м  я  получила  письмо  от
Маргарет. Она пишет, что, по словам Беннетта, он в хорошей форме.
   - Не очень-то весело иметь пони, на котором нельзя  ездить,  -  вздохнула
Мейбл.
   Венеция нагнулась и положила в огонь еще одно полено. Одно  упоминание  о
возвращении в Бернт-Эш вызвало боль у  нее  в  сердце.  А  Мейбл  с  детской
бестактностью добавила:
   - Мне бы очень хотелось, чтобы мы могли вернуться туда!
   Леди Селлингэм кашлянула и резко воткнула иглу в шитье.
   Тогда Венеция повернулась и посмотрела в лицо дочери.
   - Дорогая, я понимаю твои чувства, но  не  так-то  просто  жить  в  доме,
который тебе не принадлежит.
   Теперь Мейбл, в свою очередь, смутилась и залилась краской.
   - Я думала, что это и твой дом, мамочка.
   - Я... - Венеция запнулась, беспомощно пожала плечами и поглядела на леди
Селлингэм, словно, прося о помощи. Леди Селлингэм  сказала  тихим  утешающим
тоном:
   - Мне кажется, тебе давно пора в постель, милая деточка,  а  мы  с  мамой
поговорим о том, что можно предпринять. Может быть, мы даже привезем  твоего
пони сюда и поставим в здешнюю конюшню.
   Когда Мейбл ушла, свистом позвав  с  собой  Поппита,  две  женщины  молча
посмотрели друг  на  друга.  Леди  Селлингэм  отложила  свое  вышивание.  Со
свойственной ей проницательностью она поняла, что творится в душе Венеции.
   Трагедия брака Венеции с Майком Прайсом была и ее личной трагедией.
   - Разумеется, - внезапно сказала она, -  ты  не  должна  позволять  Мейбл
снова общаться с Майком.
   Венеция густо покраснела.
   - Но мама, я не могу так жить дальше. Не  могу!  Это  будет  нечестно  по
отношению к Майку.
   - Моя дорогая деточка, - воскликнула леди Селлингэм, - у тебя есть полное
право развестись с ним!
   - Я.., не могу, - сказала Венеция глухим голосом.
   Леди Селлингэм вздохнула.
   - Ты все еще любишь его?
   - Не так сильно, как раньше, - ответила Венеция. Она встала, облокотилась
о каминную доску, и, положив голову на руки, уставилась в огонь. -  Нет,  не
так, как раньше.., но ведь вы знаете, что есть причина,  почему  я  не  могу
согласиться на развод. Я не могу и не хочу втягивать Мейбл в это дело. Я все
время надеюсь, что она забудет об этом или, по крайней мере, это  отойдет  у
нее на задний план.
   - Да поможет нам Бог, - со вздохом сказала старая леди и  вновь  взяла  в
руки вышивание. -  Было  бы  ужасно,  если  бы  у  нее  остались  длительные
впечатления, которые бы испортили ее романтическое предчувствие будущего.
   - В том, что она видела, романтики было немного.
   - О моя дорогая! - с болью в голосе произнесла леди Селлингэм.
   Венеция протяжно вздохнула.
   - И кроме того, мама, я не могу возненавидеть Майка.., не могу.
   - В отличие от него ты - преданная натура.
   - Да, и я по-своему люблю Майка. Говорят, что всегда  получаешь  то,  что
заслуживаешь. Так и я, наверное, заслужила то, что он сделал по отношению ко
мне.
   - Абсолютная чушь, - отрезала леди Селлингэм. - Я не склонна  к  цинизму,
но  сомневаюсь  в  правильности  этого  закона.  Слишком  много  злых  людей
процветает и слишком мало хороших и терпеливых получает вознаграждение.
   Венеция повернулась и посмотрела на леди Селлингэм с легкой улыбкой.
   - Это на вас непохоже, мамочка.
