоровой чашке. Джейн знала, что Жан-Пьер не очень-то утомлен, просто ощущал приятную усталость, он был способен преодолеть куда большее расстояние. Пока он пил чай, она сидела рядом, стараясь не очень пристально его разглядывать и размышляя про себя: "А ведь ты мне лгал". Когда Жан-Пьер немного отдохнул, Джейн проговорила: "Давай пройдемся, как раньше". Жан-Пьер слегка удивился.
     - Куда ты хочешь пойти?
     - Да куда угодно. Разве ты не помнишь, как прошлым летом мы просто бродили, наслаждаясь вечерней прохладой?
     Он улыбнулся.
     - Ну как же, помню.
     Джейн любила, когда он так улыбался.
     - А Шанталь возьмем с собой? - спросил он.
     - Нет. - Джейн не хотела, чтобы ее что-нибудь отвлекало. - Ее вполне можно оставить под присмотром Фары.
     - Ладно, - проговорил он с легким недоумением.
     Джейн сказала Фаре, чтобы та приготовила вечернюю трапезу: чай, хлеб и простоквашу - и вместе с Жан-Пьером вышла из дома. Наступали сумерки, прохладный воздух был напоен вечерними ароматами. Летом это было самое лучшее время суток. Пока они шли через поля к реке, Джейн вспоминала свои переживания прошлым летом на этой самой тропинке: тревогу, растерянность, волнение, решимость добиться успеха. Она гордилась тем, что превозмогла себя и вместе с тем радовалась, что это приключение подходит к концу.
     По мере приближения разговора в ней нарастало внутреннее напряжение, хотя она и твердила про себя, что ей нечего скрывать, не в чем себя корить и ей нечего страшиться. Они перешли реку вброд в том месте, где она широко разливалась и мелела. Затем по крутой извилистой тропинке они перебрались на другой берег, Свесив ноги над пропастью, они устроились на краю высокой скалы. В тридцати-сорока метрах под ними торопливо несла свои воды река Пяти Львов, подхватывая камни и сердито пенясь возле порогов. Джейн окинула взглядом долину, Возделанные земли были крест-накрест пересечены оросительными каналами и каменными стенами в форме террас. Сочная зелень и золото созревающего урожая делали поля похожими на осколки цветного стекла от разбитой детской игрушки. То тут, то там в эту картину вторгались следы бомбардировок: рухнувшие стены, заваленные арыки, воронки от снарядов в море накатывающихся волн пшеницы. Изредка мелькавшие круглые шапочки или тюрбаны свидетельствовали о том, что кое-кто торопился убрать урожай за ночь, пока русские давали передышку своим реактивным самолетам с их смертоносным грузом. Видневшиеся кое-где обмотанные шарфами головы и невысокого роста фигуры - это были женщины и подростки, которые помогали убирать урожай до наступления темноты. На дальнем краю долины возделанные участки земли кое-где виднелись на склонах примыкавших гор, но с повышением рельефа уступали место голым скалам. Из сбившихся в кучу домиков слева поднимались прямые, как свеча, струйки дыма - это хозяйки готовили ужин, - которые начинали извиваться только под воздействи