плотнее.  И  ее  молчание  стало   таким
продолжительным, что я вынужден был повторить свой вопрос.
   - Эта собака так же опасна, как и ее  хозяин,  -  произнесла  наконец
она, добавив вдруг с неожиданной страстью. - Мне нет нужды говорить  вам
о его безнравственности. Нет  никакой  нужды  говорить  некоторым  людям
определенные вещи. Когда эти люди видят что-то своими глазами,  они  все
равно не верят увиденному. Как можно верить глазам, как  вы  только  что
сказали?
   -  Я  мог  бы  поверить  многим  вещам,  говорящим  против  мосье  де
Сен-Лаупа, Уэшти, - произнес я с горькой улыбкой.
   - .
   - Существует реальная возможность  использования  ваших  сведений,  -
сказал я; и затем я рассказал пастору о  том,  что  пришло  мне  на  ум:
несмотря на  то,  что  смерть  старого  Пита,  убийство  Неро  и  другие
нападения, должно быть, были совершены волком, убийство клерка  эсквайра
Киллиана и две атаки на меня могли быть осуществлены собакой.
   - Нет, если вы только не верите в то, что Де  Рец  способен  отпирать
двери, - возразил пастор, - и что вы и мисс Фелиция способны ошибиться и
принять за волка собаку, которая была рядом с вами всего лишь  получасом
раньше; тогда нечего сомневаться и в том, что огромный  лесной  волк  на
самом деле был застрелен фермером на значительном расстоянии от города.
   - Вы правы, - согласился я. - Разговор с  Уэшти  о  колдовских  чарах
сказался на моем чувстве здравого смысла.
   - Это та область, в каковой она имеет несомненное преимущество  перед
нами, - улыбаясь, сказал он. - Уэшти пренебрегает  целесообразным  и  по
своему желанию перечеркивает границы возможного.  Ну  хорошо,  это  было
такое забавное и невинное развлечение, что мы  надолго  сохраним  его  в
своей памяти - хотя я  чувствую,  словно  собака,  что  мы  должны  быть
снисходительны к нашей гаитянке.  Кстати,  мне  стыдно  назвать  вам  ту
сумму, которую он мне дал, словно положил мне ее на бедность.
   Пастор поднялся и, продолжая говорить, стал надевать свой плащ.
   -  Какое,  однако,  судебное  разбирательство  я  затеял  бы   против
француза, если бы мы вдруг вернулись во времена  старого  короля  Джима,
ловца ведьм! К примеру, я никогда не видел вместе собаку и ее хозяина, и
не слышал, чтобы это удалось кому-то другому. Конечно, никто  и  никогда
не смог бы увидеть их вместе, если  оба  они  просто  разные  проявления
одной  и  той  же  персоны,  Я  не  сразу  ответил  пастору.   Пока   мы
разговаривали, мой мозг втайне от меня проанализировал те факты, которые
м-р  Сэквил  расположил  в  надлежащем  порядке  и  в  этот  момент  мое
подсознание одарило меня идеей настолько потрясающей, что меня  едва  не
разорвало  от  нее.  Но  эта  мысль  предназначалась  для  обсуждения  с
эсквайром Киллианом, а не с пастором, так как она была тесно переплетена
с историей моего наследства, которая к тому времени стала  казаться  мне
настолько не правдоподобной, что стыд и досада,  испытываемые  мной  при
воспоминаниях о деньгах старого Пита, заставляли меня  быть  сдержанным.
Поэтому, когда пастор сделал паузу в своих словах, я шутливо посоветовал
ему:
   - А почему бы вам не обратить  внимание  мосье  де  Сен-Лаупа  на  то
обстоятельство, что его и его собаку никто и никогда не видел вместе?
   - Потому что с тех пор, как он вознамерился жениться на вашей кузине,
я  намерен  всеми  возможными  средствами  сохранять  с  ним   дружеские
отношения, - серьезно ответил он.
   - И я заклинаю вас поступать подобным  же  образом.  Я  предчувствую,
Роберт, что для мисс Фелиции  будет  полезно,  если  ее  добрые  друзья,
подобные нам, смогут находиться рядом с ней.
   И с этой зловещей  рекомендацией,  прозвучавшей,  словно  эхо  совета
Уэшти, пастор покинул меня.

