и  Баркли"  не  сможет
быть распродано на аукционе по  цене,  превышающей  тридцать  центов  за
доллар. Понравится ли мосье де Сен-Лаупу потеря двух третей  его  денег?
Ему это совсем не понравится. Поэтому, как  здравомыслящий  человек,  он
будет ждать возвращения своих денег и  даже  предоставит  дополнительный
кредит, чтобы спасти, если понадобится, то, что уже было вложено в дело.
И не стой здесь, неодобрительно покачивая головой. Ты не связана  с  ним
честным словом. Ты не обручилась  с  ним  с  условием,  что  он  поможет
деньгами нашему дяде. Ты...
   - Дорогой, - остановила она меня - и один Бог знает, в какой  раз,  -
мосье де Сен-Лауп выразил готовность отказаться, если я того пожелаю, от
права на дядино имущество, заверив меня, что он с улыбкой  перенесет  те
убытки, которые ему принесет дядино банкротство, если  я  решу,  что  не
смогу выйти за него замуж.
   - Он так сказал?! О изверг!
   - О, теперь я могу рассказать тебе все, -  продолжала  Фелиция.  -  Я
надеялась избавить тебя... Нет, боюсь,  я  щадила  только  свою  бедную,
несчастную гордость. Когда я сказала, что  буду  любить  тебя,  Сен-Лауп
ответил мне - о, так мягко и кротко, что на  мгновение  мне  показалось,
что он способен быть добрым, даже он... - что если я  чувствую,  что  не
могу выйти за него замуж, он отойдет в сторону.
   "Вы имеете в виду, что в этом случае вы откажетесь от права на меня?"
- воскликнула я.
   "Дитя мое, вы независимы от меня с этого момента, - ответил он.  -  Я
продам свой дом и уеду прочь отсюда". А затем он добавил: "Что  касается
убытков, которые я понесу при ликвидации дела вашего дяди,  происходящих
от потери одолженных мной денег, я проглочу эту обиду с  сознанием,  что
принес эту маленькую жертву на алтарь вашего счастья".
   Когда Сен-Лауп прояснил для меня все  обстоятельства  того  плана,  о
котором ты только что рассказал мне, я ясно поняла весь смысл его  речи,
я ясно поняла, что он твердо решил потерять две трети той суммы, которую
он одолжил нашему дяде, чтобы тем самым нанести мне неотразимый  удар  в
спину, я хотела избавить нас обоих  от  подробного  описания  всех  этих
событий и того, что за ними  последовало.  Сен-Лаупу  удалось  заставить
меня взять назад каждое  из  произнесенных  мной  слов,  за  исключением
только слов о моей любви к тебе. И.., и я была вынуждена, используя  все
подобающие для этой цели выражения, просить его  о  возобновлении  нашей
помолвки.
   Фелиция замолчала и, высоко подняв голову, стала  неотрывно  смотреть
вдаль, в которой вершины холмов на той  стороне  реки  словно  горели  в
пламени  последних  лучей  заходящего  солнца.  Недолгое  тепло   яркого
ноябрьского  дня  сменила  вечерняя  свежесть,  проникшая  даже   в   то
защищенное от ветра место, где мы стояли. Зеленая мантия плюща на стенах
трепетно дрожала под изменчивыми порывами  ветра,  а  плотно  пригнанные
кусочки стекла на гребне ограды  искрились,  словно  тонкие  льдинки,  в
светлых и прозрачных сумерках.
   - Бог мой, - тяжело простонал я наконец, - почему наш дядя так слеп -
и не только к твоим чувствам, но и к презренной личности этого человека!
Даже Уэшти.., даже старый Генри...
   Фелиция откликнулась на мои слова сухим неприятным коротким смешком.
   - Бедная Уэшти? Это несчастное создание о чем-то говорило с тобой?  Я
сказала ей, что она может не волноваться за меня.  Но  подумай,  Роберт,
подумай только, что могло поддерживать ее веру в весь этот  ужас.  Можно
согласиться, что  мосье  был  прав,  ужаснувшись  увиденному  под  своим
порогом. Такую горничную своей жены он бы просто не вытерпел. Ох!
   Фелиция тихо вскрикнула, так как Де Рец, преодолев с  легкой  грацией
утыканную стеклом стену высотой в шесть футов, приземлился почти рядом с
девушкой. Пес застыл у ее ног, его большая голова терлась о ее локоть, а
темные глаза испытующе глядели в ее лицо.