   - Нет, конечно, но иногда  именно  так  мне  кажется.  Извини  меня,  моя
дорогая, но почему ты считаешь, что в этом есть  хоть  какая-то  доля  твоей
вины? Майк ведет себя как глупый студентишка, а ведь ему уже тридцать четыре
года.
   Венеция прищурилась и опять стала смотреть невидящим взглядом в огонь.
   - Странно, но теперь, когда я  так  долго  с  ним  не  виделась  и  имела
возможность все как следует обдумать, я пришла к выводу, что мои  чувства  к
Майку были скорее материнскими, чем какими-то другими. В нем много хорошего,
но он совершенно безответственный человек, а я не та  женщина,  которая  ему
нужна. Он был вполне счастлив, пока я не вышла за него замуж;  это  одна  из
причин, из-за которой я думаю, должна быть терпеливой.
   Леди Селлингэм пожала плечами.
   - Иногда, моя дорогая, - сказала она шутливым тоном, - мне кажется, что я
живу слишком долго. Я настолько старомодна, что не понимаю вас,  молодых,  с
вашей современной психологией. Если бы я была настолько безумна, чтобы выйти
замуж за Майка Прайса, я бы уже свернула ему шею ради его же пользы.
   Венеция рассмеялась, но смех ее звучал глухо и устало. Она  действительно
чувствовала себя усталой и измученной, и тем не менее,  по  мере  того,  как
гнев отходил на задний план, в ее душе появлялись другие чувства.
   "Если бы только можно было перевести часы назад, - думала она, - если  бы
мы могли начать все сначала. Наверное,  я  где-то  совершила  ошибку.  Может
быть, я была слишком чопорной и самоуверенной и слишком старалась сделать из
него такого человека, какого мне хотелось. Я не понимала, что делала, но все
же делала, а так женщина никогда не должна поступать..."
   Неожиданно для себя Венеция вытащила из сумочки, оставленной  на  диване,
письмо. На конверте была наклеена американская марка.
   - Мама, - сказала она. - Я  не  часто  показываю  другим  письма  Германа
Вайсманна, но хочу, чтобы вы это  прочли.  Начните  со  второй  страницы.  В
следующем месяце он возвращается в Лондон. Я  хотела  бы  получить  от  него
совет. Джефри ценил его мнение. Я не рассказала ему обо всем, что  произошло
- я не могла. Я написала ему очень сдержанно, чтобы только дать понять.
   Леди  Селлингэм  взяла  письмо  и  начала  читать   указанную   страницу,
исписанную тонким наклонным почерком.

   "Известие о Вашем муже глубоко расстроило меня, так как я знаю,  что  Вы,
моя дорогая Венеция, оказались неожиданно вырванной из рая. Поскольку  Вы  -
женщина,  отличающаяся  глубокой  привязанностью,  верностью  и   искренними
чувствами, боль Ваша будет сильной. Увы, эта боль  такова,  что  я,  который
искренне желает помочь Вам, не могу облегчить ее словами. Эту боль Вы должны
перетерпеть сами.  Но  если  моя  любовь,  мое  сочувствие  и  мое  внимание
что-нибудь значат - они в Вашем распоряжении.
   Мне ли не знать горечь человеческих  страданий  и  муки  потерь?  Я  тоже
испытал это, когда лишился моей любимой Наоми и маленького сына. Когда  умер
мой дорогой Джефри, и мы с Вами были соединены общим горем, я  помогал  Вам,
но  теперь  мне  трудно  сделать  это.  Эта  новая  беда  не  из  тех,   что
облагораживают и духовно преображают людей. Потерять любимого человека,  как
вы потеряли Джефри, - одно; потерять его  так,  как  Вы  потеряли  Майка,  -
совсем другое. Больше всего страдает Ваша гордость. У Вас отняли  веру,  что
само  по  себе  -  трагедия.  Бедная  моя   Венеция!   Ваше   счастье   было
недолговечным. Когда Вы в первый раз спросили меня о том, будет ли  разумным
Ваше решение выйти за Майка замуж, я не мог одобрить его. Я  сомневался,  но
так как Вы сильно любили его, я надеялся на лучшее. Увы,  моим  надеждам  не
суждено было сбыться.
