- Сможешь, - прижала ее к себе Таня. - Еще как сможешь. Только не надо на себя надеяться, Ирочка.
     С Божьей помощью все сможешь.
     - А что с тобой будет? - ужаснулась Ира и еле прошелестела губами:
     - Потом, когда...
     - Не волнуйся, - чуть отстранилась Таня и заглянула ей в глаза. - Со мной все будет хорошо. Помнишь, я тебе говорила, что только в школе, тогда с Сашей, у меня было чувство, что я не одна, что мы вместе, всем классом... Сейчас у меня такое же чувство - плеча и локтя. Ирочка, тут так много хороших людей, и главное, что они вместе, когда их дети умирают, они помогают другим. И я буду вместе с ними, буду помогать больным детям всем, чем смогу. Вместе совсем другое дело, Ира.
     Вот отец Георгий говорил, пророчество есть, что будет на Руси царство праведников, а я не верила, думала, откуда ему взяться, если столько грязи кругом. А теперь точно знаю - будет. Вот дойдем до порога, и тогда будет все по-другому. Мы когда до порога, до предела доходим, обязательно выбираем добро.
     - Знать бы еще, где тот порог, - вздохнула Ира.
     Татьяна покачала головой:
     - Узнаем. В свое время все узнаем.
     Ира оглянулась, спускаясь по лестнице. Татьяна стояла, опершись на косяк, и мелко крестила ее спину.

***

     - Нет, ты видела, видела? Это же полный кошмар! - Ленке удавалось сидеть на месте только потому, что это было место водителя и деваться с него просто некуда.
     - Что видела? - не поняла Ира. Она все еще ощущала спиной посылы Таниной руки - раз, два, три, четыре... Глупо. Когда крестят, не считают - раз, два, три, четыре, это ж не производственная гимнастика. Говорят что-то другое. Наверное, "Господи, спаси и помилуй...", но эта фраза не укладывается в ритм, а раз, два, три, четыре - укладывается.
     - Такие сложные операции делают, детей с того света вытаскивают, а штукатурка сыплется, в туалете разбитый бачок каким-то пластилином замазан, кормят одной кашей. Свинство! Куда они деньги девают, которые за операции берут?
     - Куда-куда! - возмутилась Ира, недовольная, что Ленка своим напором не дала ей додумать разговор с Таней. - На оборудование, на одноразовые материалы, на замазку для разбитого бачка и крупу для каши. И деньги они не со всех берут. Вернее, не все могут платить.
     Ты бы смогла сказать матери с больным ребенком - раз нет денег, вот и идите на все четыре стороны? Не смогла бы. Вот и они не могут. У них больше половины бесплатники, на которых копейки выделяют, если вообще выделяют. Родители на них молятся, а ты сразу - свинство.
     Анютку видела? Она теперь наверняка поправится.
     Ира не сказала правду об Анютке из какого-то необъяснимого суеверного страха, ей показалось, что если как можно больше людей будут уверены в Анюткином выздоровлении, то так оно и будет. Она и сама вопреки Таниным словам была уверена в благополучном исходе, даже больше, чем раньше, до операции.
     - Правда? - неизвестно чему обрадовалась Ленка, ловко затушила сигарету. - А я думала - воруют. Но раз так, я ими займусь. Они у меня будут кафелем и никелем сверкать. Приедет Эдик, пусть раскошелит кое-кого.
     - Кого сейчас можно раскошелить? - поразилась забывчивости подруги Ира. - Кризис на дворе. Забыла?
     - Ay них не кризис? - кивнула Ленка в предполагаемую сторону оставшейся позади больницы.
     - У них всегда кризис, без начала и без конца, - вздохнула Ира.
     - Ну вот, - удовлетворилась Ленка. - А раскошелить всегда найдется кого. Ты что, не знаешь закона сохранения денежной массы - если у кого-то денег стало меньше, то у кого-то ровно на столько же больше. Вот и весь кризис. Ничего, у них от этого много не убудет.
     - Что это вас, Елена Васильевна, на благотворительность потянуло? - засмеялась Ира, но тут же осеклась, потому что Ленка ответила таким затравленным взглядом, что сразу стало не до смеха.
     Вообще с Ленкой последнее время происходит что-то неладное. По ночам почти не спит. На Валерку срывается. А лучшая подруга оказалась порядочной эгоисткой - поселилась в ее квартире как у себя дома, но при этом ничем, кроме междугородних звонков, не интересуется.
