чего не поделаешь, придется ему как следует заняться со мной, чтобы у меня не осталось сил сотворить еще одну глупость.
     Он так постарался, что засыпала я с глубоким чувством вины.
     Это совсем ненадолго задержало рассвет, лишь на тот краткий миг, пока у меня глаза закрывались, потому что, когда я их через какую-нибудь минуту-другую в панике распахнула, не то что рассвет, а и сам день был уже в полном разгаре.
     На ходу натягивая джинсы, я подлетела к дверям, которые дергала и высаживала плечом, пока не убедилась в тщете своих комариных усилий. Оставалось окно, но и там с налета ничего не получилось, потому что прямо перед своим носом я обнаружила приклеенную скотчем записку.
     В ней Фрэнк сообщал, что, во-первых, на этой стене нет никаких выступов, перед тем как вылезать, я должна в этом убедиться; во-вторых, окно находится под пристальным наблюдением его человека; в-третьих, если я проголодаюсь, мне достаточно позвонить по внутреннему телефону; в-четвертых, вместе с горничной зайдет охранник, предупрежденный о моих злостных намерениях; в-пятых, пацаны на несколько дней отправлены на побережье; в-шестых, он меня любит; в-седьмых, несмотря на шестой пункт, не пощадит, если я попытаюсь сбежать; в заключение целует и надеется, что я буду его послушной женой.
     Я раз двести пятьдесят недоверчиво вчитывалась в шестой пункт и где он меня целует, опуская все остальное за ненадобностью, пока не поверила и не спрятала это замечательное послание поближе к ликующему сердцу.
     После чего выглянула в окно. Выступов, в самом деле, не было, а охранник был натурально, я ему помахала рукой, потом, не мешкая, позвонила по внутреннему телефону.
     Вскоре дверь отворилась, но мне не удалось проскочить за нее, хоть я и изготовилась со стулом в руках, который собиралась пристроить охраннику на голову, однако была вынуждена отказаться от этой затеи, потому что охранник был надежно укрыт зеленой артиллерийской каской и сам такой шкаф, чрезвычайно громоздкий и нероняемый, что у меня обескураженно руки со стулом опустились, когда он еще вдобавок выдвинул против меня свой могучий квадратный подбородок и неодобрительно посмотрел на меня.
     - А мне выйти надо! - оправдываясь, ожесточенно проговорила я.
     - Не велено, - бездушно пророкотал шкаф.
     - Ну и что, что не велено?! Я сама тут приказываю! Выпустите меня, я вам больше денег заплачу!
     - Не велено, - опять пророкотал шкаф и, легонько оттеснив меня, аккуратно притворил дверь за горничной.
     Раздосадованно долбанув зарытую дверь, я принялась за привезенное на столике, не забывая оглядывать комнату в поисках какого-нибудь подходящего выхода.
     Оглядывала, оглядывала и пришла к выводу, что надо бы поискать в камине, но дымоход там оказался перегорожен неснимаемой решеткой, поэтому я взялась за простынь, разрывая ее на длинные полосы, которые затем крепко связала, выкинула один конец за окно и ловко спустилась вниз, но не к белокурому охраннику, а к Фрэнку в собственные руки, они у него тряслись, и сам он был белым от ярости. А я была не в состоянии на него сердиться и счастливо ему улыбалась, даже когда он свирепо прохрипел:
     - Шею захотела сломать?!
     - Нет! - беспечно мотнула я головой, отметая такие нелепые ужасы.
     - Ты будешь меня слушаться?!
     - Нет! - опять беспечно честно мотнула я головой.
     В ответ из него посыпались какие-то нечленораздельные ругательства. Пока он так неистово богохульствовал, а я счастливо улыбалась, к нам приблизились два головореза, которые сообщили, что гость прибыл.
     Фрэнк выпустил меня из рук, крепко схватил за руку и быстро потащил за собой. Но он меня не туда, куда надо, а в какую-то темную, подвальную дыру без окон втолкнул и окованную железом дверь запер, приставив двух охранников, которым сказал, что снимет с них головы, если они меня не уберегут.
     В этом заточении мне пришлось черт знает сколько времени в бездействии протомиться, может, целые сутки или трое! Я не знала точно, в темноте со счета сбилась.
     Когда наконец-то открылась дверь, я у Мадлен, моей горничной, утомленным, слабым голосом спросила:
     - Которое число пошло?
