ата, он говорил, а я не слушала... - начала Ира.
     - Это понятно, - оборвала ее Ленка. - Ты всю жизнь сама у себя виновата. Говори, как на самом деле, по факту. Может быть, можно что-то сделать.
     - Нельзя ничего сделать. Они установили у меня дома какую-то дрянь и сняли меня с Максимом, когда он... Я тебе не говорила, но он приходил, когда я с кредитом рассчиталась, и... В общем, изнасиловал меня. Но там, на пленке, все выглядит как обычно, я уже не сопротивлялась, побоялась, что пырну его ножом. Это так страшно, когда насилуют. Я не знала, что это так страшно, даже если это бывший любовник. Вроде бы ничего особенного, не смертельно, но убить его легче, чем это вытерпеть. Намного легче. Но я вытерпела, я должна была вытерпеть, он же мальчишка совсем, дурак, а я перед ним так виновата... Так виновата...
     Ленка молчала. Но Ира, наткнувшись на ее жесткий взгляд, больше о Максиме говорить не стала.
     - Но это ладно. Эта пленка с Максимом - ерунда.
     Не ерунда, что они и Аксенова со мной сняли, когда он приезжал последний раз. Уже Клинцов звонил, да я и так знаю, что из этого много чего сделать можно, зря, что ли, груда этой "желтой" гадости на каждом прилавке лежит.
     Я и без Клинцова знаю, что любого, даже его, можно опустить. В общем, мне теперь не то что замуж, а и приближаться к нему нельзя. Пусть меня опускают, я скажу, что я нимфоманка, лесбиянка, проститутка, все, что угодно, скажу... Только бы он остался ни при чем.
     - Что они хотят? - резко перевела подругу на рациональные рельсы Ленка.
     - Все то же самое. Чтоб я информировала их о нем.
     - Кого их?
     - Откуда я знаю кого? - вспылила Ира, но тут же сникла, махнула рукой. - Какая разница кого? Все уже.
     Проехали. Я ему позвонила и сказала, что между нами все кончено.
     - А он?
     - Что он? Трубку положил. Я хорошо сказала.
     - Ну и дура, - заключила Ленка. - Всегда можно найти какой-то выход.
     - Вот я и нашла.
     - Ничего ты не нашла, ты же так не сможешь, с ума сойдешь. Рассказала бы ему или согласилась, в конце концов, а там было бы видно, выманила бы как-нибудь эти дурацкие пленки. Подумаешь, пленки! Такие вещи всегда можно другой стороной повернуть - вот, мол, крут мужик, времени зря не теряет. Здоровые инстинкты. У нас народ теперь здоровых уважает. Всегда можно что-то сделать. Всегда.
     - Как ты не понимаешь? - закричала Ира. - Как ты не понимаешь? У него такое лицо там, такое лицо...
     Нельзя, чтобы его видели. Ничего нельзя.
     - Пей! - силком открыла ей рот и налила туда воды Ленка. - Пей, я сказала, а то истерика будет, придется "скорую" вызывать. Ты в психушку захотела?
     Ира волей-неволей проглотила пару глотков воды.
     - Еще, - приказала Ленка тем своим приглушенным, неодушевленным тоном, которого нельзя было ослушаться.
     Ира выпила и сразу сникла.
     - Рассказывать ему раньше надо было. Сразу. А соглашаться нельзя. Ни под каким видом. Я когда ему звонила, не понимала, почему так делаю, а теперь понимаю - только это правильно. В таких делах стоит один шаг сделать - и все. Затянет как в болото. Сама знаешь, ты бы тоже не согласилась.
     - Я бы согласилась. Потому что это шанс. А ты не оставила себе даже шанса. Может, еще попробуешь с ним помириться? Потом что-нибудь придумала бы.
     - Я ребенка хочу. От него. Чтоб обязательно от него. Сына. Раньше девочку хотела, а теперь - сына, - невпопад ответила Ира.
     - Ты беременна? - обрадовалась Ленка. Странно, женщины далеко не всегда радуются своей беременности, но беременности подруг - всегда. Такая компенсация. - И все-таки лучше бы девочка.
     - Нет, - разочаровала ее Ира. - В том-то и дело, что нет. - И снова судорожно сморщилась, запричитала:
     - Леночка, ну почему так, скажи? Мне же нет никакого дела до всяких там акций и выборов. Я просто хотела мужа и ребенка. Хотя бы ребенка, а, Леночка? Разве это так много? Разве каждый человек не имеет на это права? Разве кто-нибудь имеет право в это влезать?