   - Прочь, Де Рец, прочь, - приказала Фелиция собаке. Никогда прежде  я
не видел, чтобы девушка проявляла к собаке какие-то иные чувства,  кроме
любви и нежности; но сейчас, к моему удивлению, она отшатнулась от  пса,
схватилась за мою руку и держала ее в своей до тех пор, пока  зверь,  не
сводивший глаз с ее лица; прижимался к ее ногам.  -  Заставь  его  уйти,
Роберт. Я стала ненавидеть это животное.
   - Пошел прочь! - крикнул я и замахнулся на зверя своей  палкой.  Пес,
рыча, припал к земле, готовый в любую минуту наброситься  на  меня,  как
это происходило всякий раз, когда я пытался приказывать ему: и  контроль
над моими напряженными нервами, который я сохранял над  ними  весь  этот
долгий день, был утерян. В  древке  палки,  которую  я  носил  с  собой,
покоился  клинок,  извлекаемый  из  него  за  набалдашник.  С   энергией
отпущенной пружины я единственным взмахом  моей  здоровой  руки  обнажил
стальное жало и нанес удар, - довольно неуклюжий. Но Де Рец, выскочив  в
открытые ворота и промчавшись  через  двор  конюшни  в  сторону  садовой
кухни, успел-таки спастись бегством.
   - По крайней мере, - произнесла Фелиция с дрожью в  голосе,  -  мосье
обещал, что когда мы поженимся, он избавится от этого животного.
   У меня вертелись на языке Слова о том, что даже  в  исполнении  этого
обещания девушке будет отказано, так как Сен-Лауп рассчитывает на  этого
зверя как на стража своей жены. Но с чего я начну объяснение, спросил  я
себя. И потому просто сказал:
   - Но я думал, что ты любишь эту собаку, -  так  как  у  меня  еще  не
исчезло удивление, вызванное ее отвращением к этому зверю.
   - Уже нет - после той ночи, когда на тебя напал волк, -  сказала  она
мне. - Он так похож на того волка... Кроме того...
   -  Что  кроме  того?  -  спросил  я,  так  как  девушка  не  решалась
продолжать.
   - О,  это,  должно  быть,  нелепо  и  смешно.  Я,  наверное,  слишком
наслушалась глупостей Уэшти. Но недавно  мне  показалось,  что  Де  Рец,
когда он останавливает на мне свои огромные  глаза,  способен  прочитать
мои мысли. Заметил ли ты, что не можешь своим  взглядом  заставить  его,
как любую другую собаку, опустить глаза?  А  эта  его  манера  сидеть  с
поднятыми от пола передними лапами, когда кроме него в комнате есть хоть
один человек, словно  предъявляя  этим  самым  свои  претензии  на  свое
равенство  с  людьми!  Я  спросила  мосье  де  Сен-Лаупа,  видел  ли  он
когда-нибудь, как его собака делает все это. Потому что Де Рец никогда и
нигде не появляется рядом со своим хозяином: в самом деле, я никогда  не
видела их вместе. И мосье ответил мне, что твердость  взгляда  и  прямая
стойка являются характерными чертами данной породы собак.
   Мой ум и воля находились в смятении, когда в сгущающихся  сумерках  я
возвращался домой. В  моем  сознании  всплывала  беспорядочная  вереница
образов и ощущений последних нескольких минут: мой дядя в окне гостиной,
приглашающий нас  в  дом;  его  глаза,  избегающие  моего  взгляда;  моя
уверенность в том, что даже если он и выскажет свое  сожаление,  он  все
равно будет в глубине  души  рад,  что  ему  не  придется  выносить  мой
молчаливый укор, останься я в этот вечер на  ужин.  Лицо  Фелиции,  куда
более спокойное и непоколебимое, чем в тот момент, когда мы только вышли
вместе с ней  в  сад;  и  твердое  хладнокровное  пожатие  ее  руки  при
прощании.
   На  мгновение  я  почувствовал  острое  желание  попробовать  оказать
воздействие на дядю, проявляющего такую "заботу" о своей  племяннице,  и
рассказать ему о том откровенном саморазоблачении  мосье  де  Сен-Лаупа,
случившемся сегодняшним днем. Впрочем, ход этот был куда менее  разумен,
чем  интуитивное  предчувствие,  удержавшее  меня  от  совершения  этого
бесполезного поступка. Тяжелой поступью я шел вперед, с каждым шагом мой
рассудок становился чище и светлее,  и  в  конечном  счете  я  пришел  к
выводу, что поступил правильно. Сейчас мысли моего дяди  не  могли  быть
переключены на какие-либо явления, не имеющие прямого  отношения  к  его
хитрой игре. Он проявлял интерес лишь к тем вещам,  которые  могли  быть
чем-то полезными ему и критически относился к тем человеческим страстям,
которые не находили удовлетворения  в  законном  супружестве,  а  потому
представлялись ему таким  же  бесполезным  делом,  как  непонимание  его
пристрастия к законно приобретенному и оплаченному обеду.
