будет оправданием моему приходу сюда.
   - Их совсем нет. Ни одного. Я уже осматривала сад  сегодня  утром.  И
все стены, вы знаете, каменные, и одна из них ведет прямо к этому  окну.
Только не говорите мне, что не останетесь с нами на ужин. - И  сожаление
в ее голосе более чем вознаградило меня за все мои обманутые надежды  на
этот вечер.
   - Я не приглашен, дорогая кузина, - сказал я девушке. - Видимо,  дядя
просто не собирался этого делать, а  когда  вы  узнаете  его  лучше,  то
заметите, что он не яз тех людей, кто  готов  пригласить  за  свой  стол
любого.
   - - Какой стыд! Если бы я жила здесь месяц, а не один день, я бы сама
пригласила вас. Однако, вы приглашены на завтрашний вечер. И не говорите
мне, что не сможете принять это приглашение, потому что без вас я ни  за
что не вынесу присутствия мосье де Сен-Лаупа в нашем доме.
   - Мосье де Сен-Лауп приглашен на завтрашний вечер?  О,  наш  дядя  не
медлит с демонстрацией своего гостеприимства, не  так  ли?  Можете  быть
уверены, я приду. И  это  будет  лучше,  чем  находиться  в  стороне  от
событий, тем более, мне кажется, что мосье де Сен-Лауп нравится  вам  не
больше, чем мне.
   - Ах, но наш дядя уверяет меня, что я совершенно  не  права  в  своем
отношении к этому человеку. - Ее лицо стало еще более восхитительным.  -
Он говорит, что тут уж ничего не поделаешь, если француз привык смотреть
влюбленными  глазами  на  каждую  женщину,  и  что  мосье  де   Сен-Лауп
действительно человек, придерживающийся понятий, столь же прочных, как и
его доходы, которые, кажется, превосходны.
   Ее рука продолжала лежать в моей, и то искреннее,  теплое  и  сильное
пожатие,  которым   она   одарила   меня   на   прощание,   без   лишней
сентиментальности показало, что она хотела  бы  разрешить  мне  остаться
здесь, рядом с ней. Влюбленный в нее, я был настолько глуп, что позволил
этой мысли  унести  с  собой  в  память  о  нашей  встрече  половину  ее
очарования. Я был ее кузеном, которого она любила как кузена, и не более
того, с горечью говорил я себе, пока шел одиноким путником в свой дом  и
пока ужинал там в своем грустном уединении. Я напомнил себе,  что  более
чем достаточно для одного дня повалял дурака,  и  пламя  стыда  охватило
меня с головы до пят, как только я подумал об  улыбке,  с  которой  дядя
выслушал мое признание о моей готовности к помолвке с  его  племянницей.
Но что еще мог он иметь в виду все эти недели лукавых намеков  и  хитрых
кивков? Или он неожиданно изменил свои планы? И если это так, то почему?
Быть  может  потому,  что  этот  осанистый  аристократ  с  его   удачным
размещением капиталов в британской ренте вдруг появился  на  сцене  и  с
первого же взгляда на Фелицию был поражен в самое сердце? Но  я  еще  не
представлял во  всех  деталях,  насколько  серьезно  затронула  интересы
старой фирмы "Баркли и  Баркли"  широко  распространившаяся  этим  летом
финансовая депрессия, и я был слишком молод, чтобы знать, как легко  для
человека, имеющего темперамент моего дяди, тешить себя благими мыслями о
том, что он поступает согласно  своим  бескорыстным  побуждениям,  в  то
время как служит он лишь собственным интересам.

Глава 4

ЛЮБИ МОЮ СОБАКУ, ЛЮБИ МЕНЯ

   Я стал, конечно, абсолютной  добычей  ревности,  когда  на  следующий
вечер явился на ужин в дом дяди. И если Фелиция не дала мне  ни  единого
повода, потворствующего моей презренной страсти - а я это ясно  сознавал
- то мосье де Сен-Лауп принес мне множество извинений.  Должен  сказать,
что при всей своей демонстрируемой общительности он уверенно, когда  ему
это было надо, держал дистанцию, соответствующую его  званию.  Одетый  в
дорогой  вечерний  костюм,  сшитый  с  ненавязчивой   элегантностью,   с
отделанным щегольскими кружевами воротом и сияющим на груди изумительным
рубином, держа в руке табакерку, изящно отделанную эмалью,  он  предстал
перед нами другим человеком, с тонким, совершенным вкусом.