     Ленка усмехнулась:
     - А ты в суд подай, чтоб защитили твои права. Ты ж не за кого-нибудь замуж захотела, а за Аксенова, а это уже не просто. Совсем не просто.
     - Да, - неожиданно перестала плакать Ира, посмотрела на Ленку просветлевшим взглядом. - Правильно.
     Я все сделала правильно. Теперь он точно удержит свой плацдарм. Они не могут его взять, вот и зашли с тылу. А я-то дура...
     - Какой плацдарм, какой тыл, о чем ты говоришь У тебя квартиры нет, издательства, считай, тоже нет, и его нет. Даже беременности и той нет. А ты о каком-то плацдарме. Что за чушь? Я ничего не понимаю, - попыталась вразумить ее Ленка.
     Но Ира вытерла пальцами остатки слез, улыбнулась и повторила еще раз как заклинание:
     - Теперь он наверняка удержит. Это главное. И ты все понимаешь.
     Ленка не стала спорить, осторожно, словно боясь что-нибудь повредить, обняла ее за плечи:
     - А как же теперь ты?
     - Но у меня же есть ты. И Валерка, - спокойно ответила она.
     Ленка помедлила, но все же сказала:
     - Мы уезжаем. За границу. Насовсем.
     - Нет! - замотала головой Ира. - Это ты меня пугаешь. Что ты там забыла? И ты туда не хочешь совсем.
     Это все Эдик. Вот пусть и катится. А тебе там делать нечего.
     - Нечего, - согласилась Ленка. - Потому и еду, что мне там делать нечего. Я устала.
     - Так отдохни. В чем проблема?
     - В том, что я жить здесь устала. Хотеть устала.
     Добиваться устала. Я все время чего-нибудь хочу и все время чего-то добиваюсь. А потом оказывается - не то. Ты не представляешь, как я в университет хотела! Откуда тебе знать, что такое МГУ для деревенской девчонки! Это нереально, как другая планета. Но я хотела. Хотела и поступила.
     А толку? Какой из меня филолог? Вот ты - настоящая словесница, от Бога. А я - так, оттого что математику в школе не любила. И актриса я никакая. Так, для развлечения и привлечения мужиков. Искусству нужно служить. Чтоб с потрохами и несмотря ни на что. Потом замуж захотела, как шлея под хвост попала. Вышла, ребенка родила. Семья!
     И что? Сплошное раздражение, что не хватает денег. Всегда не хватает, и ни конца этому ни края. Не то. Вот, думаю, вылезу из болота этого, из нищеты. Захотела - и вылезла.
     А только стало еще хуже, чем было. Опять не то. Не то!
     - Словесница! - усмехнулась Ира. - Дура, всю русскую литературу перелопатила, а как дала себе голову заморочить! А ведь они предупреждали. Все предупреждали. Хоть Чехова открой. Хоть Толстого. А мы, идиоты, решили почему-то, что это, мол, не про нас, это сто лет назад было... Вот и проиграли войну. На ниточке теперь держимся.
     Ленка ничего не спросила, не удивилась, точно понимала, о чем речь. Нет, не понимала, просто думала о своем.
     - Лен, а уезжать-то зачем? Что там изменится? - осторожно спросила Ира. - Проблема ведь в тебе, внутри. Такое переездом не решить. Про это тоже уже все сказано, вон у Чехова все то в Москву рвались, то в Петербург. А толку никакого. Какая разница?
     - Большая разница, - уверенно возразила Ленка. - Они в Москву и Петербург рвались, а я за границу. Там я смогу ничего не хотеть. Просто жить, и все. Как все нормальные люди. Я же не куда-нибудь в дикий Нью-Йорк поеду. Я в Англию уеду, на юг, к морю, там трава круглый год зеленая. Там можно на траву смотреть и ничего больше не хотеть. Ничего. Ирка, ты бы знала, как я устала хотеть!
     Поднимается все внутри и подмывает, подмывает, подмывает. Днем и ночью. Вот и теперь опять...
     - Что теперь?
     - Ничего, - свернула разговор Ленка. - Не обо мне сейчас речь. А тебе спать надо. Долго спать. До завтрашнего утра. Утром все будет по-другому.
     - Но еще только шесть часов. Я не хочу. И тебе за Валеркой надо. Поехали вместе?