***

   Утром следующего дня меня зашел проведать  эсквайр  Киллиан.  По  той
заботливой осторожности, с какой он избегал в разговоре со мной  всякого
упоминания о болезненной для меня теме, я догадался, что он  уже  слышал
новость о помолвке Фелиции и Сен-Лаупа и  понял,  что  это  значило  для
меня, и нынешнее его  посещение  моего  дома  являлось  для  него  почти
визитом соболезнующего товарища. Однако его единственное  упоминание  об
этом событий едва ли могло бы быть более определенным.
   - А теперь поговорим о вашем наследстве,  -  начал  он,  и  его  лицо
показалось мне утратившим нечто  важное  от  его  потускневшего,  словно
прокисший уксус, взгляда и увядшей грустной  улыбки.  -  Нам  необходимо
что-то предпринять в этом деле, или вы  потерпите  неудачу  и  потеряете
значительные богатства. Судьи также торопят меня. Они  полагают,  что  я
располагал  достаточным  временем,  чтобы  предъявить  завещание,   если
таковое действительно существует. И  они  хотят  знать,  следует  ли  им
начинать дело о наследстве, считая, что старик ушел из жизни, не оставив
после себя завещания.
   - Послушайте, - сказал я, - у меня есть идея.  Она,  быть  может,  не
имеет столь большого  значения,  тем  более  что  может  показаться  вам
совершенно безумной. Но я думаю, что она, по меньшей мере, заслуживает к
себе внимания как гипотеза. Как вы думаете, мог ли  кто-нибудь  знать  о
том, где именно спрятаны деньги старого Пита?
   - Никто.
   - А что вы скажете о ночном завсегдатае старого уединенного дома?
   - Он попытался украсть эти деньги и оставил при этом свой след. Но  я
продолжаю следить за садом и  пока  не  обнаружил  каких-либо  признаков
того, что сокровища найдены.
   - Но предположим, что вор и не нуждался в том, чтобы уносить из  сада
найденные  сокровища,  а,  напротив,  для  него  было  наиболее  удобным
оставить их на прежнем месте, там, где он их нашел. Как вы думаете,  кто
бы это мог быть?
   - Я полагаю, кто-нибудь с ногой стройной и нежной, словно у  девушки,
предпочитающей прохаживаться ночами  босыми  ногами  по  голым  холодным
доскам пола.
   Признаюсь, что эти слова пастора на некоторое время  привели  меня  в
замешательство. При построении своей теории я забыл про след той ноги на
золе,  рассыпанной  у  камина  в  доме   старика   Армиджа,   про   наше
единственное, полученное из первых рук доказательство того,  что  ночной
посетитель в зеленом пальто действительно существует.  Однако  я  упрямо
продолжал:
   - Оставляя это обстоятельство в стороне, подумаем о  том,  кто,  если
только он вор,  мог  бы  быть  наиболее  удовлетворен  тем,  что  деньги
остались лежать там, где старый Пит спрятал  их?  Кто  имел  возможность
сыграть  в  том  месте  роль  привидения  с  наибольшей  легкостью  и  с
наименьшим риском оказаться разоблаченным?
   - Вы имеете в виду мосье де Сен-Лаупа?
   - А почему бы и нет?
   - Ну, во-первых, потому, что призрак впервые появился  именно  в  тот
момент, когда мосье де Сен-Лауп находился в Нью-Йорке.
   - Полагаю, что данное обстоятельство не является основанием для того,
чтобы ставить под сомнение мою гипотезу,  и  прежде  всего  потому,  что
Сен-Лауп, узнав о расползающихся слухах о спрятанных сокровищах,  пришел
к выводу, что может использовать их с выгодой для себя, удерживая  таким
образом от проникновения в свои  владения  самозванных  претендентов  на
чужие права.
   - В таком случае, вы также должны допустить, что  в  то  время,  пока
рабочий ходил за полицейскими, Сен-Лауп проник в дом и  похитил  зеленое
пальто  старого  Пита.  Стал  бы  совершать  такие   поступки   француз,
отправляясь на исходе первой  же  ночи  своего  пребывания  в  городе  к
старому заброшенному дому? А кроме того, мой мальчик, если вы  окажетесь
правы, то можете считать, что на сегодняшний день от  завещания  старого
Пита осталась лишь жалкая кучка пепла.