   С его лица, освещенного  пламенем  свечей,  казалось,  сошел  прежний
румянец, вызванный избытком жизнерадостности. И если кто-нибудь закрывал
его от потока льющихся лучей, на его темно-голубой, гладко выбритой коже
становились  видны  над  губами  крошечные,  нанизанные,  словно  бисер,
капельки пота. Огненно-красные огоньки в его черных глазах придавали  им
меланхолическое выражение. Изящные линии  сюртука  из  бордового  атласа
скрадывали полноту его фигуры. Его познания о Париже,  конечно,  как  он
нас уверял, могли быть  поверхностными,  но  не  провинциальный  портной
кроил его сюртук.
   Я, сидящий напротив него, в своей скромной одежде  выглядел  довольно
бедно  на  фоне  роскошной  мебели  дядиной   гостиной.   И,   напротив,
превосходные столовые приборы, старинное массивное серебро  и  хрусталь,
появившиеся на столе к его приходу,  как  нельзя  лучше  соответствовали
общественному положению этого аристократа и не  превосходили  той  меры,
какую хорошо воспитанный человек, подобный ему, смел ожидать.
   Его энергия выплескивалась хорошим юмором. Он с легкостью, даже когда
Фелиция предоставила нам возможность одним наслаждаться вином, оставался
верен присущей ему вежливости. Позже, уже в гостиной, он пересел поближе
к ней, демонстрируя нечто вроде  возвышенного  и  задумчивого  смирения,
которое  должно  было  быстро  стереть  из  ее  памяти   то   неприятное
впечатление, какое  он  произвел  на  девушку  при  их  первой  встрече,
возбудив во мне тем самым острое желание вышвырнуть его вон.  Он  тотчас
вскочил  на  ноги,  чтобы  провести  Фелицию  к  клавесину,  когда  дядя
предложил ей спеть для  нас,  и  менее  чем  через  пять  минут  он  уже
склонился над ней с нотами  для  дуэта.  Минут  десять  они  производили
впечатление людей, забывших о нас - моем дяде, пасторе, который  в  этот
вечер был, кроме нас, единственным гостем, и обо мне, и увлеченных  лишь
исполнением коротких мажорных песенок, перемежающихся всплесками  бойкой
болтовни на французском языке, слишком быстрой, чтобы я мог уследить  за
ее смыслом.
   - Странный поклонник, - прокомментировал мистер Сэквил,  когда  стало
ясно,  что  они  сосредоточены  только  на  собственном  развлечении.  -
Довольно учтивый и  интересный,  но  переполненный  такой  страстностью,
которая заставляет буквально закипать мою холодную северную кровь. Я  не
могу сказать, что он мне нравится.
   - -  Я  нахожу  его  человеком,  являющимся  носителем  исключительно
правильных, здравых для наших дней понятий, -  хладнокровно  заявил  мой
дядя, - отнюдь не слепо преданным старому порядку  вещей,  но  и  никоим
образом не сочувствующим крайностям нынешнего времени.
   - Итак, вы проинформировали меня, - сказал мистер  Сэквил.  Очевидно,
он уловил ту интонацию, какой мой дядя имел обыкновение пользоваться при
завершении дискуссии, которую рассматривал как бесполезную,  но  которую
сам же прежде начал и далеко завел, и потому резко переменил тему.
   - В смерти старого Армиджа,  мистер  Баркли,  была  одна  странность,
которая пока еще не получила объяснения на следствии. Вы можете отметить
это, Роберт. Возможно, это и не имеет практического отношения к делу, но
я задал себе вопрос, что заставило старого Пита  выйти  в  сад  с  столь
поздний час. Хорошо известно, что его дом всегда был заперт, как тюрьма,
особенно по ночам, более того, старик ни за что бы не покинул  жилище  в
эти часы - помните, даже в ночь великого пожара, много лет  тому  назад,
когда пылающие головешки падали  на  его  крышу,  он  не  сделал  этого.
Сейчас, когда я нахожусь в состоянии праздности, я могу  позволить  себе
удивиться, почему накануне ночью он все-таки вышел из дома. Приходил  ли
на ум этот вопрос кому-то из вас?
   - Да? Да, прошу прощения, сэр, - дядя запнулся, словно он пребывал  в
такой глубокой задумчивости, что сразу не  смог  понять,  о  чем  именно
сказал священник. - То есть, сэр, мы можем  сказать,  что  вы  пришли  к
некоторому объяснению, - и он наконец окончательно пришел в себя.