     Она охотно ответила:
     - Перевалило за полночь, мадам.
     На последующие мои наводящие вопросы Мадлен бойко протараторила, что ничегошеньки не знает, коли мадам о важных господах, так они давно поразъехались, а хозяин сказали, что не хотят мадам видеть, они должны отправиться к себе и не показываться им на глаза.
     Я не поверила, но она излишне радостно побожилась, что ей-ей, мадам опять под арестом!
     Я оскорбленно не стала пускаться в дальнейшие расспросы, а заперлась у себя, отослав ее к чертовой матери, и три дня вслед за тем из своей комнаты не выходила.

Глава 39. Признание

     С Фрэнком я встретилась на четвертый день за обедом, к которому Ларри и Денни вернулись. Причем вел он себя абсолютно беззастенчиво, будто мы пару минут назад в мирном согласии расстались. Я постаралась взять себя в руки и не показывать виду, как меня всю распирает от негодования. И от греха подальше почти весь день провела с Денни и Ларри, встретившись с Фрэнком за ужином и еще, когда мне захотелось прокатиться на его самом лучшем призовом скакуне. Я сказала, чтобы его оседлали, но парнишка-грум, застенчиво улыбаясь, пробормотал, что его милость запретили седлать для мадам Сарацина.
     Это уже перешло все мыслимые границы! Я помчалась к Фрэнку в кабинет за объяснением. Он оторвался от бумаг, когда я наклонилась к нему, опершись руками о стол.
     - Почему Сарацина седлать запретил?!
     - Ты можешь взять другую лошадь.
     - А мне именно Сарацина надо!
     - Он не для тебя.
     - Так! - задохнулась я от возмущения, - теперь всегда по-твоему будет?!
     Фрэнк утвердительно кивнул и, упирая на свое "я", внушительно проговорил:
     - Кэтрин, ты будешь делать то, что я тебе разрешу! Я не намерен многое запрещать, но на Сарацина ты не сядешь! Он слишком зол и коварен, ты когда-то падала, я не желаю, чтобы нечто подобное повторилось.
     - Тебе Ричард разболтал о том случае? Но я не падала, я вылетела через голову! Там темно было, а сейчас не темно. Прикажи, чтобы седлали!
     - Нет.
     - Значит, отказываешься, да?! Тогда, Фрэнк Ловайс, ты знаешь кто?! Ты - чума египетская! Вот ты кто! Я вообще не стану кататься! Буду со скуки умирать! Я и так за эти дни, считай, уже скончалась! И сейчас тут останусь и на твоих глазах совсем дойду! А ты смотри и радуйся!
     Но он смотрел на меня недолго, пока я кресло поближе подтаскивала и пуфик для ног заносила и устраивалась на них; потом он невозмутимо уткнул свою голову в бумаги и ни разу не подглянул.
     А я поерзала, поерзала и, видя такое безнадежное дело, встала и прошлась по кабинету, вокруг стола обошла, почитала у него из-за плеча, это меня не заинтересовало, подошла к окну, внизу Ларри увидела, и только хотела перемахнуть через окно, как Фрэнк опять самовольно вмешался, хотя это был второй этаж с надежными выступами, и настырно проводил меня, упирающуюся, к дверям, возле которых я вырвалась, встряхнулась всем телом, словно выкинутая за ворота, вольнолюбивая дворняжка, показала ему для острастки свой кулак и заспешила к Ларри.
     Ну, что тут, в самом деле, с этим несговорчивым верзилой долго толковать, когда я сейчас с Ларри из лука постреляю, а потом сама Сарацина оседлаю и спрашивать ни у кого не стану!
     Поиграв с Ларри и уложив его спать, я пробралась в конюшню и без труда оседлала их призового Сарацина, он у меня только раз бешено взбрыкнул, и полтора часа ездила, еле в темноте обратную дорогу нашла, а как возвратилась, увидела Фрэнка и нарочно Сарацина на задние ноги картинно резко осадила. Фрэнк из-за этого в лице изменился, а я еще вдобавок кубарем скатилась на землю и прошла мимо него с другой стороны Сарацина, как мимо пустого места, но далеко мне уйти не удалось.
     Перепуганные прислужники Фрэнка перехватили у меня уздечку, а меня самое Фрэнк на нижних ступеньках сграбастал за шкирку и поволок в свою комнату.