   - Я так не думаю, - ответил я. Если Уэшти была права,  если  Сен-Лауп
действительно получал наслаждение, видя усиление  тех  мучений,  которые
испытывал потерпевший поражение поклонник его молодой невесты, то он  не
мог  быть  человеком,  получающим  удовольствие  от  хранения   у   себя
документа, способного, попади только  это  завещание  в  надежные  руки,
сделать этого поклонника богатым  и  сильным  соперником  преуспевающего
жениха. Но я, естественно, не имел желания объяснять все это адвокату  и
успокоился только тогда, когда заметил, что он не  обратил  внимания  на
противоречия в моих словах.
   - Нет, - сказал адвокат. - Это нас ни к чему не  приведет.  Но  вчера
поздней ночью я подумал об одном месте, куда я еще не заглядывал - ну  и
болван же я!
   - По крайней мере, - к моему будущему несчастью прервал я его,  -  не
могли бы вы, если это возможно, заглянуть в это  место?  Обратите  также
достойное внимание на мое подозрение. И  не  ходите  к  Сен-Лаупу  и  не
спрашивайте у него разрешения на поиски в  его  саду.  Если  вы  даже  и
сделаете это, то все равно ничего не найдете. Я ручаюсь за это.
   - Сен-Лауп ничего не узнает об этом, - заверил меня адвокат. - И если
я найду деньги, то вместе с ними я рассчитываю найти  и  зеленое  пальто
старого Пита.
   - И где вы будете вести ваши поиски? - горячо и  нетерпеливо  спросил
я.
   Но моему вопросу суждено было навсегда остаться  без  ответа  доброго
чудаковатого эсквайра Киллиана.
   - Когда я расскажу вам о своей догадке, вы удивитесь ей точно так же,
как удивился я тому, почему мы никогда не задумывались  об  этом,  и  вы
будете столь же убеждены в моей правоте, как убежден в ней  я,  -  начал
он, как вдруг за моей дверью послышалось тяжелое дыхание Джуди Хоскинс.
   -  Это  монсиер  -  французский  джентльмен,  -  прохрипела  она  под
аккомпанемент своего стука в дверь.
   - Я сообщу вам новости о результатах своих  догадок  через  день  или
два, - быстро сказал адвокат. Но даже  эти  слова  могли  быть  услышаны
мосье де Сен-Лаупом, с такой поспешностью он появился в комнате вслед за
сообщением о его приходе.
   Я приготовил себя к тому, какое суровое испытание  несет  мне  приход
француза - хотя и не подозревал о том, насколько тяжким оно  окажется  -
но увидел перед собой  нового  мосье  де  Сен-Лаупа.  Он  был  таким  же
демократичным, болтливым  и  добрым  приятелем,  как  и  в  день  своего
приезда. Величавым,  утонченным,  преисполненным  достоинства,  с  тенью
мрачной гордыни на челе я видел его в гостиной моего  дяди.  Теперь  же,
увенчанный успехом, упрочившим его  положение  в  обществе,  он  казался
человеком из  высшего  света,  аристократом  с  изысканными  манерами  и
веселой снисходительностью, берущей свое начало в  искусном,  утонченном
юморе. Я оказался его "любезным юным другом", вести  о  чьем  неуклонном
выздоровлении несказанно обрадовали его. Мосье поприветствовал  Киллиана
и сделал комплимент искусству "мудрого доктора Брауна", словно  один  из
них был провинциальным нотариусом, а второй деревенским аптекарем.
   - Я умоляю вас не уходить до тех пор, пока я  не  получу  возможность
выйти вместе с вами, - произнес он, когда адвокат собрался оставить нас;
но в его вкрадчивом тоне присутствовали скорее нотки властного  приказа,
чем вежливой просьбы. -  Мой  брачный  контракт  должен  быть  составлен
сегодня утром, и м-р Баркли и я сошлись во мнении, что лучше  вас  никто
не справится с этой задачей. И я задерживаюсь  здесь  только  для  того,
чтобы получить от моего  доброго  друга  Роберта  обещание  принять  мое
приглашение - как вы это говорите? - встать со мной пред алтарем?  Итак,
я надеюсь,  вы  не  откажете  мне  в  этой  просьбе?  Я  думаю,  что  вы
согласитесь. И я благодарю вас.
   - И подумать только, мой  любезный  Кил-лиан,  -  продолжал  француз,
когда я принял его приглашение с тактичностью, лежащей между укрощенными
мной горечью и изумлением, -  что  я  считал  этого  молодого  человека,
которого  вы  видите  здесь  перед  собой,  своим  соперником!  Где,  вы
полагаете, были в таком случае его  чувства,  если  он  позволил  такому
старому повесе, как я, увести у него из-под носа эту юную прелесть? -  И
он завершил свои последние слова низким рыкающим смехом.