     - Ты чего? У тебя неприятности? - проникновенно спросила Ира, стараясь хоть немного сгладить свое невнимание к Ленке.
     - Нет, ты неисправима! - звонко, пожалуй, слишком звонко расхохоталась Ленка, тряхнула каштановой гривой, красиво и абсолютно бесшумно притормозила возле подъезда издательства. - Сама продала квартиру, сразу видно, что она тебе от бабки на блюдечке досталась, сидишь без всяких доходов и спрашиваешь, какие у меня неприятности! На себя посмотри.
     Ира достала из панели над своим сиденьем зеркальце, посмотрела и осталась довольна увиденным.
     - Ну и посмотрела. У меня все отлично, как никогда. Я замуж выхожу.
     - Это еще бабушка надвое сказала. Смотри, оставит он тебя с носом. Да еще умудрилась за неделю квартиру продать! Из-за него весь сыр-бор, вот пусть бы и вытаскивал тебя.
     - Так проще. Сбросила балласт, теперь можно вперед, легкой и свободной. Теперь все будет по-другому! - воскликнула Ира, чмокнула подругу в щеку и вылезла из машины.
     - Ой, не зарекайся... - вздохнула ей вслед Ленка.

***

     Вздохнула, как в воду глядела. Конечно, Ира удивилась, когда Настенька с умилительной важностью доложила: приходил курьер с телевидения, принес пакет с кассетами для просмотра. Так и сказала - для просмотра, словно Ира работала на телевидении главным экспертом и ей каждый день доставляли программы для просмотра и утверждения. На самом деле к телевидению она не имела никакого отношения, если не считать несостоявшегося приглашения телезвезды Матвиенко на презентацию издательства. Так что Ира даже немного разволновалась, вскрывая пакет. Мало ли что? Может быть, ей хотят предложить снять мультик или художественный фильм по ее сказке? Непонятно, правда, зачем с ходу прислали какую-то кассету.
     Впрочем, и когда кассета была вставлена в двойку и пошли первые кадры, Ира не сразу поняла, какое отношение к ней имеет происходящее на экране. Она же не телезвезда, а стало быть, не привыкла лицезреть себя в телевизоре, да еще в интерьере собственной квартиры.
     Свою квартиру она узнала по расцветке дивана, сиреневой в мелкий желтый цветочек. Жуткая расцветка, но чтобы купить этот диван, Ире пришлось четыре месяца каждое утро отмечаться в мебельном магазине, в то время было не до расцветок... Когда диван был опознан, стало ясно, что мужчина сверху - это Максим, а лицо с закрытыми глазами и раскинутые голые ноги - Ирины.
     Совсем неэстетично и ни капли не похоже на порнофильм.
     Она не подумала о том, кто, когда и как все это снял на пленку. Что об этом думать? Все равно в таких вещах она не разбирается и, как всякий дилетант, уверена, что возможности современной техники безграничны. Первой реакцией было желание выключить видик, все равно ничего нового в этом импровизированном кино она не увидит, ей как участнице съемки известно и все, что осталось за кадром. Вот сейчас Максим оставит ее в покое, уткнется в подушку, а она тихонько тронет его за плечо, и это будет выглядеть как заурядная ласка после заурядного полового акта... Максим! Ну конечно, это его попытка отомстить, шутка, прикол, шантаж или что там еще! Мальчишка. Хочет напоследок добиться эффекта: "Так не доставайся же ты никому". Наверняка постарается продемонстрировать эту запись Аксенову, вон и дата на пленке стоит, крупными убедительными цифрами.
     Дурак. Конечно, Аксенову, как любому другому мужчине, увиденное не понравится, она и не собиралась рассказывать ему о том срыве Максима по этой самой причине. Понятно, что в такой ситуации у любого нормального мужика руки зачешутся, но сделать здесь ничего нельзя, дуэли давным-давно отменены. И все же Аксенов мужчина, а не мальчишка, отягощенный детскими комплексами, он ее поймет, она уверена, обязательно поймет. Каждый взрослый человек знает, что жизнь способна еще и не такие фортели выкидывать.
     Ира на экране тронула Максима за плечо, Ира в кабинете потянулась к кнопке на пульте, но кадр успел смениться, и она остановилась, потому что увидела Аксенова и себя...
