виделись. Он приезжает редко и совсем на чуть-чуть, а я, когда замуж вышла, в Песочнице жила. Вот и не виделись.
     - В песочнице? - переспросила Ира.
     - Ну да, - поняла ее недоумение Таня и улыбнулась, обозначив морщины. - Это новостройка у нас, там песчаный карьер недалеко и все время песок задувает. А обратно в мамин дом я недавно перебралась. Раньше, после маминой смерти, мы его как дачу держали. Но когда Анютка заболела, муж вначале ничего, держался, а потом выпивать стал и злиться на нее. Ей нельзя, чтобы злились, она потом очень долго в себя приходит и плохо себя чувствует.
     - А я думала, она такая родилась, - вставила Ира, прежде чем поняла свою оплошность. Все мамы больных детей очень обидчивы, могла бы сообразить.
     Она встала, бросилась принимать у Тани чашки и честно призналась:
     - Ой, Танечка, простите, пожалуйста, я не хотела вас обидеть.
     - Ничего страшного, - тихо ответила Таня, но отвернулась к окошку, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. - Анютка всегда очень умная девочка была, и в садике, и в школе только и знали хвалили ее, хвалили... Я даже боялась, что испортят ее таким отношением. Получилось, что не того боялась.
     - А что с ней? - спросила Ира, чтобы дать Тане возможность выговориться. Все лучше немых слез.
     - Опухоль мозга. - Таня поставила на стол сахарницу, разлила чай, Ира заняла свой стул и приготовилась слушать. - Как-то все постепенно началось, не страшно.
     Стала жаловаться, что голова болит, учиться хуже, потом многое не понимать.
     - А врачи что говорят?
     - Думали долго, делать ли операцию, но решили не делать, они чего-то там не понимают в этой опухоли и боятся. Мы в областной центр ездили. Говорят, неизвестно, сколько она проживет, может, несколько лет, а может, месяцев.
     Ира, сомкнув пальцы на горячей чашке, смотрела в Танины невероятной глубины серые глаза и думала о том, почему человек, даже пережив страдания и боль, все равно упорно не замечает страданий и боли других. Вот у нее, Иры Камышевой, десять лет назад умерла маленькая дочь. Сгорела в одну ночь, так быстро, что Ира долго не могла в это поверить. Тогда громадной неподъемной плитой на нее обрушился весь мир, придавил своей тяжестью, и она вначале долго лежала распластанная, приходя в себя, а потом долго искала расщелину в этой плите, чтобы вылезти наружу. И вот, через каких-то десять лет после этого, она видит любимого человека, беседующего с красивой женщиной, и думает об этом что угодно, кроме главного - того, что каждого человека может придавить плитой, которую ему одному не поднять. Ну конечно, Таня рассказала ему о дочке, они ведь были друзьями и одноклассниками. И если, как Ире вчера показалось, они в юности были не просто друзьями и чуть больше, чем одноклассниками, Аксенов тем более должен Анечке помочь пройти в Москве обследование и лечение. И может быть... Кто знает? Может быть, Анютке сделают операцию и она будет жить.
     - Анютка, ты тоже чаю хочешь? - громко спросила Таня у дочки, появившейся на пороге комнаты. Белый воротник платья и фартук девочки были испачканы повидлом, а губы по-прежнему растягивались в улыбке. Но теперь Ире было видно, что никакая это не улыбка. Это гримаса. Гримаса постоянной боли.
     - Ой! - спохватилась Таня, точно вспомнив, что упустила самое главное. - Я же вам фотографии нашего класса не показала. У меня много фотографий, у Саши столько нет.
     Она слишком быстро нашла коробку с фотографиями.
     Если бы Ире нужно было показать кому-то школьные фотографии, на их поиски ушло бы полдня.
     - Вот. Узнаете? Это мы, классе в седьмом, в Киев на экскурсию ездили, а это - на картошке в десятом.
     Саша у нас лидером был, и не потому, что комсоргом его выбирали, наоборот, его выбирали, потому что лидером был. Я помню, к нам новенький пришел в пятом классе, Витька Молух, он заикался и, когда фамилию спрашивали, отвечал: "М.., олух". Ну дети, само собой, давай дразнить, проходу не давать: "Витька Олух! Витька Олух!"
     А он заикаться еще сильнее стал, на уроках не отвечал, школу пропускал. Учителя ругаются, родители за ремень.