   Что  же  касается  истории  с  полоской  человеческой  кожи,  то   ее
таинственное заморское происхождение скрыло бы от дядиного понимания всю
ее важность и значение. Если бы вместо этого он столкнулся с  чем-нибудь
вроде поддельного банковского чека  или  сфабрикованного  счета,  то  уж
этим-то  бумагам  он  устроил  бы  самую  ревностную   и   тщательнейшую
экспертизу. Но Сенегал, паши, гаремы и прекрасная черкешенка -  вещи,  о
которых он мог думать лишь как о восточной сказочной мишуре - свели бы в
его   глазах   мой   рассказ   лишь    к    каким-нибудь    приключениям
Синдбада-морехода или  похождениям  Али-Бабы  и  Сорока  разбойников  из
сказок "Тысячи и одной ночи".
   Я мог, конечно, откровенно рассказать дяде о  чувствах  Фелиции  и  о
подлинных мотивах ее  поступков.  Но  я  представил  себе  то  выражение
возмущения на  его  лице,  с  каким  он  станет  выслушивать  меня,  его
демонстративное высокомерное  нежелание  поверить  в  то,  что  какая-то
женщина, а менее всего его родственница, способна торговать  собой  ради
получения  каких-то  выгод.  Я  представил,  как  он  будет  копаться  в
подробностях, задавать девушке, но  не  в  моем  присутствии,  тягостные
вопросы, и в конце концов уступит ее уму, твердости и ловкости и  своему
желанию не верить в то, во что ему не хочется верить. Мне нетрудно  было
представить себе, каким окажется результат такого разговора. После  него
и дядя, и Фелиция станут считать меня  всего  лишь  ревнивым  глупцом  и
назойливым, вмешивающимся во все дела скандалистом, после  чего  я  буду
лишен  всякой  возможности  находиться  вблизи  от  Фелиции  и  быть  ей
полезным.
   Но,  увы,  одной  возможности,  способной  разрешить  все  трудности,
возникшие на нашем пути, я не уделил должного внимания.  С  затянувшимся
отсутствием эсквайра Киллиана мне стало казаться,  что  мои  надежды  на
завещание старого Пита и спрятанные им сокровища, появившиеся у меня  на
прошлой неделе, безвозвратно погибли.  Не  вдохнула  в  меня  надежду  и
записка от эсквайра, которую я нашел у себя и в которой адвокат  сообщал
мне о своем возвращении и просил меня потерпеть еще некоторое время.  Но
кое-что более важное привело меня в себя. Это были мои отвага, храбрость
и мужество, которые, казалось, каким-то  удивительным  образом  покинули
меня в тот  вечер,  когда  волк  искалечил  мое  плечо  Они  возникли  и
заполнили мою душу вкупе с яростью и бешенством, когда Де  Рецу  удалось
спастись  бегством  от  моего  клинка.  Возможно,  называя  эти  чувства
отвагой, храбростью и мужеством, я даю им слишком возвышенные имена, ибо
они  так  и  не  принесли  вместе  с  собой  надежды.  Это  были  только
преследующие меня по пятам желания бороться и отстаивать свои  права  до
того мгновения, пока силы рока не сокрушат меня.
   Я сгорал от стыда и позора при мысли о том, что до  сих  пор  я  лишь
отступал  и  тушевался  перед  стоящими  предо  мной  трудностями.  Свою
искалеченную правую руку я совершенно не упражнял - не считая нескольких
обескураживающих попыток взять в руки перо, а тренировал лишь свою левую
руку. Моя неудачная попытка нападения на собаку в  саду  была  смешна  и
нелепа в своем диком и необузданном  бессилии.  Я  скрежетал  зубами  от
досады, думая, что будь я  в  состоянии  нанести  точный  удар,  Де  Рец
сегодня был бы уже мертв. Если бы я только мог знать,  сколько  мерзости
было бы уничтожено вместе с  ним,  верю,  горькое  чувство  глубочайшего
огорчения смогло бы погубить меня.