     Возле того же самого дивана, в тот самый вечер семнадцатого августа, в тот самый момент, когда он стоял столбом у стены, а она, мельком коснувшись его губ, скользнула вниз и опустилась на колени. Тогда она не могла видеть его лица, а теперь хорошо видела. Именно то, что движения его лица, которых не видела даже она и не должен был видеть никто, теперь оказались доступными каждому, кто мог смотреть эту пленку, вызвало в ней ярость. Настоящую ярость, в приступе которой можно убить и которая на судебном языке красиво называется состоянием аффекта.
     - Ирина Сергеевна, это с телевидения, Клинцов, - с небрежной гордостью сообщила Настенька.
     Ира промолчала, но Настенька соединила, не дожидаясь ответа, она и помыслить не смела, что с Клинцовым, самим Клинцовым, который каждую субботу скандалит сам с собой в телевизоре, можно отказаться говорить.
     - Ируль, привет, это я. Сколько лет, сколько зим! - раздался в трубке узнаваемый, басовитый с придыханием голос. Ира вживую видела Игоря Клинцова только один раз, когда была в Большом театре с Аксеновым. - Говорят, ты замуж собралась. Ну ты молоток!
     Ира молчала.
     - Такого мужика отхватила! Этот своего не упустит, такой комбинатище под себя загреб, деньжищ немерено.
     Но жмот. Ребята сто раз пробовали с него бабки под свои проекты срубить - бесполезно. Слушай, а он тебя не кинет? А то при разводе все с женой пополам делится.
     Представляешь, дурдом какой? Все его комбинатовские акции считаются совместно с той женой нажитым имуществом. Во бабе повезло! Ловит себе бабочек, а бабки на голову сыплются. - Клинцов тяжело вздохнул. - Сам недавно разводился, знаю. Но он мужик не промах, отмажется от нее какой-нибудь мелочевкой.
     Ира молчала.
     - Но и ты варежку не разевай! - хохотнул Клинцов. - Имей в виду, тебя при разводе ему кинуть легче легкого. Не нажито совместно. Тебе только в качестве вдовы наследство гарантировано, да и то не факт. Как узнает, что он за порог, а молодой да красивый - на порог, так я отпишет все какому-нибудь детскому дому. От таких жмотов всякого можно ожидать. Ты, конечно, баба продвинутая, обрабатываешь его на высшем уровне, но с такими надо ухо держать востро, а то ты ему минет крутой, а он тебе хрен простой.
     Ира молчала.
     - Слушай, а он чего, в политику лыжи навострил? А то я думаю, с чего мне эти пленки сунули и заказуху обещали? Заказуху, конечно, красивую можно сделать, материал хороший. У нас народ "желтизну" уважает. А чего? Чем мы хуже Америки? А то говорят - секса нет, секса нет... У нас даже скромные детские писательницы ихним Моникам сто очков вперед дадут. А патриотически настроенные промышленники и вовсе отрываются на полную катушку в отсутствие законных жен. Красиво можно завернуть, слава обеспечена, но не такая, чтоб в президенты выбирать. У нас все же не Америка. У нас любят, чтоб благочестивых на царствие, у нас первая леди и минет - две вещи несовместные. Расея, блин, никакого воображения!
     Ира молчала.
     - Ну так что, брать заказ? А то мне сказали, ты Ирке все-таки звякни, вдруг она там чего-нибудь получше надумала, может, она первой леди хочет стать. А, Ир?
     Хочешь первой леди? С такими данными вам можно сделать не раскрутку, а песню, принцесса Диана в гробу перевернется. Только свистни, мы поможем, свои ж люди, журналисты, должна ж быть корпоративная солидарность.
     Ира молчала не потому, что ей не хотелось ничего сказать этому Клинцову. Хотелось, еще как! И слова она нужные нашла бы. Ее просто колотило, трясло и корежило от желания высказать все, что она думает об этом Клинцове и о тех, кто обложил ее красными флажками, кто бы они ни были. Но перед ней стояло и мешало отвечать дергавшееся лицо Аксенова с закушенной губой на давно прокрутившейся пленке. Она буквально физически ощутила момент, в который поняла, что то, что она сейчас скажет, значит больше, чем она, больше, чем Аксенов, больше, чем их любовь, больше, чем ее судьба. Много больше. Она не отдавала себе отчет, что же такое может значить больше этого. Она не знала этому названия, но именно в этот момент она, трясущаяся от злости, услышала словно со стороны свой голос. В меру повышенный тон, абсолютно точно, словно на сцене Малого, расставленные интонации. Все на своих местах.