   Мосье выглядел повесой, но повесой отнюдь не  потрепанным  страстями,
повесой с приливающей к лицу кровью, с живыми искрящимися  глазами  и  с
крошечными капельками пота над верхней губой. Если бы эсквайр Киллиан не
заполнил паузу общепринятыми поздравлениями, я сомневаюсь, удалось ли бы
мне сыграть предназначенную мне в этой сцене роль. Слова  француза  были
ножом, поворачивающимся в ране, а иронические полутона в его голосе дали
мне ясно понять, что он  в  полной  мере  получил  наслаждение  от  боли
каждого из нанесенных мне ударов.
   - Ваша восхитительная кузина будет, конечно, рада узнать о  том,  что
вы намерены принять такое близкое участие в ее свадьбе,  -  пожимая  мою
руку, сказал он мне на прощание.
   Эсквайр Киллиан проследовал за ним к двери, но около порога обернулся
ко мне и бросил через плечо свои последние слова:
   - Я сообщу вам о состоянии ваших дел через день или два, м-р Фарриер.
   Было ли безразличие мосье де Сен-Лаупа его обычной манерой поведения,
или он, как я почувствовал, все же понял  скрытый  смысл  услышанных  им
слов?...

Глава 12

НАДИР

   Линия моей судьбы клонилась "все ниже" и ниже,  но  никогда  еще  мои
надежды, моя отвага и мое мужество не  были  такими  готовыми  к  резкой
перемене к худшему, как в последующие несколько дней.  Слабость  в  теле
делала меня жалким и беспомощным, а созерцание бесполезности моей правой
руки вызывало у меня приступы депрессии,  вывести  из  которой  меня  не
могли даже мои постоянные размышления о спрятанных деньгах старого Пита.
   "Я сообщу вам о состоянии ваших дел через день или два, м-р Фарриер",
- обещал мне на прощание эсквайр Киллиан. И таким уверенным был его тон,
что он оказался способен воодушевить меня на некоторое время. Если бы он
нашел завещание старого скряги и припрятанные им сокровища, то тогда все
наши тревоги нашли бы свой конец, положение фирмы моего дяди  упрочилось
бы запасом в сто тысяч долларов звонкой  монетой,  и  Фелиция  стала  бы
вольна подарить свою красоту тому, кого выбрало бы ее сердце.  Но  когда
прошел третий день, и вместо ответа на мою записку, которую я  послал  с
Джуди Хоскинс в контору адвоката, я узнал,  что  эсквайр  был  вызван  в
Олбани по делу, которое могло задержать его недели на две, я вновь  впал
в отчаяние.
   Кроме того, в тот день Барри  принес  мне  приглашение  на  ужин,  на
котором  мой  дядя  собирался  официально  объявить  о  помолвке   своей
племянницы  с  мосье  де  Сен-Лаупом.  С  удовольствием  старого  слуги,
радующемуся всему, что бросает тень на величие дома его хозяина,  добрый
глупый  Барри  не   уберег   меня   от   подробностей   тех   утонченных
приготовлений, которые будущий жених совершает  в  ожидании  встречи  со
своей невестой. Он со смаком описывал шелковые драпировки в опочивальне,
инкрустированную кровать и элегантную карету с  лошадьми  черной  масти,
которые должны будут отвезти чету новобрачных в свадебное путешествие  в
Нью-Йорк. Экипаж был даже снабжен комплектом  ходовых  роликов,  которые
должны были заменить колеса в том случае,  если  обильный  снег  выпадет
раньше, чем молодые вернутся в свой дом. И карета и лошади уже стояли  в
конюшне таверны, потому что пока еще не  была  построена  подобающая  им
конюшня в усадьбе старого Пита.
   - Обильный снег раньше их возвращения? - воскликнул я.  -  Ты  хочешь
сказать, до их отъезда, не так ли?
   - Не похоже, м-р Роберт; середина декабря, вы же  знаете,  -  ответил
старый слуга; и в ответ на мое удивление он рассказал мне, что пока  еще
день венчания не определен, но он пришел к заключению, что  это  событие
должно произойти задолго до  Рождества.  "Моунсир"  преисполнен  желания
поскорее завершить это дело.