   Я сразу же поставил свое воодушевление себе на службу.  За  ужином  я
обошелся без помощи моей доброй  домоправительницы,  для  которой  стало
обыкновением прислуживать мне за столом. Кроме того, я объявил  ей,  что
впредь буду самостоятельно вставать с постели,  бриться  и  одеваться  к
завтраку,  несмотря  на  то,  что,  вероятно,  моя  неловкость  и  будет
задерживать принятие пищи до  полудня.  Затем,  приведя  ее  в  смущение
сообщением,  что  она  не  должна  поднимать  тревогу  из-за   некоторых
необычных звуков, которые станут долетать до ее слуха, я взял две  свечи
и дуэльные пистолеты  отца  и  провел  вечер  в  подвале,  упражняясь  в
стрельбе по мишеням.
   Это было медленное занятие,  заряжать  и  перезаряжать  оружие  одной
рукой, зажимая в то же время коленями торчащие стволами вверх пистолеты.
Сначала моя стрельба была отвратительной и улучшалась с каждым выстрелом
крайне медленно. Но тем не менее моя левая рука постепенно  обучалась  и
нажимать  на  спусковой  крючок,  и  искусными  деликатными   движениями
прочищать ствол и закладывать в него свежие заряды. Лучшее из того,  что
я начал ощущать после этого,  были  вновь  вернувшиеся  ко  мне  чувства
нормального  мужчины,  мужчины,  способного  быть  равным   среди   себе
подобных.
   Мой мозг был занят напряженной работой  над  различными  проектами  и
замыслами. Я обязательно  должен  был  уделять  свое  внимание  занятиям
письмом. Мне непременно нужна была спокойная оседланная лошадь,  которую
на первых порах мальчик-конюх из таверны водил бы под  уздцы  по  кругу.
Если Фелиция никогда не сможет быть моею, то, по меньшей мере, говорил я
себе, я не  хочу  и  впредь  оставаться  таким  же  бедным  и  ничтожным
созданием, для которого никогда не найдется девушки, захотевшей выйти за
него замуж. Я воскресил в памяти строчку  или  две  одной  замечательной
старой пьесы, забыл чьей, которые звучали приблизительно так:

   Не каждому человеку дано в жизни добиться успеха;
   Но мы добьемся большего, Горацио: мы заслужим его.

   Может показаться странным, но, упражняясь в стрельбе,  я  всерьез  не
думал о возможности дуэли с мосье де Сен-Лаупом. Но  мой  здравый  смысл
подсказывал мне, что бросивший ему свой вызов  поставит  на  карту  свою
жизнь. Тем не менее, когда легкая мушка пистолетного прицела  колыхалась
во все стороны, не задерживаясь лишь на мишени, ничто не делало мою руку
такой твердой, а глаз  таким  острым,  как  вызванный  из  пустоты  моим
воображением образ пухлого цветущего лица Сен-Лаупа. И еще я вполне  мог
представить  себе,  какую  опасность  принесет   с   собой   неожиданное
столкновение с французом.
   На следующее утро, непреклонный в принятом накануне  решении,  я  уже
совсем было собрался выставить из своей комнаты старую Джуди,  принесшую
для меня кувшин с горячей водой, если бы  не  избыток  переполнявших  ее
новостей. Волк снова начал свирепствовать в нашей округе.  В  то  время,
пока я в вечерних сумерках шел к своему дому, зверь растерзал  дворняжку
Аджи Ван Зайл. Само несчастное  дитя,  до  смерти  перепуганное  ужасным
нападением хищника, несколькими часами  позднее  скончалось  в  страшных
конвульсиях. По крайней мере, другого объяснения этой странной смерти не
было. Свидетелей этой трагедии не оказалось, а сама Аджи уже никогда  не
сможет сказать об этом ни слова.
   Я все еще размышлял над этими новостями, в  то  время  как  лицо  мое
испытывало жгучую боль от явно не единичного пореза бритвой на  щеках  и
подбородке, когда примерно через час я вновь услышал на  лестнице  голос
своей домоправительницы Ее характерные интонации, соединенные с  тяжелым
придыханием, вновь  возвестили  о  ее  появлении,  так  как  она  всегда
начинала произносить  то,  что  должна  была  сообщить,  еще  на  нижней
ступеньке лестничного пролета и продолжала повторять до тех пор, пока не
оказывалась в моей комнате. Но на этот раз  она  вела  свой  разговор  с
персоной, коей оказался отнюдь не я.
   - Нет, сэр. Нет, сэр. Я и так была достаточно напугана  тем,  что  он
наделал с собой этим ужасным бритьем левой рукой, чтобы  подвергать  его
страшному известию, которое обязательно расстроит его.