   - К одному единственному и, возможно, не очень серьезному, -  ответил
мистер Сэквил. - И основано оно на широко распространенной легенде,  что
в саду  бедняги  зарыты  сокровища.  Если  мы  допустим  это,  то  тогда
становится понятным, что волка, забежавшего в его сад, старик принял  за
грабителя, ищущего его клад.
   - Тьфу! - воскликнул дядя. - Я сомневаюсь, располагал ли он  хотя  бы
сотней долларов, а если у него и была  эта  сотня,  то  он  был  слишком
практичным человеком, чтобы зарывать их. Вы знаете, что будут говорить в
маленьком городке о живущем в уединении хмуром и неприветливом  старике.
Мне  кажется,  что  он  просто  неожиданно  почувствовал  себя  плохо  и
попытался позвать на помощь.
   - В ночной рубашке? Ведь на нем больше ничего не было.
   - Да? - произнес дядя. - Я не слышал об этой подробности.  В  течение
двух дней я был так поглощен  своими  делами  в  конторе,  что  не  смог
уделить достаточно  внимания  этому  делу  -  но  сейчас  оно  захватило
внимание многих, не так ли? - и он внезапно прекратил разговор, так  как
после двух или трех неудачных попыток, перемежающихся смехом, Фелиция  и
Сен-Лауп наконец запели дуэтом.
   Мосье  де   Сен-Лауп,   обладая   превосходным   баритоном,   искусно
подчеркивал своим пением прелести салонного сопрано моей кузины. Романс,
поощряемый энергичными одобрительными  аплодисментами  дяди  и  пастора,
следовал за романсом, и все чаще и чаще я  ловил  глазами  обращенное  к
французу  сияющее  лицо  Фелиции,  раскрасневшееся  от  удовольствия.  Я
подарил им кислую улыбку, когда наконец он подвел ее к нам  и  церемонно
поклонился, в то время как она присела в реверансе, словно они оба  были
профессиональными исполнителями.
   - С этого вечера вы можете  рассчитывать  на  удовольствие  от  нашей
музыки, сэр, - произнес француз, - мадемуазель просит вас об  этом  и  в
моих интересах. К тому же она взяла на себя нелегкий труд  дать  убежище
моему бедному псу - до тех  пор,  пока  я  смогу  подготовить  для  него
подходящее  пристанище.  Она  просит  на  это  время  предоставить   ему
гостеприимный приют на вашей конюшне.
   Фелиция пояснила просьбу Сен-Лаупа. Оказывается, он  должен  съездить
на неделю в Нью-Йорк, чтобы  позаботиться  о  скорейшей  отправке  своих
вещей, а также заключить ряд выгодных для себя сделок, но  вещи  и  свою
собаку он желает отправить сразу по приезде, чтобы они успели прибыть  в
наш городок до его возвращения. Но необходимость поиска  подходящих  для
его пса помещения и "опекуна" поставила его в тупик.
   - Де Рец - своеобразное создание, медленно привыкающее  к  незнакомым
людям, - добавил мосье де Сен-Лауп, улыбкой и поклоном подтверждая слова
Фелиции, - если только ему не случится быть прирученным молодыми леди.
   - Я не вижу причин, из-за которых бедное  животное  не  может  занять
один из свободных денников для лошадей в  моей  конюшне,  -  сказал  мой
дядя. - Но скажите же мне наконец, сэр, нашли ли вы уже в нашем  городке
жилище, удовлетворяющее вашим требованиям.
   - Эсквайр Киллиан разъяснил мне,  что  я  могу  рассчитывать  на  дом
бедного старого мистера Армиджа. - И я уловил в направленных на меня при
этом глазах француза яркую вспышку высокомерного торжества. - На  первых
порах я займу его без оформления необходимых документов, но со  временем
эсквайр Киллиан обещает выполнить все формальности.
   - Вот как, вы не боитесь ни  искателей  сокровищ,  ни  привидений,  -
заметил мистер Сэквил.
   - Когда де Рец рядом со мной - нисколько.
   - Де Рец?  Странное  имя  для  собаки.  -  Француз,  заметив  интерес
пастора, оживился. - Оно не столь неподходяще для волкодава сейчас,  чем
об этом было бы можно подумать. Но вы, должно  быть,  давая  собаке  это
имя, вспоминали судьбу Жиля де Лаваля?
   По лицам дяди и Фелиции я понял, что это замечание пастора  оказалось
выше их понимания, впрочем, так же как и моего.
   Мосье де Сен-Лаупу, однако, не пришлось долго  искать  значения  этих
слов, так как он тотчас ответил:
   - Нет, сэр. Я  вовсе  не  имел  в  виду  сэра  де  Реца.  Я  вспомнил
кардинала, носящего это имя. Воспоминания о нем очаровали меня.