   Я глубоко сочувствую Вам, но когда я слышу крик из глубины Вашего  сердца
"Что мне делать?", ничто из моих знаний и жизненного опыта не  поможет  дать
ответ.
   Я скажу Вам вот что. Сочувствуя Вам, мое сердце одновременно  наполняется
сожалением по отношению к нему. Майк никогда не был юным богом, каким Вы его
представляли. У него не было даже величия младших божеств. Он принадлежит  и
всегда принадлежал земле, без особой  духовности,  не  имеющий  идеалов.  Он
подобен миллионам  других  людей,  которые  живут  и  умирают  в  этом  мире
поколение за поколением, не будучи существами ни из Света, ни из Тьмы. Он  -
как описанные Робертом Бруком "странники в срединной мгле".
   Всю свою жизнь Майк странствовал и не мог помочь самому себе, поскольку у
него нет глаз, чтобы видеть, и ушей, чтобы слышать, и ему никогда  не  будет
позволено иметь язык, чтобы говорить. Он - язычник и  эгоцентрист.  Даже  не
великий эгоцентрист, а  просто  незначительный  самодовольный  человек,  чья
незначительность поначалу была скрыта от Вас за маской юношеского очарования
и, несомненно,  его  искреннего  желания  угодить  Вам.  Ему  нравится  быть
популярным.  Ему  нравится  наслаждаться  жизнью.  Он   увидел   возможность
насладиться жизнью вместе с Вами, могущей  дать  ему  не  только  красоту  и
жизненный опыт, но и глубокую преданность, не  говоря  о  других  ценностях,
которые не купишь за деньги. Простите, если я причиняю Вам боль, но я должен
оставаться честным. Он не  любил  Вас  настоящую,  которую  любил  Джефри  и
которую я буду всегда любить и глубоко уважать. Он любил то,  что  Вы  могли
ему дать, а женившись на Вас, он  обнаружил,  что  этого  недостаточно.  Как
ребенку, которым он и является, ему надоела новая игрушка и  он  вернулся  к
старой. Испорченный и преисполненный эгоизма, он не пожелал  сделать  шаг  в
сторону и освободить место для Вашего ребенка.
   Но должно ли его одного винить? Вы старше, Вы приняли на себя эту большую
ответственность - еще одного "ребенка", когда вышли замуж за Майка.  Теперь,
когда он огорчил Вас, обманул Вас, имеете ли Вы право  покинуть  его?  Разве
это не высочайшее испытание для Вашей любви, заставившей Вас соединить  Вашу
жизнь с его жизнью? Неужели Вы  бросите  этого  бедного  молодого  человека,
который нуждается в Вашей моральной поддержке и который,  как  Вы  говорите,
попросил Вас дать ему еще один шанс? Не позволяйте Вашей гордости и гневу  и
даже Вашей любви к Мейбл сделать Вас  нетерпимой.  Позвольте  напомнить  вам
банальную истину, что "человеку свойственно ошибаться, а Богу - прощать".  В
Вас есть божья искра, Венеция. Она не должна  оставаться  скрытой.  Если  Вы
теперь расстанетесь с Майком, он опустится, и Вы будете так же  ответственны
за его падение, как мать, которая отвернулась от сбившегося с пути ребенка.
   Я не люблю Майка. Вы это знаете. Тем не менее, в нем все же  есть  что-то
привлекательное, иначе Вы бы никогда не отдали  себя  ему.  Думаю,  если  Вы
сейчас вернетесь к нему и возьмете на себя эту огромную ответственность,  то
избавитесь  от  чувства  разочарования  и  ложно   понятого   превосходства.