     В общем, известная история. Саша за него заступался, но без толку, а потом объявил бойкот тем, кто Витьку дразнил. Вначале сам с ними не разговаривал, потом все больше народу к себе привлек, а потом остался один мальчишка, и получилось, что с ним весь класс не разговаривал. Я это хорошо помню, потому что каждый, кто бойкот хоть словом нарушал, считался предателем, а я один раз нарушила, и Саша даже со мной перестал разговаривать. В общем, отстоял он этого Витьку. Да и потом, чуть что, к Саше бежали: "Пусть Аксен скажет". Если честно, его и учителя побаивались.
     - Так уж и побаивались? - усмехнулась Ира.
     - Серьезно, побаивались, - не разделила ее усмешки Татьяна. - Они даже наш класс старались особо не задевать, мы вроде сами по себе в школе были. Из-за Сашки. Всегда первые места занимали. Только благодаря Сашке. Даже удивительно. В других классах полно тех, кто спортом серьезно занимается, а первые места в командных соревнованиях всегда у нас. У других и певцы и музыканты, а первые места за инсценировки всегда у нас.
     Умел он...
     Пока Таня подбирала подходящий для такой необыкновенной личности эпитет, Ира вспомнила комбинат, готовность исполнять, сквозившую в фигурах, лицах, движениях аксеновских сотрудников, и саркастически заметила:
     - Умел он вас построить.
     Таня не обиделась, а вопреки Ириному сарказму звонко засмеялась от очередного воспоминания счастливых времен:
     - Да уж. У нас однажды бунт против него был.
     Настоящий бунт. В девятом классе выбирали комсорга, дело к характеристикам шло, надоела многим Сашкина требовательность, ну и решили выбрать кого-нибудь другого. Ну знаете, тогда классический был вариант: выбрать какую-нибудь безобидную девочку, аккуратно заполняющую нужные бумажки. Тем более что такая девочка была, у Сани на все кто-нибудь был. Ну вот. Стали возмущаться, кричать, что Аксенов всех достал, слишком много на себя берет. Только все равно его выбрали. Потому что он знаешь что сказал? Ну как ты думаешь, что?
     Этого невольного перехода на ты не заметила ни Ира, ни сама Таня, которая была явно полна азарта, предлагая угадать, что же предпринял в такой ситуации Аксенов.
     Ира игру приняла:
     - Сказал, что ему все равно, выберут его или нет, даже лучше, если не выберут, ему это все равно давно надоело.
     - Не-а! - торжествующе отвергла этот вариант Таня.
     - Ну... Пригрозил какими-нибудь санкциями или характеристиками, что там было тогда...
     - Как же он мог пригрозить? - с удовольствием уличила ее в нелогичности Таня. - Если б его не выбрали, он бы и не подписывал характеристики.
     - Ну конечно! - наконец-то догадалась Ира и для убедительности хлопнула себя по лбу. - Очень просто: сделал то, что от него ждали, вышел на лобное место и покаялся перед народом, пообещал, что больше так не будет.
     Таня укоризненно покачала головой, словно Ира говорила ерунду, несоизмеримую со значительностью такой личности, как ее сосед Сашка Аксенов, и открыла карты:
     - Он встал и преспокойненько заявил, что делал все как надо и будет делать то же самое, если его выберут снова.
     - И выбрали? - ахнула от возмущения Ира.
     - Конечно! - с довольным видом заявила Таня.
     - Ничего себе "конечно"! Ты меня извини, но у меня такое впечатление, что ваш класс состоял из одних слабаков. Да я бы...
     - Ты когда-нибудь чувствовала себя победителем?
     И не так, чтобы одна над всеми, а вместе со всеми ради общего дела? - тихо, но верно перебила ее Таня. - Я понимаю, что тогда было детство и дела, которые казались такими важными, теперь выглядят смешными. Подумаешь там, КВН какой-нибудь, сбор макулатуры или субботник... Но такого ощущения осмысленности и полноты жизни у меня больше никогда не было. И проголосовали мы тогда за него, потому что поняли, что только благодаря его жесткости и бескомпромиссности мы были победителями, каждый из нас находил свой кусочек дела в общем.