     И там он меня... там... ну, в общем, он меня там некрасиво выпорол! Ремень свой вытащил и выпорол! Юридического бакалавра выпорол! Каково?!
     Я сначала разъяренно шипела, что он не смеет на бакалавра-то ремень поднимать! Но это его ничуть не утихомирило, а напротив, он ремень поднимал и методично опускал на беззащитную бакалаврскую задницу.
     Но он зря надеялся, что я его о пощаде просить стану, ни одного звука не проронила, все в себе похоронила. Было не то чтобы нестерпимо больно, а как-то принципиально заедать стало. Это в наше-то время до такого неописуемого, древнего варварства дойти!
     Когда он отшвырнул свой ремень, я хотела встать с кровати и несломленно удалиться к себе в комнату, но он гаркнул:
     - А ну лежать! - и я была вынуждена остаться и всю ночь на животе по-пластунски проваляться. Лишь голову от него отворотила в знак возмущенного протеста, но он до меня больше не дотронулся, потому что спал. Я однажды из любопытства приподнялась на локтях посмотреть, правда ли спит? Выходило правда, глаза закрыты и совесть абсолютно спокойна!
     Утром тоже совесть ни в одном глазу не заблистала, хоть они у него были открыты и внимательно осматривали дело его рук. Между тем там уже сильно покраснело и припухло! "Может, скоротечная гангрена началась? И я скоро навеки с белым светом распрощаюсь?" - с надеждой подумалось мне.
     Но куда там! Он запретил мне вставать, принес бутылку и с необыкновенной тщательностью закрасил следы своего преступления в зеленый, маскировочный цвет.
     Интересно, смоется эта краска когда-нибудь или нет? Мне теперь только в безлюдных, диких местах можно будет загорать и купаться. А вдруг он меня специально для своего пустынного острова готовит?
     Такая мрачная перспектива не на шутку меня встревожила. Приподнявшись на локтях, я спросила:
     - Фрэнк, ты меня на свой остров еще отвезешь?
     - Пока нет, а там посмотрим, - хмуро ответил он.
     - А как же я теперь купаться буду?
     - С недельку не будешь.
     - Думаешь, краска за такое время сойдет?
     - Не знаю.
     - А зачем красил, если не знаешь? Мог бы просто перекисью, она бесцветная.
     - Это не хуже.
     - Ага, не хуже! В следующий раз постарайся одной перекисью! И принеси халат, я уже встать хочу, у меня весь живот отлежался.
     Про халат я потому вспомнила, что еще не знала, как с достоинством встану.
     До прихода Фрэнка мне это удалось не без труда и кряхтенья, причем попутно выяснилось, что сидеть мне не придется по крайней мере ближайшие три дня.
     Я когда зубы чистила, мстительно сообщила об этом Фрэнку. Но он удивительно хладнокровно воспринял это чрезвычайное известие, у него лишь мускул на щеке задергался, глаза потемнели, и он вдруг повесил мой халат и молча удалился, а ведь мог бы сказать, например, что погорячился и просит прощения. Само собой, я бы его ни за что не простила для его же блага, чтобы он запомнил, что в наше время с юридическими бакалаврами так некрасиво не обходятся!
     Но он ничего не сказал. Боюсь, он не понял, в какое славное, просвещенное время мы живем! Я не могла это так оставить и, выйдя из ванной, походила туда-сюда за его широкой спиной, он в это время упорно смотрел, как там за окном у него никого нет, я тоже на всякий случай взглянула, и, дернув Фрэнка за рукав, великодушно объявила, переведя взгляд на замкнутое лицо Фрэнка:
     - Я тебя прощаю! - и приготовилась с закрытыми глазами, чтобы он меня поцеловал.
     Мне так, может, целую минуту пришлось простоять, напрасно дожидаясь. Он не собирался воспользоваться предоставленной возможностью. Открыв глаза, я удивленно уставилась на него.
     - Ты не будешь меня целовать?! - испугалась я. - Попробуй только сказать "нет", Фрэнк Ловайс, и я с тобой мигом разведусь! На мне теперь есть все доказательства твоего жестокого обращения! Ну, кому говорю - целуй! - последнее я уже выпалила, гневно сверкая глазами.