Возможно, Вы станете более смиренной. Вы снизойдете до того, чтобы  простить
его и снова будете жить с ним, и это  поднимет  его  в  собственных  глазах,
равно как и в Ваших. Я чувствую, что прав, хоть и отправляю  это  письмо  со
страхом и трепетом.
   Он хочет, чтобы Вы вернулись - возвращайтесь и постарайтесь при этом быть
счастливой. Я убежден, что это в Ваших силах.
   Как ни странно, я даже не сержусь на Майка, поскольку  он  совершил  лишь
то, что следовало ожидать от него, что ему свойственно. Ему потребуется  вся
жизнь или  даже  много  перевоплощений,  чтобы  научиться  смотреть  на  Вас
глазами, исполненными понимания.
   Да благословит Вас Бог. Вы можете всецело рассчитывать на меня.
   Герман".

   Леди Селлингэм вернула письмо Венеции. Потом она сняла  очки  и  смахнула
слезу.
   - Прекрасное письмо, Венеция. Очень глубокое и трогательное.
   У Венеции задрожали губы.  Она  слегка  постучала  ногтем  по  одному  из
предложений и прочла его вслух: "Если Вы теперь расстанетесь с  Май-ком,  он
опустится, и Вы будете так же ответственны за его падение, как жать, которая
отвернулась от сбившегося с пути ребенка..."
   Затем Венеция перевела взгляд на мать Джефри.
   - Вот, что думает Герман и что чувствую я. Вот почему я  больше  не  могу
оставаться вдали от Майка.
   - Постараюсь понять, - с трудом выговорила леди Селлингэм.
   Венеция уселась на скамеечку у ног пожилой женщины  и,  взяв  ее  изящную
холодную руку, приложила ее к своей пылающей щеке.
   - Мама, Герман прав, - повторила она.
   - Но Герман не знал.., о Мейбл...
   - Да, он не знает.
   - Возможно, если бы он это знал, то написал бы в другом духе.
   - Не думаю.
   Леди Селлингэм наклонилась вперед и погладила Венецию по щеке.
   - Дорогая моя, поступай, как сочтешь нужным.
   Маленький дом был погружен во тьму, и порывистый ветер носился  по  саду,
заливая дождем ставни, когда в ночи раздался пронзительный звонок телефона.
   Венеция, всегда спавшая  чутко,  первой  услышала  его,  включила  лампу,
накинула на плечи пеньюар и поспешила вниз. Она бросила взгляд на часы: было
почти два часа ночи. В глубине сознания мелькнула мысль, что это Майк.
   Но когда она подняла трубку, то услышала женский голос, а вовсе не Майка.
Тем не менее, звонок имел отношение к нему.
   - Это миссис Прайс?
   - Да.
   - С вами говорит сестра госпиталя Сент-Мэри, рядом с Форест-Роу.
   - Рядом с Форест-Роу? - непонимающе повторила Венеция.
   - Да, неподалеку от Ист-Гринстеда, если вы знаете.
   - Да, я хорошо его знаю.
   - Вы должны приготовиться к тяжкому удару, дитя мое, - прозвучал в трубке
другой, мягкий голос. - Я настоятельница этого монастыря. Мы  принадлежим  к
ордену сестер милосердия. Вашего мужа привезли к нам на "скорой" час или два
назад.
   У Венеции сердце в груди перевернулось.
   - Моего мужа!
   - Да, мистера Майка Прайса из поместья Бернт-Эш. Я правильно назвала  имя
и адрес? - Да.
   - Он попал в серьезную аварию на перекрестке дорог  в  полумиле  от  нас.
Похоже, его машину занесло, и она столкнулась с грузовиком.
   Лицо Венеции побледнело. Дрожа, она поплотнее закуталась в пеньюар.
   - Как сильно он пострадал, сестра?
   - Очень сильно, моя дорогая.
   - Он.., мертв?