     - Ну не знаю... - пожала плечами Ира и больше не стала спорить. Ей показалось, что Татьяна слишком уж преувеличенно восторженно говорила об Аксенове и своей школьной жизни. Скорее всего потому, что ее взрослая жизнь сложилась из тяжких, рутинных, ежедневных испытаний, вот и выглядит теперь для нее то время светлым пятном. Разве с этим поспоришь?
     Тем более что в лукавой, ослепительно обаятельной девчонке, которой когда-то была Таня, можно было с уверенностью определить первую школьную красавицу.
     Причем не из тех, у которых вся красота заключена в пренебрежительно поджатой губе и маме, помешанной на дочкиных нарядах, а из тех, что живут себе без оглядки, а вокруг, как говорила героиня известного фильма, "штабелями, штабелями...". Ясно как Божий день, что мальчик Саша Аксенов хоть и был признанным лидером, а не мог не влюбиться в озорную девочку Таню. Но теперь это имело уже совсем другое значение, иначе бы Таня не говорила с Ирой об Аксенове с такой открытой гордостью и даже некоторым хвастовством. Ира еще долго сидела бы у Татьяны, пила чай и знакомилась с Аксеновым, хотя бы заочно, если уж на нормальное человеческое знакомство у него не хватает времени, но нужно было идти.
     Когда она засобиралась обратно, Таня принесла из садика охапку своих роскошных ромашек-блюдец.
     - Что вы, Танечка! Куда столько? - Увидев, как Таня уверенно подошла к Анютке и весело, без малейших признаков жалостности или неловкости, чмокнула больную дочку в щеку, Ира, повинуясь нахлынувшему чувству преклонения перед этой удивительной женщиной, снова перешла на вы.
     - Так вы же на кладбище сегодня пойдете, а у тети Зои таких нет, - ответила Таня, и в ее словах прозвучала явная радость, что она может быть кому-то нужной.

***

     У Аксеновых уже встали. Николай Александрович пил чай из объемистой кружки, Василий сидел на ступеньках внутреннего крыльца и мрачно листал какую-то книгу. Завидев Иру, он, точно как вчера, встал, неловко согнул плечи в странном полупоклоне, кашлянул и кивнул:
     "Здрасьте". Охранник жевал пирожок и зачем-то доложил ей:
     - А Петрович на озеро пошел.
     За воротами притормозил автомобиль, и Антон крикнул с улицы, через забор:
     - Вы идете, что ли?
     - Молодых ждем, - через ворота крикнул в ответ отец. И пятилетняя старшая дочка Антона с криком: "Деда, что у меня есть!" - влетела в калитку. Не выпуская из рук тяжелые цветы, Ира зашла в летнюю кухню. Зоя Васильевна скребла черный противень металлической теркой.
     - Помочь?
     - Саньку иди буди. Скоро пойдем, - не особенно ласково ответила Зоя Васильевна. Ира такой перемене удивилась, но, пока шла к веранде, поняла, что любой, даже самой самоотверженной и любящей матери не так-то просто уступить право и удовольствие разбудить сына другой женщине.
     Пока Ира была у соседки, Аксенов, казалось, не пошевелился. Живая иллюстрация к выражению "спит как убитый". Она бережно положила ромашки рядом со стаканом опохмельного настоя, свидетельствующего о его ночной заботе. С самолюбивым удовольствием попыталась представить, как вчера вечером он подхватил ее на руки, уложил на тахту, раздел, накрыл одеялом, напоил опохмельным настоем. Но представить этого не получалось, она его и так почти не знала, а таким и вовсе никогда не видела. А хотелось бы увидеть. Очень хотелось.
     Она тихо, чтобы не потревожить его раньше времени, сняла с себя всю одежду и осторожно легла рядом. "Ну, держись, серьезный мальчик Саша Аксенов, сейчас ты у меня проснешься как миленький", - молча пообещала она сама себе и еще прохладной от ромашковых стеблей ладонью проникла в складку его плотно завернутого одеяла. Внутри стоял плотный жар его тела, и она впервые наконец-то почувствовала, что он весь, целиком, сейчас здесь с ней, только с ней. Под бегом ее пальцев он заворочался, забеспокоился, напрягся и, не открывая глаз, вдруг с неожиданной для него ловкостью попытался перехватить инициативу.
     - Лежи смирно, - не терпящим возражений тоном шепнула ему на ухо Ира, нажала локтем на его плечо и опрокинула на спину. Сейчас она была всесильна.