   - Совершенно верно, правильно, - отвечал ей мягкий бархатистый  голос
м-ра Сэквила. - Дурные новости  всегда  распространяются  быстро  и  без
нашей помощи.
   Зажав  один  конец  своего  шейного  платка  в  зубах,  я  последним,
мучительным для своей больной руки движением протиснул  другую  в  рукав
старого папиного, подбитого ватой, халата из темно-фиолетовой  парчи  и,
натягивая его на свое раненое плечо, оказался у двери как  раз  вовремя,
чтобы успеть открыть ее для своих посетителей.
   - Что случилось, сэр? Что за скверные новости вы принесли? -  спросил
я, забыв пожелать пастору такой малости, как  "доброго  утра".  При  его
словах ожило все,  что  накопилось  за  это  время  в  моем  болезненном
воображении. Дюжина ужасных видений  пронеслась  в  моем  сознании  и  в
каждом из них судьба Фелиции представлялась  мне  еще  страшнее,  чем  в
предыдущем.
   - Ну, Роберт! - воскликнул пастор и сердечно пожал мне руку. -  Какие
отличные успехи вы делаете во всех отношениях!
   - Давно пора, - кратко ответил я.  -  Я  превратил  себя  в  ребенка,
слабого духом и телом. Но не  пытайтесь  щадить  меня,  сэр.  И  что  за
ужасные новости вы принесли? Мой дядя? Моя кузина?
   - И ваш дядя и ваша  кузина  чувствуют  себя  превосходно.  Пока,  во
всяком случае, вы можете быть уверены в этом. Пока можете, - добавил он,
посмотрев на меня так, словно ему были очень дороги именно два последних
слова. - Нет. Это бедный Киллиан.
   - Киллиан! - воскликнул я.
   - Да. Сегодня утром он найден мертвым в своей конторе. Самоубийство.
   Словно подкошенный, я рухнул на свою постель. Те мои надежды, которые
я связывал с адвокатом и его усилиями в поисках исчезнувшего завещания и
спрятанных  несчастным  скрягой  сокровищ,  которым  в   моих   недавних
размышлениях я не уделял должного внимания, то они  теперь  окончательно
рухнули, вызвав у меня вместе с потрясением от смерти эсквайра тошноту и
головокружение. Видя мое состояние, м-р Сэквил отправил  Джуди  вниз  за
чашечкой кофе для меня. Затем он сказал:
   - Я был один, когда нашел его.
   - Но ведь он вернулся только прошлой ночью, - как идиот, произнес  я,
словно сейчас это могла иметь хоть какое-то значение.
   - Вы знали, что он вернулся? - прервал меня пастор. - Не многие знали
об этом. Он не пришел  на  званый  ужин  к  вашему  дяде,  отклонив  его
приглашение. Несколько дней назад м-р Баркли получил от эсквайра письмо,
в котором адвокат извещал вашего дядю, что не рассчитывает к  указанному
в приглашении сроку вернуться в город. Вы его видели? Имеется ли  у  вас
сейчас какая-нибудь идея... О, простите меня, мой мальчик. Я говорю  без
умолку, как какая-нибудь старая женщина. Но это событие  потрясло  меня.
Эсквайр Киллиан - самоубийца! Человек его уравновешенности, его  высокой
нравственности, у  которого  в  характере  совершенно  отсутствовали  те
нервные  импульсы  и  то  богатое   поэтическое   воображение,   которые
ассоциируются с самоуничтожением!
   История об  ужасном  открытии  пастора  вскоре  была  им  рассказана.
Возвратившись незадолго до полуночи с вечеринки  у  моего  дяди,  пастор
сразу же был приглашен к смертному одру маленькой Ван Зайл. Впрочем, его
пасторская помощь этой несчастной семье послужила ему небольшим духовным
утешением. Пастор оставался у тела несчастной  девочки  до  конца,  и  в
ранние утренние часы на обратном пути домой он заметил  свет  в  конторе
адвоката. С  мыслью  о  взломщиках,  характеризующей  этого  прекрасного
пожилого джентльмена как человека храброго,  он,  не  теряя  времени  на
наблюдения, схватил свой крепкий и тяжелый посох из черного  дерева,  на
цыпочках поднялся по ступеням крыльца и украдкой заглянул сквозь щель  в
задернутых занавесках на окне, расположенном  рядом  с  входной  дверью.
Комната была хорошо освещена свечами, горевшими, очевидно, на письменном
столе. Сегмент пола, ножки у основания п