   - В самом деле? - воскликнул  пастор  и  рассмеялся  своим  искренним
смехом. - Я прошу прощения у вас и у вашей собаки. -  И  затем,  заметив
наши озадаченные лица, поспешил добавить. - Жиль де Лаваль, сэр де  Рец,
был соратником Жанны  д'Арк  и  маршалом  Франции,  человеком  праведной
жизни, окончившим свои дни на плахе, будучи задушенным  и  сожженным  за
убийства малолетних детей. Он был обвинен  в  ликантропии,  не  так  ли,
мосье де Сен-Лауп?
   - Вполне вероятно, мистер  Сэквил.  -  При  внешнем  безразличии  тон
француза граничил с оскорбительным высокомерием. -  Мне  интересен  лишь
кардинал де Рец.
   - Неужели среди вас  не  найдется  джентльмена,  готового  рассказать
бедной, невежественной девушке с юга, что такое ликантропия? Разумеется,
если в этом нет ничего чересчур неприличного  для  ее  ушей,  -  любезно
высказала свою просьбу Фелиция.
   - Мосье де Сен-Лауп сделает это  наилучшим  образом,  -  в  ответ  на
обращенный к нему взгляд  девушки  откликнулся  пастор.  -  История  его
родной провинции весьма богата случаями ликантропии. Не расскажете ли вы
нам, мосье, какую-нибудь давнюю, леденящую кровь историю об оборотнях?
   - Этот предмет никогда не интересовал  меня,  -  ответил  француз.  -
Сожалею, мадемуазель, но я всегда считал эти  старые  басни  скучными  и
утомительными.
   - Не помог ли вам оборотень? - обратился  к  Фелиции  мистер  Сэквил,
когда она выразила свое ничем не прикрытое разочарование. - Ну,  хорошо,
ликантропия  -  это   не   более   чем   французско-канадская   легенда,
переведенная на греческий язык.
   - Но Мериленд так  далек  от  Канады,  мистер  Сэквил,  -  посетовала
девушка, - что после ваших слов мои познания  о  ликантропии  отнюдь  не
стали обширнее.
   - В таком случае я  вынужден  вновь  овладеть  вашим  вниманием.  Но,
боюсь, вашему дяде не понравится эта тема, составляющая лишь часть моего
давнего страстного увлечения, которое уже порядком надоело  ему,  да  и,
вероятно, не доставит удовольствия доброму джентльмену из Оверни.
   В этот момент я взглянул на мосье де Сен-Лаупа и мне показалось,  что
для  человека,  рассчитывающего  быть  в  центре  внимания,  он  проявил
необычайный интерес к словам мистера Сэквила.
   - Ликантропия в современном толковании означает  лишь  одну  из  форм
умопомешательства, - продолжал тем временем пастор. - Несчастный ощущает
себя  волком  и,  если  его  не  изолировать  от  общества,  ведет  себя
соответственно. Но во  времена  Жиля  де  Лаваля,  сэра  де  Реца,  и  в
последующие  века,  когда  верили  в  колдовство  и  магию,  ликантропия
означала трансформацию человека, его наружности и сути,  в  волка.  Этой
способности можно было достичь, продав душу  дьяволу,  что  и  случалось
довольно  часто.  Но  ликантропия  могла  передаваться  и  как  заразная
болезнь. Покусанный оборотнем, а это самое обычное имя  этого  чудовища,
также становился им. Я мог бы рассказать вам несколько  ужасных  историй
на эту тему...
   - Пощадите нас, дорогой сэр. - Мосье де Сен-Лауп вскочил со стула  и,
улыбаясь, протянул моему дяде руку на прощание. - Если вы продолжите, то
напомните мне мое детство, которое подобные легенды сделали ужасным.
   И он со всей экспансивностью, какую  только  можно  было  ожидать  от
темпераментного  француза,  обрушил  на  дядю  поток  благодарностей  за
гостеприимство и пожелания доброй ночи. В том,  как  он  поцеловал  руку
Фелиции, была, конечно, доля изысканного щегольства, но этим поцелуем он
выразил  значительно  больше,  чем  дань  простой  вежливости;   я   это
почувствовал  по  той  страсти,  с  которой  он  сжал  свои  губы  и  по
внезапному, быстрому взлету ее золотистых бровей и по румянцу, залившему
ее от груди до  корней  волос;  я  заскрипел  зубами  от  досады  на  ту
готовность, с какой мой  дядя  высказал  надежду  вновь  в  часы  досуга
увидеть француза в своем доме до его отъезда в Нью-Йорк.