     - Ну ты вовремя образовался! А я тут сижу в полном трансе, на себя любуюсь, гадаю, кто мне такую свинью подложил. Как будто мне одной сегодня мало!
     - А что случилось? - резво откликнулся Клинцов.
     - Что-что! Предупреждали же меня люди. Так нет, как дурой родилась, так дурой и помру. Я уже квартиру продала, на чемоданах сижу, можешь себе представить? А он позвонил и говорит, мол, прости-прощай, дорогая, мирюсь с женой. Он, видите ли, решил политикой заняться, и бракоразводные дела ему теперь ни к чему. Ему сказали, что это имиджу его не соответствует, и посоветовали для имиджа срочно вызвать из джунглей жену и взять парочку сирот на воспитание. Так что ему на эти пленки теперь плевать. Первая, сам понимаешь, его не интересует. А вторую можно только на пользу повернуть, глядите, какой крутой мужик, не хуже американского, надоели эти импотенты. Насчет первой леди ты прав, только ко мне это никакого отношения не имеет. Можешь, конечно, опустить скромную детскую писательницу, если тебе это интересно...
     Клинцов молчал.
     - Слушай, Игорь! А может, провернем промоушен?
     Я тогда на эротические романы переквалифицируюсь. - Ира вздохнула. - Может, хоть это какую-никакую денюжку принесет, а то я же теперь бездомная.
     В трубке запищали короткие гудки. На автопилоте Ира встала из-за стола, молча прошла мимо Настеньки, добралась до метро, села в вагон и через десять минут оказалась на станции "Тургеневской", на улице Мясницкой. За Центральным телеграфом она открыла тяжелую дверь переговорного пункта, купила карточку и набрала номер Аксенова.
     Она не знала, зачем ему звонит, не думала, что ему скажет.
     Ее по-прежнему трясло, колотило, буравило, но очень глубоко внутри. А внешне она выглядела совершенно спокойной, словно кто-то невидимый не просто руководил, а делал за нее каждое движение, выверенное до миллиметра, говорил каждое слово, единственно верное.
     - Алло, - ответил женский голос. Маргарита.
     - Здравствуйте, Маргарита. Это Ира беспокоит, могу я поговорить с Александром Николаевичем?
     - Здравствуйте, Ирина Сергеевна, - отчеканила Маргарита. - У Александра Николаевича сейчас совещание, он сказал, если вы будете звонить, передать, что сам попозже перезвонит, и спросить, вы на работе или дома.
     - Но я не могу ждать! - Ире было слышно, что она говорит повелительным, капризно звенящим на поворотах тоном. Как трамвай, которому все обязаны уступать дорогу. Она никогда раньше так не говорила и даже не подозревала, что может говорить. - Почему, когда он мне срочно нужен, у него обязательно то совещание, то заседание? Мне это надоело! Можете ему передать, что сидеть у телефона и ждать его звонка я не собираюсь.
     Маргарита молчала. Ира тоже молчала. Ждала, что будет дальше. Она не думала о том, как должна быть потрясена Маргарита таким обращением с Аксеновым. Самим Аксеновым! Ира вообще ни о чем сейчас не думала, просто стояла и не вешала трубку, и если сейчас кто-нибудь заглянул бы в телефонную кабинку, то увидел на ее лице вполне соответствующие сказанному поджатую губу и вздернутые брови.
     - Ирина Сергеевна, будьте любезны, подождите одну минуту. - На этот раз профессиональная выдержка изменила Маргарите, и за тысячи километров ее искаженный электрическим преобразованием голос все же доносил истинные чувства по поводу этой себялюбивой московской стервы, не стоящей и мизинца ее обожаемого Аксенова.
     - Хорошо, но только минуту, - сделала одолжение Ира, и Маргарита запустила ей в ухо музыкальную паузу.
     Шопен. Та самая музыкальная фраза, на которой тогда, давным-давно, сто лет назад спотыкался Аксенов в гостинице сибирского городка.