   - Нет.., но в критическом состоянии.
   - Вы имеете в виду.., он умирает?
   - Не знаем. На все воля Божья. Мы молимся за него.
   - Что говорит врач... Что у него травмировано?
   - Больше всего пострадал позвоночник. Сломано несколько ребер. К счастью,
лицо  не  задето.  Он  потерял  много  крови,  и  ему  только  что   сделали
переливание.
   - Значит, надежда есть?
   - Да. Врач говорит, что у него крепкое телосложение.
   - Он в сознании? Он сказал вам, кто он?
   - Нет, - ответ прозвучал тихо, - он не приходил в сознание. Но с ним была
пассажирка.
   Венеция облизнула губы. Сердце ее учащенно забилось.
   - Кто она, вы знаете?
   - Некая мисс Лоусон.
   Венеция закрыла глаза и до боли сжала руку.
   За первым ударом последовал второй.
   - Мисс Лоусов пострадала сильнее, чем ваш муж, миссис Прайс. Она пришла в
сознание на несколько минут, но скончалась сразу же, как  сообщила  нам  эти
сведения.
   - Скончалась! - повторила Венеция.
   - Да, бедное дитя. Она ужасно покалечилась.  Всемогущий  Господь  проявил
милосердие, взяв ее к себе.
   Мягкий умиротворяющий голос женщины, для которой смерть  означала  только
пробуждение к лучшей жизни, немного успокоил  Венецию.  Но  у  нее  все  еще
стучали зубы. Все ее существо трепетало от жуткой мысли,  что  Джикс  Лоусон
мертва.
   Венеция закрыла глаза. Монахиня заговорила вновь.
   - Осмелюсь попросить вас немедленно приехать в госпиталь, миссис Прайс.
   - Да, - ответила Венеция, - конечно. А кто дал вам мой номер телефона?
   - Ваша экономка в Бернт-Эш. Мы позвонили туда сразу же,  как  расспросили
бедную девушку.
   "Какой удар для Маргарет", - подумала Венеция.
   Через секунду она принялась будить мать Джефри. Впрочем,  леди  Селлингэм
уже проснулась. Она услышала голос внизу и желала знать, что произошло. Одна
Мейбл продолжала спать.
   Когда леди Селлингэм услышала  это,  она  сплела  свои  тонкие  пальцы  и
склонила голову.
   - Пути господни  неисповедимы  и  иногда  ужасны,  -  прошептала  она.  -
Бедняжка, бедняжка, умереть так внезапно!
   Венеция дрожащими пальцами зажгла сигарету и лихорадочно курила.
   - Майк тоже может умереть, - произнесла она. - Какая ужасная  катастрофа!
Сестра сказала, что он не приходит в сознание.
   - Бедная моя девочка, - потрясение сказала леди Селлингэм. - Боюсь,  тебе
придется многое пережить. Жаль, что я  слишком  стара  и  беспомощна,  чтобы
оказать тебе помощь.
   - Не волнуйтесь обо мне, - сказала Венеция. - Я справлюсь.
   Леди Селлингэм села в кровати и накинула на плечи шерстяную шаль. Ее лицо
выглядело мертвенно бледным в свете горевшей лампы.
   - Поезжай, моя дорогая, я  присмотрю  за  Мейбл,  -  сказала  она.  -  Не
беспокойся о ней. Утром я все ей объясню. Ты, возможно, захочешь остаться  в
больнице.
   - Я, как всегда, полагаюсь на вас, - сказала Венеция.
   Ведя машину сквозь дождь из Ричмонда в Сассекс по дорогам, которые в этот
час  были  пустынны,  она,  как  и  леди  Селлингэм,   думала   об   ужасном
происшествии.
   Больше не имело значения то, что Майк не  сдержал  слова.  Джикс  мертва.