   - А пока я пойду, - мосье де Сен-Лауп обернулся  в  дверях:  вся  его
прежняя задумчивость исчезла, и в быстром взгляде, который он метнул  на
Фелицию, вновь сверкнула дерзость. - Я припоминаю, у вас, англичан, есть
пословица:
   "Люби мою собаку, люби меня", не так ли?
   - Не совсем точно, - улыбнулась девушка. - "Любишь меня, люби  и  мою
собаку".
   - Тогда я напомню вам о другом, - возразил он. - Правило ни на что не
годится, если его нельзя трактовать двояко. - И  даже  после  того,  как
дверь за ним закрылась, в моих ушах продолжало звучать радостное рычание
его голоса.
   - А теперь я прошу вас рассказать нам одну Из тех историй, которые он
так боялся услышать, - нетерпеливо воскликнула девушка.
   - Как-нибудь в следующий раз, мое дорогое дитя. - Пастор поднялся  со
стула и, прощаясь, взял ее руку в свои. - Уже поздно, а я должен  начать
завтрашнюю воскресную проповедь прежде, чем я лягу  в  постель.  Я  буду
проповедовать по пророку Иеремии, его шестой  стих  пятой  главы:  "Волк
вечерами убивает их".
   Но Фелиция,  провожая  пастора  до  двери,  продолжала  задавать  ему
вопросы, испуганная, словно малое  дитя.  Действительно  ли  люди  могли
превращаться в волков? Как им удавалось это делать? Пастор отвечал,  что
это  можно  сделать,  вывернув  кожу  наизнанку;  что  римляне  называли
оборотней "версипеллис", меняющий кожу;  но  не  было  ни  одной  записи
очевидца, подтверждающей, что человек собственными глазами  видел  такое
превращение.  Когда  оборотень   принимал   человеческое   обличье,   то
предполагали, что волчья шерсть оказывалась скрытой под кожей, и  потому
часто с бедняг, обвиненных в ликантропии,  палачи,  в  попытке  доказать
это, живьем срывали кожу.
   - И много было таких существ? Я имею в виду, веривших в то,  что  они
оборотни?
   - В местах, где водились волки, в каждой  деревне  вера  в  них  была
всеобщей. Мы говорили о сэре де Реце. Он был признан виновным в том, что
пил кровь малолетних детей. Это произошло в 1440 году. В XVII веке  одна
венгерская  графиня  имела  обыкновение   подвергать   жестоким   пыткам
молоденьких девушек, а затем купаться в их  крови.  Оборотни,  казалось,
особенно любили прекрасных молодых девушек. А теперь доброй  ночи,  дети
мои. Я слишком много говорил.  Вас  обоих  замучают  ночные  кошмары,  -
встряхнув своими белоснежными локонами, улыбнулся он. Как только  пастор
закончил говорить, мы вдвоем проводили его в холл, Фелиция  помогла  ему
надеть его старинного покроя кавалерийский плащ и подала трость  черного
дерева с серебряным наконечником. Пастор поклонился девушке  с  любезной
церемонностью.
   - Какой  очаровательный  старик!  И  какой  восхитительный  вечер!  -
раскрасневшись от удовольствия, воскликнула она. - Кто мог ожидать,  что
в небольшом уединенном городке, подобном этому, могут найтись два  таких
интересных, своеобразных человека?
   - Ваше замечание особенно применимо к низенькому пухлому Сен-Лаупу, -
уподобясь неотесанному деревенскому ревнивцу, ответил я.  -  Я  заметил,
что ему потребовалось совсем немного усилий, чтобы изменить ваше мнение,
сложившееся о нем вчера.
   - Но, Роберт, сегодня вечером он был совсем другим человеком!
   - Вы быстро заметили это различие.
   - Но, во-первых, он был дядиным гостем, я должна была по меньшей мере
быть  вежливой  с  ним.  И  почти  сразу  же  увидела,  что  мое  первое
впечатление было ошибочным. Никто не мог бы быть более джентльменом, чем
он, то есть...
   - То есть поцеловать вашу руку с таким доводящим до озноба почтением,
- презрительно усмехнулся я, подстегивая свой гнев воспоминанием об этой
сцене. Но на эту тираду Фелиция ответила чистым и открытым смехом.
   - Роберт, что из того? Он настолько стар, что годится мне в  отцы.  И
не говорите мне, что собираетесь стать ревнивцем - вы, мой