   Я догадываюсь, что благодаря эффекту, произведенному  на  меня  этими
новостями, доктор  Браун  не  только  позволил,  но  и  посоветовал  мне
начинать выходить из дома, хотя и делать это с  осторожностью,  дабы  не
переутомлять себя, так же как  и  ограничивать  свои  прогулки  дневными
солнечными часами. Итак, на следующий день, закутанный в теплое пальто и
опирающийся  на  свою  прогулочную  трость  тяжелее,  чем  мне  бы  того
хотелось, я шел по улице, еле передвигая ноги, туда, где видел наилучшую
перспективу повстречаться с  солнечным  светом  и  наименьшую  опасность
подвергнуть мою висящую  на  перевязи  руку  пристальному  разглядыванию
любопытных глаз праздных прохожих и сочувственным взорам знакомых. Но не
успел я отойти от своего дома, как  позади  меня  раздался  стук  копыт,
скрип вращающихся колес и веселое приветствие голоса, услышать который я
желал менее всего на свете. И в следующее мгновение  красивая  новенькая
карета остановилась  рядом  со  мной  у  обочины  тротуара  и  мосье  де
Сен-Лауп, выпрыгнув из экипажа, распахнул передо мной дверцу,  приглашая
меня занять одно из мест внутри салона.
   Он только что заезжал за мной на мою квартиру, объяснил он; а  сейчас
он поглощен испытаниями кандидата на роль форейтора. Не присоединюсь  ли
я к нему? Мы бы вдвоем увидели, как этот парень управляется  с  лошадьми
на трудном подъеме  на  участке  дороги,  ведущей  между  холмов  к  его
"коттеджу", а затем, прежде чем мы проверим парня на спуске, мы могли бы
подкрепить нашу храбрость стаканом мадеры и бисквитами. Кроме  того,  он
хочет показать мне свой дом. Я ведь так и не видел  его  со  дня  смерти
старого Пита? В его поведении было заметно  определенное  приукрашивание
предвкушаемого им события.
   Никогда прежде  мое  самообладание  и  воля  не  испытывали  большего
напряжения,  чем  в  последующий  час,  ибо  я  был   подвергнут   самым
искуснейшим мучениям. Я должен был не просто выдержать все эти муки,  но
выдержать  их  настолько  безупречно,   чтобы   произвести   впечатление
человека, совершенно не заметившего стараний  француза.  С  принятым  на
себя притворством, показывающим, что родственная привязанность  является
самым сильным чувством, которое когда-либо могло существовать между мной
и  Фелицией,  я  был  вынужден,  словно  единственный  в  мире  человек,
способный объяснить другому вкусы и пристрастия девушки,  знакомиться  с
меблировкой дома, выслушивая попутно напыщенные восклицания Сен-Лаупа  в
адрес ее красоты, которые хотя никогда и не выходили за  границы  правил
хорошего тона, но произносились с заранее  предвкушаемым  удовольствием,
вызывающим багровые пятна на моих скулах. И все это время на  моем  лице
находилась маска полного простодушия, показывающая, что все происходящее
рядом со мной не вызывает во мне каких-либо иных, более сильных душевных
волнений, чем простые чувства, естественные для  родственника  в  данных
обстоятельствах, тогда как за радостным выражением темных глаз  француза
пряталась убийственная  насмешка,  а  в  легкомысленных  интонациях  его
голоса таились нотки безжалостного сарказма;  и  я  стал  отдавать  себе
полный отчет в том, что Сен-Лаупу известно  о  моем  бессилии  и  о  том
наслаждении, которое француз испытывает  от  причиняемой  им  мне  боли.
Более того! Я почувствовал, что он догадался о моем намерении  терпеливо
пройти  через  все  испытания,  навязанные  мне  им,   и   о   причинах,
заставляющих  меня  поступать  подобным  образом.  Когда,  например,  он
назойливо сожалел о том, что доктор Браун не позволит  мне  подвергаться
опасному действию холодного ночного воздуха, а потому  я  вынужден  буду
отказаться от приглашения на объявленный на сегодняшний вечер  ужин,  он
заставил меня почувствовать, что сожалеет только о том,  что  не  увидит
моего лица в тот  самый  момент,  который  расставит  точки  над  "и"  в
крушении всех моих надежд.
   Когда мы наконец вышли перед его домом из  кареты,  я  был  похож  на
человека, готового в ожидании пытки на дыбе упасть в  обморок:  все  мои
мысли, все мое существо были поглощены  единственной  заботой  сохранить
печать молчания на своих устах. И словно какой-нибудь заговорщик, давший
перед пыткой клятв