     Она не считала себя очень уж темпераментной особой. Настоящее, не вызванное бегством от одиночества или потребностью самоутверждения желание приходило к ней редко и непонятно по каким причинам. По крайней мере широкие плечи и голливудская улыбка таким основанием уж точно не являлись. Картинная внешность Максима, например, частенько ей мешала и раздражала, так что она по возможности избегала выходить с ним "в люди". Спящий же как агнец на старом топчане, худой и жилистый Аксенов вызвал в ней настоящую бурю желаний. А желаний своих она уже научилась не стесняться. Да нет, вовсе не потому, что на нее подействовали книжки и фильмы, героинями которых были девушки без комплексов. Просто со временем она поняла, что от ее стеснительности в постели плохо не только и не столько ей, так же как не только, а может, и не столько ей от ее свободы хорошо.
     За эту свободу она, воспитанная в строгих, где-то даже пуританских правилах, заплатила немалую цену страхом, стыдом и сомнениями. Потому, забыв на время, где она, кто она, с кем и почему, выплеснув на него всю, до последней капельки, силу своего желания, она распласталась на тахте, блаженно прикрыла веки и ждала положенного восхищения и благодарности. А то, что он благодарен, восхищен, оглушен, раздавлен, потерян, подчинен и - возвеличен, было ей и так ясно. Это до смешного просто читалось в его обычно бледно-голубых, а теперь ярко-синих глазах. Для этого Ире не нужно было даже в эти глаза смотреть. Они лежали на разных концах широкой тахты, приходили в себя, слишком переполненные, чтобы соприкоснуться. Потом Аксенов подвинулся к Ире, с опаской, словно хрупкое стекло, взял ее ладонь, переплел своими ее пальцы и выдохнул:
     - Ирка, ты...
     ...Ив тонкую дверь веранды постучали так, что содрогнулась не только дверь, но и вся веранда целиком, разве что исторические фолианты Василия с полок не попадали.
     - Эй, ну вы и спать горазды! Поднимайтесь скорей, а то мы уходим, - раздался за дверью зычный голос Антона.
     - Можно подумать, не мы, а они молодожены, - хихикнула рядом с ним Оля, осмелевшая то ли от своего нового положения замужней дамы, то ли от того, что приезжий брат находится за дверью и можно не опасаться наткнуться на его взгляд.
     - Выходите, мы вас догоним, - крикнула вдогонку их удаляющимся шагам Ира.
     - А я никуда не пойду. Не хочу, - заявил Аксенов и нагло полез ее целовать.
     - Ну, Саш, отстань. Как тебе не стыдно! Все тебя ждут не дождутся, обычаи надо уважать, - смеясь, отстранилась Ира и пошлепала босыми ногами по приятному на ощупь деревянному полу к своей сумке, доставать майку и джинсы.
     - - Не стыдно, - не отставал Аксенов, шлепал за ней по пятам и все норовил за что-нибудь ухватить. Его восторженное настроение очень быстро сменилось настойчивым, беззастенчивым ощупыванием ее с головы до ног.
     И глазами и руками. Но Ира такой перемене не удивилась и тем паче на нее не обиделась, она знала, что сейчас он испытывает то же самое удивительное чувство: "Моя.
     Вся. Здесь".
     - Ну-ка быстро одевайся! - Она дала себя хорошенько рассмотреть, но шлепнула его по руке:
     - Приехал раз в сто лет к родителям и полдня в постели валяется! - Но тут же развернулась к нему, обхватила за шею, заглянула в глаза и серьезно сказала:
     - Дурачок, я же никуда не денусь.
     - Тогда давай быстренько на выход, - сразу успокоившись, обычным приказным тоном ответил он. - У нас кладбище близко. Догоним.

Глава 12

     Кладбище оказалось не просто близко, а рукой подать - до конца улицы и через луг. Когда они вышли на пересекающий наискосок высокую луговую траву проселок и увидели хвост процессии, гуськом подбиравшейся к воротам кладбища, Аксенов успокоился и сбавил шаг:
     - Ну все, успели, теперь можно не спешить.
     - А ты в детстве не боялся, что кладбище так близко? - заинтересовалась Ира, представив себе, что мальчишкой Аксенов наверняка бегал, по этому лугу и неизменно должен был видеть эту рощицу за забором, которая на самом деле вовсе и не рощица, а кладбище.