     - Нет. Ты сейчас ляжешь и уснешь. Иди в ванну, я тебе белье сменю, на чистом лучше спится. Хочешь, "Таис" почитаю? Или "Лезвие бритвы"? Мне лучше всяких пилюль помогает.
     Когда Ира, чистая и благоухающая, вылезла из ванны, Ленка уже уютно устроилась в кресле возле кровати с любовно обернутой в защитную обложку книжкой и неотрывно смотрела на раскрытые страницы.
     - Что ты там высматриваешь? - засмеялась Ира, удивившись сама себе, что умеет смеяться. - Ты, наверное, уже наизусть давно всего Ефремова знаешь. Может, ты и мучаешься своими вечными желаниями из-за него?
     Он известный идеалист.
     - Может быть, - оторвалась Ленка от своего чтения.
     Но только на секунду. - Нет, ты только послушай...
     Ленка читала, а Ира растянулась в свежей постели и сразу же стала мягко опускаться в сон. Только и успела пробормотать уже непослушными губами:
     - Никуда ты не уедешь.

Глава 20

     "Поехала за Валеркой. Не хотела тебя будить. Будем часам к трем. Не скучай". Записка с Ленкиными размашистыми буквами смотрела прямо на Иру с того самого кресла, на котором вчера сидела Ленка. Понятно, Ленка волнуется.
     Боится, что, проснувшись, Ира опять примется проливать слезы. Будет лежать в постели, красная, растрепанная, с заплывшими и воспаленными глазами, и отказываться есть.
     Ленка не зря боится, такое уже было. И не один раз. Ира всегда так переживала крушение любви. Вернее, Любовей.
     Вернее, того, что она тогда так называла. Потому как слово "любовь" во множественном числе не употребляется, режет ухо и глаз, а ей-то как филологу хорошо известно, что всякие там склонения, спряжения, словообразования - это не просто так. Это отражает суть, вложенную в слова то ли выстрадавшими ее прежними поколениями людей, то ли самим Всевышним. Все ее прежние влюбленности (вот это слово вполне прилично смотрится во множественном числе) были схожи между собой и разительно не похожи на то, что происходит с ней сейчас. Тогда ей казалось, что мир рушится, но в конечном счете можно было попереживать и пережить, оставить в прошлом. Сейчас мир как был, так и остался на своем месте, но и пережить это нельзя, только жить вместе с этим дальше. До бесконечности. Но ведь, если задуматься, это совсем не плохо - жить с любовью. Это хорошо. Это прекрасно. Это и сравнить нельзя с тем, что было до встречи с ним. Это дает ощущение, что жизнь состоялась и все, что с ней происходит, наполнено смыслом.
     Ира улыбнулась, вскочила с постели и обошла громадную Ленкину квартиру с непривычно малозаставленными комнатами. Конечно, скоро вернется Эдик, и ей придется подыскивать себе пристанище, но это ничего.
     Мир не без добрых людей. Можно снять комнату. Не пропадет. А сейчас - за уборку и готовку. Сегодня суббота - самый подходящий для этого день. Вот удивится Маша, когда застанет квартиру в идеальном порядке! Вот зашмыгает носом и зачмокает губами Валерка, когда почует из кухни ванильный дух бисквита с яблоками! Вот обрадуется Ленка, когда увидит ее бодрой и чуточку ворчливой: "Ноги вытирайте!" А потом они всей гурьбой отправятся в больницу к Тане и Анютке...
     Она лазила по квартире с чудовищным пылесосом, чистила зеркала, драила на кухне пол, напевала под нос детские песенки и только иногда... Только иногда, совсем редко, гораздо реже, чем можно было бы предположить, она вдруг останавливалась, потому что начинало громко и больно прыгать сердце. "Господи, почему, ну почему я его не послушала, ведь он говорил, что у меня нельзя, говорил...", "Господи, почему, ну почему я не вытащила сразу эту дурацкую спираль, чего я ждала?..", "Как он там, что делает, о чем думает?..", "А вдруг я ошиблась, вдруг они сумеют использовать против него эти проклятые пленки, даже когда мы расстались? Может, это слишком малая цена?" В ослабевшей, обезволенной сердечным стуком голове сами по себе крутились вопросы. Бессмысленные вопросы, которые не предполагали ответов. Но она справлялась. Видит Бог, она справлялась. Она останавливалась лишь на секунду-другую, а потом с удвоенной энергией принималась мыть да чистить и с удвоенной громкостью напевать детский мотивчик. Ничего, квартира большая, дел хватит.