     - Привет! - засмеялся в трубке Аксенов. - Ты что такое Маргуше сказала? Ворвалась как ошпаренная на совещание, бросила на стол телефон, говорит: "Вас Ирина Сергеевна, очень срочно". Ты обиделась, что ли? Но я утром не мог позвонить, уезжал рано, а потом сразу совещание.
     - Что ты! Я и не думала обижаться. - Теперь Ирин голос был теплым и ласковым, губы складывались трубочкой, лицо расслабилось и обмякло. - Просто мне нужно с тобой поговорить.
     - Ириш, нам там немного осталось, закончим - я тебе сразу перезвоню.
     - Нет, я не долго. Я только хотела тебе сказать, что не приеду. - Она говорила еще теплее и еще ласковее, но Аксенов все равно разозлился:
     - Все? Я перезвоню попозже!
     Она еле успела заговорить, пока он не положил трубку. Но успела, потому что должна была успеть, потому что не могла не успеть. Иначе кончится этот неизвестно откуда взявшийся автозавод и ей придется что-то делать самой. Но она не знает что!
     - Саша, ты меня не понял. Я совсем не приеду, и ты ко мне не приезжай и не звони. Я тебе не говорила, но у меня был роман с моим коллегой, его Максим зовут. Ну вот... Мы поссорились, а тут ты. Сам понимаешь, это лестно и все такое... Но Максим вернулся, и я поняла, что не смогу к тебе уехать. В общем, понимаешь... Прости, что так получилось, я не хотела тебя обидеть.
     Последнюю фразу она договаривала уже в пищащую короткими гудками телефонную пустоту. Аксенова на том конце провода уже не было, а ее автозавод еще несколько секунд не кончался. "Хватило, слава Богу, хватило!" - первое, что подумала она, и ощутила такую тяжелую, такую неподъемную усталость, что до Ленкиного дома тащилась два с половиной часа.

***

     Ленка, в ветровке, джинсах и кроссовках, стояла в прихожей и смотрела в зеркало - собиралась на дачу за Валеркой: во вторник, через два дня, в школу.
     - Леночка, что я сделала? - спросила Ира у Ленкиного отражения.
     Ленка резко обернулась, окатила тревожным светом зеленых глаз:
     - Что?
     - Я больше его не увижу.
     Это казалось Ире сейчас самым главным - не видеть его. Как в песне из ленкомовского спектакля, популярной во времена ее ранней юности: "Я тебя никогда не увижу..." Нет, в песне было проще, ее герои по крайней мере могли попрощаться. А тут... Когда человек умирает, его нельзя больше увидеть, потому что его больше нет.
     Когда он уезжает далеко и надолго, даже на войну, даже в тюрьму, - можно ждать возвращения. Когда кончается любовь - видеться незачем. Но Аксенов не умер, не сгинул в чужих краях и не разлюбил ее, а видеть его нельзя, дотронуться до него нельзя, говорить с ним нельзя.
     Для других он - живой человек, а для нее фантом, виртуальная реальность. Это непонятно, странно, нелепо, это как-то не по-человечески.
     - Ты только не пугайся, но мне сейчас было бы легче, если бы он умер, - сказала Ира, но Ленка все равно испугалась, ахнула, выронила ключи. - Не пугайся, я знаю, что так нельзя говорить. Я не думаю так. Это пройдет. Это так, на минутку. На одну минутку.
     Ленка подняла ключи, заперла дверь, сняла куртку и кроссовки и так по-аксеновски цепко схватила подругу за предплечье и потащила в гостиную на диван, что Ира, переполнившись этой каплей, разразилась потоком слез и соплей.
     - Почему... Почему... - с трудом выговаривала она искаженными губами в моменты, когда лицо отпускала судорога. - Почему нельзя оставить меня в покое? Я никого не трогала, я ничего особенного не хотела. Я хотела только издавать детские книжки. Я хотела только семью и ребенка. Разве это так много? С каких пор это стало слишком много? Я же никому не мешала! Я никому не мешала! Никому не мешала!
     Ленка сходила на кухню и теперь держала перед Ирой наготове стакан воды и пару таблеток, на этот раз голубых, а не розовых.
     - Не надо, - отвела ее ладонь с таблетками Ира. - Все нормально, я уже успокоилась.
     - Раз успокоилась, рассказывай.
     - Я во всем винов