     - Чего тут бояться? Мы в свежевырытых могилках в войнушку играли. Как окопы использовали, - удивился ее вопросу он. - Нет, ночью, конечно, страшновато.
     Ночью мы туда ходили, чтоб повыпендриваться друг перед дружкой. Ну еще девчонок иногда водили: где-нибудь калитка хлопнет или ветка хрустнет, она запищит и к тебе в объятия.
     - И ты водил? - строго спросила Ира.
     - А что я, рыжий, что ли? - почему-то обиделся Аксенов, проведя ладонью по своей залысине, точно для того, чтобы еще раз убедится, что он не рыжий, а лысый.
     Но быстро сдался. - Нет, я не водил. Некого было. Я в Таньку Тимьянову был влюблен. Безответно.
     - А меня бы повел?
     Аксенов возмутился:
     - А я что делаю?
     - Нет, это днем, это не считается, - надулась Ира.
     Аксенов понял правильно. Он оглянулся на охранника, который лениво плелся сзади, справедливо полагая, что здесь его подопечному вряд ли что-нибудь угрожает, подхватил Иру и закружил:
     - Но ведь это совсем не мешает мне тебя хорошенько прижать.
     Ира успела заметить, что парень остановился поодаль, усердно смотрит в другую сторону, на крыши домов, и подставила губы для поцелуя.
     - Знаешь, о чем я сейчас думаю? - чуть слышно спросил он, когда с подростковым беспорядочным и жадным поцелуем было покончено.
     - Знаю. Ты думаешь о том, как мог столько лет без меня прожить, и еще о том, что в день той моей презентации ты мог бы быть в отъезде или просто не выходить из дома.
     Аксенов был явно разочарован ее проницательностью.
     - Откуда ты знаешь?
     - От верблюда! - дразнилась Ира. - Господи, да об этом написано во всех без исключения любовных романах.
     - А еще что там написано? - легко поддался на ее провокацию Аксенов.
     - Остальное всюду по-разному. Как сложится.
     С минуту шли молча. Но Ире это быстро надоело,. она просунула руку ему под локоть и легко, испытывая головокружительное удовольствие от этой легкости, призналась:
     - Я узнала, что ты об этом думаешь, потому что думала о том же. Мне даже кажется, что, если бы тогда я не поехала на эту презентацию, не встретила тебя и не шла бы сейчас по этой тропинке, меня бы в данный момент времени уже не было. Не знаю как, но не было.
     Глупости, да?
     Она заглянула ему в глаза, ожидая опровержения своих сомнений. "Нет, не глупости, - должен был сказать он, - я и сам чувствую то же самое".
     - Глупости, - строго, даже сердито, ответил он. - Глупости, потому что никаких "если бы" не бывает; а то, что мы с тобой жили поодиночке, было давно и не правда.
     Поминально-свадебную процессию они догнали у могилы бабушки и деда, родителей Николая Александровича. Все столпились возле ограды, выкрашенной в голубой цвет, а Зоя Васильевна сбросила проволочное кольцо, удерживающее дверцу, и вошла внутрь. Осмотрелась, протерла белой тряпочкой овальные керамические фотографии на памятнике, шумно вздохнула и склонилась в поклоне:
     - Ну, здравствуйте, мама, здравствуйте, папа.
     Следом за ней, бочком, словно стесняясь, в оградку вошла мать Дмитрия, тоже поклонилась в пояс:
     - День добрый, Александр Артемьич, день добрый, Антонина Петровна.
     - Вот, - продолжила свою странную речь, обращенную к фотографиям, Зоя Васильевна, - породнились, значит, мы с Мусей, Олечку за Дмитрия отдали.
     Муся вытянула из толпы за оградой сына и свою новоиспеченную невестку и подтолкнула их вперед, к могилке:
     - Даст Бог, ладно будут жить.
     Ольга и Димка постояли немного у могилы, помолчали. А потом тетя Муся вытащила из своей черной клеенчатой сумки пару тряпок, одну взяла себе, другую протянула Оле, и Оля тут же послушно принялась протирать пыльное подножие памятника.
     - А ты чего стоишь? - прикрикнула тетя Муся на сына. - Возьми вон у Сережки банку да воды налей.
     - Свадьбу хорошо