     Дел хватило до пяти вечера. Ира придирчиво оглядела Ленкины владения и осталась довольна. Чистота, красота, пирогом пахнет, нет ничего лучше, чем возвращаться в такой дом. Но они не возвращались. Высоченные дубовые напольные часы высоким звоном пробили пять раз, и в этом звоне Ира не сразу различила другой - тоненький, дребезжащий. "Наконец-то!" - обрадовалась она и побежала открывать дверь. За дверью оказалось пусто, а тоненький звонок все дребезжал и дребезжал. "Телефон, ну конечно, телефон. Зачем им звонить в дверь? У Ленки ключ есть. Вот что значит не у себя дома, даже телефон звонит как-то странно". Ира бросилась к телефону в гостиной, испугавшись, что у вызывающей стороны кончится терпение, а вдруг это Ленка и ей что-то нужно?
     - Да!
     - Теть Ир, привет. А где мама? Она чего, и сегодня не приедет? - У Валерки ломался голос. Первую фразу он произнес густым и низким, вполне уже мужским голосом, а вторую - высоким и обиженным детским.
     - Не "чего", а "что", - машинально поправила Ира.
     Можно было бы предположить, что Ленка задержалась по пути, заехала к знакомой, попала в бесконечную пробку, угодила в аварию, в конце концов. С ее-то ездой! Но Ира не предположила. Вместо этого она неотрывно смотрела на диван и видела вчерашнюю картинку: Ленка в пушистом мышином свитере (серый - ее любимый цвет, цвет уверенных в себе людей) держит перед ней стакан с водой и спрашивает: "А сама-то ты что теперь будешь делать?" "У меня есть ты, - отвечает ей Ира. - Ты и Валерка". Валерка. Валерка! Почему она до сих пор стоит у телефона?
     - Где тетя Маша?
     - У нее же выходные, - удивленно протянул Валерка. - Ее мама до второго отпустила.
     - Возьми трубку. Запри дверь и окна. Иди на второй этаж и жди меня. Я крикну снизу. Если что - сразу звони! - отчеканила Ира.
     - Куда звонить? - загорелся Валерка, почуяв необычное. Мальчишке охота приключений.
     - Куда-нибудь! - прикрикнула на него Ира. - Куда дозвонишься. Одноклассникам. В милицию. В "Скорую помощь". Все. Я сейчас приеду.
     Как была, в старых вытертых джинсах, растянутой майке, шерстяных носках и шлепанцах, Ира вытащила из Ленкиного шкафа первую попавшуюся куртку, схватила в прихожей свою сумку с деньгами и документами и ринулась вниз.
     На улице сплошной стеной лил дождь. Ирину вытянутую руку водители замечали, лишь выныривая к ней почти вплотную. Она зачем-то пропустила троих желающих подкалымить водителей и уселась только к четвертому, неприятному дядечке из тех, что всегда молчат и тщательно оберегают свои "копейки", не обращая внимания на спешку клиента.
     Но она не замечала медлительности водителя. Как тогда, десять лет назад, на подходе к детской больнице, она уже знала, что случилось самое страшное. Что именно, она не знала, но точно знала, что случилось. С Ленкой. А может, и не только с Ленкой. Может быть, со всеми, кого она любит, кто ей дорог. Но сейчас нужно было сосредоточиться только на одном - на Валерке. Всю дорогу она думала только о Валерке. О том, какие у него мягкие рыжие волосы. О том, какие у него лукавые и смышленые голубые глаза в золотых ресницах. О том, какой он сентиментальный и впечатлительный, хоть и старается это скрыть. О том, что сейчас он, живой и здоровый, спокойно сидит у себя в комнате и пялится в телевизор. Живой и здоровый. Живой и здоровый.
     Живой и здоровый Валерка открыл ей дверь и, увидев ее в длинной, не по росту, нубуковой куртке матери с темными влажными пятнами на плечах, в домашних шлепанцах и мокрых шерстяных носках, не на шутку перепугался.
     - А где мама? - спросил тоненьким детским голоском. Все-таки он пока еще ребенок, для которого мир равнозначен маминому присутствию.
     Ира подошла к нему поближе, притиснула его голову к своему мокрому плечу и погладила по волосам.
     - Я не знаю, где мама, но она найдется. - И для верности подтвердила любимым аксеновским словом:
     - Обязательно.