Майк всегда водил машину слишком быстро. Наверняка, он ехал с Джикс в Лондон
с явным намерением провести с ней  ночь.  Черная  изящная  "лагонда"  теперь
представляла из себя бесформенную груду металла; двое ее пассажиров,  весело
смеявшихся и разговаривавших, оказались в пучине крови и  боли.  Теперь  для
одного из них наступило полное забвение.
   В  сердце  Венеции  не  оставалось  места  для  обиды  или  горечи.   Она
чувствовала  только  глубокую  и  безнадежную  жалость  к  Джикс  и   Майку.
Закутавшись поплотнее в меховую  шубку,  она  уверенно  вела  машину  сквозь
бесконечный дождь.

Глава 11

   Ясным утром в конце апреля Герман  Вайсманн  вышел  из  вагона  поезда  в
Льюисе. Увидев Венецию, которая направлялась в его сторону, он заулыбался  и
помахал ей рукой.
   После пережитого она не так уж сильно изменилась, подумал он. Как  всегда
элегантна и красива.  Но  подойдя  ближе,  от  отметал  произошедшие  в  ней
перемены. Венеция заметно постарела и очень  похудела.  Но  лицо  оставалось
нежным и живым.
   Приветливо улыбаясь, она подошла к нему, протягивая руку.
   - Герман, дорогой!
   - Дорогая!
   Он поцеловал ее в обе щеки. Затем прикоснулся губами к ее руке, затянутой
в перчатку.
   - Как хорошо, что ты приехал.
   - Я хотел навестить вас обоих, тебя и его. Как он?
   - Все так же. Ничто уже не изменится.
   Герман, не зная, как быть, принялся восхищаться красотами весеннего утра.
Дул свежий ветерок, шевеля распускавшуюся листву. В садах, мимо которых  они
проезжали, цвели нарциссы. Поля были необыкновенно зелеными, а  небо  ясным,
светло-голубым. Нет ничего прекраснее  Лондона  и  холмов  Сассекса  весной,
размышлял Герман. После  Америки  он  чувствовал  это  особенно  остро.  Его
поездка по этой стране была успешной, но Америка была ему не по душе.
   Как бы ни был он утомлен, как  ни  чувствовал  свой  возраст,  он  всегда
радовался, когда возвращался в Англию, особенно когда мог снова  встретиться
с Венецией.
   Она стала рассказывать ему о Майке. Он был прикован к инвалидной коляске.
В ней можно было передвигаться по дому и саду. У него действовали  руки,  но
нижняя часть тела была  полностью  парализована.  Лечение  не  дало  никаких
результатов.
   Надвинув на лоб широкополую  шляпу,  Герман  слушал  Венецию  с  глубоким
сочувствием,  которое  он  всегда  испытывал  при  встрече  с   человеческим
страданием.
   - Несчастный молодой человек! Что бы он ни совершил, он заплатил  за  это
слишком дорогую цену. Что может быть  страшнее  для  мужчины,  особенно  для
спортсмена,  любящего  лошадей  и  охоту,  чем  быть  обреченным  на  полную
неподвижность! А жизнь может быть очень долгой. Ведь ему еще нет и сорока!
   - Он чувствует себя хорошо, - сказала Венеция, - но постоянно находится в
подавленном  состоянии.  Очень  трудно  чем-либо  заинтересовать   его.   Он
равнодушен к книгам и хорошей музыке. Это осложняет положение.
   - Да, - согласился Герман.
   - Он теперь не переносит присутствия людей, - продолжала  Венеция.  -  Ты
ведь знаешь, как он любил развлечения. Вначале я стала приглашать в дом  его
старых друзей. Члены охотничьего клуба все были очень добры к нему. Но ничто
не может его развлечь.
   - Да, я понимаю, - сказал Герман. Бедная  милая  Венеция!  Казалось,  она
была рождена для страдания. Тогда смерть Джефри, теперь - трагедия с Майком.
Германн понимал, что для Венеции ничего не могло  быть  хуже,