     Он еще вечную минуту смотрел за окно, и когда стал поворачиваться ко мне, то я ему вместо губ подставила к его небритой щеке свою ладонь с громким, хлестким треском и, оттолкнув его от себя, яростно прошипела:
     - Чтоб ты пропал, Фрэнк Ловайс! - и бросилась вон.
     Мне до дверей очень мало осталось, когда он схватил меня, и пока я бешено вырывалась, у меня от напряжения слезы брызнули. От них у Фрэнка на груди одежда промокла, потому что он меня крепко к себе прижимал, усмиряя, а потом стал мои несчастные глаза целовать и остальное, что попадется, пока не добрался до красных, обиженно поджатых губ. Он от них не скоро оторвался.
     - Ты погорячился, - подсказала я.
     - Вроде того. Черт побери, Рыжая, одна ты способна выбить меня из колеи! Я начал беспокоиться о тебе, с тех пор как ты была еще сопливой девчонкой. По существу, ты находилась под моей опекой не меньше, чем под опекой Сида. Но мы оба не уберегли тебя.
     Я тогда уехал, чтобы забыть тебя. И если бы не наткнулся на тебя в своем доме, то, возможно, мы бы никогда не встретились, я жил бы как все: не слишком счастливо, но и всего остального мне удалось бы избежать, потому что ты, Рыжая, несчастье всей моей жизни!
     После нашей встречи я пытался бороться. Полагал, справился, однако, когда отбил тебя у тех парней, вместо того, чтобы внять голосу разума и позволить твоим друзьям увезти тебя, забрал с собой и всю дорогу, как идиот, радовался, говоря себе, что везу тебя для того, чтобы переспать с тобой, тогда я смогу избавиться от своего наваждения.
     Но стоило тебе взглянуть на меня, и я понял тщету моих надежд.
     Потом ты спала, и будь я проклят, но я был счастлив уже одним тем, что твоя щека покоилась на моей груди и я мог целовать твои волосы! Это не значило, что я не хотел тебя. Утром, когда ты проснулась, я искал в твоих глазах малейший намек, искру ответного чувства, я бы постарался раздуть ее, но не нашел. Несмотря на это, те дни с тобой были самыми счастливыми из всех, что я тогда прожил.
     Разумеется, я уже не мог обойтись без твоего присутствия, и приобрел склады, мне было необходимо установить полный контроль над твоей жизнью, чтобы исключить любые случайности, способные помешать мне сделать тебя своей.
     Все шло к тому, пока не вернулся Сид. Это была катастрофа. Я знал, что он никогда не позволит осуществиться моим намерениям.
     Я попытался обойти его. Думал, добился своего и расслабился. Когда пришел в себя, я бросился к вам домой, однако там уже никого не было.
     Четыре месяца я умирал от чудовищной ревности и страха, что никогда не найду тебя! Но когда нашел, ты отказалась от меня! Сид успел подчинить тебя своей воле. Впрочем, он был всегда твоим хозяином. Ему стоила поманить тебя пальцем, и ты бежала за ним и никогда не оглядывалась. Мне оставалось лишь смотреть тебе вслед и подыхать от ярости и тоски.
     Я ничего не мог изменить!
     Поэтому я не хотел встречаться с тобой, слишком дорого мне это стоило. Я не мог позволить тебе снова разрушить мою жизнь. Однако ты выбежала ко мне на яхте, а вечером появилась с Твикхэмом. Он не отходил от тебя, а ты ему благосклонно улыбалась, и рядом с тобой не было Сида! Тут было от чего прийти в замешательство.
     Я нанес визит. Твикхэму чертовски повезло, что я не обнаружил его в твоей постели.
     А теперь запомни, Рыжая, настала моя очередь владеть тобой! Ни один засранец и ни один паршивый несчастный случай не отберет тебя у меня! Я поступил с тобой как скотина, но не колеблясь повторю при необходимости! Потому что, я подохну без тебя! Ты должна это понять! Будешь ли повиноваться мне?! Отвечай, черт побери!
     - Буду!
     - Рыжая, а ты хоть немного любишь меня?
     - Фрэнк, я тебя как Сида люблю! Он знал, что я только тебя еще смогу любить, вот и велел тебе жениться на мне.
     - Поцелуй меня, детка.
     Я поцеловала. Я его много раз целовала, потому что он не мог до конца поверить, что я его по-настоящему люблю, мне его было жалко.