     Валерка затих в ее объятиях, как малышом в малиновых с синими незабудками байковых ползунках затихал когда-то давным-давно на ее руках. Тогда она, толкаемая предчувствием собственного не выплеснутого пока материнства, была рада-радехонька сколько угодно подменять замотанную Ленку, лишь бы еще и еще раз подержать это тяжеленькое теплое тельце в своих руках. А малиновые ползунки с синими незабудками перешли потом к ее Катюшке. Вот и теперь, как когда-то давным-давно, Валерка - единственное средоточие ее так и не выплеснутого материнства, которому уже и не будет выхода.
     - Одевайся теплее, - прошептала она ему в конопатое ухо. - Нам надо уезжать.
     Он не спросил, куда они поедут, быстро собрался, догадался, принес ей свои ботинки, которые уже были ей велики, но зато сухие и теплые, носки и свитер и всю дорогу в машине молча жался к ее плечу. Она остановила водителя намного раньше, чем нужно, затащила Валерку в метро, а через три остановки вывела наружу, поймала другую машину, которая и доставила их к семнадцатиэтажной новой, еще пахнущей бетоном и краской панельке.
     - Папа! Папа! Я первая! - раздался за дверью восторженный визг, едва Ира успела тронуть кнопку звонка. Щелкнул замок, распахнулась дверь, и навстречу им бросилась конопатая трехлетняя девчушка, а следом за ней в коридор пришаркала маленькая и хрупкая, закутанная в махровый халат молодая женщина, с явным трудом тащившая огромный, уже опустившийся живот.
     - Тетя Ира, - притормозила на полпути, разочарованно сложила девочка яркие губки и немедленно предъявила претензию:
     - А папа где?
     - Где Вовка? - проигнорировав не по возрасту бойкую девицу, спросила у женщины Ира.
     - Поехал объект смотреть... - ответила женщина. - Ой, Ирина, здравствуйте, что же вы за дверью, проходите.
     Он скоро. Я ему сейчас позвоню.
     Жена Вороненка всегда разговаривала с Ирой так почтительно, словно по возрасту она могла быть ей мамой или тетей. Да Ире и самой казалось, что "вороненкина девчонка" годится ей в дочки, хотя была она на каких-то лет семь младше их с Вовкой.
     - Позвони, пусть едет домой и от вас не отходит, - приказала Ира, перевела взгляд на Валерку и сказала:
     - Я пошла. Вечером позвоню.
     - Ой, Валерочка, - вздохнула жена Вороненка, и ее отекшее, некрасивое сейчас лицо покрылось красными пятнами. - Валерочка, наконец-то... - повторила она, улыбнулась, как человек, испытывающий долгожданное облегчение, и ухватилась за дверной косяк.
     Воспользовавшись Валеркиной растерянностью, Ира втолкнула его в квартиру и напомнила, захлопывая дверь:
     - Чтоб из дома - никуда!
     - Теть Ир, я с тобой! - в последний момент успел вставить ногу между дверью и косяком Валерка и, легко преодолев ее усилие, распахнул дверь снова. Он вырос и уже стал сильнее ее, маленький мальчик в малиновых ползунках.
     Ира подхватила бойкую Валеркину сестренку, сунула ему в руки:
     - Держи. Отвечаешь за них до приезда отца, - кивнула на беременную вороненковскую жену. - Ел волноваться вредно. Не распускайся, будь мужчиной. Я позвоню.
     - Она сказала, что к тете Гале по пути заедет, - совсем по-взрослому заметил Валерка, поудобнее перехватывая сестренку, которую видел впервые в жизни и о существовании которой раньше и не подозревал, сам взялся за ручку двери и сказал напоследок:
     - Только обязательно позвони. Я буду волноваться.
     Сказала, что заедет к тете Гале... К Галке Соловьевой, их с Ленкой однокурснице, тщедушному, некрасивому и невероятно одинокому существу - последнему отпрыску старинного дворянского рода. По крайней мере именно так, с непременными извинениями. Галка объясняла свою неприспособленность к жизни за окном. Ленка время от времени подкидывала Галке Соловьевой заказы - то на статью, то на перевод. Всю дорогу до метро Ира пыталась найти в себе хоть какие-то признаки надежды, что Ленка просто-напросто задержалась у Соловьевой. Мало ли что...
     Но ни малейших признаков надежды так и не нашлось.
     Она точно знала, что с Ленкой плохо. Очень плохо. И виной тому она - Ира. А с Соловьевой только начнется цепочка, в конце которой Ленка, и вина ее только в том, что она - луч