     Ларри и Денни я свое вынужденное вертикальное состояние выдала за внезапный приступ радикулита, который прошел за два дня. О чем я с ликованием объявила Фрэнку, но он еще три дня мариновал меня, мороча мне голову разными увертками, что надо подождать еще несколько дней, он боится своим неистовством причинить мне вред, пока я не потеряла последнее терпение и не предъявила ультиматум: или он без промедления вспоминает о своих обязанностях или... Второе не понадобилось, Фрэнк предпочел первое.
     Он это потом постоянно предпочитал, потому что сказал, что ему слишком долго пришлось ждать меня, поэтому он не может позволить мне заниматься чем-либо другим.
     Я объяснила Ларри и Денни, что я теперь не могу быть с ними так же часто как раньше, потому что мы с Фрэнком работаем над одним очень важным и срочным проектом по инвестициям, нам нельзя мешать, когда у нас двери закрыты. Они поворчали, но согласились.
     Однако, как потом оказалось, мы в самом деле не зря старались. Я призналась Фрэнку, что беременна, в тот день, когда мы вернулись в Большой Дом, но не сразу, а после того как Фрэнк привел меня в комнату, все стены которой были увешаны разными фотографиями.
     - Когда мне становилось невмоготу, я приходил сюда, - сказал Фрэнк.
     Большинство фотографий я видела впервые.
     - Это из тех, что не получились? А почему ты забраковал их? По моему, отличные снимки, ты прекрасно вышел.
     - Да неплохо. И невооруженным глазом видно, что я, как желторотый юнец, обожаю девочку, которую стараюсь не раздавить в своих объятиях. К сожалению, тогда еще не пришло время объявить ей об этом.
     - Сейчас пришло. Можешь свободно объявлять. Ну, я жду, Фрэнк Ловайс, объявляй!
     - Рыжая, не знаю, что такого есть в тебе и нет в других девицах, но ты безраздельно владеешь моим сердцем с тех пор, как я тебя увидел на дороге.
     - Фрэнк Ловайс, я тебя тоже люблю. Можешь теперь поцеловать, но только поцеловать, я хочу дальше посмотреть.
     Фрэнк меня поцеловал, правда, из рук не выпустил.
     - А эта у тебя откуда? - я спрашивала о фотографии, где я стою на скале с ветром. - Ты же ее выкинул?
     - Я выкинул другую. Эту Сид таскал с собой, пока я не прикарманил его бумажник.
     - Я помню, Сид говорил, что у него бумажник пропал. Фрэнк, ты вот что, обещай не сильно волноваться, потому что это дело житейское и не у меня одной. Ну, обещай, а то я сейчас не скажу.
     - Черт побери, что случилось?! - спросил Фрэнк, поворачивая меня к себе лицом и впиваясь встревоженным взглядом.
     - Фрэнк, я беременна!
     Я, конечно, знала, что такая сногсшибательная новость на кого угодно произведет сильное впечатление, но Фрэнк как-то слишком близко принял ее к сердцу. Стал белым, на пару секунд закрыл глаза, и когда открыл их, то там было что-то очень похожее на панический, животный страх.
     Этот страх у него потом постоянно появлялся до самых родов, он почему-то вбил себе в голову, что рожать мне опасно, хотя я ему тысячу раз доходчиво рассказывала, как без осложнений, легко родила Ларри и что ему вовсе не обязательно все время торчать возле моей юбки, я здорова как лошадь, но он все равно торчал, даже ушел из-за этого в отставку из губернаторов. Он сказал, что это ему уже не нужно, он получил от жизни то, что хотел, и для него теперь самое важное сохранить главное свое достояние. Я пригрозила, что в следующий раз проговорюсь о беременности не на втором, а на девятом месяце, но это на него не подействовало, и под конец он дошел до такого скандального состояния, что пролез на сами роды. Пришлось из жалости кем-нибудь для него поскорее разродиться. Это оказался хорошенький мальчик, по одному тому, как он яростно завопил, я сразу поняла, что это вылитый Фрэнк, так оно и случилось впоследствии.
     Оба постоянно требовали моего исключительного внимания, я разрывалась между ними, причем, когда я терпеливо объясняла Фрэнку, что он невиданный эгоист, и сам большой, а тот маленький, он должен любить и уступать ему, потому что это его собственный сын, он заявлял, не моргнув глазом, ч